Глава 12. Драконья формула постоянства

Нет, это не Лидо. И не Адриатика. Это Ёкюльсаурлоун. Ледниковая лагуна в Исландии. Если судить по открыткам, всегда тихая, серебряная, в изысканных хороводах айсбергов - прямо зеркало языческих богов, припорошенное колумбийским кокаином.

Зато сегодня, специально для моего устрашения, Ёкюльсаурлоун взъярилась. Основательно так взъярилась. Швырялась льдом на черную прибрежную гальку. Заплескивала верхнюю палубу, с которой я, собственно, и пыталась любоваться видами. А полюбоваться было чем. Хотя пронизывающий ветер убил бы весь восторг даже в прирожденном маринисте.

Я ежилась в зюйдвестке, уговаривая себя: это не реальность, это иллюзия, немногим прочнее сна, я должна получать удовольствие от лицезрения серых, мощных и злых, словно бойцовые псы, валов, летящих прямо на нас и обращающихся в пену на подлете... мне должно быть хорошо-о-о... я должна быть дово-о-ольна-а-а...

Между прочим, Мореход и сам мерз. И опять что-то пил. Наверняка ром. Моряки пьют чистый ром, а дамы пьют грог[20]. По такой холодине - только грог.

- Да пожалуйста, - махнул рукой Мореход и мне в ладонь ткнулась кружка грога, остро пахнущего, красно-коричневого, будто темный топаз. Горячая кружка крепкого грога в руках - и шторм уже кажется небольшим волнением.

- Это мы в Исландии, да? - уточнила я для порядка. Видела же, что в Исландии.

Конечно, никакая это не Исландия, а МОЙ остров, остров моего «я», затерянный среди мириадов других, разбросанных по морю Ид. Все правильно, сходство с моим внутренним миром налицо. Вулканическое основание, огненные реки под ледяной толщей, суровая природа, дороговизна жизни, нелепые имена, устаревшие обычаи, преобладающее время года - зима. Да, так и есть. Это не Исландия - это я.

- Мы в твоей голове, - буркнул Мореход, отставил ром и принялся разжигать трубку зажигалкой с турбонаддувом. Боже, какие сложности! Интересно, а десерты ею глазировать можно? При этой мысли я хихикнула.

- Ты с чего вдруг закуклиться решила? - все так же хмуро поинтересовался кэп. - В себя ушла... По кошмарам путешествовать вздумала... Все застарелые страхи перебаламутила... Из-за пары нудных баб, что ли?

Я вопросительно подняла бровь.

- Ну хорошо, из-за пары ДЕСЯТКОВ нудных баб... - исправился Мореход. - Принципиальной разницы - никакой. Струсила?

Я задумалась, вцепившись в стремительно остывающую кружку. Конечно, капитан прав: доверия не оправдала, струсила и впала в аутизм. В реальном мире сижу, небось, на лоджии, пялюсь с балкона вдаль на золотой шпиль МГУ и бездумно глажу кошку. Хаська, которой пофигу (и всегда было пофигу), в каком душевном и физическом состоянии хозяйка, томно урчит, свесив лапы и пузо с моего колена, точно дрыхнущий на дереве леопард. Хорошо, что Герки сегодня нет. Он бы извелся от зрелища выпавшей из действительности меня.

Но испугалась я все-таки не баб, сколько бы их ни было, а чего-то неизмеримо большего, подлого и злого, чем даже самая подлая и злая из моих... критикесс. Я боюсь этого чего-то с детства. И не уверена, что однажды страх уйдет. Одолеть же его самостоятельно... нет, я не могу. Не. Могу.

- Это не просто бабы. - Голос у меня срывается, дает петуха. - Это части самого страшного монстра, которого я в жизни... в жизни своей...

- Вот только словом «видела» на заканчивай, ладно? - пожимает плечами Мореход. - У ваших людских страхов всегда глаза велики. Велики, да незрячи. Я тебя сюда за тем и притащил, чтоб ты свою Медузу как следует рассмотрела.

- Может, не надо?! - запаниковала я. - Не надо мне ничего показывать...

Если сию минуту остров по имени Эго разворотит вылезающая из недр земли башка Горгоны, я не уверена, что на этом месте останется хотя бы атолл! Мореход, ты меня изничтожить вздумал, гад этакий?

- Да ты уже на нее смотришь. - Мореход бросает на меня взгляд исподлобья. - Таращишься и не замечаешь.

