Мясная муха 16 страница

Люси осторожно подходит ближе, хочет дотронуться до плеча Берген и ужасается при мысли, что если сделает это, Берген может исчезнуть навсегда.

– Марино не нужно об этом знать, – говорит Люси. – Моей тете тоже.

– Я должна тебя ненавидеть, – произносит Берген.

От нее пахнет духами. Уловив этот насыщенный, и в то же время легкий запах, Люси понимает, что Берген надушилась не для мужа, ведь его здесь нет.

– Называй это как хочешь, – продолжает Берген, – но вы с Руди совершили убийство.

– Слова, – отвечает Люси. – Потери на войне. Самозащита. Судебно‑наказуемые проступки. Защита частной собственности. Все слова, законные термины, прикрывающие проступки, которые нельзя прощать, Хайме. Клянусь тебе, это не доставило мне никакой радости, никакого сладкого чувства отмщения. Он был жалким трусом, слюнтяем, в своей ужасной бесполезной жизни он жалел только об одном – что пришел его черед расплачиваться. Как мог у Марино родиться такой сын? Какие клетки должны соединиться в человеческом организме, чтобы появился Рокко?

– Кто еще знает?

– Руди. Теперь ты...

– Кто‑нибудь еще? Может, это было задание? – не унимается Берген.

Люси размышляет об инсценированном убийстве Бентона, о многих событиях и разговорах, о которых никогда не расскажет Берген. Годами это терзало Люси, приводило ее в отчаянье.

– В этом косвенно замешаны и другие. Но я не могу об этом говорить. Правда, – отвечает Люси.

Берген не знает, что Бентон жив.

– Черт, какие другие?

– Я сказала косвенно. Не могу больше ничего сказать, не могу.

– Те, кто отдают тайные приказы, остаются незамеченными. Это твои другие? Те, кто отдавал приказы?

– Не конкретно насчет Рокко, – Люси вспоминает сенатора Лорда, группировку Шандонне. – Скажем так, есть люди, которые хотели видеть Рокко мертвым. Просто раньше у меня было недостаточно информации. В письме Шандонне я получила нужные сведения.

– Понятно. Конечно, Жан‑Батисту Шандонне можно верить, как любому другому психопату. Кто бы ни был косвенно вовлечен в это, Люси, он уже исчез, можешь мне поверить.

– Не знаю. Были задания по поводу группировки Шандонне, причем уже давно, много лет. Я делала, что могла пока работала на Бюро в Майами, но мало получалось. Сама понимаешь, там были свои правила.

– О да, конечно, правила, – холодно произносит Берген.

– До этого случая с Рокко все было безрезультатно.

– Ну на этот раз ты добилась большого результата, Люси. Скажи мне одну вещь, ты думаешь, вы сможете избежать наказания?

– Да.

– Вы с Руди наделали ошибок, – говорит Берген. – Ты оставила полицейскую дубинку, и пришлось за ней возвращаться, тебя видели несколько человек.

Плохо, очень плохо. Вы инсценировали самоубийство очень профессионально, тщательно. Может, слишком профессионально. Я бы удивилась идеальной чистоте комнаты, пистолета, бутылок, одни отпечатки Рокко, что за чудеса. Я бы удивилась высокой стадии разложения, несовпадающей со временем смерти. И еще эти мухи, трупные мухи, которые не любят прохладную погоду.

– В Европе обычная разновидность трупной мухи, они уже привыкли к прохладной погоде, даже до минус девяти. Конечно, теплая погода предпочтительнее.

– Наверное, ты научилась этому от тети. Она гордилась бы тобой.

– Ты бы удивилась, – Люси возвращается к ошибкам. – Ты всегда всему удивляешься, поэтому ты та, кто ты есть.

