Карлос Кастанеда 4 страница

— Он у себя в комнате. Я читала ему на ночь, — сказала она.

— Можно с ним побеседовать? — произнесла я как можно более осторожно, стараясь не встревожить родителей.

— Я могу привести его сюда, — предложил отец.

— Если вы не против, я предпочла бы сама подняться к нему, — возразила я.

Миссис Максвелл рассеянно теребила расходящийся шов на манжете. Я заметила у нее небольшие серебряные серьги в форме крестиков и такое же колье на шее.

— Может, пока док занимается мальчиком, — вмешался Марино, — мы с вами тоже поговорим?

— Тот полицейский, который умер, уже расспрашивал Рена, — заметил отец.

— Я в курсе, — ответил Марино тоном, говорившим о том, что ему на это наплевать. — Мы не отнимем у вас много времени, обещаю, — добавил он.

— Что ж, пойдемте, — обратилась ко мне миссис Максвелл.

С трудом поднимаясь по ступенькам, она провела меня по ничем не застеленной лестнице на второй этаж. Комнаты наверху были залиты таким ярким светом, что у меня заболели глаза. Кажется, ни внутри, ни снаружи дома Максвеллов не осталось ни одного темного уголка. Мы вошли в спальню Рена. Мальчик стоял в пижаме посреди комнаты и смотрел на нас так, будто мы застали его за чем-то, не предназначавшимся для наших глаз.

— Ты почему не в постели, сыночек? — Голос матери прозвучал нестрого и устало.

— Пить захотелось.

— Принести тебе еще воды?

— Не, не надо.

Мне стало понятно, почему Эмили считала Рена Максвелла привлекательным. Долговязый, худой — он, видимо, так сильно вытянулся в последнее время, что мускулы не поспевали за ростом костей, — с непослушными лохмами золотистых волос, спадавшими на васильковые глаза. Свежее лицо, четкая линия губ… Обкусанные до мяса ногти и на руках несколько браслетов из сплетенных полосок сыромятной кожи, которые не снимешь не разрезав. Почему-то именно браслеты подсказали мне, что он пользуется в школе большим успехом, особенно у девочек, к которым относится скорее всего с пренебрежением.

— Рен, это доктор… — Миссис Максвелл взглянула на меня. — Простите, не могли бы вы еще раз назваться?

— Меня зовут доктор Скарпетта, — улыбнулась я смутившемуся Рену.

— Я не болен, — выпалил он.

— Она не такой доктор, — успокоила его мать.

— А какой? — спросил он меня. Любопытство, видимо, пересилило застенчивость.

— Ну, она вроде Люциаса Рэя.

— Он же не доктор, — нахмурился Рен, — а гробовщик.

— Сынок, ляг в кровать, а то простудишься. Доктор Скарлетти, вот вам стул. Я буду внизу.

— Не Скарлетти, а Скарпетта, — буркнул ей в спину Рен.

Он забрался в постель и натянул на себя светло-розовое, цвета жевательной резинки, шерстяное одеяло. За задернутыми шторами с изображением бейсбольной атрибутики угадывались очертания наградных кубков. На сосновых стенах красовались постеры со звездами спорта. Мне был известен только Майкл Джордан: он, как обычно, возносился в прыжке с видом небожителя. Я пододвинула стул к кровати и вдруг почувствовала, какая же я старая.

— А сам ты каким спортом занимаешься? — спросила я.

— Я играю за «Ос», — гордо ответил он, видимо, довольный тем, что из-за моего присутствия сможет лечь попозже.

— За «Ос»?

— Это наша бейсбольная команда младшей лиги. Мы тут всех в округе побили. Как это вы не слыхали про нас?

— Живи я здесь, я обязательно знала бы о вашей команде, Рен. Но я живу в другом месте.

Он разглядывал меня, как будто я была каким-то экзотическим животным в зоопарке.

— Я еще и в баскетбол играю. Могу даже между ногами мяч провести. Спорим, вы так не умеете?

