Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 3. Нет, Егор не ошибался, когда говорил себе, что председатель вряд ли забудет о своём обещании истребить волчью стаю – только-только проводили Николу зимнего



Нет, Егор не ошибался, когда говорил себе, что председатель вряд ли забудет о своём обещании истребить волчью стаю – только-только проводили Николу зимнего, как всё подтвердилось.

В это день Егор ходил проведать мать и, возвращаясь от неё, встретил на улице Семёна Баскакова. Бригадир охотников с озабоченным видом куда-то торопился, но, увидев Егора, свернул к нему.

– Здорово, Егор!

– Здорово! – ответил Егор. – Куда намылился?

– Да вот своих обхожу, облаву собираемся делать.

– Какую облаву? – спросил Егор, хотя сразу догадался, о чём идёт речь.

– Обыкновенную, на волков. Председатель вчера заходил, сказал, чтоб готовились. Вот и бегаю.

Семён похлопал себя по карманам и досадливо сплюнул.

– Тьфу, чёрт! Папиросы дома забыл. У тебя не найдётся?

– Махорка, – сказал Егор.

– Леший с нем, давай.

И пока Семён сворачивал цигарку, Егор про себя прикидывал, что будет дальше. Он знал, что Семён, после того как Егор ушёл из бригады, обиделся на него, но, поскольку бригадир был человек отходчивый, отношения у них скоро наладились и стали прежними, и Егор догадывался, что сейчас Семён начнёт агитировать его на облаву. Не зря ведь свернул, увидев, и закурить не зря попросил – свои-то папиросы наверняка в кармане. Всё так и вышло. Затянувшись, Семён похвалил махорку, заметив при этом, что Егор, наверное, подсыпает в неё самосад, а потом сказал:

– Ружьишком не хочешь побаловаться? А то давай с нами?

Ишь ты, подумал Егор, ружьишком побаловаться! Сказал бы уж прямо: помоги Егор, сам знаешь, облава – это тебе не фунт изюма, пока стаю обложишь, семь потов сойдёт. А у меня-то мужики не молодые, с ними и до весны проканителишься.

Что правда, то правда, охотники у Семёна были никудышные. По дичи ещё куда ни шло, а за волками – тут и силу надо иметь, и дыхание. А главное – знать волков-то. Без этого как ты их обложишь? Ну, допустим, обрежешь круг, а в нём, оказывается, пусто. А почему? Да потому, что круто обрезал, слишком близко подошёл к лёжке, вот и спугнул. А широко взять – тоже не сахар. Чем шире круг, тем больше людей надо, иначе нельзя. Иначе расставишь стрелков по номерам, а между ними такие прорехи, что в них не то что волк – медведь пролезет.

– Ну так как? – спросил Семён.

– Нет, – сказал Егор. – Не пойду. Я своё отохотился.

– Да брось ты! Неужто не надоело у Гошки молотком махать? А я, между нами говоря, надежду на тебя имел. Думал, согласишься по старой памяти.

– Нет, Семён, не проси. В другой раз помог бы, а нынче нет.

– Ну как знаешь. Обойдёмся и без тебя. Я, если хочешь, стаю-то уже подсмотрел.

– Это где же? – спросил Егор, надеясь, что Семён укажет ему совсем не то место, о котором он думает.

– А на болоте. Ничего стая-то. Волков пять, не мене. Наследили столько, что и не разберёшься. Ничего, до всех доберёмся, никуда не уйдут.

Всё было правильно, стая была его, и теперь, когда над ней нависла опасность уничтожения, Егору оставалось надеяться лишь на ум и сметку волчицы. Уж кто-кто, а эта битая-перебитая как-нибудь да вывернется, думал он.

В деревне только и разговоров было, что об облаве. Раньше об этом никто и не думал, охотятся охотники, и пусть себе охотятся, а теперь все как сговорились, передавая из дома в дом слухи о приготовлениях.

В чём тут причина – над этим не надо было ломать голову. Летняя потрава взбудоражила всю деревню. Четырнадцать овец зараз – такого не помнили даже старики, и сейчас все горели только одним желанием – чтобы охотники не упустили стаю. Многие вызывались идти в загонщики, а те, у кого были ружья, готовились стать стрелками.