– Ты зря недооцениваешь польские власти и медэкспертов, Люси. Они не так уж плохи. Если что‑нибудь укажет на тебя, я не смогу тебе помочь. Этот разговор останется между нами. Сейчас я твой адвокат, а не прокурор, и хоть это неправда, придется как‑то с этим жить. Но кто бы ни дал тебе это задание, неважно как давно, он не ответит на твои звонки, забудет твое имя, просто пожмет плечами, услышав о тебе на каком‑нибудь заседании, или за коктейлем, или еще хуже, превратит это в шутку или историю слишком усердного частного детектива.

– Такого не будет.

Берген поворачивается к Люси, хватает ее за руки:

– Как ты можешь быть уверена в этом, ты что, глупая? У тебя всегда была голова на плечах, что с тобой случилось?

У Люси горят щеки.

– На свете много людей, которые умеют использовать других. Они втянут тебя в грязную авантюру якобы ради мира и справедливости, а потом исчезнут, рассеются, словно дымка, окажутся выдуманными. А ты будешь гнить в какой‑нибудь федеральной тюрьме, или тебя выдадут другой стране, и ты станешь удивляться, а действительно ли они существовали, те люди и, наконец, сама поверишь в то, что это лишь плод твоего воображения, потому что все вокруг будут считать тебя сумасшедшей, которая совершила преступление, выполняя секретную миссию. Кого? ЦРУ? ФБР? Чертова Пентагона? Секретной службы Ее Величества? А может, Рождественского кролика?

– Перестань, – восклицает Люси. – Все не так.

Берген трясет ее за плечи:

– Хоть один раз в жизни послушай меня!

Люси смаргивает слезы.

– Кто? – спрашивает Берген. – Кто послал тебя на это проклятое задание? Я знаю этого человека?

– Пожалуйста, перестань! Я не могу тебе сказать и никогда не скажу! Так много всего... Хайме, тебе лучше не знать. Пожалуйста, поверь мне.

– Господи! – хватка Берген ослабляется, но она не отпускает Люси. – Господи, Люси. Посмотри на себя. Ты вся дрожишь.

– У тебя не получится, – Люси сердито отступает назад. – Я не ребенок. Когда ты прикасаешься ко мне... – она отступает еще на шаг. – Когда ты прикасаешься ко мне, это все еще что‑то значит для меня. Поэтому не надо. Слышишь, не надо.

– Я знаю, что это значит, – произносит Берген. – Прости.

В десять вечера Скарпетта выходит из такси напротив дома Берген.

Она никак не может найти племянницу, ее тревога усиливается с каждым звонком. Люси не отвечает ни на городской, ни на мобильный. На работе сказали, что не в курсе, где она. Зная свою безрассудную упрямую племянницу, Скарпетта начинает воображать невесть что. Ее смешанные чувства по поводу новой работы Люси со временем стали еще противоречивее. Люси живет в постоянной опасности, в атмосфере секретности. Возможно, это подходит ее характеру, но пугает и беспокоит Скарпетту. Очень часто Люси невозможно найти, и Скарпетта почти никогда не знает, чем она занимается.

Внутри роскошного многоэтажного дома Берген Скарпетту приветствует консьерж.

– Я могу вам чем‑то помочь, мадам?

– Хайме Берген, – отвечает Скарпетта. – Последний этаж.

Когда Люси узнает, что в квартиру Берген поднимается Скарпетта, ее первая мысль – убежать.

– Успокойся, – говорит Берген.

– Она не знает, что я здесь, – расстроено произносит Люси. – Сейчас я не могу с ней встретиться.

– Все равно когда‑нибудь придется. Почему бы не сейчас?

– Но она не знает, что я здесь, – снова повторяет Люси. – Что я ей скажу?

Берген бросает на нее странный взгляд, пока они ждут лифта.

– А чем тебе не нравится правда? – злится Берген. – Можешь сказать ей правду. Знаешь, периодически не врать очень полезно.

– Я не вру, – говорит Люси. – Никогда, если только не ради работы, особенно если это работа под прикрытием.

– Проблемы возникают, когда эти границы стираются, – Берген подходит к лифту. – Посиди в гостиной, – говорит она Люси, словно та ребенок. – Сначала я с ней поговорю.

