Изумруд

Чужих соблазнов сгинет марево.

Да крепнет дело Государево.

Величко

В Ясной Поляне верх барского дома белят и красят. К Николину дню из Москвы ожидают графиню с новорожденным; всю весну граф в деревне один.

Утром проворно встает, расчесывает бороду, убирает постель, кушает яйца всмятку.

На неприветливом широконосом лице супятся медвежьи брови; граф крут и вспыльчив, но, следуя галилейскому плотнику, старается сдерживать себя.

Сегодня Толстой особенно не в духе.

Накануне читал он мужикам «Власть тьмы».— «Понравилось, ребята?» — «Как тебе сказать, Лев Миколаич? Микита поначалу ловко повел дело, а под конец сплоховал».

И кто же сморозил эту пошлость? Гениальный Федька, тот самый Федька, что четверть века назад был гордостью старой Яснополянской школы.

До обеда граф пилил дрова, катался верхом, читал. За вегетарианским супом закурил сигару. Одурманиваться вредно, но с нервами разве сладишь? Развернул привезенный со станции газетный лист. «В Московской Синодальной типографии вышло пасхальное Евангелие на греческом, латинском, славянском, русском, сербском, болгарском, чешском и польском языках». Отбросив газету, граф мрачно задумался.

Прошлой зимой посетил он библиотеку Румянцевского музея. — «Однако сколько здесь книг: хорошо бы все это сжечь». Библиотекарь Николай Федорович Федоров, бледный старик с голубыми глазами, спокойно усмехнулся: «Седьмой десяток живу, такого дурака не видал».

Был бы Толстой и впрямь дураком, если бы обиделся. Он смеялся. И все-таки Федоров ему неприятен по многим причинам.

Прежде всего, это строгий православный: он верует во все церковные таинства, в воскресение мертвых и страшный суд. А главное: жизнью своей исполняет все то, о чем только мечтает граф.

Ютится в темном подвале, носит лохмотья, питается чаем с булкой, деньги раздает. И постоянно он весел, как инок афонский, как ангел Божий.

Отчего же такая кромешная тьма на душе у великого писателя земли русской?

— Своего Христа я знаю мужем силы, мужем истины, исцеляющим расслабленных, а ваш Христос сам требует исцеления, — сказал Толстому старый товарищ далеких казанских дней Константин Петрович Победоносцев.

Порывисто схватив соломенную шляпу, граф быстро спускается в сад. Вот оглянулся, засунул за пояс руки; вдали мелькнул сарафан: да это скотница Марья!

— Марьюшка, мочи нет: пойдем.

— Ой, ваше сиятельство, как можно: графиня узнают.

— Не узнает; пойдем, Марьюшка, пойдем, голубка.

— Нешто подаришь десяточку: избу ставим?

— Подарю и лесу велю дать.

Розовая звезда задрожала над яснополянским парком. Бежит по аллее веселый, счастливый граф; напевает, посвистывает, смеется.

Где любовь, там и Бог.

На церковном параде гатчинских кирасир представлялись Наследнику офицеры. Штаб-ротмистр Юрий Ростовский широкоплеч и строен; спокойное лицо, открытый взгляд. Сестра его, княжна Вера, окончила Смольный.

Вечером в офицерском собрании Горбунов рассказал о встрече генерала Дитятина с немецким генералом. Государь, смеясь, аплодировал: «Нет ли про Сару Бернар?»

В Николин день принят Государем Петр Ильич Чайковский, возвратившийся из-за границы. Берлин, Лейпциг, Гамбург, Париж и Лондон бурно встречали композитора. В Праге успех его превратился в мощную руссофильскую овацию.

Наследнику исполнилось двадцать лет. Весь май встречался он с князем Юрием и его сестрой. На столе Наследника белая роза.

Не по душе это графу фон Эгерту; злобно он щиплет ус.

Государь присутствовал при спуске броненосца «Память Азова». В тот день прошел от Каспийского моря к Самарканду первый поезд и встал у гробницы Тамерлана. По всей России строятся десятки тысяч церковноприходских школ. Побежали на юг поезда по рельсам из русской стали. Воздвигнуто девять крепостей; Балтийский флот усилен, Черноморский возрожден. Овцеводство, виноделие, пчеловодство, лесные, горные и рыбные промыслы. Орошение пустынь, осушка болот. Золотые россыпи в Сибири, шахты на Дону, уральский чугун. Иконописное и кустарное мастерство; русский фарфор, русский мрамор. Табачные и свекловичные плантации. В Крыму, на Кавказе, в Средней Азии хинное дерево, мускатный орех, хлопчатник, рис, шелковица, кофе, чай.

Россия для русских.

Глава шестая

АГАТ

О, будь благословен сторицей

Над миром, Русью и Москвой!