Я столбенею.

Вдалеке над волнами проступает - не то прямо в небе, не то на стене ледника - женское лицо. С выражением невыносимой скуки. Глядя в такие лица, убеждаешься: есть на свете кто-то, кому гораздо хуже приходится. И ты рядом с ним, страдальцем, зажравшийся счастливчик и обнаглевший везунок. Поэтому благослови судьбу и ступай своей дорогой, оставь несчастного скорбить и скорбеть. Может, его настигла кара за грехи в прошлой жизни.

- Как, и это всё? - вырывается у меня.

Я-то ожидала увидеть черный оскаленный череп, с которого потоками сползает магма, на темени, склубившись в тугой узел злобы, изготовились к нападению тысячи тысяч змей, пустые глазницы пышут одновременно жаром и холодом, парализуя тело, мозг и душу... А это просто памятник неудовлетворенной домохозяйке в масштабе примерно один к тридцати.

- Да с чего ты решила, что эта твоя... медуза, - Мореход, пренебрегая всяческой мифологией, выплюнул имя как нарицательное, - всемогущий монстр? С чего ты ее в хозяйки преисподней записала?

- С того же, что и все! - парировала я. - С детских кошмаров. Будто не знаешь, откуда медузы берутся...

- Знаю, знаю, - примиряюще заворчал кэп. - Вот только с возрастом они не разрастаться, они уменьшаться должны. И даже у параноиков. Будто не знаешь! - передразнил он меня, попыхивая трубкой.

Скучающее лицо плыло мимо нас, вперив прозрачные глаза в горизонт. Шторм утихал, тучи открыли вечернее небо. Но и в закатных лучах ледяная скульптура не стала зловещей, а только еще больше скуксилась. Да. Мало того, что это скучающая домохозяйка - это скучающая домохозяйка, жующая лимон.

И в самом деле, разве не от скуки люди травят друг друга - словом, делом и ядом?

Ничто их не пугает так, как череда скучных дней - до самого заката жизни на горизонте. И не сказать, чтобы уж очень далеком горизонте...

Я проводила голову Горгоны взглядом и обернулась к Мореходу:

- Все, не страшно уже. Я, пожалуй, вернусь домой.

- А ты соображаешь, где он, твой дом? Вернее, твое тело? - досадливо махнул Мореход. - Кажется, душа моя, тебя ждет большо-ой сюрприз.

* * *

И тут глаза мои открылись. Я стояла на территории больницы Шаритэ в Берлине.

Конечно, то была не настоящая Шаритэ, а ее бесчисленные фотографии. Каждый год я езжу в Берлин и каждый год хожу фотографировать эту тихую гавань в городе, и без того нешумном. Краснокирпичные псевдоготические дворцы, безлюдные улочки и скверы между ними, безразличная будочка охранника на входе - заходи, бери и уноси что хочешь - и ты заходишь, берешь и уносишь с собой ощущение, что никакая это не больница. А преддверие чего-то такого, о чем живым знать не положено, потому что иначе им не захочется оставаться в живых.

Фотографии сбиваются в папки, папки - в диски... Но никогда еще я не впадала в отчаяние настолько, чтоб напечатать сотни фотографий тихого театрально-красивого городка возле Инвалиденштрассе и оклеить ими стены моего дома.

Впрочем, «оклеить» - не то выражение.

Фотографии покрывали стены, дверцы шкафов и даже экран телевизора в три слоя, слаженно приподнимаясь от сквозняка, точно пестрые крылья - огромная стая перелетных бабочек, опустившаяся на отдых в сумеречном лесу...

Все ясно. Очередной всплеск тревоги, очередное яростное желание сбежать в безопасное, безлюдное, безвестное убежище. Стать невидимкой и раствориться в кущах. Желание, которое и у нормальных-то людей черт-те чем оборачивается - что уж и говорить о таких, как я... Что же мне сделать с моими страхами? Что мне сделать, чтобы они перестали выбивать меня из реальности, точно шар - ближнюю кеглю?

- Позвони ему - и всё! - торжествующе рявкнул Мореход у меня в голове.

- Кому? - обмирая, просипела я.

- Дракону твоему! Это же он так тебя напугал!

Я не стала спрашивать «Да почем ты знаешь?» и вообще изворачиваться. Действительно, я напугана. Я боюсь мужчин, коршунами падающих на твою жизнь с небес.