— Ты совершенно прав, не умею. Расскажи мне об Эмили Стайнер, пожалуйста. Вы ведь дружили?

Он уставился на руки, нервно теребившие край одеяла.

— Давно вы друг друга знаете? — продолжала я.

— Ну, виделись иногда. Мы ведь в одной группе молодежного клуба. — Он взглянул на меня. — И еще мы оба в шестом учимся, только в параллельных классах. Я в классе миссис Винтерс.

— Вы с Эмили познакомились сразу, как ее семья сюда переехала?

— Наверно. Они из Калифорнии. Мама говорит, у них бывают землетрясения, потому что люди там не верят в Иисуса.

— Кажется, ты очень нравился Эмили, — сказала я. — Я бы даже сказала, она была здорово в тебя влюблена. Ты знал об этом?

Он кивнул, не поднимая глаз.

— Рен, скажи мне, когда ты видел ее в последний раз?

— В церкви, на собрании. Она пришла с гитарой — была ее очередь.

— Какая очередь?

— Ну, выступать. Обычно Оуэн или Фил играют на пианино, но иногда вместо них выходила Эмили. Играла она вообще-то не очень.

— Ты ведь должен был встретиться с ней в церкви до прихода остальных?

Он залился краской и прикусил нижнюю губу.

— Не волнуйся, Рен. Ты ничего плохого не сделал.

— Да, я просил ее прийти пораньше, — тихо произнес он.

— Как она отреагировала?

— Она пообещала, но только чтобы я никому не говорил.

— А зачем тебе надо было, чтобы она дожидалась тебя перед собранием? — допытывалась я.

— Ну, я просто хотел посмотреть, правда ли она придет.

— Для чего?

Рен покраснел еще гуще.

— Не знаю, — едва выдавил он из себя, с трудом сдерживая слезы.

— А что случилось потом?

— Я приехал к церкви на велике — глянуть, там она или нет.

— Во сколько?

— Не знаю. До собрания, наверное, еще час оставался, не меньше, — добавил он. — Она сидела на полу, играла на гитаре — я в окно видал.

— А потом?

— Я уехал, а в пять вернулся с Полом и Уиллом — они вон там живут… — Он показал куда-то в сторону.

— Ты разговаривал с Эмили? — спросила я.

Слезы текли у него по щекам, и он с досадой утирал их рукой.

— Нет, не разговаривал. Она на меня все смотрела, а я прикинулся, что ничего не замечаю. Ну, она и расстроилась. Джек ее даже спросил, что с ней такое.

— Кто такой Джек?

— Наш руководитель, из Андерсоновского колледжа в Монтрите. Такой толстый, с бородой.

— И что она ему ответила?

— Сказала, что, кажется, грипп подхватила. Ну и ушла.

— Сколько еще оставалось до конца собрания?

— Я как раз взял корзинку с пианино — была моя очередь собирать пожертвования.

— То есть это случилось в самом конце?

— Да, тогда она и убежала. Короткой дорогой. — Он прикусил нижнюю губу и так крепко вцепился в одеяло, что на руках выступили все косточки.

— Откуда ты знаешь, какой дорогой она пошла? — спросила я.

Он взглянул на меня исподлобья и громко потянул носом. Я подала ему бумажные салфетки.

— Рен, — продолжала настаивать я, — ты сам видел, что она пошла напрямик?

— Нет, мэм, — кротко ответил он.

— А кто-нибудь другой видел?

Он пожал плечами.

— Тогда почему ты решил, что она выбрала этот путь?

— Все так говорят, — простодушно ответил он.

— А место, где нашли ее тело, — о нем тоже все говорят? — мягко спросила я и, когда он не ответил, добавила уже с нажимом: — Ты ведь знаешь, где это, правда, Рен?

— Да, мэм, — почти прошептал он.

— Расскажешь мне о нем?

