 |
Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | |
По‑твоему и по‑моему 2 страница
|
|
Стелла слушала, бледная и осунувшаяся. Через месяц‑другой она отправилась в контору к Теду Дринкуотеру и пересказала слова специалиста. Дринкуотер хмурился, видимо чувствуя неловкость, а потом заметил, что специалистам за то и платят, чтобы они несли утешительную чушь. Ему очень жаль, но фирма должна работать дальше, а потому для всех, включая и Генри, будет лучше, если партнеры расстанутся. Он ни в чем Генри не винит, но все же не может выбросить из головы, как из‑за неспособности партнера привести себя в должную кондицию расстроилась важнейшая для них сделка.
Пролежав год, Генри Маккомас обнаружил однажды, что у него задвигались руки ниже локтя; с этого дня выздоровление пошло семимильными шагами. В 1919 году, располагая мало чем кроме своих способностей и доброго имени, он затеял собственное дело и к тому времени, на котором заканчивается наш рассказ, то есть к 1926 году, заработал себе несколько миллионов долларов.
То, что за этим следует, уже другая история. В ней действуют иные лица, и произошла она уже в то время, когда личные проблемы Генри Маккомаса были более или менее удачно разрешены, однако с прошлыми событиями она тесно связана. История эта касается дочери Генри Маккомаса.
Гонории исполнилось девятнадцать, она унаследовала от отца желтые волосы (согласно текущей моде – той же, мужской, длины), от матери – маленький остренький подбородок, глаза же, по всей видимости, изобрела сама: желтые, глубоко посаженные, в окружении коротких торчащих ресниц, как изображают на рисунках звезду с лучами. Фигурка у нее была худенькая, детская, и, когда Гонория улыбалась, вы испытывали невольный испуг, ожидая увидеть дырки на месте выпавших молочных зубов, однако зубы, некрупные и белые, имелись в полном комплекте. Немало мужских взглядов следило за ее цветением. Гонория рассчитывала выйти замуж нынче осенью.
Но за кого выйти – это другой вопрос. Имелся молодой человек, проводивший время в постоянных переездах из Лондона в Чикаго и обратно, участник соревнований по гольфу Избрав его, она могла бы, по крайней мере, твердо рассчитывать на свидания с мужем всякий раз, когда он будет проезжать через Нью‑Йорк. Имелся Макс Ван Камп, как она думала, человек ненадежный, но с приятными чертами лица, похожего на сделанный наспех набросок. Имелся подозрительный тип по фамилии Странглер, игравший в поло; от него можно было ожидать, что он, подобно героям Этель М. Делл, станет охаживать супругу тростью для верховой езды. И имелся еще Расселл Кодман, правая рука ее отца, молодой человек с перспективами, который нравился ей больше всех других.
Во многих отношениях Расселл Кодман напоминал ее отца: неторопливый тугодум, склонный к полноте; может быть, за эти качества Генри Маккомас и стал отличать его с самого начала. Манеры у него были искренние, улыбка решительная и сердечная, а к Гонории он проникся интересом с самого первого раза, когда, три года назад, увидел, как она входила в контору отца. Пока что, впрочем, он не сделал Гонории предложения, на что она досадовала, однако же не могла не ценить: прежде чем пригласить ее в спутницы жизни, он хотел обеспечить себе независимость и успех. Макс Ван Камп, напротив, раз десять предлагал ей руку и сердце. Он был эдакий живчик с подвижным умом, молодой человек из современных, голова у него всегда полнилась замыслами, которые не продвигались дальше мусорной корзинки Маккомаса; один из тех удивительных бродяг от бизнеса, что кочуют с места на место, подобно средневековым менестрелям, умудряясь все же сохранять поступательный характер движения. В конторе Маккомаса он появился год назад с рекомендательным письмом от приятеля шефа.
– И как долго вы проработали у мистера Хейнсона? – спросил Маккомас, пробежав глазами письмо.