Я боюсь людей, отношений, связей - всего, чему положено отдавать куски себя, не веря в ответные «отдарки». Я же знаю, как оно бывает: отрываешь и отдаешь, ничего не получая взамен. И тебя еще великомудрые тетеньки по голове наперстком: так и надо! Надо быть сильной, надо быть храброй, надо быть бескорыстной. Надо учиться любить, и уметь любить, и хотеть любить, и раскрыться навстречу любви, даже если от нее ты превратишься в половую тряпку, об которую любовь станет вытирать ноги...

Уже бегу! - отвечаю я, осклабившись. Зачем мне спорить с тем, кто путает жизнь с конкуренцией?

Для них любовь - это выигранный конкурс. На котором именно ты оказалась самой доброй, самой красивой, самой отзывчивой, самой бескорыстной, самой добродетельной и одновременно самой сексуальной - ну и, конечно же, самой красивой! Разве ж можно отказаться от приза, подтверждающего твою самость по всем пунктам? Не говоря уже о том, что ради победы было потрачено столько сил, столько времени - как правило, в ущерб всей остальной жизни.

А некондиционным соперницам, до отвала вкусившим горечь отвержения, остается лишь собрать остатки себя в кулак и копить бескорыстие и открытость для следующей попытки...

Потому-то я и не включаюсь в погоню за любовью. И даже стараюсь держаться подальше от охотничьих троп. Еще затравят ненароком.

С другой стороны, чем ты осторожнее, тем больше превращаешься в дичь. Поскольку дичь от охотника отличается именно объемом осторожности, а отнюдь не сортом мяса. Вот я и стала дичью, пугливой донельзя. Эту круговерть разорвет только одно: не прятаться. Выйти из кустов. Вооруженной и незапуганной.

Я снимаю трубку. Алло, дракон! Это я, гм, принцесса.

Ничего нет скучнее (и стыднее) первого телефонного разговора потенциальных любовников - не видя лиц, не зная друг друга, смущенно блея и удерживаясь на линии исключительно силой духа. В этот момент так и хочется отговориться делами, отгородиться цейтнотом, пообещать перезвонить и скрыться с глаз. Если удается пережить этот разговор и не захотеть убрать свидетеля своего позора - значит, стоит продолжить знакомство. Собраться с духом и назначить свидание на конец недели. Выслушать причитающиеся любезности (вернее, благоглупости) и с облегчением повесить трубку.

Вот только с драконами система не работает. Наверное, потому, что они не нуждаются ни в любезностях, ни в благоглупостях, маскирующих нечестные намерения. У драконов нет ни честных, ни нечестных намерений. У драконов все намерения - свои собственные.

Их нельзя судить в соответствии с человеческими нормами. Поэтому, как ни странно, с драконами легче. Они небрежные игроки в знакомство, в близость, во влюбленность. То есть попросту никакие игроки. И выказывают все, как есть - равнодушие и заинтересованность, желание и отвращение, боль и радость. Драконья сила позволяет быть искренним и простодушным.

- Кстати, меня зовут Константин. Nomen est omen[21]! - улыбнулся он, стоя на пороге. Буквально через час после моего звонка. Просто взял, да и пришел. Человек бы так не смог. Хотя бы потому, что я б ему не позволила.

- Какое именно nomen? - поинтересовалась я, рассеянно обрывая фотографии со стен. Как плющ. - Имя или фамилия?

- Оба, - невозмутимо ответил гость, проходя в комнату.

- Значит, вы - Огнедышащий Ящер Из Сказки, Отличающийся Постоянством?

- Ну конечно, - кивнул он. Осмотрел последствия моего маниакального состояния и как ни в чем не бывало поинтересовался: - Будем снимать?

Сказочным персонажам позволено - и даже положено - устраивать друг другу испытания. Оттого и самые негодящие принцессы требуют от вполне приличных женихов героических подвигов и волшебных даров - а задачки задают такие, что не всякому супермену по плечу. В принципе, разумный подход: ежели на полноценного героя не тянешь, разворачивай коня и езжай восвояси. Зато в реальной жизни все испытания начинаются, когда суженый-ряженый уже и коня расседлал, и в ипотеку впрягся.

Естественно, испытания постфактум не могут не возмущать. Как всякая ловушка. Только ведьмы и колдуны радушно привечают усталого путника, кормят-поят-в баньке парят-спать укладывают на горе перин, а потом - раз! - и делают из них карпаччо. Или сторожевого пса. Или еще какую-нибудь дрянь, пребывать в облике которой знатной особе невместно. Пусть даже и не по собственной воле. Поэтому расколдовавшись, путник не пощадит поймавшего. И сотворит с ним такое, что и на фоне подлого превращениями во что попало милосердием не покажется.