Фойе квартиры Берген отделано мрамором, напротив изящного лифта из желтой меди букет живых цветов в вазе на столе. Берген не видела Скарпетту несколько лет, и когда та выходит из лифта, она разочарована. Кей Скарпетта выглядит усталой, мятая одежда, беспокойный взгляд.

– Кто‑нибудь вообще отвечает сегодня на звонки? – сразу говорит она. – Я пыталась дозвониться Марино, Люси, тебе. У тебя было занято целый час, и я подумала, что хоть кто‑нибудь дома.

– Я отключила телефон... Не хотела, чтобы прервали серьезный разговор.

Скарпетта, кажется, ее не слышит.

– Извини, что врываюсь к тебе, Хайме. Я вне себя.

– Могу представить. Перед тем как ты войдешь, хочу сказать, что Люси здесь, – произносит она, как ни в чем не бывало. – Не хотела тебя шокировать, но думаю, я тебя успокоила.

– Не совсем. В ее офисе мне отказались помочь, то есть, даже для меня Люси не было.

– Пожалуйста, входи, Кей, – предлагает Берген.

Они проходят в гостиную.

– Привет, – Люси обнимает тетю.

Скарпетта ведет себя сдержанно.

– Почему ты так со мной поступаешь? – спрашивает она, не обращая внимания на присутствие Берген.

– Как поступаю? – Люси возвращается в гостиную и садится на диван. – Ну, идите сюда, чего там стоять? – приглашает она.

– Если ты не скажешь ей, – говорит Берген, – я не хочу участвовать в разговоре.

– Не скажет чего? – Скарпетта садится напротив Люси. – Что ты должна мне сказать, Люси?

– Думаю, ты слышала, что Рокко якобы совершил самоубийство в Польше? – спрашивает ее Берген.

– Я сегодня ни о чем не слышала, – отвечает Скарпетта. – Сначала обрывала телефоны, потом летела в самолете, потом поймала такси, чтобы приехать сюда. Что значит – якобы?

Люси молча опускает глаза. Берген стоит возле двери и тоже молчит.

– Ты пропала на несколько дней. Никто не хотел говорить мне, где ты, – тихо произносит Скарпетта. – Ты была в Польше?

– Да, – отвечает Люси после долгой паузы.

– О господи, – шепчет Скарпетта. – Предположительно совершил самоубийство, – повторяет она.

Люси рассказывает о письме Шандонне, в котором он предоставил информацию об убитых журналистах и сообщил местонахождение Рокко. Она рассказывает, как его объявили в розыск.

– И мы с Руди нашли его, нашли в гостинице, где он обычно останавливался, когда приезжал по своим грязным делишкам в Щецин. Мы сказали ему, что его ищут, и все. Конец. Потому что, так или иначе, о нем бы позаботились Шандонне.

– И он убил себя, – делает вывод Скарпетта, заглядывая Люси в глаза.

Люси не отвечает. Берген выходит из комнаты.

– Интерпол уже распространил эту информацию, – бессмысленно произносит Люси. – Полиция принимает версию самоубийства.

Это на время успокаивает Скарпетту, потому что сейчас у нее нет сил выяснять правду.

Она открывает сумку и протягивает Люси письмо от Шандонне. Люси сразу же идет в кабинет Берген.

– Пожалуйста, пойдем, – начинает говорить Люси.

– Нет, – отвечает Берген, в ее взгляде читается разочарование и осуждение. – Как ты можешь ей лгать?

– Я не лгала и никогда этого не делала.

– Верится с трудом. Как насчет всей правды, Люси?

– Я расскажу. Когда придет время. Она получила письмо от Шандонне. Ты должна на это посмотреть. Происходит что‑то странное.

– Это точно, – Берген поднимается из‑за стола.

Они возвращаются в гостиную, рассматривают письмо и конверты в защитной упаковке.

– Непохоже на письмо, которое получила я, – сразу говорит Люси. – Оно было написано заглавными буквами и отправлено по обычной почте. Думаю, его отправил Рокко. С чего бы Шандонне писать мне и Марино заглавными буквами?