– Не могу сказать, чтобы я у него работал.
– Что ж, как долго вы с ним знакомы?
– Собственно, я не имел этого удовольствия, – признался Ван Камп. – Этим письмом меня обеспечил другой человек – Хорэс О’Салливан. Я работал на мистера О’Салливана, мистер Хейнсон дружил с братом мистера О’Салливана, и я слышал, что мистер Хейнсон знаком с вами.
– И это вы называете рекомендацией? – развеселился Маккомас.
– Ну, сэр… деньги всегда деньги, неважно, через сколько рук они прошли. Если бы не нашлось человека, который в меня верит, я не принес бы вообще никакого письма.
Ван Камп был принят. На какую должность – не знали долгое время ни он сам, ни его наниматель, ни кто‑либо еще в конторе. Маккомас тогда интересовался экспортом, девелоперской деятельностью и, на будущее, изучал возможность применить в других областях идею фирменных магазинов.
Ван Камп сочинял рекламу, обследовал объекты собственности и выполнял неопределенные обязанности, которые можно обозначить фразой: «А этим пусть займется Ван Камп». Нельзя было отделаться от впечатления, что он шумит и усердствует больше, чем необходимо; иные, наблюдая его крикливость и зачастую ненужную суету, называли Ван Кампа шарлатаном, не имеющим за душой ничего, кроме ошибок.
– Да что с вами, молодежью, происходит? – сказал ему однажды Генри Маккомас. – Похоже, бизнес для вас – это такой вид трюкачества, изобретенный где‑то в тысяча девятьсот десятых, а прежде неизвестный. Чтобы рассмотреть какое‑нибудь деловое предложение, ты непременно должен перевести его на свой собственный новейший язык. Что ты разумеешь, говоря, что хочешь «продать» мне какое‑то предложение? Хочешь его высказать – или просишь за него денег?
– Это просто фигура речи, мистер Маккомас.
– Тогда не внушай себе ничего сверх этого. Деловой ум – это самый обычный ум, обусловленный твоими собственными способностями. И ничего больше.
– То же самое говорил мистер Кодман, – кротко согласился Макс Ван Камп.
– Вероятно, он прав. Послушай… – Маккомас прищурил глаза. – Как ты отнесешься к тому, чтобы устроить небольшое соревнование между тобой и этим джентльменом? Победителю я назначу премию в пять тысяч долларов.
– С большой радостью, мистер Маккомас.
– Отлично. Тогда вот что. У нас имеются розничные магазины скобяных товаров во всех городах Огайо и Индианы с населением свыше тысячи человек. Некий парень по фамилии Мактиг позаимствовал эту идею – он взялся за города с населением от двадцати тысяч, и теперь у него сеть больше моей. Я хочу оспорить его первенство в таких городах. Кодман отправился в Огайо. Ты, скажем, возьмешь себе Индиану. Пробудешь там полтора месяца. Посетишь в этом штате все города с населением крупнее двадцати тысяч, найдешь лучшие магазины скобяных товаров и купишь их.
– А что, если лучший купить не получится?
– Делай что сможешь. Время терять нельзя, этот Мактиг здорово нас опередил. Сможешь выехать сегодня же?
Маккомас стал давать следующие инструкции – Ван Камп ерзал от нетерпения. Он уже усвоил, что от него требуется, и торопился в путь. Но прежде он хотел в очередной раз задать Гонории Маккомас тот же вопрос.
Он получил всегдашний ответ: Гонория знала, что выйдет за Расселла Кодмана, как только дождется от него предложения. Временами, наедине с Кодманом, она нервно вздрагивала, ощутив, что время пришло и вот‑вот с его губ сорвутся слова романтического признания. Какие именно это будут слова, она себе не представляла, но была уверена, что услышит нечто завораживающее и необычное, в отличие от спонтанных излияний Макса Ван Кампа, знакомых уже наизусть.