Не отводя взгляда от своих рук, он ответил:

— На том месте рыбачат всякие черные. Там все в зарослях, в тине, лягушки-быки здоровенные, с деревьев змеи свисают. Вот там ее и нашел один черный, а на ней были одни носки, и он так испугался, что побелел не хуже вас. После этого папа и установил у нас прожекторы.

— Прожекторы?

— Он их повсюду понатыкал — и в деревьях, и везде. Я из-за них сплю плохо, а мама злится.

— О том месте у озера тебе папа рассказал?

Рен помотал головой.

— А кто?

— Крид.

— Кто такой Крид?

— Он в школе работает, уборщиком. Еще он зубочистки делает и продает нам по доллару. За доллар десять штук. Он их пропитывает мятой и корицей. Коричные мне больше нравятся, от них во рту прямо горит, как от «бомбочек». Когда у меня деньги на завтраки кончаются, я зубочистки у него на конфеты вымениваю. Только вы никому не говорите, ладно? — обеспокоенно добавил он.

— Как этот Крид выглядит? — спросила я. Где-то в мозгу у меня зазвучал тревожный звоночек.

— Ну, не знаю, — пожал плечами Рен. — Как в фильме «Бриолин» — всегда в ботинках и белых носках ходит. Вообще он старый уже. — Он снова прерывисто втянул воздух.

— А фамилию его ты знаешь?

Он потряс головой.

— Он всегда в школе работал?

Рен снова потряс головой.

— Он вместо Альберта стал уборщиком. Альберт заболел, потому что курил много, и ему легкое вырезали.

— Рен, — спросила я, — а Крид и Эмили знали друг друга?

Он заговорил сбивчиво и торопливо:

— Мы ее все дразнили, что Крид ее жених, потому что он один раз нарвал цветов и ей отдал. А еще он ей всегда конфеты дарил, зубочистки ей не нравились. Девчонки вообще сладкое больше любят.

— Ты прав, — мрачно улыбнувшись, заметила я, — большинство девочек действительно предпочитают сладости.

Напоследок я спросила у Рена, ходил ли он туда, где нашли тело Эмили. Он утверждал, что нет.

— И я ему верю, — сказала я Марино, когда мы отъезжали от залитого светом дома Максвеллов.

— А я нет. По-моему, маленький засранец сейчас что угодно наплетет, чтобы только папаша его не выдрал как следует. — Он убавил регулятор печки. — Ни в одной тачке, которые у меня до сих пор были, салон так быстро не прогревался. Жалко, сиденья без подогрева, а то было бы как в твоем «бенце».

— Марино, судя по тому, как Рен описывал место, где нашли тело, — продолжала я, — он действительно никогда там не был. Непохоже, что это он там леденцы оставил.

— А кто же тогда?

— Что ты знаешь о школьном уборщике по имени Крид?

— Впервые слышу.

— Ну, — заметила я, — тебе, видимо, стоит его разыскать. И вот что я тебе еще скажу: я очень сомневаюсь, что Эмили возвращалась из церкви короткой дорогой вдоль озера.

— Черт, — недовольно буркнул он, — ненавижу вот эти твои штучки-дрючки. Только все более-менее встанет на место, как ты приходишь и переворачиваешь все с ног на голову.

— Марино, я сама прошла там сегодня. Ни за что не поверю, что одиннадцатилетняя девочка — да и вообще любой нормальный человек — решится на это даже в сумерках. А в шесть часов, когда Эмили отправлялась домой, было уже совсем темно.

— Значит, матери она соврала, — сказал Марино.

— Видимо, да. Но зачем?

— Может, задумала что-то?

— Например?

— Да не знаю я. У тебя скотча в номере, случайно, нет? Насчет бурбона я уж и не спрашиваю.

— И правильно делаешь, — откликнулась я. — Чего-чего, а бурбона я точно не держу.

В номере мотеля меня дожидались пять сообщений, три из них от Уэсли. Завтра на рассвете за мной высылали вертолет. Я связалась с Бентоном.

