Инвазия

Дрелле говорили, что у неё что‑то не в порядке с головой. В крошечном визгливом классе только она одна выпадала из контекста. Как будто оказалась среди непостижимых, чуждых рас.

Похоже, ей надо научиться улыбаться, когда она несчастна, перестать смеяться, говорить громко, никогда Не разговаривать с незнакомцами, делить вину за действия незнакомцев, признать, что незнакомцы установили законы страны, что в законах страны вещи ценятся больше жизни, что жизнь кончается, если незнакомец так решил, быть там, где её можно найти, чувствовать одно, делать другое. Как можно загнать столько противоречий в один череп?

Она задавала вопросы и провоцировала гнев, куда более свирепый, чем вызванный драками или тупостью. Миссис Рокаст учила религии любви и угрожала поразить глаза Дреллы ручкой, которой постукивала то по одному зрачку, то по другому. В классе все смеялись, как один, считая, что всё идёт как надо. Их глаза были окнами в непоследовательность.

– Рокаст выставила её в холодный двор, где Дрелла испытала облегчение и покой.

Опустилась ночь и снег. Вопящие дети давно уже как ушли, и Дрелла чувствовала себя блаженно забытой. Луна мутным пятном желтела в облаках.

Но миссис Рокаст вылетела из здания школы, шумно заперла дверь и, схватив Дреллу за руку, протащила по отгородившемуся ставнями городу. Вниз по ступеням и переулкам, под фонарями, оплетёнными светлячками снежинок. Пока они не добрались до лавки с большими окнами, освещенной, как магазин на рождественской открытке. Один удар в дверь, и их впустили.

Лавка оказалась то ли сапожной, то ли слесарной. Владелец – розовощёкий мужчина – подмигнул Дрелле и предложил погреть руки у огня. Миссис Рокаст положила сумку на столик, пока Дрелла шла под низким потолком комнатушки. Владелец схватил Дреллу за лицо, и крик размазался по его ладони. Толкнув её на стол, он бил её молотком, пока она покорно не замерла, потом они с миссис Рокаст закрепили её на столешнице. Миссис Рокаст села в угол вязать, пока широкое сверло бурило дыру в черепе Дреллы, и владелец вытаскивал содержимое. Мозг хлынул в жёлоб, как свернувшееся молоко. Пока спицы стучали и скрипели, над раскрытой головой девочки разместились железный бочонок и трубка подачи. Сотни блестящих чёрных пауков хлынули по трубке и заполнили пустоту черепа. Некоторые из них сбежали, они носились по столу, пока рану не запечатали.

В школе теперь было не о чем говорить. У каждого в черепе весело копошился ком пауков, затягивая стенки непреодолимой паутиной. За лицом Дреллы пряталась мутная пурга маленьких сознаний, без воображения и суждений. Внутренние противоречия стали невозможны. Голова как будто пузырилась, но от этого хотелось вопить вместе с классом.

Однажды носом пошла кровь и вымыла пару пауков. Дрелла не обратила внимания.

Шифа

Пока в Светлопиве не стало совсем погано, это был город незнакомцев. Мало кто знал друг друга настолько, чтобы серьёзно разозлиться. Но как случается с любыми культурами в любые времена, нашлась субкультура, предвосхитившая тенденцию. То, что копы посреди толчеи пресс‑конференции на ступенях участка обозначили как “неконтролируемый социальный элемент”. Коммуникация стала культом, и Когда написали историю культуры, каждый утверждал, что принадлежал к нему с самого начала.

Одной из сил, вытащивших его в мейн‑стрим, – был доктор Альберт Шифа. Автор “Осознай Тщетность и Всё Равно Сделай”, он специализировался на терапии враждебности. Советовал разозлённым людям лупить по подушкам и прочей мягкой мебели, невиновной и нечаянной, пока бешенство не стихнет. Таким образом, выяснив, что ярость можно изливать на цель безотносительно породившей причины, его пациенты отрывались во вспышках исступления, причиняя случайные разрушения страшнее взрыва трассы на Басру. Доктор переживал, но продолжал упорно работать, пока ему не представился случай полечить Брута Паркера, одного из лютейших ублюдков штата. Паркер решил, что хочет успокоиться после мучительных отношений с ангелом правосудия Эгги Свои. Когда он лежал на кушетке, извивающийся туго, как глубоководный телефонный кабель, доктор Шифа сказал ему, что, мол, не стоит тягать свой тотальный уравнитель по каждому удобному и угодному случаю.

– Скажи “нет” стремлению снизойти до убийства и насмешек, Брут.

– Это я обычно заглядываю в дуло, Альберт Шифа.

– Наверняка, верю тебе. Ты вытаскиваешь их даже у теней авиаторов, Брут?

– Во снах. Но там встречаются и летающие верблюды, так что это не очень похоже.

– Летающие верблюды, ну надо же! Это чуть больше, чем я могу сегодня выдержать, Брут. Я бы просил тебя попробовать некоторые техники релаксации и самоконтроля. Возьми эту копилку с собой домой. Она вроде как клятвенная коробка, будешь класть туда доллар каждый раз, когда захочешь кого‑нибуть пристрелить.

– Копить на патроны.

– Нет, Брут, ты меня недопонял

– Вы считаете меня идиотом.

– Эй, тигр, полегче – я просто пытаюсь тебя исправить.

– Нет, скорее налевить. Что ещё, мне надо будет носить пришитые перчатки?

– Правильно – сядь, глубокий вдох…

– Сейчас буду убивать.