– Как выглядела бумага? – спрашивает Скарпетта.

– Как из блокнота, разлинованная.

– В Полунской тюрьме бумага обычная, белая, двадцать фунтов упаковка. Такая же, какую многие используют в принтере.

– Если не он посылал письма мне и Марино, тогда кто? – Люси медленно соображает, ей кажется, что голова сейчас лопнет от избытка информации.

Именно благодаря письму Люси приговорила Рокко к смерти. Когда они с Руди пришли к Рокко, тот ведь не признался в этом преступлении. Люси вспоминает, как он поднял к потолку глаза, это была его единственная реакция. Она не может знать наверняка, что значил его жест. Она не может знать, правдива ли та информация, которую она послала в Интерпол. Этого было достаточно для ареста, но очень возможно, недостаточно для обвинения, ведь деталей Люси не знает. Правда ли, что Рокко встречался с теми двумя журналистами за несколько часов до их смерти? Даже если так, он ли их убил?

Люси несет ответственность за то, что Рокко был объявлен в розыск. По этой причине он знал, что его жизнь кончена, неважно, сознался он в чем‑то или нет. Он стал беглым, и если не они с Руди, то Шандонне распорядились бы его жизнью. Он должен был умереть. Это было необходимо. Люси убеждает себя, что мир стал немного лучше после смерти Рокко.

– Кто написал мне это чертово письмо? – говорит Люси. – Кто написал Марино и то, первое письмо, тебе? – она смотрит на Скарпетту. – Помнишь, письма с рассылкой из Национальной Академии Юстиции? Я была уверена, что это он их написал, они в его стиле.

– Согласна, – говорит Скарпетта. – Следователь в Батон‑Руж тоже получил письмо.

– Может, Шандонне просто изменил почерк, когда писал это? – Люси показывает на изящный почерк. – Может, этот ублюдок уже не в тюрьме?

– Я слышала о звонках в твой офис. Зак дозвонился до меня. Думаю, мы не можем быть на сто процентов уверены, что Шандонне все еще в тюрьме, – отвечает Скарпетта.

– Мне кажется, – говорит Берген, – он бы не смог раздобыть ни блокнотную бумагу, ни конверты Национальной Академии Юстиции, находись он по‑прежнему в тюрьме. Сложно сделать копии этих конвертов на компьютере?

– Господи, я чувствую себя такой беспомощной, – говорит Люси. – Вы не представляете, что я чувствую. Это легко сделать, можно отсканировать конверт, потом напечатать любой адрес и распечатать на подходящем конверте. Я бы сделала это за пять минут.

– Это ты сделала, Люси? – спрашивает Берген, внимательно наблюдая за Люси.

– Я? Зачем мне это делать? – ошарашенно произносит та.

– Ты только что сказала, что могла бы, – мрачно говорит Берген. – Как оказалось, ты способна на многое. Очень удобно было бы использовать информацию в письме как предлог, чтобы поехать в Польшу и найти Рокко, который сейчас мертв. Я ухожу. Я все‑таки прокурор и не хочу больше слышать ни лжи, ни признаний. Если вы с тетей хотите поговорить, пожалуйста. Я должна включить телефон, мне нужно сделать несколько звонков.

– Я не лгала, – говорит Люси.

– Садись, – Скарпетта обращается к Люси, словно та еще ребенок.

Свет в гостиной выключен, и очертания Нью‑Йорка, маня и отталкивая, словно яркая порхающая над городом вспышка, окружают их. Скарпетта может часами смотреть на город, как из своего дома обычно смотрит на море. Люси садится напротив нее на диван.

– Мне нравится это место, – произносит Скарпетта, всматриваясь в ночной город.

Она ищет глазами луну, но не может увидеть ее за домами. Люси тихо плачет.

– Я часто думаю, какой бы ты была, окажись я твоей матерью. Выбрала бы тогда этот опасный путь, шла бы напролом так же упрямо, безрассудно? Или женилась и родила детей?

