Глава 14. Алекс постарался так подгадать свое прибытие в международный аэропорт Лос‑Анджелеса, чтобы время вылета‑прилета попадало на глубокую ночь

Алекс постарался так подгадать свое прибытие в международный аэропорт Лос‑Анджелеса, чтобы время вылета‑прилета попадало на глубокую ночь, на два‑три часа, когда у ворот и стойки регистрации багажа ошивались только самые стойкие журналисты. В день, когда мы вылетали из Кении, куда отправились на медовый месяц, Алекс разбудил меня, положив ладонь мне на щеку.

– Касси, дорогая, – растормошил он меня поцелуем. – Касси!

Я села и сразу заметила аккуратные стопки одежды, педантично выставленные в линию туфли Алекса и его туалетные принадлежности – все это ожидало, пока их уложат в чемодан. Никогда в жизни я не умела так, как Алекс, паковать вещи – настоящее открытие для меня, потому что раньше я считала, что у него на побегушках три‑четыре человека, которые за него складывают вещи. Я протерла глаза.

– Уже пора? – спросила я.

– Одну минутку. – Алекс посмотрел в окно на исчезающую луну, окрасившую холмы Нгонга серебром. – Я должен тебе кое‑что сказать, – признался он.

Я напряглась. Этого‑то я и ожидала, разве нет? Удара под дых, осознания того, что я живу во лжи. «Сюрприз! – воскликнет он сейчас. – Все клятвы были пустым фарсом. А священник, проводивший церемонию, – просто актером». Я отвернулась, не желая, чтобы Алекс увидел, что я всегда ждала этих слов.

– Что бы ни произошло, когда мы вернемся, я хочу, чтобы ты кое‑что поняла. – Он взял мою руку и прижал к груди, где сильно и не спеша билось его сердце. – Это я. Что бы я ни говорил, как бы разительно ни отличалось мое поведение от виденного тобою раньше, – это все потому, что я должен быть тем, кем меня хотят видеть. Это все не по‑настоящему. – Он нежно прижался губами к моим губам. – Вот что настоящее.

От изумления я не знала, что сказать. Глаза Алекса стали цвета дождя. Он едва заметно поджал губы – человек, знающий его не настолько хорошо, как я, мог бы даже не обратить на это внимания. Под моей ладонью неистово колотилось его сердце.

Он был напуган. Он думал, что я вернусь домой, увижу, кто он есть на самом деле, и уйду от него. Алекс ни за что не хотел меня отпускать; он боялся, что я захочу уйти.

Но откуда Алексу было знать, что в последний раз, когда я была в Лос‑Анджелесе, дни пролетали чередой, абсолютно похожие друг на друга. Откуда ему было знать, что моя кожа, казалось, пела, когда он ко мне прикасался; что я никогда не считала себя красавицей, пока не увидела себя его глазами. Он не знал, как знала это я, что являюсь противоядием его боли, а он успокаивает меня, как лечебный бальзам. Я улыбнулась и предложила утешение, которое, как я верила, было необходимо.

– Вот увидишь, – заверила я, – все будет хорошо.

Я уткнулась лицом в грудь Алекса, но даже с закрытыми глазами не могла отгородиться от более чем шестидесяти человек, которые теснились у служебных ворот аэропорта, пытаясь дотянуться до Алекса, выкрикнуть вопрос или сделать несколько снимков молодоженов. Я глубоко дышала, втягивая аромат мыла из гостиничного номера в Кении и теплый пряный запах, которым пропиталась кожа Алекса. Я буквально впилась пальцами ему в бок, и он обнял меня покрепче.

– Еще десять минут, – прошептал он, проводя губами по моим волосам. – Еще десять минут, и я посажу тебя в машину.

Я глубоко вздохнула и расправила плечи, намереваясь выглядеть так, как, по моему мнению, должна выглядеть жена Алекса Риверса: холодно и невозмутимо, а не как поникший цветок. Но, освободившись из защищающих объятий Алекса, я предоставила репортерам возможность впервые увидеть мое лицо. Засверкали фотовспышки, и единственное, что я видела, – танцующие пятна перед глазами. Алексу даже пришлось остановиться, иначе я рисковала упасть.