Догадывались ли деревенские, чью стаю они собираются обкладывать, нет ли, но никто ни с какими расспросами к Егору не приставал. Должно быть, боялись, что получится как с Петькой. Про свою стычку с ним Егор сказал только жене, но, как выяснилось, и другие знали обо всём, и это, наверное, удерживало любопытных от желания поговорить с Егором.

А пока суд да дело, у охотников ничего не клеилось. Они уже больше недели гонялись за стаей, но обложить её никак не могли. Волки уходили из всех ловушек, и Егор не мог без смеха смотреть на то, как каждый день охотники, обвешанные катушками с тесьмой и флажками, тянутся ни свет ни заря к лесу, а под вечер приходят домой с пустыми руками. Грешно было радоваться, глядя на это, – четырнадцать-то овец волки положили не у чужого дяди, но Егор не мог ничего с собой поделать. И чем дольше тянулись неудачи охотников, тем больше крепла у него уверенность в том, что волчица не дастся Семёну и его людям. Может, они и убьют одного-другого волка из стаи, а волчица не дастся. Сам-то сколько с ней мучился, пока взял, а уж эти… Не по себе валят дерево.

Но среди этой грешной радости всё чаще приходила тревожная мысль, что как бы после смеха не пришлось поплакать. Председатель-то не на шутку взялся за дело. Сказывают, даже отругал Семёна, мол, валандаешься, а толку никакого. Да и не будет толку, видно же. Ну ещё раз отругает, а дальше что?

А дальше то и случилось, чего Егор опасался: нагрянул председатель. Егор сидел за самоваром, когда увидел его в окошко. И хотя давно ждал этого, спервоначалу чуть не свалял дурака – хотел спрятаться в другой комнате, а жене сказать, чтобы соврала: нету, дескать, Егора, ушёл куда-то. Да, слава богу, опомнился и даже рассмеялся вслух, представив, какую дурость чуть не сморозил.

– Ты чего это? – спросила жена, которую удивила такая весёлость Егора.

– Да так, смешное вспомнил. Иди лучше гостя встреть.

Председатель не отказался попить чайку, спросил про жизнь, про дела, а потом сразу сказал:

– А я к тебе на поклон, Егор. Выручай. Замучился Семён с этой стаей, каждый день бегает, язык высунув, а всё попусту. Подсобил бы, а?

– Подсобил бы! А как подсоблять-то, Степаныч? Я тебе летом-то не сказал, а теперь куда уж деваться: мои это волки-то!

– А то я не знал! Ты думаешь, председатель у вас дурак, ничего не петрит? Да я как посмотрел тогда, как ты нос в сторону воротишь да в землю глядишь, так всё и понял.

– Понял, а сам говоришь: подсоби. Я ведь их своими руками поил и кормил, а теперь стрелять?

– А что делать, Егор? Ей-богу, не хотел тебя трогать, думал, Семён сам управится, а вишь, что получается. Волчица твоя водит Семёна за нос, как хочет. Так можно всю зиму пробегать. Дорого встанет, Егор.

– Да не могу я, Степаныч, не могу! Если б не волчица, и разговоров бы не было, а волчицу не могу.

– Выходит, пусть и дальше овец режет? А платить за них кто будет? Ты, что ли? Я за те полтонны с колхозниками до сих пор не рассчитался. И так на трудодень с гулькин нос получают, а тут ещё и волков корми из своего кармана! Ты всё равно как маленький, Егор! – Председатель побарабанил пальцами по столу и сказал отчуждённо: – Ладно, от тебя толку, я вижу, не добьёшься. Как был ты бык, так быком упрямым и остался. Не хочешь – не надо. На тебе свет клином не сошёлся, найду других охотников, а волков мы всё равно застрелим.

– Во-во, застрелим! Ты сейчас как тот из райцентра. А кто мне про кровь говорил, что она, мол, у всех красная?

– Да ты что хрен с редькой равняешь! – рассердился председатель. – Ну говорил. Так это вообще, а если тебя за горло берут, радоваться что ли? Не дожили мы ещё до этого, чтоб без крови-то.

– И не доживём. Говорят-то все правильно, а как яму другому выкопать – сразу и оправдание найдут.