– Я думаю, ты знаешь ответ, – тихо отвечает Люси, вытирая глаза.

– Может, получала бы стипендию Родса[26], поступила в Оксфорд и стала, в конце концов, знаменитым поэтом.

Люси поднимает на нее глаза, желая удостовериться, что тетя шутит. Но Скарпетта говорит серьезно.

– Спокойная жизнь, – мягко произносит Скарпетта. – Я вырастила тебя, точнее, заботилась о тебе, как могла. Не знаю, какого ребенка любят больше, чем я тебе любила и люблю. Но из‑за меня ты увидела уродство этого мира.

– Благодаря тебе я увидела благородство, человечность, справедливость, – отвечает Люси. – Я ничего не хотела бы менять.

– Тогда почему ты плачешь? – Скарпетта наблюдает за сигнальными огоньками самолетов, которые проплывают по небу, словно маленькие планеты.

– Я не знаю.

– Вот так ты говорила в детстве, – улыбается Скарпетта. – Когда тебе было грустно, и я спрашивала у тебя, что случилось, ты отвечала «не знаю». Но я видела, что ты грустила.

Люси вытирает слезы.

– Я не знаю, что случилось в Польше, – вдруг произносит ее тетя.

Скарпетта поправляет подушки на диване, им предстоит длинный разговор. Она смотрит словно сквозь Люси, на ночь, мерцающую за окном. Когда людям нужно серьезно поговорить, им трудно смотреть друг Другу в глаза.

– Мне не нужно, чтобы ты все рассказывала. Но я думаю, что это нужно тебе, Люси.

Ее племянница неподвижно смотрит на город внизу, думает о темной реке и освещенных кораблях. Корабли – это порты, а порты – это Шандонне, своего рода артерии, по которым они осуществляют незаконную торговлю. Рокко был лишь крошечным ответвлением, но имел отношение к Скарпетте, ко всем ним, так не могло оставаться.

Не могло.

Пожалуйста, прости меня, тетя Кей. Пожалуйста, скажи, что все в порядке. Пожалуйста, не презирай меня и не думай, что я стала такой же, как они.

– С тех пор как умер Бентон, ты превратилась в саму ненависть, в карающий меч, этот город стал слишком мал для тебя и не может утолить твою жажду силы, – мягко продолжает Скарпетта. – Это подходящее место, – говорит она. Обе смотрят на огни самого могущественного города на Земле. – Потому что однажды, когда пресытишься этой силой, ты поймешь, что невыносимо иметь так много.

– Ты говоришь это о себе, – без тени обиды произносит Люси. – Ты была лучшим медэкспертом в стране, может, и в мире. Ты была главной. Это невыносимо – сила, восхищение?

Красивое лицо Люси уже не такое грустное.

– Многое казалось невыносимым, – отвечает Скарпетта. – Многое. Нет, когда я была главной, моя сила не казалась невыносимой. А вот потерять ее... У нас с тобой разное отношение к силе. Я ничего не доказываю, а ты всегда пытаешься что‑то доказать, даже если в этом нет необходимости.

– Ты ничего не потеряла, – говорит ей Люси. – Твое отстранение – всего лишь иллюзия. Политика. Не они дали тебе твою силу, поэтому не могут ее забрать.

– Что с нами сделал Бентон!

Ее восклицание поражает Люси, словно Скарпетта знает правду.

– С тех пор как он умер... Я все еще не могу заставить себя сказать это. Умер, – она замолкает. – С тех пор наши жизни рушатся, как осажденные города. Один город за другим. Ты, Марино, я. Особенно ты.

– Да, я сама ненависть, – Люси поднимается, подходит к окну и садится, скрестив ноги, на великолепный старинный ковер Хайме Берген. – Я мститель. Я признаю это. Я чувствую, что мир стал безопаснее, что ты в большей безопасности теперь, когда умер Рокко.

– Но ты не можешь изображать из себя Бога. Теперь ты даже не агент правоохранительных органов, Люси. Особый отдел – частная организация.