– Когда вы поженились, Алекс?

– Что в ней есть такого, чего нет в других?

– Ей известно о вас и о Марти Леду?

Я недоуменно посмотрела на Алекса.

– Марти Леду? – переспросила я, улыбаясь.

Алекс застонал.

– Даже не спрашивай, – попросил он.

Я как раз сумела сфокусировать зрение, чтобы успеть увидеть, что один из журналистов перегнулся через фиолетовую заградительную веревку и указал на мой живот.

– Стоит ли в скором будущем ожидать маленьких Риверсов?

Алекс среагировал настолько быстро, что даже фотоаппараты не успели зафиксировать то, как он рванулся к журналисту и схватил его за ворот рубашки. Я протянула руку к Алексу, собираясь защитить репортера, задавшего совершенно невинный вопрос. Но не успела ничего сказать, как мимо меня промчалась гора, за которой клубилось облако тяжелых цветочных духов и копна начесанных волос. Женщина оттолкнула моего мужа от репортера и буквально прилипла к Алексу, обхватив его одной рукой за талию. Потом подошла и обняла меня тоже.

– Веди себя любезно, Алекс, – пробормотала она, – или скоро тебе не дадут играть.

Алекс испепелил ее взглядом, но ему все же удалось выдавить улыбку для любопытной толпы.

– Я думал, ты разошлешь пресс‑релиз, Микаэла, – процедил он сквозь зубы, – а не пригласительные.

Женщина закатила глаза.

– Разве я виновата, что ты популярен, как Бог? – Она подмигнула мне. – Поскольку Алекс, кажется, не собирается удостоить меня чести знакомства с тобой, я Микаэла Сноу. Я отвечаю у Алекса за связи с общественностью. Хотя из того, что произошло, ты, наверное, понимаешь, что Алекс не очень‑то умеет расположить к себе общественность. – Она вновь перенесла внимание на Алекса. – К твоему сведению, я разослала твои пресс‑релизы. Но ты не можешь не признать, что свадьба самого знаменитого в Америке холостяка с антропологом должна вызвать определенный интерес. У таблоидов благодаря тебе знаменательный день – у Джона в машине лежит по экземпляру на случай, если ты захочешь посмеяться. – Она взглянула на меня. – По сведениям «Стар», ты марсианская королева, которая заарканила Алекса внеземной любовью. – Микаэла легонько подтолкнула Алекса. – Иди! – велела она. – Чем скорее ты ответишь на вопросы, тем быстрее все закончится.

Я смотрела, как Алекс направился к журналистам и камерам, слышала жужжание включенных диктофонов, которые с нетерпением ожидали Великой новости. Микаэла обняла меня за плечи.

– Скоро привыкнешь, – успокоила она.

Я сомневалась. Я не понимала, почему эти люди встали среди ночи, чтобы задать вопросы и сделать пометки о том, что их совершенно не касалось. Неожиданно мне захотелось вернуться в свой пыльный кабинет в университете, где я могла сидеть целыми днями, и ко мне даже студенты не заглядывали, и телефон не звонил. Где я была одной из многих. Я испугалась самой мысли о том, что, став женой Алекса, буду вынуждена ездить по проселочным дорогам, носить темные очки и позволять другим выполнять мои указания. Алекс мог до конца моей жизни быть моим, но моя жизнь уже никогда не будет такой, как прежде, – это цена, которую я вынуждена буду заплатить.

Алекс работал на камеру. Он выглядел именно так, как тогда, когда мы были в постели; он смотрел теми же блестящими глазами и лениво улыбался черным линзам и затворам фотообъективов, которые уставились на него.

– Самое, черт возьми, горячее место, где мне довелось бывать, – сказал Алекс в ответ на вопрос о Танзании. Он обвел меня взглядом с ног до головы, и я зарделась. – Конечно, одни дни бывали жарче других.