– Не то говоришь, Егор, не то! Тебя послушать, так и жуликов и бандюг всяких надо по головке гладить. Вот опять же случай расскажу. На фронте был, в Белоруссии, в сорок четвёртом году. Пошли мы в разведку, шесть человек. Языка надо было взять, хоть ты зарежься. Через фронт перебрались, вышли к какой-то деревеньке. Притаились, смотрим, есть там немцы или нету. Ну зашли в одну избу, а там две бабки и ребятишек куча. И что насторожило, смотрят на нас, как на врагов каких. Что за чёрт, думаем. Знаем же, как везде встречали, плакали от радости, а тут шарахаются. Стали спрашивать, что да почему. И что ты думаешь? Оказывается, ходят в деревню наши солдаты и отбирают у всех продукты. А у людей у самих есть нечего. Какие такие солдаты, спрашиваем, откуда? Никто не знает. Ходят и всё. Ну ладно, думаем. Потолковали между собой, как быть. У нас задание, языка надо взять, да разве оставишь всё так? Решили узнать, что за солдаты. Сутки сидели в кустах за околицей, под вечер, глядим, идут. Двое. Солдаты как солдаты, в погонах, с автоматами. Ну подпустили поближе, а потом – «хендэ хох!». А они в нас из автоматов. Пашке Белову руку прострелили. Взяли мы их, конечно. Не таких брали. Раскололись они быстренько. Оказывается, дезертиры. В лесу в землянке жили. А жрать-то надо, вот деревенских и обирали. Расстреляли мы их тут же, у околицы. Ничего не побоялись, хотя за самосуд нас могли в трибунал упечь. Я к чему рассказал: кровь-то мы тогда тоже пролили, и не чужую, свою, да разве ж это кровь, Егор?

– Ну ты и повернул, Степаныч!

– Я повернул! Это ты повернул. Мне никакой крови вовек бы не нужно, и волки твои не нужны. Пусть бы бегали, так они скотину ведь режут. Василий на днях сказал, у конюшни волчьи следы видел. Заберутся в конюшню, такого натворят, что и не расхлебаешь. Ладно, пойду я. Тебя, как вижу, не свернёшь. Передумаешь, скажи мне или Семену. Прохлаждаться нам некогда, облаву так и так надо делать. Попрошу Андрея Вострецова из Новинок, чтоб помог. Не хуже тебя охотник.

– Не хуже, – согласился Егор.

– Да и добровольцы у нас есть. Сосед вон твой и тот вызвался.

– Кто? – опешил Егор. – Петька?!

– Ну Петька, чего ты взбеленился?

– Погоди-погоди, Степаныч! – ухватил Егор за рукав вставшего председателя. – Это что же, Петька на облаву пойдёт?!

– А что тут такого, раз человек хочет?

– Не будет этого! – бледнея сказал Егор, – Чтоб эта гнида охотилась за волчицей?! Не будет, я тебе говорю!

– Вон ты какой! Про кровь всё твердишь, а сам так и дорываешься до крови-то. Что тебе Петька-то сделал, что ты аж побелел весь? Ну полаялись, слышал я, а ненавидеть-то за что?

– За что? А за что он волчицу отравил? Ты думаешь, чего она нынешней весной подыхала? Петька ей яду крысиного подкинул. Машу вон спроси, молоком отпаивала.

– Отпаивать-то отпаивали, а про яд первый раз слышу, – удивилась жена.

– Ясно, что первый! Не сказал я тогда тебе, а ведь Петька на огород приходил к нам, следы-то я его нашёл. Он и сунул яду волчице.

– Да зачем ему это?

– А по злобянке. Что ты, Петьку не знаешь? Он и в район кляузу написал, а теперь, вишь ли, на охоту собрался. Я ему поохочусь!

– Ну ты не очень-то расходись, – утихомирил Егора председатель. – Я ведь тоже про яд ничего не знал. Да-а, сосед у тебя, ничего не скажешь. А грозить всё равно не надо. Это Петькино дело – идти на охоту или сначала у тебя разрешения спросить. Как захочет, так и будет, нам лишние руки на облаве во как нужны.

Не зная, как сдержать нахлынувшую злость, Егор встал и заходил по избе. Мысль о том, что Петька, этот сволочной и мелочный человек, из-за которого столько всего пережито, пойдёт на облаву да вдруг ещё и подстрелит волчицу – таким как раз и везёт – была Егору невыносима. Пусть бы застрелил кто угодно, только не Петька. Тогда хоть беги из деревни, потому что Петька ведь проходу не даст своими насмешками. А не сдержишься, ударишь, чего доброго, сгоряча – в милицию заявит, и посадят ещё из-за такого гада. Нет, уж лучше своими руками всё сделать.