– Не совсем. Мы сотрудничаем с международными правоохранительными организациями, очень часто при поддержке Интерпола. Нас поддерживают и другие высокопоставленные лица, о которых я не могу говорить с тобой.

– Высокопоставленные лица, которые дали тебе законное право избавить мир от Рокко Каджиано? – спрашивает Скарпетта. – Люси, ты нажала на курок? Мне нужно знать. По крайней мере, хоть это.

Люси качает головой. Нет, она не нажимала на курок. Только потому, что Руди настоял на этом. Он не хотел, чтобы порох и кровь Рокко были на руках Люси. Поэтому он сделал все сам. Кровь Рокко на руках Руди. Это несправедливо. Люси говорит об этом тете.

– Я не должна была втягивать в это Руди. Я несу такую же ответственность за смерть Рокко, как и он. Честно сказать, я несу полную ответственность, ведь я потащила его с собой в Польшу.

Они разговаривают допоздна. Рассказав тете все, что случилось в Щецине, Люси ожидает свой приговор. Самым невыносимым наказанием будет исчезнуть из жизни Скарпетты, как исчез когда‑то Бентон.

– Я чувствую облегчение оттого, что Рокко умер, – наконец говорит Скарпетта. – Что сделано, то сделано, – прибавляет она. – Когда‑нибудь Марино захочет узнать, что действительно случилось с его сыном.

Голос доктора Ланье звучит бодро, словно он пошел на поправку, но это видимость, он на пределе сил, физических и моральных.

– Вы нашли для меня безопасное место, где я могу остановиться? – спрашивает по телефону Скарпетта из отеля «Мелроуз» на углу Шестьдесят третьей и Лексингтон.

Она предпочла не оставаться на ночь у Люси, несмотря на уговоры. Ей не удалось бы рано утром уехать в аэропорт без ведома племянницы.

– Самое безопасное место в Луизиане – мой загородный дом. Он не слишком велик, теперь вы понимаете, почему я не могу позволить себе иметь консультантов...

– Послушайте, – прерывает его Скарпетта, – сначала я должна попасть в Хьюстон, – она не уточняет детали. – Я могу быть у вас только послезавтра.

– Я встречу вас, только скажите, когда.

– Если сможете, достаньте мне машину, это будет лучше всего. Я сейчас еще ничего не знаю точно. Я слишком устала. Но я лучше как‑нибудь сама доберусь, чтобы не утруждать вас. Только скажите, как доехать до вашего дома.

Она записывает адрес, решив, что легко найдет это место.

– Есть конкретные пожелания насчет машины?

– Надежную.

– Об этом я кое‑что знаю, – отвечает следователь. – Я доставал много людей из ненадежных машин. Займусь этим сейчас же.

Трикси курит сигарету с ментолом и наблюдает, как Марино опустошает холодильник, забивая контейнер со льдом пивом, мясом, бутылками с горчицей и майонезом.

– Уже полночь, – Трикси вертит в руке бутылку пива, в горлышке которой застрял слишком большой кусок лайма. – Давай выспимся, а потом поедешь. По‑моему, это гораздо благоразумнее, чем срываться среди ночи, полупьяным и в расстроенных чувствах.

Марино был в запое с тех пор, как вернулся из Бостона. Сидел напротив телевизора, отказывался отвечать на телефонные звонки, не хотел ни с кем разговаривать, даже с Люси и Скарпеттой. Около часа назад из офиса Люси пришло сообщение на его мобильный телефон, которое, наконец, протрезвило Марино ровно настолько, чтобы он смог встать с кресла.

Трикси поднимает бутылку, пытается вытолкнуть застрявший кусок лайма языком. Ей это удается, и пиво выплескивается ей в рот, стекает по подбородку. Раньше это показалось бы Марино смешным, но сейчас ничто не может заставить его улыбнуться. Он открывает дверцу морозилки, достает кубики льда и бросает их в свой контейнер. Настоящее имя Трикси – Тереза, ей тридцать лет, в дом Марино, расположенный в одном из рабочих кварталов Ричмонда, она переехала меньше года назад.