— У нас здесь, помимо всего прочего, довольно-таки непростая ситуация с твоей племянницей, — сказал он. — Тебя доставят прямо в Квонтико.

— Что случилось? — ничего не понимая, спросила я. Сердце у меня сжалось. — С Люси все в порядке?

— Кей, мы говорим по незащищенной линии.

— Но что с ней?

— Физически она в норме, — ответил он.

На следующее утро за окном стоял такой туман, что горы скрылись из виду. Вылет отложили на вторую половину дня, и я решила пробежаться по бодрящей осенней сырости.

Маршрут пролегал мимо уютных домишек, рядом с которыми стояли недорогие авто. Я улыбнулась, глядя на карликовую колли, которая носилась по двору, яростно тявкая на падающие листья.

— Стрелка, Стрелка, перестань! — закричала появившаяся из дверей хозяйка в бигудях, стеганом халате и тапочках с опушкой. Похоже, такой затрапезный вид ее совершенно не смущал. Она взяла газету и, хлопая ею по руке, покрикивала на собаку. Я вдруг осознала, что до смерти Эмили все опасения местных жителей ограничивались тем, что кто-то из соседей утащит почту или навешает туалетной бумаги на деревья у дома.

Цикады все так же тянули свою скрипучую песенку, на белых акациях, вьюнках и душистом горошке поблескивали капельки росы. Около одиннадцати зарядил ледяной дождь: казалось, я нахожусь где-то посреди океана и вода окружает меня со всех сторон. Солнце стало чем-то вроде окна в другой мир — надо было обязательно заглянуть в него, чтобы выбраться из этого серого дня.

Только к половине третьего погода улучшилась, и можно было вылетать. Меня уведомили, что посадку на школьном стадионе не разрешили из-за тренировки футболистов и группы поддержки. Вместо этого пришлось ждать Уита на поросшей травой площадке за булыжными стенами и двойной аркой ворот Монтрита. Этот городок, пресвитерианский как доктрина Кальвина о предопределении, находился всего в нескольких милях от мотеля.

Полицейские из Блэк-Маунтин доставили меня туда раньше, чем прибыл вертолет, и я сидела в машине, припаркованной у немощеной дороги, и смотрела на детей, игравших в футбол с флажками[6]. Мальчишки и девчонки гонялись друг за другом с нехитрой целью сорвать красный лоскут с пояса игрока другой команды. Ветер, разносивший по округе детские голоса, иногда подхватывал и мяч, зашвыривая его через хлипкую ограду из голых деревьев в колючие кусты или на дорогу. Тогда равенство полов брало тайм-аут, и девочки дожидались, пока кто-нибудь из мальчиков сходит за мячом, после чего игра возобновлялась снова.

Я пожалела, что придется прервать их невинную забаву, заслышав хорошо различимое стрекотание вертолета. Дети в изумлении замерли при виде садящегося в центре поля «белл джет-рейнджера», от винтов которого неслись сбивающие с ног потоки воздуха. Поднявшись на борт, я помахала им на прощание, и мы взлетели над деревьями.

Солнце опускалось за край горизонта — Аполлон отходил ко сну. Небо вскоре стало густо-черным, как чернила каракатицы, и, когда мы прибыли в академию, я так и не увидела на нем ни единой звездочки. На площадке меня ждал Бентон Уэсли, которому сообщали по рации о нашем продвижении. Едва я сошла на землю, как он взял меня за руку и повлек за собой.

— Идем, — сказал он вслух, добавив едва слышно: — Рад видеть тебя, Кей.

Пожатие его пальцев окончательно лишило меня самообладания.

— Отпечаток, обнаруженный на белье Фергюсона, принадлежит Денизе Стайнер.

— Что?!

Он мягко направлял мои шаги в темноте.

— А анализ на антигены показал, что фрагменты тканей, найденные в морозильнике, вырезаны у человека с первой группой крови, резус положительный. Именно такая была у Эмили. Результаты по ДНК пока не готовы, но все указывает на то, что Фергюсон забрал эти трусики, ворвавшись в дом Стайнеров, и он же похитил Эмили.

