Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | ||
|
– Ку-ка-ре-ку!
Я вскочил с кровати и выглянул в окно. На крыше своей будки сидели «вооруженные силы» и горланили во всю глотку.
– Что за черт? – подал голос с кровати Вацлав. – Егорыч купил другого петуха?
– Да нет, вроде тот самый.
Кобзиков высунулся в окно и стал торопливо одеваться.
– Ну, уж нет, – сказал я. – Теперь ты его не тронешь! Понял? Это редкая птица.
– И наверно, чертовски вкусная. Пусти!
Но я скрутил локти куролова полотенцем.
– Мы даруем ему жизнь! Понял? Поклянись, что ты не тронешь его пальцем!
– Клянусь… – торопливо сказал планомерный донжуан, – не тронуть его пальцем, а тронуть топором.
Весь день у меня было хорошее настроение: слова Кобзикова «Теперь ты старший инженер совнархоза» не приснились мне. На этот раз ветврачу здорово повезло. Адель оказалась дочкой начальника отдела кадров совнархоза. Вчера вечером Кобзиков сделал ей предложение и получил неопределенный ответ: «Не знаю… Как посмотрит на это папа…» По мнению поднаторевшего в таких делах ветврача, папа должен посмотреть одобрительно.
Вацлав выклянчил у меня на представительство десятку и уехал продолжать натиск на сердце Адели.
– Сроки жмут, – так объяснил мне Вацлав свою торопливость.
После отъезда Кобзикова к нам явился Егор Егорыч с бутылкой «Рошу де десерт» и кругляком колбасы.
– Поговорить с тобой надо, – сказал он. – Закрой дверь.
Я набросил крючок. Егор Егорыч налил в стакан вина и пододвинул колбасу.
– Получил назначение? – спросил он.
– Ага.
– Куда?
– Далеко.
– Слушай, посоветоваться с тобой хотел… Ты по сельскому хозяйству учился… Прочитал я в газете: взаправду овощи на воде разводить можно?
– Чего ж, – ответил я, расправляясь с колбасой. – Есть такой способ. Гидропонным называется. Вода и железные ящики. И уплетай себе помидоры за обе щеки круглый год. А чего это ты вдруг сельским хозяйством заинтересовался?
– Удумал я себе такую штуку сделать. Потолков в моем доме на сто двадцать метров квадратных. Накуплю цинковых корыт, воду подведу, свет дневной сделаю, отопление. Жильцов жалко, у некоторых малые ребятишки, овощ-то нынче пойди на базаре укупи. А тут цельный год будут помидорчики да огурчики. Похрустывай себе мальцы на здоровье.
– Задумано, конечно, крепко, но без инженерных и агрономических знаний тебе, Егорыч, не потянуть. Гидропонный способ – дело тонкое.
– Так вот и я насчет этого. Берись.
– Ха-ха-ха! Инженер по механизации потолка?
– А ты не смейся. Обижен не будешь. Оклад хороший положу, и живи бесплатно… Опять же овощи круглый год. Опять же городская прописка.
– Нет уж, Егорыч, уволь. Благодарю за угощение, скорблю, что разорил тебя на бутылку, но уволь.
Президент забрал недопитое вино и сказал от порога:
– Жаль. Парень ты серьезный, положительный, не то что этот баламут Кобзиков. Мы бы с тобой сработались.
– Кончай, Егорыч, закругляйся. Живот от смеха болит.
Президент неожиданно обиделся.
– Думаешь, я для себя стараюсь? Да я за них и деньги брать не буду!
– Не сомневаюсь, Егорыч, но перестань, пожалуйста.
– Работаешь, работаешь для них, а все плох, – сплюнул Егор Егорыч и хлопнул дверью.
Я еле дождался из института Кима, который улаживал перед отъездом последние дела, чтобы сообщить ему про овощи.
Но капитан выслушал меня невнимательно.
– Выживший из ума индюк ощипанный, – выругался он беззлобно. – Тунеядец! Времени нет, а то бы я занялся его выселением из города. Ты знаешь, какую я новость принес?
– Какую?
– Догадайся.
– Нас допускают до защиты и оставляют в аспирантуре.
Ким удивился:
– Откуда ты узнал? Правда, в аспирантуре не оставляют, но дипломы защищать разрешили.
– Что?! – теперь пришла моя очередь изумиться.
– Да. Да. Все Кретов. Это он настоял. Звонили «сверху». Декан, скрежеща зубами, согласился, но, кажется, решил нас с треском провалить. Кретов сказал – готовиться во все лопатки, чтобы в расчетах ни единой ошибочки не было. Езжай за Тиной, будем сидеть день и ночь.
В этот день мы занимались до одурения. И только когда я, помножив два на два, получил шесть, Ким сказал:
– Отбой. Завтра начнем пораньше.
– Вы что, опять чокнулись? – спросил Кобзиков, входя в комнату. – Никак не можете расстаться со своей дурацкой сеялкой.
– Не твое дело, – пробурчал Ким.
– Неужели нельзя заниматься в читальном зале? Я теперь жених, и мне нужен полный покой и усиленное питание. Понятно?