Марино зажигает сигарету и бросает взгляд на Трикси, на ее отекшее от выпивки лицо, на постоянно размазанную под глазами тушь. Ее светлые волосы настолько сожжены частыми окрашиваниями, что Марино противно к ним прикасаться. Он сказал ей об этом однажды, когда был пьян. Периодически ее оскорбленные чувства выплескиваются наружу, и когда он чувствует близкую бурю, то предпочитает уйти в себя или из квартиры.

– Пожалуйста, не уходи, – Трикси глубоко затягивается, и, едва вдохнув, выпускает дым. – Я знаю, что ты сделаешь. Ты просто не вернешься больше. Я видела, что ты запихивал в свой грузовик. Пистолеты, шар для боулинга, даже свои трофеи и рыболовные снасти, не говоря уже об одежде, которая тут висит бог весть сколько.

Она подходит к Марино и хватает его за руки. Тот щурится от дыма.

– Я тебе позвоню. Мне нужно в Луизиану, ты же знаешь. Док сейчас там, собирается там остаться, я ее знаю. Я ее слишком хорошо знаю, поэтому догадываюсь, что она хочет сделать. Даже если она мне ничего не говорит. Ты же не хочешь ее смерти, Трикси.

– Черт, я сыта ей по горло, не желаю больше слышать. Док то, Док это! – ее лицо становится злым, она отталкивает руку Марино, словно дотронуться до нее было его идеей. – С тех самых пор, как мы познакомились, ты не перестаешь твердить о ней. Она единственная женщина в твоей жизни. Я всего‑навсего второсортный запасной игрок.

Марино морщится. Он не переносит экспрессивных определений Трикси, которые звучат из ее уст, словно фальшивые аккорды расстроенного пианино.

– Я всего лишь девушка, не приглашенная на праздник твоей жизни, – она продолжает разыгрывать драму. Драма – это все, что осталось от их отношений, плохо сыгранная мыльная опера.

Их ссоры происходят по большей части механически, и хотя Марино не любитель психологии, даже он понимает причину. Они с Трикси ссорятся из‑за всего, потому что на самом деле ссорятся из‑за ничего.

Трикси разворачивается и уходит, шлепая по полу босыми ногами с ярко‑красным лаком на ногтях и размахивая толстыми руками. Пепел с сигареты падает на линолеум.

– Давай, катись в свою Луизиану к Доку, и может, когда ты вернешься, если вернешься, кто‑нибудь другой будет жить на этой свалке, а я уйду. Уйду, уйду!

Час назад Марино попросил Трикси выставить дом на продажу. Она может тут жить, пока его не продадут.

Трикси выходит из комнаты, ее полная грудь, обтянутая цветастым синтетическим платьем подпрыгивает при каждом шаге. Марино испытывает чувство вины и в то же время злится на Трикси. Каждый раз, когда она попрекает его Скарпеттой, он выходит из себя, не в силах сдержать гнев, но не может защититься от ее нападок.

К сожалению, у него никогда ничего не было со Скарпеттой, и замечания Трикси еще сильнее ранят его задетое самолюбие. Марино плевать, что он потерял всех женщин, которые были в его жизни, для него важна лишь одна, которую ему никогда не получить. Вспышка гнева Трикси близится к пику и скоро пойдет на спад, приближая обычный неизбежный финал.

– Просто смотреть противно, до какой степени ты на ней помешан, – кричит Трикси. – Ты для нее всего лишь безотказный болван. Вот кем ты всегда для нее будешь. Здоровый, жирный, тупой болван! – ее голос срывается. – И мне плевать, умрет, она или нет! Смерть – это все равно единственное, что она знает.