– Познакомьте нас, Алекс! – выкрикнул кто‑то.

А второй голос добавил:

– Вы официально женаты?

Алекс засмеялся и направился ко мне.

– Если вы об этом, то церемонию бракосочетания проводил не вождь зулусов. Вам придется поверить мне на слово, потому что свидетельство о браке уже отослано на хранение моему адвокату. – Он взял меня за руку. – Позвольте представить вам мою жену, Кассандру Барретт‑Риверс.

Снова защелкали фотоаппараты, но сейчас я была к этому готова. Я улыбалась, не зная точно, как по этикету подобает вести себя в три часа утра на импровизированной пресс‑конференции. Меня начали засыпать вопросами, одно слово цеплялось за другое:

– Как вы познакомились?

– Вы его поклонница?

– Он хороший любовник?

Алекс наклонился ко мне.

– Сейчас я тебя поцелую, – прошептал он. – Поверни голову направо.

Я недоуменно уставилась на него, не понимая, почему он дает мне указания о том, что до настоящего момента у нас получалось естественно.

– Зачем? – удивилась я.

Алекс улыбнулся, делая вид, что уткнулся носом мне в ухо.

– Потому что тогда я буду на переднем плане, – объяснил он. – Реклама для меня намного важнее, чем для тебя.

Он повернул меня к камерам таким образом, чтобы были видны наши профили и то, как его руки обнимают меня за плечи.

– Это ваша последняя возможность сделать фотографии, – сказал он репортерам. – Вы забыли, что у меня до сих пор медовый месяц?

Алекс склонился надо мной, и я увидела, как дрогнули его губы, почти беззвучно произнеся два слова, прежде чем прильнуть к моим губам: «Будь смелой».

Я закрыла глаза, обняла Алекса за шею, крепко прижала к себе и сделала вид, что не слышу аплодисментов. Когда он отстранился, я прищурилась, недоумевая, зачем он приподнял меня с земли и почему его нога скользнула у меня между ног.

– Отлично, – прошептал он, уводя меня от журналистов. – Даже Хепберн не сыграла бы лучше.

Я молча повернулась к нему. Неужели он думал, я играю?

Микаэла тараторила перечень того, чему Алекс обязан уделить внимание и что до утра ждать не могло. Я на деревянных ногах шла рядом с ними, неся перед собой, словно щит, свою большую полосатую сумку.

Журналисты взвалили на плечи свои вещи, взяли куртки и ушли, уводя за собой операторов и фотографов. Мне казалось, что сейчас, когда Алекс попросил всех уйти, аэропорт опустел. Мы шли по тихим коридорам за Микаэлой к машине, которая отвезет меня в дом, где я раньше никогда не была.

Только потому, что Микаэла была вдвое толще обычных людей, я не сразу заметила фигуру, стоящую прямо на нашем пути. Офелия не сдвинулась с места, не желая отдавать ни пяди и глядя не на меня, а на знаменитость, идущую рядом со мной.

Я не позвонила подруге и не рассказала, что выхожу замуж, потому что чувствовала себя виноватой в том, что не могу пригласить ее на свадьбу, и решила, что поставлю ее в известность о уже свершившемся факте. Когда я наспех писала телеграмму для курьера из «Вестерн Юнион», то представляла, как расширятся ее глаза, а губы изогнутся в идеальную улыбку. Мне хотелось рассказать Офелии, что на первый ужин с Алексом Риверсом я надела ее черное платье, и о том, как он снимал с меня лифчик, который она мне одолжила. Вместо этого я остановилась на сухой констатации: «ВЫШЛА ЗАМУЖ АЛЕКСА РИВЕРСА ТЧК ДОМОЙ 14 НОЯБРЯ ТЧК ПОРАДУЙСЯ МЕНЯ».