– Ты настоящий жених? – спросил я.
Вацлав пожал плечами:
– Какой может быть разговор? Ген, выйди на минутку.
Мы вышли в сени.
– Подали заявление сегодня, – прошептал ветврач
– Ну? – удивился я. – Так быстро?
– Да, был у тестя. Договорился насчет работы. Он говорит, их сильно ругают за сельскохозяйственное образование, но ради нас он сделает исключение. Меня берет каким-то консультантом по крупному рогатому скоту, а тебя инспектором.
– Ты же говорил – старшим инженером!
– Это пока. Понял? Мумия ты! Еще недоволен! Как же он тебя возьмет инженером, если ты без диплома?
– Диплом должен быть. Нас допускают к защите.
– Ну, а если будет, то и место будет. Понял? Вот так надо действовать. Ким куда едет?
– Трактористом к Кретову.
– Жаль. Тракторист с вышестоящими никакого дела не имеет. А вот если бы он поехал механиком, ты бы ему каждый месяц циркуляры присылал за своей подписью и раскрутку давал. Вот так, брат, оно в жизни бывает. Окончили вместе, один лямку тянет, а другой циркуляры ему строчит… Так что считай – Вацлав Кобзиков тебя в люди вывел, и помни…
* * *
Мы защищались последними. В окна глядел фиолетовый вечер. Жасмин в стеклянной банке из-под консервов «Частик мелкий в томате» завял. Члены комиссии украдкой посматривали на часы. Только один Глыбка все никак не мог успокоиться. Он кружил возле нас, как жужжащий шмель, и все придирался, все придирался. У Кима по лицу катились крупные капли пота, глаза покраснели, как у алкоголика.
Наконец, видимо, сам Глыбка устал. Он замолк на полуслове и плюхнулся в свое председательское кресло. По комнате прошуршал вздох облегчения.
– Записывать их, Наум Захарович? – спросил Косаревский, он вел ведомость.
– «Записывать»! «Записывать»! А где же выводы изобретателей, с позволения сказать, «скоростной» сеялки?
– Если бы вы дали нам трактор, они были бы, – дерзко ответил Ким.
– Ах, трактор! – Декан задохнулся. – Вы мне угробили лучший трактор и еще смеете упрекать! Да вас надо было отдать под суд!
– Разрешите мне? – поднялся с места Кретов. – Как-никак я был у этих ребят руководителем дипломного проектирования… Я скажу по-простому, безо всяких формул. Летающая борона работать не будет. Кричащие пугала нам тоже не нужны. И кроты селу без надобности. А скоростная сеялка нужна. Ох, как нужна! Вы были когда-нибудь на весеннем севе, Наум Захарович?
– Попрошу вас говорить по существу вопроса!
– Так вот, по существу… Не ученый вы, Наум Захарович!
Кретов зачем-то боком поклонился и сел. В комнате стало очень тихо. Я затаил дыхание, ожидая, что будет. Из-за воротника рубашки декана стала выползать густая краснота, а щеки были белые-белые.
– Прошу студенчество выйти! – прохрипел Глыбка.
В коридоре было темно. Мы с Кимом уселись на подоконник. Тина повернулась лицом к окну и стала смотреть во двор. За полчаса мы не произнесли ни слова.
Наконец дверь открылась, и мимо нас пробежал Глыбка, волоча пухлый портфель. Следом повалили члены комиссии. Подошел Кретов.
– Поздравляю. Инженеры, – сказал он.
И только тут я заметил, что дрожу противной мелкой дрожью, от которой чуть не щелкали зубы.
– Ну, пойдемте, чего стоять, – сказал Кретов.
Коридоры института были пусты и гулки. Впереди с горящими глазами промчался кот. У входа, склонив голову на стол, спала дежурная. У нее на плечах лежала шаль, сотканная из лунного света. Небо было рябым от звезд.
– Какая чудная ночь, – сказал я, – а дежурная спит.
На перекрестке дорожек мы остановились.
– Ты куда? – спросил я Кима.
– Помогу Дмитрию Алексеевичу уложить вещи. Завтра мы уезжаем.
Я заметил, что Ким не спускает глаз с Тины.
– Ты проводишь меня? – спросил он ее.
– Нет… у меня заболела тетка.
– Тогда… всего хорошего.
– До свидания!
Мы пожали друг другу руки.
– Пишите, как у вас сложатся дела, – сказал Кретов.
– Хорошо, Дмитрий Алексеевич…
Они с Кимом ушли.
Мы с Тиной спустились к реке.
Теплый ветер забирался под пиджак, трепал волосы. Опять ветреная ночь… В Сосновке шумят сады и порывами, как отдаленная канонада, разносится кваканье лягушек.
Тина шла рядом. Узкое черное платье делало ее стройнее и выше. Рыжие волосы были собраны в тугой узел, словно сноп пшеницы.
В ларьке я купил бутылку вина и твердых, засахарившихся конфет.
– Егор Егорыч сделал мне предложение, – сказал я. – Выращивать на потолках овощи. Оклад приличный.
Тина молчала.
– Чего же ты не смеешься?
– Не смешно.