Марино поднимает контейнер, словно пушинку, пересекает обшарпанную, захламленную гостиную и подходит к двери. Он окидывает взглядом комнату, останавливаясь на цветном телевизоре, уже не новом, но все‑таки хорошем, фирмы «Сони». Он с грустью смотрит на свое любимое кресло, в котором провалялся, кажется, половину жизни, и сердце его сжимается. Марино представляет, сколько часов провел полупьяный, глядя футбол, как долго тратил время и силы на таких, как Трикси.

Она неплохая женщина, не злая. Ни одна из них не была злой, все они оказались просто жалкими, и сейчас он понимает, до какой степени жалок сам, потому что никогда не настаивал на большем, а мог бы.

– Я не буду тебе звонить, – говорит Марино. – Мне плевать, что станет с домом. Можешь его продать, сдать, жить в нем, плевать.

– Ты же это несерьезно, малыш, – Трикси начинает плакать. – Я люблю тебя.

– Ты не знаешь меня, – говорит с порога Марино. Он не чувствует в себе сил, чтобы уехать, он слишком устал, но сил на то, чтобы остаться, у него тоже нет.

– Конечно знаю, малыш, – она гасит об раковину сигарету и достает из холодильника еще одно пиво. – Ты будешь по мне скучать, – ее лицо, мокрое от слез, искажает улыбка. – Ты снова сюда притащишься. Я чуть с ума не сошла, когда ты сказал, что не вернешься. Ты вернешься, – она открывает бутылку. – И знаешь, почему? Знаешь, что заметила Детектив Трикси, а? Ты не берешь свои рождественские украшения. Все эти миллионы пластмассовых Санта Клаусов, оленей, снеговиков, гирлянд и остальных вещиц, которые ты так долго коллекционировал... Ты собираешься просто уехать и оставить все это в подвале? Ну уж нет, ни за что!

Она убеждает себя, что так оно и есть, Марино не уехал бы навсегда, не забрав любимые рождественские украшения.

– Рокко умер, – говорит он.

– Кто? – переспрашивает Трикси, ее лицо ничего не выражает.

– Вот видишь, именно это я имел в виду. Ты не знаешь меня, – произносит он. – Ну ничего, ты не виновата, – говорит Марино уходя. Из жизни Трикси, из Ричмонда. Навсегда.

Пропавшую женщину зовут Кэтрин Брусс.

Это последняя жертва серийного убийцы. Она считается похищенной, предположительно убитой. Ее муж, бывший пилот ВВС, сейчас работающий на компанию «Континенталь», был в отъезде. После того как на протяжении двух дней жена не отвечала на телефонные звонки, он забеспокоился и попросил друга зайти к нему домой. Кэтрин дома не оказалось, как и ее машины, которую впоследствии обнаружили на стоянке магазина «Уол‑Март» возле университета Луизианы. Машина не привлекала внимания, потому что с таким количеством покупателей, стремящихся попасть в магазин, стоянка никогда не пустует, даже ночью. Ключи оказались в замке зажигания, двери не заперты, кошелек и бумажник исчезли.

Солнце только начинает всходить и постепенно освещает еще сонное небо, которое обещает сегодня быть ясным и голубым. До вчерашнего шестичасового выпуска новостей Ник ничего не знала о похищении. Она все еще не может в это поверить. Согласно имеющимся данным, друг Кэтрин Брусс сразу же обратился в полицию, то есть, вчера утром. Эта информация должна была тут же появиться в новостях. Чем занимаются эти идиоты в рабочей группе? Проверяли друга семьи, чье имя, кстати, не разглашается, на детекторе лжи, желая удостовериться, что Кэтрин действительно пропала? Или вскопали задний двор, чтобы убедиться, что муженек не прикончил ее перед отъездом?

Убийца получил дополнительные восемь часов, люди их потеряли, Кэтрин их потеряла. Она могла быть еще жива, а сейчас, скорее всего, уже мертва. Кто‑то мог заметить ее и убийцу. Все может быть. Ник как одержимая ходит по стоянке в поисках хоть чего‑нибудь, способного навести на след. Но место преступления не выдает своих тайн. Машину Кэтрин Брусс увезли, на стоянке повсюду валяется только мусор, жвачка и куча окурков.