Фет

У дома Красносельского лагеря двое дежурных: граф Карл и князь Юрий. Ласточки вьются, бегут облака.

— Ты, князь, играешь в опасную игру.

— Объяснись.

— Сестра твоя влюблена в Наследника.

— Изволь взять свои слова обратно. Русские князья с монархами игры не ведут.

— Вот как. А потомки тевтонских рыцарей никогда не берут обратно своих слов.

Чу! бубенцы и конское фырканье: царская тройка.

С Государем военный министр Петр Семенович Банковский, маленький, сухой, с отчетливыми жестами. В тот день назначено в Красном Селе производство юнкеров.

— Дашь нам позавтракать? — спросил Государь князя Юрия.

И вот, держась за аксельбант, могучий, дородный, рослый, потупив серьезный взор, обходит он, сопровождаемый Ванновским, ряды юнкеров. Их влюбленные лица к нему, как цветы к июньскому солнцу.

Вдруг один пехотный юнкер упал на колени. Государь остановился.

Захлебываясь жаркими слезами, юноша просит о назначении в Калугу: там его хворый отец; он умрет без сыновьей помощи.

— Петр Семеныч, нельзя ли исполнить просьбу?

— Невозможно, Ваше Величество. У нас окраины без офицеров.

— Хорошо, Петр Семеныч, но только на этот раз и я присоединяюсь к просителю. Сделайте это для нас обоих.

У Государя чин полного генерала, шестьдесят орденов иностранных и тринадцать русских; из них он носит одного Георгия. Одевается скромно, лишь на балах его видят то в кавалергардском колете с орденом Подвязки, то в лейб-гусарском ментике наотлет. И как идет ему богатырская борода!

Любит Государь простые русские блюда: щи с кашей, кулебяки, ядреный квас, блины, хрустящие на чугунных сковородках. Водка к столу московская от Петра Смирнова; любимая закуска грузди: кахетинское из имения Карданах графа Сергия Дмитриевича Шереметева.

С приближенными Государь разговаривает на «вы»; руку дает для пожатия, не для поцелуя; грубых слов от него никогда не слыхал никто.

Спит Государь четыре часа в сутки.

В Париже все русское в чрезвычайной моде. Строятся искусственные горы: по рельсам летят тележки, в них взвизгивают француженки. Мопассану деревянные горы дали пикантный сюжет. С небывалым успехом идет пантомима «Скобелев». Ярославские рожечники и нижегородские кустари наживают в Париже большие деньги; в ходу самовары и русский чай. За генералом Буланже, как хвост за кометой, вереница поклонников; овациям, речам, приветствиям нет конца; парижские дамы его забросали букетами.

Император германский Фридрих Третий скончался от рака в горле.

О суета сует!

А Курской губернии Щигровского уезда в усадьбе Воробьевке помещик Афанасий Афанасьевич Шеншин у себя на террасе, приняв из рук жены стакан чаю, расправил седую бороду, откашлялся, склонил над газетой ястребиный нос.

— Интересная речь генерал-губернатора в Одесской думе: «Не воображайте, господа, что дума законодательное собрание. Всякий сверчок знай свой шесток. Заведуйте городским хозяйством, оставьте правительству заботиться о народных нуждах».

Афанасий Афанасьич с довольной улыбкой передал газету Полонскому.

— Давно бы так.

Яков Петрович Полонский гостит в Воробьевке четвертый день. Поэты не похожи друг на друга.

Певец «Соловья и розы» владеет Воробьевкой, конным заводом, домом в Москве: он богатый барин. Автору «Кузнечика-музыканта» на старости приходится служить: он цензор.

Фет курит папиросы, Полонский сигары.

У Афанасия Афанасьича живописная усадьба: высокий каменный дом; в саду цветники, фонтан, соловьи и цапли; отличный повар, биллиард, оранжерея; из кабинета дивный вид на сто верст. У Якова Петровича в Петербурге на Знаменской серая квартирка; скромный обед; по пятницам собираются литераторы; иногда заезжает Победоносцев. Фет любит кофе, Полонский чай.

Афанасий Афанасьич карманных часов не носит: часы не нужны хозяину. У Якова Петровича цепочка на жилете: не опоздать бы к хозяйскому столу.

Фет переводит римских классиков, Полонский пишет пейзажи. Афанасий Афанасьич, представляясь Государю, бросился поцеловать ему руку; Государь руку отдернул. Яков Петрович на приглашение к царскому завтраку ответил: «Ваше Величество, я обещал обедать у Майкова». — «Ну, как угодно».

Полонский позабыл однажды свою фамилию. Фет твердо помнит, что он Шеншин.

Сходятся старики на одном: на любви к поэту К.Р.

Роскошный вечер; в саду журчит и поплескивает фонтан; соловьи допевают последние песни. С террасы свет; на него летят мотыльки. Громкий голос хозяина, восклицанья хозяйки, смех Полонского.