– Ладно, – сказал Егор наконец. – Вот тебе мой сказ, Степаныч: Петькиного духу чтоб и близко на облаве не было, сам вместо него пойду. Но чур без ружья. Стрелять не буду. Помогу Семёну выследить и обложить волков.

– Идёт, – согласился председатель. – Нам бы только стаю загнать, а стрелять мы и сами умеем…

Стаю обложили в глухом лесном острове. Сюда волки приходили на лёжку, и здесь их наконец-то выследил Егор. Как выследил – только он и мог рассказать про то. Волчица, почуяв слежку, пускалась на разные хитрости и уловки, но Егор раз за разом отгадывал их и медленно, но верно шёл за стаей по пятам.

Посторонний человек, поглядев в эти дни на Егора, подумал бы, что, видать, шибко любит этот молчаливый, обожженный морозом охотник деньги, если так надрывается из-за них. Другой и носа не высунул бы из дому в такой мороз, отсиделся бы, переждал, а этот как чугунный. Только одно и знает: чуть рассвело, а он уже в лес. Нужда, что ли, так заела?

Даже Семён, не говоря уж об остальной бригаде, не ожидал такой нещадности Егора к себе, а главное – отказа от всякой помощи.

– Чтобы в лес ни ногой, – предупредил Егор Семёна в первый же день. – Когда надо будет, скажу.

Скажет так скажет, рассудили охотники. Мы люди негордые, можем и подождать.

И верно рассудили. Никаких помощников себе Егор не хотел. Ко всем ревновал волчицу и слышать не желал, чтобы кто-то ещё её выслеживал. Выслеживали уже! Довыслеживались до того, что ходатая подослали – председателя. Скажи, мол, Егору, Степаныч, чтоб помог, замотались с этой проклятой стаей. Вот и пусть сидят дома, пока не свистну.

Но этого «пока» пришлось дожидаться неделю. Чего только не делала волчица, по-разному изгалялась, чтобы сбить Егора с толку, – и кругами кружила, и на старые следы наводила, и на части разбивала стаю, да не помогло ничего. Егор поджимал и поджимал стаю, а когда следы привели к острову, понял: здесь. Только сюда и могли приходить волки на лёжку, в этот отдалённый и тихий угол. Тогда-то Егор и дал знать охотникам, и они, как частоколом, обнесли флажками участок, который он им показал.

На облаву выехали утром на двух санях. Народу набралось порядком, двенадцать человек – Семён со своими, Егор с председателем, да пятеро загонщиков. Лошади ели тянули, а когда свернули с дороги на целину, и вовсе стали, снег был по брюхо. Тогда все слезли с саней, оставили в них ружья с лыжами и гурьбой пошли впереди лошадей – торили дорогу. Так и добрались до места.

Волки вроде не должны были уйти сквозь флажки, однако Егор на всякий случай обошёл их – нет ли выходного следа. Его не было, волки сидели внутри оклада, и теперь можно было бы плюнуть на остальное и уйти домой, но Егор решил посмотреть всё до конца. Жила в душе тайная надежда, что, может быть, волчица и выкрутится. Это сейчас флажки пугают её, а начнётся стрельба – может перемахнуть через них, и такое бывает. Когда до шкуры добираются, какие уж тут флажки. Ни о чём не думают, только б спастись.

И когда Семён развёл своих по номерам, Егор встал за толстую ёлку неподалеку от одного из охотников. Со спины его прикрывали кусты, и он, утоптав снег под ёлкой, приготовился ждать.

День опять выдался морозный, красный круг солнца просвечивал сквозь деревья, золотил заиндевелые ветки. Тишина стояла в лесу, казалось, нет в нём ни волков, ни людей, а только эти мохнатые ели и сосны да узорные, все в изморози берёзы, что будто и не растут вовсе, а нарисованы. Сверху, чуть не задев, упала шишка, и Егор, задрав голову, увидел на ветке двух клестов. Словно и не замечая Егора, птицы шелушили своими кривыми клювами гроздь красноватых шишек. Да и сами клесты были красноватыми, а значит, самцами, и Егор подумал, что самки, наверное, уже сидят на яйцах. Птички-то всего ничего, а никаких морозов не боятся, в январе уже выводят птенцов. И как только не замерзают такие крохи?