Она нетерпеливо ожидала возвращения Расселла Кодмана с поездки по Западу. В этот раз, если он промолчит, она заговорит сама. Быть может, он все же к ней равнодушен, быть может, у него есть другая. В таком случае она выйдет за Макса Ван Кампа и сделает его несчастным, постоянно давая знать, что ему достались лишь осколки ее разбитого сердца.
Полтора месяца незаметно подошли к концу, и Расселл Кодман вернулся в Нью‑Йорк. Он сообщил отцу Гонории, что в тот же вечер намерен с ней увидеться. Взволнованная, она только то и делала, что под разными предлогами наведывалась к парадной двери. Наконец зазвенел колокольчик, в холл вышла горничная и впустила посетителя.
– Макс! – вскрикнула Гонория.
Макс шагнул ей навстречу, и она увидела, что лицо у него усталое и бледное.
– Выйдешь за меня? – спросил он без дальних слов.
Гонория вздохнула.
– В который раз, Макс?
– Потерял счет, – ответил он жизнерадостным голосом. – Но это еще так, предварительная подготовка. Ты отказываешься – я правильно понял?
– Да, прости.
– Ждешь Кодмана?
Она нахмурилась.
– Это не твое дело.
– А где твой отец?
Она молча указала, не удостоив гостя ни словом.
Макс вошел в библиотеку, Маккомас поднялся на ноги.
– Ну что? – спросил он. – Как успехи?
– А как успехи у Кодмана?
– Неплохо. Он купил восемнадцать магазинов – часть из них как раз те, за которыми охотился Мактиг.
– Я это предвидел, – кивнул Ван Камп.
– Надеюсь, ты сделал то же самое.
– Нет, – вздохнул Ван Камп. – У меня не получилось.
– А что стряслось? – Маккомас с задумчивым видом вернул свое грузное тело в сидячее положение.
– Понял, что это бесполезно, – чуть помедлив, ответил Ван Камп. – Не знаю, какие места Кодман выбирал в Огайо, но если обстановка там такая же, как в Индиане, это нестоящая покупка. В этих двадцатитысячниках хороших магазинов скобяных товаров максимум по два. Хозяин одного не желает продавать из‑за местного оптовика, хозяин другого продал магазин Мактигу – все, что осталось, это лавчонки на углу. Хочешь хороший магазин – строй его сам. Не стоит труда, я это сразу понял. – Он замолк. – Сколько магазинов купил Кодман?
– Восемнадцать или девятнадцать.
– Я купил три.
Маккомас смерил его нетерпеливым взглядом.
– На что у тебя ушло время? Неужели на эту покупку понадобилось все две недели?
– Покупку я провернул за два дня, – нахмурился Ван Камп. – Потом мне пришла в голову идея.
– Какая? – Вопрос Маккомаса прозвучал иронически.
– Ну… все хорошие магазины оприходовал Мактиг.
– Да.
– Вот я и подумал: не лучше ли купить через голову Мактига всю его компанию.
– Что?
– Купить через его голову всю его компанию. – Без видимой связи с предыдущим Ван Камп добавил: – Я ведь слышал, что у него вышла крупная ссора с его дядей, который владел пятнадцатью процентами акций.
– Да. – Маккомас склонился вперед, лицо его уже не выражало сарказма.
– Самому Мактигу принадлежало только двадцать пять процентов, сорок оставалось за владельцами магазинов. Итак, уговорив дядю, мы могли бы завладеть большей частью акций. Прежде всего я ему внушил, что его вложения будут в лучшей сохранности, если Мактиг займет пост заведующего отделением в нашей организации.
– Минутку… минутку. Я не успеваю. Ты говоришь, дяде принадлежало пятнадцать процентов – а как тебе досталось сорок?
– От собственников. Я им рассказал, что дядя больше не вериг в Мактига, и предложил лучшие условия. Все они доверили мне свои голоса при условии, что я буду голосовать, имея большинство.
– Ага, – заинтересованно кивнул Маккомас. И неуверенно продолжил: – Но ты сказал, это не сработало. Как так? Ошибочный план?