Дальше мы шли молча. С грохотом, преградив дорогу, промчался пассажирский поезд.
Мы прошли немного против течения и поднялись на десятиметровую вышку по шатким ступенькам. Сооружение напоминало забредшего по колено в воду и озябшего великана. Оно раскачивалось и жалобно скрипело. Отсюда открывался великолепный вид на ночной город. Миллионы огней сплелись в фантастические узоры. Огни шевелились, переползали, тухли, загорались, меняли окраску, жили своей особой жизнью, о которой даже не подозревали люди там, внизу, и о которой знали только мы с Тиной. А дальше, за этим скопищем огней, было темно и загадочно. Там что-то шевелилось призрачно-белое, бесформенное. Там начиналось неведомое. Неведомое, откуда прилетал зов.
Мы выпили вино прямо из горлышка, а бутылку бросили вниз. Река проглотила ее с жадным всхлипом.
– За твое будущее, – сказала Тина. – Может, через несколько лет ты будешь пить из золоченых кубков. Ты добьешься всего, чего захочешь. Вы, мужчины, можете себе это позволить. Вас готовят для подвигов с детства.
– А вас?
– Нас – замуж. Это наш единственный козырь в игре, называемой жизнью. Ты даже не представляешь, какое это трудное искусство – искать мужа. Вы видите на танцах смеющихся, веселых существ, которые порхают, строят глазки, говорят милые глупости, но не знаете, как тяжело делать все это сотни раз. Один-единственный просчет, и пропала вся жизнь. За те десять минут, когда ты танцуешь с ним, нужно понять его всего, увидеть насквозь… Говорят, минер ошибается один раз. Девушка…
Мне была почему-то неприятна Тинина откровенность.
– Перестань, – сказал я.
Но выпитое вино оказало на Тину действие.
– Да. Подцепит тебя какая-нибудь выдра, которая и мизинца твоего не стоит, а ты будешь считать ее божеством. Я жалею, что упустила тебя. А то бы сейчас… Слышишь, женись – или я брошусь с вышки!
Тина подошла к краю и заглянула вниз. Ветер обрисовывал ее фигуру. Скрипели и раскачивались деревянные стропила.
– Не бросишься, – усмехнулся я.
– Ты так думаешь?
Тина наклонилась еще ниже над черной пропастью.
– Ты так думаешь? – повторила она шепотом, заглядывая все дальше и дальше, точно река притягивала ее.
Я схватил ее за руку.
– Не дури! Ты пьяная.
– Пусти!
Тина сделала шаг и вдруг вскрикнула. Тело ее мелькнуло у меня перед глазами. Снизу донесся глухой плеск.
Скрипела жалобно вышка. Над ухом пищал комар. Река молчала. И вдруг, почувствовав какую-то жалость к себе и в то же время восторг, я оттолкнулся и прыгнул вниз головой в бездну.
Через пятнадцать минут, насквозь мокрые, мы стояли на берегу. Тина плакала и смеялась одновременно.
– Я просто оступилась. Я просто оступилась, – повторяла она.
Потом ей стало плохо.
Я снял брюки и стал их выкручивать. Дул теплый ветер, ветер, который всегда приносит зов. Мерцали огни города, смешиваясь со звездами. Рядом беспокойно шевелилась река.
И вдруг я вздрогнул. Кто-то тихо-тихо позвал меня. «Ге-н-н-а… Ге-н-н-а…» – шептал ветер, лаская мое тело. Неожиданная радость охватила все мое существо, пронизала его тысячами шипучих иголок. Я свободен! Я защитил диплом! Завтра я иду искать тебя. Кто ты, зовущая меня в ветреные ночи?
Когда я оделся, подошла Тина и положила мне руки на плечи.
– А как же теперь? – спросила она, стараясь во тьме заглянуть мне в глаза.
– Ничего не изменилось, Тинок, – сказал я, – ты ведь… оступилась.
Тина убрала руки с моих плеч.
– Пойдем, – сказала она вдруг резким и хриплым голосом. – Мне холодно.
Мы простились у первого фонаря. Я знал, что больше никогда не увижу невесту своего друга.
– Прощай, Тинок, – сказал я с облегчением. – Мне очень жаль, что так все вышло…
– Прощай, Гена. Желаю тебе удачи. – Тина поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала меняв лоб. – Пожелай и ты мне.
– Желаю большой, большой удачи, до неба… Ты куда поедешь?
– Не знаю… Еще не решила. А пока буду выращивать у Егорыча овощи…
Горькая ирония, показалось мне, скользнула в ее словах.
Я привлек ее к себе за мокрые плечи, и мы так постояли немного под фонарем. Потом я ушел не оглядываясь. На душе было грустно, но на самом дне, как неразгоревшийся уголек, тлела радость.
Когда я вернулся домой, ночь уже была на исходе. Кровать ветврача пустовала – три дня назад он как защитил диплом, так с тех пор и не появлялся. Вся наша комната была пропитана странным запахом, сильным и резким. Я зажег лампочку и увидел на тумбочке, у своего изголовья, букет черных роз.
Дата публикования: 2014-11-29; Прочитано: 186 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!