Но вот в глубине леса стукнули, и Егор сразу забыл о клестах. Как ни слаб был донёсшийся звук, Егор отличил его от обычных звуков леса и понял, что это пошли загонщики. Он представил, как они, рассыпавшись цепью, идут на своих широких лыжах и легонько постукивают палками по деревьям, приближаясь к тому месту, где стоят на номерах охотники. И, угадывая движение загонщиков, Егор вспомнил свой спор накануне облавы. Семён и остальные внушали загонщикам кричать сильнее и даже бить в тазы, чтобы согнать волков с лежки. Как будто для этого надо из пушки стрелять! Да волк тебя за километр услышит, только кашляни. А напугаешь всякими тазами, он и перемахнёт через флажки. У того же Семёна случалось. Егор мог бы и не вмешиваться в его распоряжения, пусть бы грохотали, а потом остались бы ни с чем, да злила глупость, и он сказал, что, если хотят разделаться с волками, так пусть слушают его, и наказал загонщикам гнать, как велит. И теперь они старались.

И другое представил Егор: как услышав постукивания, сначала насторожились, а потом стронулись с места волки и пошли след в след за волчицей. А куда идти-то? Сзади загонщики, справа и слева флажки, а впереди охотники ждут не дождутся. Конечно, до выстрелов волчица попробует найти какую-нибудь лазейку, а как начнётся пальба, волки кинутся врассыпную. Тут уж каждый за себя будет, и Егор напряжённо поглядывал по сторонам, стараясь угадать, в какой конец оклада попадутся волки. И когда справа бабахнул первый выстрел, он понял: началось!

Там же, справа, снова выстрелили, и тотчас закричал, заголосил раненый волк. Но бухнуло в третий раз, и крик оборвался. А выстрелы зачастили, как по цепочке приближаясь к тому месту, где стоял Егор. Стая шла справа, вдоль линии стрелков, которые, уже было ясно, не промахнулись, но уцелевшие волки должны были вот-вот появиться и здесь, на левой стороне оклада.

Егор посмотрел на ближайшего к нему охотника. Тот, выставив вперёд левую ногу, держал двустволку перед собой, готовый выстрелить в любую секунду. Но, как и Егор, он ждал, что зверь появится справа, и смотрел только туда, а волк выскочил из кустов левее его, ближе к Егору. Весь как пружина, он на мгновенье остановился, повернув голову туда, где трещали выстрелы, и Егор чуть не выбежал из-за ёлки: он узнал волчицу. Густой зимний мех изменил её, но никакой мех не мог скрыть раскосость её глаз и выражение взгляда, в котором, казалось, сквозила усмешка.

«Беги, глупая, чего стала!» – хотелось крикнуть Егору. Эта секундная задержка могла стоить волчице жизни. Егор увидел, как, резко вскинув к плечу ружьё, повернулся за деревом охотник, ловя волчицу на мушку. Миг, краткий миг решал всё. И тогда, думая только о том, что надо спугнуть волчицу и тем спасти её, Егор хлопнул в ладоши. Но этот хлопок заглушил грохот выстрела. Волчица с визгом покатилась по снегу, но тут же вскочила и кинулась в кусты. Вдогонку ударил ещё один выстрел, уже бесполезный. Но первая пуля попала в цель: на том месте, где только что каталась волчица, снег был покрыт красными пятнами.

Охота, внезапно начавшись, так же внезапно и кончилась. Выстрелы утихли, послышались людские голоса, и тут же Егор увидел идущего к нему Семёна.

– Ну, Егор, всё! Шестерых уложили! Ты-то в кого тут бахал? – спросил Семён охотника, который всё ещё стоял на своём месте.

– Так, кажись, в саму, – неуверенно ответил тот.

– В кого «в саму»?

Охотник опасливо посмотрел на Егора.

– Ну в эту самую, в волчиху.

– Так где ж она?

– Ушла, кажись. Ранетая. Вон, кровь-то.

– Эх ты, тёпа! Ранил-то хоть куда?

– А я знаю? В башку целил.