Я ожидала, что Офелия своим поведением оправдает все истории, которые я рассказывала о ней Алексу, и совершит что‑нибудь вопиющее. Зная ее, я допускала, что она может обнять его и начать безудержно целовать, решив, что это ее единственный шанс. Может умолять Алекса устроить ей встречу с его агентом и унижаться до тех пор, пока он не даст ей небольшую роль в одном из своих фильмов. Я говорила Алексу, что, когда дело касается кино, у Офелии нет ни стыда ни совести.

Но Офелия стояла совершенно спокойно, даже со мной не поздоровалась. Она не отрываясь смотрела на Алекса, но не как на безупречного, обожаемого героя, как я ожидала, а словно оценивая его. Я зарделась от гордости: она первая, кто усомнился, достаточно ли Алекс Риверс хорош для меня, а не наоборот!

Я вырвалась из объятий Алекса, подбежала к Офелии и крепко ее обняла.

– Я так рада тебя видеть! – воскликнула я, держа ее за руки.

Офелия, словно онемев, не сводила глаз с Алекса. Я улыбнулась: когда она узнает Алекса как моего мужа, а не кинознаменитость, мы будем вспоминать об этом и смеяться.

Но она продолжала стоять молча. Я почувствовала, как между моим мужем и подругой возникло напряжение, которое сгустило воздух настолько, что мне стало страшно. За десять лет нашего знакомства я ее такой никогда не видела. Я искала хотя бы намек на ту женщину, которая потеряла временную работу секретарши, когда на спор с коллегой стянула блузку и отксерокопировала свою грудь; женщину, которая нарисовала на теле кетчупом бикини и в таком виде отправилась на кастинг в надежде шокировать режиссера, который искал героиню для съемок в рекламе «Ханта». Офелия, с которой я жила, не знала слова «уравновешенный» и никогда ничего не боялась.

Офелия опустила взгляд на мою шею, и я поняла, почему она молчит. Под тщательно наложенным гримом она разглядела то, что не увидел ни один из репортеров, – желтеющие следы пальцев, которые до сих пор окаймляли мою шею. Не желая, чтобы она неверно все истолковала, я прижалась к Алексу.

– Это Алекс Риверс, – негромко представила я. – Алекс, это Офелия Фокс, моя соседка по комнате.

Алекс повернулся к Офелии со своей обезоруживающей улыбкой.

– Бывшая соседка по комнате, – поправил он, протягивая руку.

Офелия холодно пожала его ладонь, а потом повернулась ко мне и прошептала то, что услышала только я.

– Я бы так не спешила, – пробормотала она.

Офелия ничего не сказала о синяках. Да и что было говорить? Правда заключалась в том, что ее заранее терзали сомнения, и еще до того, как приземлился наш самолет, у нее уже сложилось свое видение происходящего. Все было просто: Офелия полагала, что Алекс собирается меня отвратительно подставить, в противном случае зачем бы он стал настаивать на том, чтобы жениться на мне посреди пустыни, вместо того чтобы устроить пышную голливудскую свадьбу, которую запомнили бы на много лет?

– Знаешь, – прошипела она, когда Алекс с Джоном отстали, чтобы забрать багаж, – я видела тот поцелуй на камеру. Он выставил себя на передний план, Касси. А всем известно, что в камеру должна смотреть женщина.

Я засмеялась. Из всех присутствующих при этой сцене, скорее всего, Офелия единственная, кто обратил на это внимание.

– А как же все те звезды, которые сбегают в Вегас? – возразила я. – Господи, только представь, что все эти журналисты явились в аэропорт в три часа ночи, чтобы посмотреть, как я выгляжу! Только представь! Разве удалось бы устроить маленькую закрытую свадьбу здесь?

Офелия ткнула меня пальцем в грудь.

– Вот об этом я и говорю! – заявила она и возмущенно закатила глаза. – Это должна была быть не маленькая закрытая свадьба. Это должно было стать медийным фурором. Каждая женщина в этой стране хочет знать, на ком женился Алекс Риверс. Тогда почему он устраивает церемонию в чертовой Танзании, а потом тайком, среди ночи, пробирается в аэропорт, как будто не хочет, чтобы его кто‑нибудь видел?