— Или же это сделал все-таки кто-то другой.

— Верно. Возможно, Голт опять играет в свои игры.

— Бентон, Бога ради, да что случилось? Где Люси?

— Скорее всего у себя в общежитии, — ответил он, вводя меня в вестибюль жилого корпуса.

Я сощурилась от света. Надпись на электронном табло за информационной стойкой «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АКАДЕМИЮ ФБР» нисколько меня не подбодрила — я не чувствовала, что сегодня мне здесь действительно рады.

— Объясни же, что она натворила? — настаивала я.

Он открыл магнитной карточкой стеклянные двери с эмблемами министерства юстиции и академии.

— Давай сначала спустимся вниз, — ответил он.

— Как твоя рука и колено? — вспомнила я.

— Гораздо лучше после того, как я побывал у врача.

— Спасибо, — сухо отозвалась я.

— Я имел в виду тебя. Ни к кому другому я в последнее время не обращался.

— Пока я здесь, могу обработать тебе швы.

— Это не обязательно.

— Понадобится только перекись водорода и ватные палочки. — Я почувствовала запах ружейной смазки — мы проходили помещение для чистки оружия. — Не волнуйся, больно не будет.

Мы спустились на лифте туда, где находились помещения отдела следственного анализа — сердца и мозга ФБР. Уэсли начальствовал над одиннадцатью специалистами по составлению психологического портрета — в этот час, разумеется, никого из них на месте не было. Мне всегда нравился его рабочий кабинет — в нем я чувствовала его тонкую душу, которую он, будучи человеком сдержанным, открывал далеко не всякому.

Большинство стражей правопорядка выставляют на стенах и полках благодарности по службе и памятные вещицы, относящиеся к разным эпизодам их борьбы с низменными сторонами человеческой натуры. Уэсли же предпочитал картины, и некоторые из них были просто замечательными. Больше всего мне нравился масштабный пейзаж Вэлоя Итона, мастера, которого я считала равным Ремингтону. У меня самой дома было несколько его работ маслом, и я верила, что когда-нибудь они будут стоить не меньше полотен «певца Дикого Запада». Как ни странно, оба мы открыли для себя этого художника из Юты независимо друг от друга.

Уэсли, разумеется, не испытывал недостатка в разного рода необычных сувенирах, но в своем кабинете он выставлял только имевшие для пего особое значение. Например, белая фуражка венского полицейского, медвежья шапка шотландских гвардейцев и серебряные шпоры аргентинских гаучо, конечно же, не имели никакого отношения к серийным убийцам или другим преступникам, злодеяния которых расследовал Бентон. Все это были подарки от много путешествовавших друзей, таких как я сама. В память о нашей дружбе у него хранилось немало: там, где слова были бессильны, я прибегала к символам — ножны из Италии, старинный пистолет с резной рукояткой слоновой кости и «Паркер», который Бентон всегда носил в нагрудном кармане, у самого сердца.

— Расскажи мне наконец, — сказала я, садясь на стул. — Что происходит? Ты ужасно выглядишь.

— Я и чувствую себя ужасно. — Он ослабил галстук и взъерошил волосы. — Кей… — Он взглянул на меня. — Господи, прямо не знаю, как тебе сказать!

— Да говори же, — тихо произнесла я, чувствуя, как кровь застывает у меня в жилах.

— Похоже, что Люси пробралась в ТИК, обойдя защиту.

— Что значит «пробралась»? — изумленно спросила я. — Бентон, у нее же есть допуск в здание.

— Только не в три часа ночи, а именно в это время отпечаток ее пальца был отсканирован электронным замком.

Я ошеломленно уставилась на него.

— И уж совершенно определенно у твоей племянницы нет допуска к файлам, имеющим отношение к разрабатываемым там секретным проектам.

— К каким именно? — отважилась я уточнить.