– Да нет, план очень даже верный.
– Верные планы всегда срабатывают.
– Этот не сработал.
– Почему?
– Дядя умер.
У Маккомаса вырвался смешок. Но вдруг он смолк и задумался.
– Так ты пытался через голову Мактига купить его компанию?
– Да, – с пристыженным видом подтвердил Макс. – И у меня не получилось.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату влетела Гонория.
– Папа! – крикнула она. При виде Макса она прикусила язык, помедлила, но, не сдержавшись, продолжила: – Папа, ты когда‑нибудь рассказывал Расселлу, как сделал предложение маме?
– Постой… ну да, рассказывал.
Гонория застонала.
– Так вот, он использовал со мной тот же прием.
– О чем это ты?
– Все эти месяцы я ждала… – Она едва не плакала. – Ждала и гадала, что он скажет. А когда… когда он заговорил, слова оказались знакомые… словно я слышала их прежде.
– Может, это была одна из моих формулировок, – предположил Ван Камп. – Я ведь использовал разные.
Гонория тут же обернулась к нему:
– О чем это ты? Ты делал предложение не только мне?
– Гонория… ты что‑то имеешь против?
– Против? Да что мне за дело? Я с тобой больше вообще не разговариваю.
– Говоришь, Кодман объяснился с тобой теми же словами, какими я объяснялся с твоей матерью? – спросил Маккомас.
– В точности, – жалобно подтвердила Гонория. – Он выучил их наизусть.
– В том‑то все и дело, – задумчиво протянул Маккомас, – он вечно слушает меня, а не самого себя. Выходи‑ка ты лучше за Макса.
– Как? – Гонория переводила взгляд то на отца, то на Макса. – Как, папа… мне и в голову не приходило, что тебе нравится Макс. Ты никогда этого не показывал.
– На то мы и разные люди, – отозвался ее отец. – Ты ведешь себя по‑твоему, а я по‑моему.
Лестница Иакова [25]
(перевод Л. Бриловой)
I
Это был самый что ни на есть жалкий и банальный процесс об убийстве, и Джейкоб Бут, ерзая потихоньку на зрительской скамье, чувствовал себя ребенком, который хоть не голоден, но глотает – просто потому, что дают. Газеты пригладили эту запутанную историю, свели ее к понятной расхожей проблеме, и оттого пропуск в зал суда добыть было затруднительно. Джейкобу пропуск предоставили накануне вечером.
Джейкоб оглянулся на двери, где сотня зрителей, тяжело дыша, взвинчивали обстановку уже самой своей страстной заинтересованностью – тем, что в пылу азарта забыли о себе и собственной жизни. Стояла жара, и толпа потела; пот выступал на лицах крупными каплями, и если бы Джейкобу понадобилось протиснуться к дверям, он попал бы под душ. Кто‑то сзади предположил, что присяжные появятся не раньше чем через полчаса.
С заданностью стрелки компаса голова Джейкоба повернулась к скамье подсудимых, и он снова всмотрелся в большое белое лицо обвиняемой, украшенное красными бусинками глаз. Это была миссис Чойнски, урожденная Делаханти, и по воле рока случилось так, что в один прекрасный день она схватила мясницкий топор и порубила на части своего любовника – моряка. Пухлые руки, державшие орудие убийства, теперь безостановочно крутили чернильницу; временами обвиняемая с нервной улыбкой скользила взглядом по толпе.
Джейкоб нахмурился и проворно огляделся; ему попалось на глаза красивое лицо и тут же затерялось в толпе. Это лицо проникло в уголок его подсознания, когда он представлял себе миссис Чойнски за делом; но оно растворилось в неразличимой массе. Это было лицо темного ангела – с нежными сияющими глазами и белой, без румянца кожей. Дважды он обвел взглядом комнату, потом забыл о лице, принял напряженную неудобную позу и стал ждать.