– Может быть, потому что он любит меня? – возразила я. – Меньше всего мне бы хотелось участвовать в помпезной церемонии на студийной съемочной площадке.

Офелия покачала головой.

– Но так это не делается. Только не в Голливуде. Это неправильно.

Она смерила меня взглядом из‑под опущенных ресниц, и я неожиданно поняла, что в происходящем для Офелии было не так: в естественном порядке вещей в киноиндустрии Алексу Риверсу подходила бы женщина яркая, сногсшибательная, во всей красе; женщина, которая интуитивно понимает, что поцелуй – это еще и возможность сделать отличный снимок. Алекс Риверс должен был бы жениться на такой, как Офелия.

Раньше у меня никогда не было того, что хотела иметь Офелия. Когда мы куда‑нибудь ходили, в ее сторону поворачивались все головы, за ее спиной перешептывались. Если хотите, я была фоном для ее красоты.

Пока мы ждали, что Алекс и Джон принесут наш багаж, я видела, как Офелия шарит взглядом по другим машинам и лимузинам, надеясь увидеть того, кто узнал бы машину знаменитости, а заодно не сводил бы глаз и с нее. Вероятно, впервые находясь рядом со мной, она не являлась центром внимания, и что самое главное – уже никогда не будет.

Я неверно истолковала реакцию Офелии на Алекса. Она оценивала его. Да, следы синяков на моей шее сбили ее с толку, но изначально ее протест был вызван его выбором. Офелия не намеренно с пренебрежением относилась ко мне – так глубоко она над этим не задумывалась. Она просто не могла понять, как человек, который мог бы иметь яркую жар‑птицу, выбрал простую пичужку.

Я сжала кулаки. Казалось, мир перевернулся с ног на голову. Офелия, которую я считала своей лучшей подругой, ревниво выискивает недостатки в моем браке. Алекс, который в моем представлении был поверхностным, самодовольным человеком, страдающим манией величия, защищал меня, поверял мне свои тайны и настолько слился с моим сердцем, что отпустить его означало бы погубить свое.

Как будто прочитав мои мысли, Алекс и Джон шагнули в розовую предрассветную дымку, каждый нес по чемодану. Глаза Алекса метнулись к лимузину. Он встретился со мной взглядом, и его плечи расслабились. Он искал именно меня.

Я не сводила глаз с Алекса, пока отвечала Офелии.

– В этом нет ничего неправильного, – негромко сказала я. – И он не такой, как ты думаешь. – Я оглянулась, чтобы увидеть ее реакцию. – У нас много общего, – добавила я.

– Надеюсь, – ответила Офелия. Она протянула руку и коснулась исчезающих отметин на моей шее, которые, она знала, я не захочу обсуждать. – Ты только что окунулась в совершенно новый мир, и здесь, кроме него, ты никого не знаешь.

Поместье Алекса в Бель‑Эйр растянулось почти на пять гектаров и выглядело точно так же, как плантации, которые я мысленно себе рисовала, когда мама рассказывала мне о своем детстве на юге. Мы приехали туда почти в пять часов утра. Когда машина свернула на длинную, усыпанную гравием подъездную дорожку, я заерзала у Алекса на плече, жалея, что мама не видит, где я оказалась.

Этот дом совсем не был похож на дома большинства актеров в Лос‑Анджелесе. Роскошь Золотого века в Голливуде уступала место скромности просто потому, что она давала знаменитостям возможность хотя бы в какой‑то мере побыть в одиночестве. Но Алекс, который вырос в вагончике, мечтал о чем‑то подобном. В горле встал комок, когда я поняла, что Алекс, который так дорожил своим уединением, готов был променять его на богатство, которого ему не хватало в детстве. Я на секунду задумалась: сработала ли уловка? Смог ли его публичный образ стереть детские воспоминания?