— Судя по всему, ее интересовала информация по электрооптике, тепловидению, обработке аудио и видео. У нас также нет никаких сомнений в том, что она сделала распечатку программного кода, который сама же и разрабатывала для автоматизированной системы ведения уголовных дел.

— Ты имеешь в виду КАИН?

— Да, совершенно верно.

— Но хоть куда-нибудь она не залезла? — шокированно спросила я.

— В том-то все и дело. Затронуто практически все, и это серьезно осложняет нашу задачу — определить, что конкретно ей было нужно и для кого.

— А оборудование, над которым там работают, действительно настолько секретно?

— Кое-что — да. А если говорить о технологиях и методах, так с точки зрения безопасности вообще все. Нам совсем не нужно, чтобы кто-то знал, что мы используем в такой-то ситуации, а что — в другой.

— Она не могла такого сделать, — произнесла я.

— Но сделала. Вопрос — почему?

— Ну и почему же? — спросила я, едва сдерживая слезы.

— Деньги. Других догадок у меня нет.

— Это просто смешно. За деньгами она всегда может обратиться ко мне.

— Кей, — Уэсли наклонился вперед, положив сцепленные в замок руки на стол, — ты вообще представляешь, сколько стоит такая информация?

Я молчала.

— Представь, например, что в ТИКе разработано подслушивающее устройство, которое отфильтровывает все помехи и способно записывать любой разговор в любой части света, — кто им тут же заинтересуется? А подумай, кому могут понадобиться подробные сведения о наших методах «быстрого» программирования, или системе тактических спутников, или, если уж на то пошло, о разрабатываемом Люси интеллектуальном программном обеспечении?..

Я слабо приподняла руку, останавливая его.

— Хватит, — едва вымолвила я, судорожно втягивая в себя воздух.

— Может, ты мне скажешь, в чем причина? — спросил он. — Ты знаешь Люси лучше, чем я.

— Я уже не уверена, что вообще ее знаю, Бентон. Понять не могу, из-за чего она решилась на такое.

Он помолчал, смотря в сторону, потом снова взглянул на меня.

— Тебя обеспокоило то, что она употребляет спиртное. Ты не могла бы объяснить подробнее почему?

— Люси не умеет ничего делать вполсилы, и, могу предположить, к выпивке это тоже относится. Она во всем или первая, или последняя. — Говоря это, я чувствовала, что только укрепляю подозрения Уэсли.

— Понятно, — произнес он. — У нее в семье были случаи алкоголизма?

— Я начинаю думать, что они во всех семьях бывали, — с горечью ответила я. — Но здесь все определенно: ее отец — алкоголик.

— Ты имеешь в виду мужа твоей сестры?

— Он был им очень недолго. Ты же знаешь, Дороти четыре раза выходила замуж.

— Тебе известно, что Люси не всегда ночевала в общежитии?

— Нет, неизвестно. А что насчет той ночи, когда произошел взлом? Она ведь и в комнате не одна, и в смежных тоже живут.

— И все же она могла выскользнуть, когда все спали, так что наверняка ничего утверждать нельзя. Вы с ней в последнее время ладили? — спросил он, помолчав.

— Не особенно.

— Кей, а не могла она сделать что-то в этом роде назло тебе?

— Нет, — отрезала я, вдруг разозлившись на него. — И меньше всего я сейчас хочу, чтобы ты меня использовал для составления психологического портрета моей племянницы.

— Кей, — сказал он более мягко, — мне не меньше твоего хочется, чтобы это было неправдой, ведь именно я рекомендовал ее в ТИК, именно я продвигал ее назначение сюда после выпуска из университета. Думаешь, мне сейчас легко?

— Должно быть какое-то другое объяснение случившегося.

Он медленно покачал головой.

— Даже если бы кто-нибудь узнал, например, ее пин-код, он не смог бы войти внутрь — электронный замок не открылся бы без отпечатка ее пальца.