Присяжные вынесли вердикт «убийство первой степени»; миссис Чойнски пропищала: «О боже!» Оглашение приговора было перенесено на следующий день. Медленно, ритмично покачиваясь, толпа повалила за порог, навстречу августовскому вечеру.
Джейкобу опять бросилось в глаза то же лицо, и он понял, почему раньше потерял его из виду. Это было лицо юной девушки, сидевшей у скамьи подсудимых, и за круглой, как луна, физиономией миссис Чойнски его не было видно. В ее ясных, блестящих глазах сейчас искрились слезы; девушку трогал за плечо, стараясь привлечь ее внимание, нетерпеливый молодой человек со сплющенным носом.
– Перестаньте. – Девушка с раздражением стряхнула его руку. – Оставьте меня в покое, понятно? Отвяжись, чтоб тебя!
Молодой человек с глубоким вздохом отступил. Девушка обняла застывшую в неподвижности миссис Чойнски, и какой‑то задержавшийся зритель шепнул Джейкобу, что они сестры. Затем миссис Чойнски увели со сцены (как это ни нелепо, вид у нее был такой, будто она отправляется на какую‑то важную встречу), девушка села за стол и стала пудрить себе лицо. Джейкоб ждал; ждал и молодой человек со сплющенным носом. Тут к Джейкобу подскочил полицейский сержант, и Джейкоб дал ему пять долларов.
– Чтоб тебя! – крикнула девушка, обращаясь к молодому человеку. – Когда же ты от меня отвяжешься? – Она встала. Ее раздражение распространялось непонятными вибрациями по всему залу. – Каждый день одно и то же!
Джейкоб переместился ближе. Молодой человек быстро заговорил:
– Мисс Делаханти, мы были более чем щедры по отношению к вам и вашей сестре, и я прошу только, чтобы и вы, со своей стороны, выполнили ваши обязательства по контракту. Наш номер идет в печать…
Мисс Делаханти в отчаянии повернулась к Джейкобу:
– Можете себе представить? Подавай ему фотку с моей сестрой в детстве, а там она вместе с моей матерью.
– Вашу матушку мы вырежем.
– Все равно фотография нужна мне самой. Это единственная, что осталась от матери.
– Обещаю, что верну вам снимок завтра же.
– Ох, как же мне все это надоело. – Девушка опять обратилась к Джейкобу, видя в нем, однако, не более чем представителя безликой, вездесущей толпы. – У меня даже глаза разболелись. – Она прищелкнула зубами, выражая высшую степень презрения.
– Мисс Делаханти, меня ждет на улице машина, – неожиданно произнес Джейкоб. – Хотите, я отвезу вас домой?
– Ладно, – согласилась она равнодушно.
Газетчик предположил, что эти двое знакомы; вполголоса продолжая спор, он двинулся вместе с ними к дверям.
– И так каждый день, – с горечью прокомментировала мисс Делаханти. – Ох уж эти газетчики!
На улице Джейкоб сделал знак шоферу, тот подогнал поближе большой открытый автомобиль яркого цвета, выпрыгнул наружу и распахнул дверцу; репортер увидел, что фотография уплывает, и, едва не плача, зашелся в мольбах.
– Да поди ты и утопись! – бросила мисс Делаханти, садясь в автомобиль. – Поди – и – утопись!
Этот совет был произнесен с таким необычайным напором, что Джейкоб пожалел об ограниченности словаря мисс Делаханти. Он не только представил себе, как злосчастный журналист бросается в Гудзон, но и проникся убеждением, что мисс Делаханти избрала единственно правильный и эффективный способ от него избавиться. Оставив журналиста, чье будущее было связано отныне с водной стихией, автомобиль тронулся с места.
– Ловко вы с ним разделались, – сказал Джейкоб.
– Ну да, – согласилась девушка. – Если меня разозлить, я никого не испугаюсь. Как вы думаете, сколько мне лет?
– Сколько вам лет?