Все втроём они подошли к кустам, куда после выстрела метнулась волчица. Везде была кровь – на снегу, на ветках, и Егор сразу понял, что волчица ранена тяжело.

– Ладно, – сказал Семён, – опосля разберёмся, сначала тех в кучу стащим.

Егор не стал помогать охотникам. Стоял безучастно в стороне и смотрел, как со всех сторон волокут за хвосты убитых волков. И только когда всех уложили в ряд, подошёл. И жалость стиснула сердце при виде мёртвых зверей, которых всех знал при жизни. Матёрый сразу бросался в глаза своим ростом, молодые были помельче, и, хотя Егор не видел их с раннего лета, ему казалось, что он узнаёт их. Вот этот вывалился в тот раз из конуры, когда он привёл к волчатам дочку. А этот любил вцепиться зубками в сапог и, урча, грызть его. А вот тот был самый маленький, но самый настырный… Все тут, в одном ряду, и он видит их раны. И это кто-то из них кричал, когда в него попала пуля…

Егор почти с ненавистью посмотрел на сгрудившихся охотников. Они курили и громко обсуждали подробности охоты, вспоминали, кто как стрелял, спорили и все как один доказывали, что, если бы не он, охота не была бы такой удачной. И даже охотник, стрелявший в волчицу, обретя перед своими уверенность, выставлял себя почти что героем и клялся, что волчица всё равно далеко не уйдёт, сдохнет.

– Да заткнись ты! – оборвал охотника Егор.

– А ты не командуй! – огрызнулся тот и хотел что-то добавить, но Егор так люто посмотрел на него, что охотник отшатнулся. – Да ну тебя, чёрт бешеный!..

Покурив, стали готовиться свежевать волков, и тут встал вопрос о волчице. Кто-то сказал, что надо бы пойти по следу и пристрелить её, но, как выяснилось, идти никому не хотелось. Тем более, что мазила охотник опять побожился, что волчица и так сдохнет. Ну и чёрт бы с ней, и нечего зря таскаться.

Егор слушал эти рассуждения усмехаясь. Если бы даже постановили добить волчицу, он никому бы не дал этого сделать, ибо сразу решил, что пойдёт по следу сам. И когда никаких желающих не нашлось, Егор отозвал в сторону председателя.

– Будь другом, Степаныч, зайди к моим, скажи, что, может, запозднюсь сегодня.

Председатель прищурился.

– Никак за волчицей собрался?

– А что ж, бросать её, что ли?

– Не дури, Егор. Время-то знаешь сколько? Через час стемняться начнёт. Да и откуда мы знаем, как она ранена. Может, задело только, уведёт чёр-те куда.

– Не, Степаныч, влепил он ей сильно, сам видел. Далеко не уйдёт, это точно.

– Тогда хоть ружьё возьми на всякий случай.

– Обойдусь. Топор из саней прихвачу. Ты только не забудь к моим зайти.

Как Егор и думал, флажки волчицу не задержали. Гонимая болью и страхом, она перескочила через них и метров полтораста шла на махах, но дальше силы у неё кончились. Дальше вёл неровный, вихляющий след – волчицу шатало. Но она упорно уходила всё дальше и дальше, пачкая кровью сухой рассыпчатый снег. А вскорости Егор наткнулся на пролежину в снегу. Тут волчица в первый раз легла и лежала, видно, долго – снег в пролежине был весь пропитан кровью.

Потом пролежины стали попадаться всё чаще, силы покидали волчицу, и наконец Егор увидел её. Она лежала возле двух берёз на широкой прогалине – на боку, безжизненно вытянув лапы и откинув пушистый хвост.

«Кончилась», – подумал Егор. Но когда он подъехал ближе, волчица шевельнулась и попробовала подняться, однако так и не смогла.

– Жива, милая! – обрадовался Егор.

При звуке его голоса веки волчицы дрогнули, она с усилием открыла глаза, и Егору показалось, что в них промелькнул живой интерес.

– Узнала, милая, узнала!

Он снял лыжи и присел над волчицей. Осторожно погладил её по узкой морде, ощутив ладонью, как затрепетали холодные и влажные ноздри волчицы. Весь её загривок был в крови, и Егор, потихоньку раздвинув волчицыну шерсть, увидел рану. Пуля попала в шею ниже затылка, виднелись разорванные жилы, и Егор не представлял, как волчица ещё живёт с такой раной. И как могла пробежать столько.