По всей России пора мирного уюта. Вечерний благовест смолк. На столах разноцветные скатерти, кипят самовары, звенит чайная посуда. Качели, хороводы, горелки, детский крик. «Боря, не шали!» Охотники спешат с болот, косари с лугов. Звонко бьют перепела, дергачи скрипят, рассыпаются кузнечики. Переливы пастушьих рожков и свирелей, щелканье кнута. Рожь, конопля, тмин, гречиха дышат и млеют; благоухают липы; в полном цвету жасмин.

Да приидет царствие Твое.

Глава седьмая

РУБИН

Он дал Творцу обет блюсти свою державу

И царствовать на страх ее врагам.

Полонский

Еще весной Флоке составил новый кабинет; себе он выбрал министерство внутренних дел. На вчерашнем заседании им сказано было: генерал Буланже привык тереться в передних у принцев и епископов.

Буланже крикнул: вы лжете! И вот сегодня дуэль.

К поединку генерал готовится, точно к свадьбе.

Для пятидесяти лет он моложав, даже молод. Загорелое отважное лицо с красивой бородой; в петлице сюртука неизменная красная гвоздика.

Эффектно гарцевал когда-то Буланже на Елисейских полях в блестящем мундире Второй империи. Танцуя, грыз удила вороной жеребец Тунис; танцевали бинокли в дамских ручках.

Парижская чернь обожает бравого генерала; доблести его воспел кафешантанный певец Помос. Кому не известен «Марш Буланже», кто не читал «Кокарды»? Бесконечные побоища, скандалы, аресты сопутствуют генералу: что делать? такова республиканская популярность. Каждую минуту может он низложить Карно, возвести на трон графа Парижского, раздать друзьям министерские портфели, если…

Если согласится на это русский царь.

Но письмо Буланже к Государю осталось без ответа.

Дуэль в саду.

Четыре элегантных секунданта в модных рединготах, в цилиндрах, в сиреневых перчатках: герои Мопассана, как их изображает талантливый рисовальщик Эмиль Баяр.

Противники снимают сюртуки и жилеты; их шпаги скрестились.

Яростно напал Буланже на врага; загнал с поляны в кустарник, но получил удар в горло.

На белой сорочке пятна крови; дуэль окончена. Доктор зажал пальцами рану; двое секундантов уносят генерала в отель.

Вот они, парижские поединки: торопитесь, господа, не то куропатки пережарятся.

Из вин Буланже любит старый помар.

В Кронштадт ждут императора германского Вильгельма Второго.

Зеркальное море. Прозрачное небо. Ни облачка. На мачтах повисли флаги.

Из Петергофа навстречу германскому флоту несется царская яхта «Александрия». Чу! выстрел, второй, третий. И ответная пальба.

Впереди германской эскадры яхта «Гогенцоллерн». На мостике Вильгельм.

Глубокая тишина.

Плавно подходит к «Александрии» катер. Вильгельм поднимается по лестнице; он встречен Царем.

Император невысок, но крепко сложен и ловок, с глазами, как у сокола. Он в русском мундире, в андреевской ленте; с ним брат его Генрих.

— Вот устройте-ка свадьбу Наследника с Маргаритой Прусской: могу вам обещать какой угодно кредит, — сказал Вышнеградский Гирсу.

По всей России торжествуется девятисотлетие крещения Руси. В день праздника в Киеве на юбилейном обеде Победоносцев сказал: «Самодержавие возросло у нас вместе с Церковью и в единении, с нею укрепило, собрало и спасло нашу государственную целостность».

Свет Христов просвещает всех.

Константин Петрович живет на Литейной в белом нарышкинском доме. На столе у него в портфеле двадцать тысяч на имя жены: это все сбережения всемогущего обер-прокурора. Сам он бездетен, но любит чужих детей: кабинет и гостиная увешаны их портретами. Но никогда никому из родни не оказал он покровительства по службе.

В Ольгин день воздвигнут в Киеве памятник: «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия; волим под царя восточного православного». А в день именин Государыни открывается Томский университет. Московскому воспрещено принимать евреев; исход их из России в Американские штаты растет с каждым днем.

На юге жарко: сорок восемь градусов.

Исполинский ураган над Петербургом. В Александровском парке с корнем вырван столетний дуб; размыло на Невском мостовую; против Пассажа озеро; тут же нашли градину в пятнадцать фунтов. Градом убито много птиц. В тот день в часовне у Стеклянного завода молния ударила в образ Богородицы; не тронув лика, просветлила потемнелое письмо; двадцать монет из разбитой церковной кружки вкраплены в икону. Близ Одессы бурей задержан курьерский поезд. Над Владикавказом тройная молния: два шара пурпуровых, один золотистый. А всего за лето разразилось в России четыре тысячи гроз.

С нами Бог.

Глава восьмая