– Шестнадцать.
Она глядела веско, ожидая удивления. Ее лицо, лицо святой – пылкой маленькой мадонны, несло свою хрупкость сквозь бренный прах вечера. Совершенный очерк ее губ не подрагивал при дыхании; Джейкоб никогда не видел ничего подобного ее коже – нежно‑бледной и безупречно гладкой, ее глазам – сияющим и ярким. Собственная, хорошо организованная личность впервые в жизни показалась ему грубой и поношенной, когда он внезапно пал на колени перед этим средоточием свежести.
– Где вы живете? – спросил он. Бронкс, а может, Йонкерс или Олбани… Баффинов залив. Сделать петлю до края света, ехать вечно.
Она заговорила, и завибрировавшие в ее горле слова‑жабы[26]разрушили очарование.
– Я с Ист‑Хандред тридцать три. Живу там с подругой.
Пока они ждали зеленого сигнала светофора, из соседнего такси выглянул раскрасневшийся мужчина, и мисс Делаханти смерила его надменным взглядом. Мужчина весело сдернул с себя шляпу.
– Чья‑то стенографистка![27]– крикнул он. – Ишь ты, какова!
В окне показалась рука и утянула мужчину в темноту салона.
Мисс Делаханти повернулась к Джейкобу, переносицу ее тронула чуть заметная хмурая тень.
– Каждая собака меня знает. Газеты только о нас и пишут, и фотографий – спасу нет.
– Да, трудно вам приходится. Сочувствую.
Она вернулась в мыслях к сегодняшним событиям, о которых как будто не вспоминала уже полчаса.
– Это должно было с ней случиться, мистер. Не вывернешься. Но чтобы в штате Нью‑Йорк послали женщину на виселицу? Быть не может.
– Конечно нет.
– Дадут пожизненное. – Слова эти определенно произносила не она, а кто‑то другой. Ее лицо было столь безмятежно, что, едва слетев с языка, слова обретали отдельное существование.
– Вы жили с ней вместе?
– Я? В газетах и не то еще прочтете! Да я ведать не ведала, что она мне сестра, покуда ко мне не пришли и не сказали. С самого младенчества с ней не виделась. – Внезапно мисс Делаханти указала на здание универмага, одного из самых больших в мире. – Вот там я работаю. Послезавтра – обратно к своим киркам и лопатам.
– Жара не спадает, – проговорил Джейкоб. – Что, если нам отправиться за город и там пообедать?
Она всмотрелась в Джейкоба. Его глаза выражали деликатность и доброту.
– Хорошо, – ответила она.
Джейкобу было тридцать три. Некогда он обладал многообещающим тенором, но десять лет назад, провалявшись неделю с ларингитом, потерял его. В отчаянии (за которым скрывалось немалое облегчение) он купил во Флориде плантацию и пять лет трудился, превращая ее в поле для гольфа. В 1924 году случился земельный бум, и Джейкоб продал свою недвижимость за восемьсот тысяч долларов.
Подобно многим американцам, он не столько любил вещи, сколько ценил их. Его апатия не имела ничего общего ни со страхом перед жизнью, ни с притворством; это была национальная воинственность, сменившаяся усталостью. Апатия, окрашенная юмором. Не нуждаясь в деньгах, Джейкоб тем не менее полтора года добивался – причем добивался упорно – руки одной из богатейших женщин Америки. Если бы он ее любил или хотя бы сделал вид, свадьба бы состоялась, но он смог принудить себя только к вялому притворству.
Что касается внешности, он был невысок, красив и элегантен. Если им не владела отчаянная апатия, Джейкоб бывал очарователен; окружавшая его толпа знакомых считала, что они лучшие люди Нью‑Йорка и проводят время весело, как никто другой. Во время приступов отчаянной апатии Джейкоб напоминал сердито нахохлившуюся белую птицу, от всей души ненавидящую человечество.