Хотя стояло раннее утро, у дома царила суета. Садовник подрезал живую изгородь, которая тянулась вдоль всего левого крыла, а от одного из небольших белых строений на заднем дворе тонкой струйкой поднимался дымок.

– Ну, что скажешь? – спросил Алекс.

Я затаила дыхание.

– Внушительный дом, – ответила я.

Я никогда в жизни не видела таких домов и поняла, что костьми лягу, но не позволю Алексу увидеть крошечную квартирку, которую мы снимали с Офелией, чтобы не сгореть со стыда.

Алекс помог мне выбраться из машины.

– Позже я проведу для тебя подробную экскурсию, – пообещал он. – Мне кажется, сейчас тебе больше всего хочется прилечь на мягкий матрас.

Я улыбнулась при одной мысли о матрасе: мы с Алексом ютились под одеялом на кровати, где и одному было тесно. Я поднялась за ним по мраморным ступеням и улыбнулась Джону, который открыл нам дверь.

– Прошу сюда, миссис Риверс, – сказал он, и я зарделась.

Алекс протиснулся мимо Джона и подтолкнул меня к сияющей винтовой лестнице, которая могла бы служить декорацией для «Унесенных ветром».

– Всем остальным я представлю тебя позже, – сказал он. – Они очень хотят с тобой познакомиться.

«Что же, – подумала я, – им обо мне рассказали?» Но не успела ничего сказать, как Алекс открыл дверь в овальную гостиную, где пахло свежестью и лимонами. Он закрыл огромное эркерное окно, и кружевные занавески перестали развеваться на ветру.

– А это спальня, – сказал он.

Я огляделась.

– Здесь нет кровати.

Алекс засмеялся, указывая на дверь, которую я раньше не заметила, замаскированную обоями с голубыми и белыми полосами.

– Сюда.

Мне еще никогда не доводилось видеть такой огромной кровати, установленной на маленьком помосте и застланной большим пуховым одеялом. Я присела на краешек, пробуя матрас, а потом открыла сумку, с которой не расставалась с тех пор, как мы покинули Кению, и достала вещи, которые всегда брала с собой в самолет: зубную щетку, туалетные принадлежности, сменную футболку. В футболку была завернута банка со снегом, который Алекс привез мне в Танзанию, – я боялась, что она может разбиться в багажном отделении. Я поставила ее на мраморный комод с зеркалом, рядом с щеткой Алекса и толстой стопкой сценариев.

Алекс обнял меня сзади и стянул через голову рубашку.

– Добро пожаловать домой! – сказал он.

Я обернулась в его объятиях.

– Спасибо.

Я позволила ему расстегнуть на мне льняные брюки, снять туфли и уложить меня в постель. И закуталась в уютное стеганое одеяло, ожидая, пока Алекс тоже ляжет.

Но он повернулся и направился к двери в гостиную. Я подскочила и на грани паники воскликнула:

– Ты куда?

Алекс улыбнулся.

– Я не смогу уснуть, – ответил он. – Пойду вниз, поработаю. Когда ты проснешься, я буду рядом.

Я подумала, как хорошо было бы, если бы он остался со мной, чтобы эта незнакомая комната стала уютным гнездышком. Я провела рукой по простыне, по той половине, где должен был лежать Алекс. Представила утреннее солнце в Кении, вспомнила, как мы часами валялись в кровати и даже через щель под дверью к нам в номер не проникала окружающая жизнь. Но что я могла сказать? «Я боюсь оставаться одна в этом доме. Я здесь никого не знаю. Мне нужно, чтобы ты был рядом, чтобы я поняла, где оказалась». Или еще глубже: «Я не узна´ю себя. Я не узна´ю даже тебя».

Дверь за Алексом бесшумно закрылась. Я приказала себе не быть идиоткой и сосредоточила внимание на банке со снегом – единственной пока вещи в этом доме, которую могла назвать своей. Через застекленные створчатые двери спальни, подобно разгорающемуся пожару, пробивалось солнце – словно упрек.

«Ну что ж, – подумала я, – вот так все и начинается».