– Эх, милая… – только и сказал он, разгибаясь. И пожалел, что отказался от ружья: сейчас бы он без колебаний пристрелил волчицу. Она была не жилица на свете, он это видел, а вот сколько ей придётся промучиться – кто знал?

Надо было что-то делать. Оставить волчицу и уйти – об этом не было и речи. Тащить, как и в прошлый раз домой? Так её и трогать-то нельзя. Тронешь – сразу богу душу и отдаст. На ладан дышит. Мало того, что шея перебита, так и крови-то сколько вытекло. Помрёт. Не сразу, так через час, а всё равно помрёт.

Но рядом с этой мыслью жила и другая: а вдруг опять выживет? Бог-то ведь троицу любит! Два-то раза пронесло, может, и сегодня вывезет?

Разгорячившись от ходьбы, Егор сначала не чувствовал холода, но теперь его как бы и зазнобило.

– Костёр надо ладить, – сказал он. – Может, до ночи просидишь тут.

Он натаскал к берёзам хворосту и разжёг костёр, но потом подумал, что хворосту, сколько его ни таскай, всё равно надолго не хватит, горит, как порох. Потолще что-нибудь надо. Он зашёл в гущу и, отыскав сухую сосну, свалил её. Разрубил на части и принёс брёвна к костру. Бревно пообхватистее положил посерёдке огня, а над ним шалашом поставил остальные. Пламя быстро схватило их, и они занялись ровным, сухим жаром. Его должно было хватить надолго, но Егор не поленился и про запас срубил ещё одну лесину. Подумал и решил, что надо заодно сделать и заслон против ветра. В лесу-то его вроде и нет, а здесь, на прогалине, тянет. Самому-то что, каким хошь боком поворачивайся к огню, а волчица-то? Ей спереди печёт, а сзади дует. Здоровому-то всё нипочём, а коль уж прихватило, беречься надо, без разницы, человек ли, зверь ли дикий. Эта вон всю жизнь в снегу спала, и ничего, а сейчас кинь – к ночи закоченеет.

Хотелось подстелить что-нибудь волчице, но Егор не решился трогать её, укрыл только со спины еловыми лапами. Натыкал лап и промеж берёз, чтоб не так дуло, постелил себе. Хлеб и сало были, как всегда, в кармане, и он, отогрев хлеб над огнём, поел. А вот попить было нечего. Снегу кругом сколько хочешь, да разве снегом напьёшься? Только себя растравишь. Растопить бы на худой конец, а в чём? Были в санях кружки, да забыл взять…

Короткий декабрьский день угасал. Сумерки обкладывали прогалину со всех сторон, изменяли формы деревьев и кустов. Всё сделалось другим – затаённым, загадочным.

Прислонившись спиной к берёзовому стволу, Егор время от времени поправлял палкой костёр, сгребал поближе к поленьям откатившиеся угли и поглядывал на волчицу. Она почти не дышала, и, только присмотревшись, можно было заметить, как еле-еле поднимаются и опускаются подвздошины. Кровь из раны больше не текла, видно, и течь-то было нечему. «Что у неё, крови-то, ведро, что ли? – подумал Егор. – И так весь снег заляпала».

Вспомнилось об охотниках. Поди, уже давно в деревне. Разговоров, поди! Как же: шесть волков зараз! Раньше-то за всю зиму столько не брали, а тут за полдня… Председатель, конечно, зайдет к Маше, обскажет всё, как есть, но Маша всё равно беспокоиться станет. Хоть бы догадался председатель, соврал бы, что дал, мол, Егору ружьё, а то ведь Маша знает, что он без ничего утром ушёл. Как бы не накричала на председателя. Устроились, скажет. Сами приехали, а Егор отдувайся за всех…

Волчица неожиданно захрипела, и Егор так и вскинулся. Подумал: всё, кончается. Он поворошил костёр, стало светлее, и можно было увидеть, дышит волчица или уже нет. Она дышала и Егор успокоился, но на всякий случай пододвинулся к волчице поближе. Ему казалось, что, когда он рядом, она и сквозь беспамятство чувствует это и ей не так страшно в этом тёмном и глухом беспамятстве.