Но этой ночью, под летней луной, в садах Боргезе он человечество любил. Луна походила на светящееся яйцо, гладкое и чистое, как лицо сидевшей напротив Дженни Делаханти; соленый ветер, собрав в садах обширных поместий цветочные ароматы, приносил их на лужайку придорожной закусочной. Там и сям в жаркой ночи перемещались, пританцовывая, похожие на эльфов официанты, их черные спины растворялись во мраке, белые манишки выныривали вдруг из самых неожиданных темных углов.
Пили шампанское, и он плел историю, обращаясь к Дженни Делаханти.
– Я никогда не видел подобной вам красавицы, – говорил он, – но, так уж получилось, я люблю иной тип красоты и никоим образом на вас не претендую. Тем не менее прежняя жизнь не для вас. Завтра я устрою вам встречу с Билли Фаррелли, он ставит кинокартину на киностудии «Феймос плейерз» на Лонг‑Айленде. Не знаю, правда, оценит ли он вашу красоту: мне до сих пор не случалось никого ему рекомендовать.
По лицу ее не пробежала тень, черты не дрогнули, но в глазах появилась ирония. Подобные байки ей рассказывали не впервые, но на следующий день режиссер не отыскивался. Или она сама проявляла достаточно такта, чтобы не напоминать о данных накануне вечером обещаниях.
– Вы не просто хороши собой, – продолжал Джейкоб, – вы по‑настоящему красивы. Все, что вы делаете – то, как берете бокал, как изображаете застенчивость или притворяетесь, будто мне не верите, – все это подтверждает. Если у кого‑нибудь хватит ума обратить на вас внимание, вам светит карьера актрисы.
– Мне больше всего нравится Норма Ширер. А вам она как?
По дороге домой, рассекая на автомобиле теплый ночной воздух, она спокойно подставила лицо под поцелуй. Приобняв Дженни, Джейкоб потерся щекой о ее нежную щеку, опустил глаза и долго ее рассматривал.
– Такое прекрасное дитя, – сказал он серьезно.
Дженни ответила ему улыбкой; ее руки небрежно играли лацканами его пиджака.
– Вечер был замечательный, – шепнула она. – Чтоб тебя! Надеюсь, мне не придется больше идти в суд.
– Я тоже надеюсь.
– Разве ты не поцелуешь меня на прощанье?
– Мы проезжаем Грейт‑Нек, – сказал он. – Здесь живет множество звезд кино.
– А ты чудила, красавчик.
– Что‑что?
Дженни покачала головой и рассмеялась.
– Ты чудила.
Она видела, что он относится к типу, совершенно ей не известному. Он был удивлен и не особенно польщен тем, что его сочли смешным. Она видела: каковы бы ни были его конечные цели, сейчас он ничего от нее не хочет. Дженни Делаханти быстро усваивала уроки; она позволила себе стать нежной, серьезной и безмятежной, как ночь, и, когда катила с Джейкобом по мосту Куинсборо в город, едва не задремала у него на плече.
II
На следующий день Джейкоб позвонил Билли Фаррелли.
– Мне нужно с тобой увидеться. Я нашел одну девушку и хочу, чтобы ты на нее взглянул.
– Черт возьми! Ты сегодня уже третий.
– Это другие третьи, а я первый такой.
– Ладно. Если у нее белая кожа, пусть играет главную роль в картине, которую я начну снимать в пятницу.
– А если без шуток: согласен ее попробовать?
– Я не шучу. Говорю тебе: пусть играет главную роль. Эти мерзкие актрисы у меня вот где сидят. В следующем месяце я собираюсь на Тихоокеанское побережье. Да я лучше пошел бы служить на побегушках у Констанс Талмедж, чем иметь под началом этих юных… – В его голосе прозвучала типично ирландская нота отвращения. – Правда, приводи ее, Джейк. Я ее посмотрю.
Через четыре дня, когда миссис Чойнски в сопровождении двоих помощников шерифа отправилась в Оберн, чтобы провести там весь остаток жизни, Джейкоб повез Дженни через мост на Лонг‑Айленд, в «Асторию».