— Тогда получается, она хотела, чтобы ее поймали, — произнесла я. — Ей ведь, как никому другому, известно, что при заходе в файлы, доступ к которым ограничен, в системе сохранится время начала и окончания работы с ними, произведенные действия и прочее.

— Согласен. Она действительно не могла этого не знать, и поэтому меня прежде всего интересуют ее мотивы. Другими словами, что она пыталась доказать или кому хотела навредить?

— Бентон, — спросила я, — что с ней будет?

— ОСР проведет официальное расследование, — ответил он. ОСР — отдел служебных расследований — соответствовал в Бюро полицейской службе собственной безопасности.

— И если выяснится, что она виновна?

— Зависит от того, будет ли доказано, что она похитила какие-то данные. Если да, значит, она совершила тяжкое преступление.

— А если нет?

— Опять же все зависит от того, что выяснит ОСР. Впрочем, даже в самом лучшем случае можно абсолютно точно сказать, что после взлома системы защиты ее сотрудничество с ФБР закончено, — сказал он.

У меня пересохло во рту.

— Ее это просто убьет, — с трудом выговорила я.

Глаза Бентона подернулись пленкой усталости и разочарования. Я знала, как он любит мою племянницу.

— На время расследования, — продолжал он все тем же ровным тоном, каким говорил на разборе дел, — ей нельзя оставаться в Квонтико. Ее уже предупредили, чтобы она собирала вещи. Может быть, она пока поживет у тебя в Ричмонде?

— Разумеется, но ты же знаешь, что я не смогу все время быть там.

— Мы не помещаем ее под домашний арест, Кей, — пояснил он. В темных глубинах его зрачков едва заметно промелькнула теплая искорка.

Он поднялся.

— Вечером я отвезу ее в Ричмонд, — сказала я, тоже вставая со своего места.

— Надеюсь, с тобой все в порядке, — произнес он. Я поняла, что он имеет в виду, зная в то же время, что не могу сейчас думать об этом.

— Да, спасибо, — ответила я, пытаясь собрать путавшиеся мысли.

Люси снимала белье с кровати в своей комнате. Как только я появилась в дверях, она тут же повернулась ко мне спиной.

— Тебе помочь? — спросила я.

— Не надо, — ответила она, засовывая простыню в наволочку. — У меня все под контролем.

Обстановка комнаты Люси в Вашингтоне ограничивалась казенными односпальными кроватями, парой столов и дешевыми стульями из шпона под дуб — довольно уныло, с точки зрения человека успешного и преуспевающего, но для общежития вовсе даже неплохо. «Где, интересно, все ее соседи, и в курсе ли они того, что произошло», — подумала я.

— Вообще посмотри, все ли я забрала из платяного шкафа, — бросила Люси. — Вон тот, справа. Ящики тоже проверь.

— Ничего, кроме вешалок. Такие красивые, обитые тканью — твои?

— Да, это мамины.

— Тогда их тоже, наверное, надо взять.

— Нет уж. Пусть достанутся следующей идиотке, попавшей в эту дыру.

— Люси, — сказала я, — вины Бюро здесь нет.

— Все равно несправедливо. — Она встала на чемодан коленями, чтобы застегнуть его. — Как же презумпция невиновности?

— По закону ты действительно невиновна, пока не доказано обратное. Однако вполне естественно, что, пока в деле со взломом охранной системы все не прояснится, ты не сможешь работать в академии, на объектах с ограниченным допуском. Кроме того, тебя ведь не поместили под арест, а просто попросили покинуть Квонтико на какое-то время.

Она повернулась ко мне. Глаза у нее были красные и усталые.

— Да уж, «на какое-то время». Скажи уж прямо — навсегда.