Время всё быстрее шло к ночи, мороз усиливался. Впотьмах Егор нарубил ещё лапника и, устроив себе настоящую постель, лёг. Никакая опасность не угрожала ему в этой темени. Стаи больше не было, другие волки рыскали далеко, а всех прочих отгонял огонь костра и волчицын запах. Зарывшись в лапник, Егор лежал и смотрел на небо.

Оно было всё в звёздах и всё дрожало, как будто еле выдерживало тяжесть звёзд. Их вид никогда особенно не волновал Егора. Он относился к ним как к чему-то само собой разумеющемуся – как к листьям на деревьях или к перьям на курице. Ну звёзды. Ну есть и есть. Не было бы их, было б что-нибудь другое. Гармония звёздного неба была ему незнакома, и если б ему сказали, что на небе можно найти чуть ли не сотню созвездий, он удивился бы, потому что знал из них одно-единственное – Большую Медведицу. Как-то так получилось в жизни, что некогда было разглядывать звёзды. И вот, в кои-то веки, он смотрел на них, и постепенно звёздная картина всё сильнее захватывала его. В прозрачности белых и голубых огней звёзды казались такими чуждыми, что брала оторопь. Это сколько ж до них?! Он и представить не мог, сколько, и лишь смутно, словно бы инстинктом живущего в нём другого существа, угадывал чудовищность расстояний. До звёзд было так далеко, что всякий путь к ним искривлялся, но никакое тяготение и никакие иные поля не могли отклонить мысль. Всепроникающая, она в кратчайший миг перенесла его к звёздам, и он ужаснулся, посмотрев с этой страшной высоты вниз.

Всё виделось ему, не стало никаких горизонтов, и можно было заглянуть за самый край. Безлюдна и темна была лежащая под ним земля. Всё спало там, и только в одном месте, как свеча на ветру, трепетал слабый костёр. И кто-то, знакомый по какой-то далёкой, словно уже прошедшей жизни, сидел возле костра и смотрел в ночное небо. И то ли живой, то ли мёртвый волк лежал рядом на красном от крови снегу. Дикий лес обступал этих двоих, но всё будто вымерло в нём или бежало прочь, как от предчувствия чьей-то близкой смерти. Она действительно была близка; её присутствие ощущалось даже здесь, на звёздных высотах, и в тот самый миг, когда она приблизилась к костру, небо над лесом прочеркнул ослепительный след упавшей звезды…

Егор очнулся. Словно что-то прошло мимо, задев его своим краем. Он привстал и почувствовал, как по спине прошёл холодок: на него смотрела волчица. Было чудом, как она, почти неживая, сумела повернуться, но теперь она лежала на брюхе и смотрела в лицо Егору неотрывным немигающим взглядом.

Господи, никак отудобела?!

Он опустился на колени и протянул руку, желая погладить волчицу и сказать ей что-нибудь ласковое, но так и замер: то, что он принял за жизнь, было на самом деле смертью, и он понял это, увидев глаза волчицы вблизи. В них был один только ужас; разверстые, они уже видели то, чего так страшится всё сущее, для чего вся жизнь есть одно длинное приуготовление.

– Эх, милая! – Чуждо и дико раздался человеческий голос в зимнем ночном лесу, некстати он был в нём в эту пору, но, услышав его, волчица из последних сил потянулась к Егору и уткнулась мордой в его колени, словно хотела спрятаться от того страшного, что надвигалось на неё из вселенской тьмы.

– Эх, милая, – повторил Егор, гладя волчицу по голове. Ладонь нащупала старую вмятину от пули, и к горлу Егора подкатил ком. И он стал ненавистен самому себе, как днём ему были ненавистны охотники, толпившиеся около убитых ими волчат.

– Прости, милая… Слышишь?

Он всё гладил и гладил волчицу, чувствуя, как жизнь уходит из неё. И вот она вздохнула, и по её телу прошла судорога. Оскалились морда, и только что живший зверь стал мёртвым, костенея и обезображиваясь на глазах.

Тишина стояла вокруг. Что-то неуловимо менялось в природе, и невозможно было постичь суть изменений – их можно было только почувствовать.

Близился час восхода луны, смутный и роковой час, когда чаще всего умирают животные и люди…





Дата публикования: 2014-11-29; Прочитано: 123 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.02 с)...