– Тебе нужно будет взять новое имя, – сказал он, – и помни: у тебя нет никакой сестры.
– Я думала об этом. Подумала и об имени: Тутси Дефо.
– Ужас, – засмеялся Джейкоб, – просто ужас.
– Если ты такой умный, придумай сам.
– Как насчет Дженни… Дженни… ну давай же… Дженни Принс?
– Хорошо, это красиво.
Дженни Принс взошла по ступеням киностудии «Феймос плейерз», и Билли Фаррелли, в приступе ирландской мизантропии, назло себе и своей профессии, взял ее на одну из трех главных ролей в картине.
– Все они друг друга стоят, – сказал он Джейкобу. – Черт! Сегодня подберешь ее в канаве, а завтра она уже требует, чтобы ей подавали еду на золоте. Ей‑богу, лучше служить на побегушках у Констанс Талмедж, чем иметь под началом гарем вот этих.
– Девушка тебе понравилась?
– Вполне ничего. У нее хороший профиль. Но только все они друг друга стоят.
Джейкоб купил Дженни Принс вечернее платье за сто восемьдесят долларов и в тот же вечер повел ее в «Лидо». Он был доволен собой и взволнован. Оба много смеялись и чувствовали себя счастливыми.
– Можешь поверить, что ты теперь киноактриса? – спросил Джейкоб.
– Может быть, уже завтра меня погонят взашей. Слишком легко все прошло.
– Нет, не в этом дело. Тут помогла… психология. На Билли Фаррелли напало такое настроение. С ним бывает.
– Мне он понравился.
– Он замечательный, – согласился Джейкоб. Однако эти слова напомнили ему о том, что он уже не единственный мужчина, содействующий ее успеху. – Он буйный ирландец, за ним глаз да глаз нужен.
– Я знаю. Когда кто‑то хочет за тобой ухлестнуть, это сразу видно.
– Что?
– Я не о том, красавчик, что он хотел за мной ухлестнуть. Но вид у него, если понимаешь, эдакий. – Ее прекрасное лицо исказила многозначительная ухмылка. – Он своего не упустит, это сегодня было заметно.
Они распили бутылку газированного и очень хмельного виноградного сока.
К их столику подошел метрдотель.
– Это мисс Дженни Принс, – сказал Джейкоб. – Она часто будет сюда заглядывать, Лоренцо: только что она подписала крупный контракт с киностудией «Феймос плейерз». Уделяйте ей все возможное внимание.
Когда Лоренцо удалился, Дженни проговорила:
– В жизни не видела таких красивых глаз, как у тебя. – Она старалась, как могла, выказать благодарность. Лицо ее было серьезным и печальным. – Честно, – повторила она, – в жизни таких не видела. Любая девушка обзавидуется.
Джейкоб рассмеялся, однако был растроган. Он легонько тронул ее руку.
– Будь умницей. Не жалей сил, и я стану тобой гордиться… и приятно будет когда‑никогда встретиться.
– Мне всегда с тобой приятно. – Глаза Дженни смотрели прямо в его глаза – впились в них. Голос звучал ясно и невыразительно. – Честно, я не шучу насчет твоих глаз. Вечно тебе чудится, будто я подшучиваю. Я хочу отблагодарить тебя за то, что ты для меня сделал.
– Да ладно тебе, ничего я такого не сделал. Просто увидел твое лицо и… не смог оторваться, что, по‑моему, вполне естественно.
Появились артисты, и Дженни перевела на них жадный взгляд.
Она была такой юной… никогда еще Джейкоб не ощущал юность столь живо. До сегодняшнего дня он и себя причислял к молодым.
Потом, в темной пещере такси, благоухая духами, которые ей купил сегодня Джейкоб, Дженни придвинулась, прильнула к нему.
Дата публикования: 2014-11-29; Прочитано: 196 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!