В машине я попробовала расспросить ее поподробнее, но она то безутешно рыдала, то вдруг переходила к вспышкам гнева, срываясь на всем, что только попадалось ей на глаза. Потом она заснула, и ничего нового мне выяснить так и не удалось. Полил холодный дождь. Я включила противотуманки и продолжала следовать за дорожками красных стоп-сигналов на мокром асфальте впереди. В самые неподходящие моменты, на поворотах и подъемах, дождь вставал стеной, а тучи сгущались так, что почти ничего не было видно. Но вместо того чтобы съехать на обочину и переждать непогоду, я только понизила передачу и двигалась дальше в окружении древесины грецкого ореха, мягкой кожи и стали.

Я до сих пор не понимала, что побудило меня купить темно-серый «Мерседес-500Е». Возможно, решение сменить машину пришло со смертью Марка — прежняя, в которой мы пылко ссорились и не менее пылко любили, несла в себе слишком много воспоминаний. А может быть, просто я становилась старше, забот прибавлялось, а потому хотелось чего-то более мощного.

Люси заворочалась, когда мы въезжали в Виндзор-Фармс. Я жила здесь, в старом районе Ричмонда неподалеку от реки Джеймс, среди тюдоровских и георгианских особняков. В свете фар зажглись маленькие рефлекторы на щиколотках незнакомого мне мальчугана, ехавшего впереди на велосипеде. Осталась позади гулявшая рука об руку пара с собакой — их я тоже не знала. Двор у моего дома был усыпан колючими плодами амбрового дерева, на крыльце лежали несколько свернутых газет, а бачки для мусора на улице так и остались нетронутыми. Стоило уехать хоть ненадолго, как я, возвращаясь, уже чувствовала себя здесь чужой, а дом выглядел нежилым и заброшенным.

Пока Люси вносила свои вещи, я зажгла газовый камин в гостиной и заварила высокогорного дарджилингского чаю. Я сидела перед огнем, прислушиваясь к тому, как она обустраивается, принимает душ и прочее — словом, любым путем пытается оттянуть предстоящий разговор, страшивший нас обеих.

— Ты не голодна? — спросила я, услышав, как она вошла в комнату.

— Нет. У тебя есть пиво?

— В баре, в холодильнике, — с заминкой ответила я.

Я пока так и не взглянула на Люси, только слушала — смотря на нее, я видела только то, что хотела видеть. Отпивая понемногу чай, я собиралась с духом: теперь, через много лет, пришло время по-настоящему оказаться лицом к лицу с этой пугающе прекрасной, яркой женщиной, с которой я частично делила генетический код.

Люси подошла к огню и уселась на пол. Прислонившись спиной к каменной кладке, она потягивала пиво из бутылки. Из моих вещей она выбрала себе спортивный костюм смелой расцветки, который я надевала в тех редких случаях, когда выбиралась на теннисный корт. Она была босиком, влажные после душа волосы убраны назад. Мне пришло в голову, что, будь мы незнакомы, я бы обязательно обернулась ей вслед, если бы она прошла мимо, и не только из-за лица и красивой фигуры. В ее походке, манере говорить, в малейшем движении, повороте головы, взгляде чувствовалась какая-то естественность, свобода. Ее присутствие делало все простым и понятным. Возможно, именно из-за этого друзей у нее было немного.

— Люси, — начала я, — помоги мне разобраться во всем.

— Меня подставили, — оборвала она, делая глоток из бутылки.

— Если так, то каким образом?

— Что значит «если»? — Она бросила на меня яростный взгляд. В глазах у нее стояли слезы. — Как ты могла хоть на минуту подумать… А, к черту! Какая разница?

— Я не смогу тебе помочь, если ты не расскажешь мне правду, — ответила я, поднимаясь. Решив, что сейчас у меня тоже кусок в горло не полезет, я подошла к бару и налила себе виски со льдом.

— Давай рассмотрим факты, — предложила я, снова садясь на свое место. — Известно, что во вторник, в три часа ночи, кто-то вошел в ТИК. Был введен твой пин-код, к сканеру был приложен твой палец. Далее система зафиксировала, что этот человек — у которого, напомню, есть твой пин-код и твой палец — залез в кучу разных файлов. Точное время выхода из системы — четыре часа тридцать восемь минут.