В общем, я решила пойти по пути честных и открытых испытаний. Если Константину Дракону зачем-то понадобилась моя особа, ему следовало:

а) не испугаться при виде наклонностей оной особы;

б) помочь особе привести в порядок свою нору;

в) подбодрить особу, здорово перетрухнувшую при виде постороннего, нарушившего ее уединенное существование.

А чего бы вы хотели? Чтоб я, как оголтелая эротоманка Рапунцель, свесила бы ему косыньки с балкона? Я уж и так погорячилась, согласившись на его немедленный приезд. Хотя надо отдать Дракону должное: он вел себя совершенно ненормально. Нормальным можно было счесть вранье. Ну, если бы он принялся делать вид, что облепленный видами Шаритэ интерьер - это такой новомодный дизайн. И что я нахожусь в процессе творческого поиска. И что сам он тоже не чужд подобным поискам, а посему уж так мне сочувствует, так сочувствует...

Но Дракону было все равно. Как будто я была представителем чуднОго заокеанского племени, обычаев которого он не знает и оттого ничему не удивляется. Он был равнодушен и добр, сколь ни странно такое сочетание. И он не торопил события. Как будто и сам был представителем племени, не знающего ни спешки, ни целеустремленности.

Часа через три каторжной работы по очищению вертикальных плоскостей мы с ним дружно оттерли липкие от скотча руки и уселись на кухне.

- Тебе надо уехать, - безапелляционно изрек Дракон. - Пока повседневность не разорвется, будешь замечать каждую перемену. И бояться. Поездка - разрыв с привычным. Она уничтожит закономерное. И после возвращения в твою жизнь поместится что угодно. Даже я.

- А тебе хочется в нее поместиться? - неловко поинтересовалась я.

- Ну да, - ответил он так, словно это было самое естественное дело - вдруг захотеть связаться с человеком вроде меня.

- Слушай, давай напрямую. - Я внезапно оживилась. - Спрошу-ка я тебя о том, о чем спрашивать не принято. Вот скажи: чего тебе от меня надо? Просто список функций, если можно.

- Развлекать. И развлекаться. - Дракон наклонил голову и заглянул в свою чашку с неподдельным интересом, словно ничем не примечательный кофе из дешевой кофеварки был невиданным коктейлем с добавлением сусального золота - да, был такой, его Генриху Восьмому готовили...

- И всё, - скорее подтвердила, чем удивилась я.

- Есть еще что-то?

- Думаю, нет. Просто я не умею развлекать. Ты уверен в сделанном выборе? - сухо спросила я.

Он не ответил на мой вопрос. Значит, не уверен. И оставил за собой право уйти из моей жизни, если ему станет скучно. То есть и я могу уйти, если скучно станет мне. Вот это правильно. Вот это и есть настоящее постоянство - быть верным себе, а не тому, что тебе навязали.

Люди, понуждающие себя к верности чему-то, навязанному извне, проходят путь от приязни до ненависти со спринтерской скоростью. У них короткое дыхание. Они дышат тобой - так, словно кислород на планете закончился и ты их единственное подспорье. Эмоциональный акваланг. Поэтому любую головную боль они относят на твой счет - дескать, ты становишься некачественной. Ядовитой. Разреженной. У меня от тебя горная болезнь. Я ухожу дышать другими, а тебе пусть будет стыдно.

Не люблю, когда меня стыдят. Когда мое общество проверяют на качественность. Тех, кто этого не делает, я охотно пущу в свою жизнь. Только они в моих глазах не являются змеями с головы Горгоны. И только с ними я не чувствую себя ни Персеем[22], отмахивающимся зеркальным щитом и ножом Гермеса, ни стремительно каменеющей жертвой.

Кроме того, я ценю тех, о ком за несколько часов беседы ни разу не подумала: «Вот придурок!»

Но уехать и вернуться - это отличная мысль. Я поеду туда, где мне довольно скоро станет скучно. Где все мне знакомо, мило и немного утомительно. В Европу. К моей старшей сестре Софии, в которой, несмотря на имя, нет ни капли мудрости. Ее пылкие глупые прихоти - то, что мне сейчас нужно.