– Досчитай до десяти, Брут, сделай паузу… Паркер досчитал до десяти, выкрикивая

каждую цифру всё громче, наступая на доктора, содрогаясь до основания, кулаки – как чугунные шары, вены вздуты, как внутренние трубы, оттеснил его в угол, пока на счёт “десять” взрыв мультифонического вопля, раздавшийся из кабинета доктора, не сообщил миру, что Паркер – беспокойный пациент.

После сцен скачущих по лестнице врачей, толчков в грудь, бега с носилками и спасительного электрошока доктор очнулся в состоянии мумифицированного Муми‑дома, почувствовал, что у него посетитель, и мучительно скосил глаза в сторону.

– Привет, Альберт Шифа. Я принёс вам винограда.

– Паркер, – догнал Шифа, приглушая сигнал тревоги, – а тебе нельзя сюда. Полиция…

– Я пришёл поблагодарить вас за лечение, Альберт Шифа. Вы взбесили меня, и я измочалил вас в пудинг. Так и должно происходить, просто и прямо. Никогда я больше не буду переносить свою злость на тех, кто не является её причиной. Боже благослови вас, Альберт Шифа.

И он ушёл, унося с собой виноград.

Так Шифа разработал свою теорию прямого действия. Зачем вымещать злость на подушках, если её причина неподалёку? Больше в его кабинете не бушевал буран перьев и несправедливости. Поп Джо облагодетельствовал Джили Чармерса свинцовым сейфом с высоты в сорок семь футов. Тедди Белтуэй застрелил насовсем Клинтона Маркса Дила в “собственном стилёчке”, как он это описал. Гильберт Вэм показал Чеду Виагре отличный вид на небо в падении с плотины. Хэмми Роудстад выпустил столько пуль, что начал торговать рекламным местом на их поверхности. Бен Селайва даже использовал “указание врача” как основу защиты, когда его арестовали за запихивание пасты в ответственного шеф‑повара. Дождь смывал слёзы с лица и мозги с тротуара, и доктор Шифа однажды обнаружил себя в комнате лжесвидетельства, а впереди маячил глаз трески. Его адвокатом оказался Гарпун Спектр, его спина ещё не зажила от удара со времён прошлого дела – когда он защищал Паркера. Из суеверия Гарпун с тех пор не стирал и не менял одежду. Каждое движение его небритой задницы портило воздух.

Его последним доводом оказалась сочащаяся рана смягчения вины.

– Убийственное неистовство? Легко сказать. Мы все испытывали позывы к оружию, рвущиеся, как чиханье. Не прячьте это от себя. Добавьте ещё, что свобода редко бывает разумна, и никогда – невинна. Надо ли использовать возможность? Раз уж мы посадили неземной башмак, наверно, используем его. Принуждал ли кого‑нибудь Эл Шифа? Какой такой властью? Есть ли у них собственное мнение? Ну, давайте ради дискуссии предположим, что нет. Что останется, кроме грубого кровавого насилия? И нам необходимо признать, что это известные рукомахи. Гильберт Вэм однажды устроил интересную демонстрацию, в ходе которой избивал каждого, кто стоял и смотрел, – и некоторых других. Однако сегодня, по его собственному свидетельству, мы слышали, что Эл его изменил к лучшему. Чед Виагра посадил Гильберта на нож, Гильберт утопил Чеда, и для них тема теперь закрыта. Вы можете даже сказать, что в Чеде был отсвет психологии жертвы. И это произвольное насилие, бездумное и бесцельное, – просто, маскирующее поведение. Извинения, что оставят нас за скобками? Бритва Оккама – чем проще правда, тем мучительнее её признавать. Мы должны, согласно Цицерону, изучать каждую вещь в самом совершенном образце. Давайте возьмем человека с улицы. Осаждённого со всех сторон насилием и расщеплёнными системами властей. Глаза навыкате, лицо странное, штаны цвета мутного нефрита. Он потеет, как проклятый. Изливает потоки ругательств на мелких, юрких псов. Густо покрыт свиным салом. И да, если его обидеть, он убьёт. А чего мы ещё ожидали? Мы вечно и неправдоподобно удивляемся. Ещё мы зовём себя господами нашей планеты. Да, нам принадлежат бурлящие алмазные копи звёзд. Но что мы есть, как не комки кислорода?

– Говорите за себя, мистер Спектр, – сердито фыркнул судья. – Я не знаю, то ли вы свихнулись, как мышиное дерьмо, то ли мое владение нашим прекрасным языком исходит гноем, но во имя Господа, придерживайтесь ужасных фактов – сетчаточные полосы моей мигрени навевают мне мысли на ваш счёт.

– Благодарю, ваша честь. Перед вами стоит, в сущности, простой вопрос, леди и джентльмены присяжные. Предполагая, что эти бедные идиоты убивают объекты своей ярости вместо невинных свидетелей или даже набитых изображений, что нарушил доктор? Правительство взяло закон в собственные руки – хорошо, пускай наказание соответствует преступлению. Ознакомьтесь на собственном примере и посмотрите, остались ли вы довольны. Жители Светлопива доведены до отчаяния. Почему их отчаяние должно быть тихим?

– Во имя мира, – сказал судья. Присяжные решили, что доктор виновен как

чёрт. Но кто‑то из власть имущих принял слова Спектра близко к сердцу. В час убийства двенадцать мрачных наблюдателей собрались, чтобы посмотреть на казнь подушки на электрическом стуле.