Глава 6. Мексиканские родственники ЛСД 4 страница

Вильфинген, 17 декабря 1961
Уважаемый г-н Хофманн,
Я благодарен вам за подробное письмо от 16 декабря. Я задумался над вашим главным вопросом, и в определенном смысле стал одержим им по случаю пересмотра An der Zeitmauer (На стене времени). Там я упоминаю, что в области физики и биологии, мы начинаем разрабатывать технологии, которые больше нельзя понимать, как прогресс в установленном смысле, которые вмешиваются в эволюцию и участвуют в развитии вида. Конечно, я выворачиваю все наизнанку, так как полагаю, что именно новая мировая эпоха действует эволюционно на прототип. Поэтому, наша наука с ее теориями и открытиями, не причина, скорее, одно из следствий эволюции. Это одновременно коснется животных, растений, атмосферы и поверхности планеты. Мы не развиваемся от точки до точки, скорее мы пересекаем некую линию.
Стоит задуматься над риском, на который вы указали. Тем не менее, он существует во всех аспектах нашего существования. Общий знаменатель появляется то здесь, то там.
Говоря о радиоактивности, вы используете слово "трещина". Эти трещины не просто вопрос открытий, но и вопрос разрушений. По сравнению с эффектами радиации, действие магических снадобий более подлинное и менее жесткое. К классическом понимании они выводят нас за пределы человеческого. Гурджиев в какой-то мере видел это. Вино уже изменило многое, оно принесло с собой новых богов и новую природу человека. Но вино является для новых веществ тем же, чем классическая физика для современной. Эти вещества следует пробовать только в узком кругу. Я не могу согласиться с мыслью Хаксли, что трансцендентные возможности можно нести массам. В действительности, это не утешительная выдумка, это реальность, если быть искренним. Здесь достаточно нескольких контактов, чтобы определить направление и руководство. Это выходит за рамки теологии и попадает под раздел теогонии, так как обязательно входит в новый дом, в астрологическом смысле. В начале следует удовлетвориться пониманием этого и превыше всего быть осторожным в своих целях.
Также сердечно благодарю за прекрасную картину голубого "утреннего сияния". Похоже, что это как раз то, что я год за годом выращиваю у себя в саду. Я не знал, что оно обладает особой силой; однако, так, наверное, случается с любым растением. У нас нет ключа к большинству из них. Кроме этого, должна существовать главная точка зрения, с которой не только химия, строение, цвет, но все свойства становятся важными...

Эксперимент с псилоцибином

Эта теоретическая дискуссия о волшебных снадобьях была дополнена практическими экспериментами. Один из таких экспериментов, послуживший сравнением ЛСД и псилоцибина, имел место весной 1962. Случилось так, что это произошло в принадлежавшем семье Юнгер бывшем доме главного лесничего замка Штауфенберг в Вильфингене. Мои друзья, фармаколог профессор Хериберт Концетт и ученый-исламист доктор Рудольф Гелпке, также приняли участи в этом симпозиуме по грибам.

Старые хроники описывали, как Ацтеки пили чоколатль перед тем, как съесть теонанакатль. Поэтому г-жа Лизелотта Юнгер тоже подала нам горячий шоколад для поднятия настроения. Затем она покинула четырех мужчин, предоставив их судьбе.

Мы собрались в стильной комнате с темным деревянным потолком, выложенной плиткой печью, старинной мебелью, французскими гравюрами на стенах и пышным букетом тюльпанов на столе. Эрнст Юнгер был одет в длинный, широкий восточный халат с темно-синими полосками, который он привез из Египта; Хериберт Концетт был великолепен в ярко вышитой мантии мандарина; Рудольф Гелпке и я надели домашние халаты. Повседневную реальность следовало отложить в сторону, вместе с повседневной одеждой.

Вскоре после захода солнца мы приняли наркотик, не грибы, а только их действующее начало, по 20 мг псилоцибина каждый. Это соответствовало примерно двум третьим от очень сильной дозы, которую принимала курандера Мария Сабина в форме грибов рода псилоцибе.

Спустя час, я все еще не замечал никакого действия, в то время как мои товарищи уже глубоко погрузились в путешествие. Я надеялся, что во время действия грибов мне удастся воскресить некоторые образы, эйфорические моменты из моего детства, которые остались в моей памяти переживаниями счастья: луг, покрытый хризантемами, слегка колыхавшимися под ветром раннего лета; розовый куст в вечернем свете после грозы; голубые ирисы, свисавшие со стены виноградника. Но, когда вещество гриба, наконец, начало действовать, вместо этих ярких образов дома моего детства, появились странные сцены. Наполовину ошеломленный, я погрузился глубже, проходя через совсем опустевшие города с какой-то мексиканской экзотикой и мертвенным великолепием. Испуганный, я попытался удержаться на поверхности, сконцентрироваться на внешнем мире, на окружении. На какое-то время мне это удалось. Затем я посмотрел на громадного Эрнста Юнгера, ходившего взад-вперед, могущественного волшебника. Хериберт Концетт в блестящем шелковом халате казался коварным китайским шутом. Даже Рудольф Гелпке казался мне зловещим; длинный, худой, таинственный.

С углублением опьянения, все становилось еще более странным. Я сам чувствовал себя странным. Когда я закрывал глаза, я попадал в чудные, холодные, глупые и пустынные местности, освещенные тусклым светом. Окружающая среда тоже казалась призрачной и лишенной всякого смысла, когда я открывал глаза и пытался зацепиться за внешний мир. Совершенная пустота угрожала затянуть меня в абсолютное небытие. Я помню, как я схватил за руку Рудольфа Гелпке, когда он проходил мимо моего кресла, и держался за него, чтобы не погрузиться в темное небытие. Мной овладел страх смерти и бесконечное желание вернуться в обычный мир, в реальность мира людей. После вечного страха я медленно возвращался в комнату. Я видел и слышал великого волшебника, рассказывавшего ясным, громким голосом про Шопенгауэра, Канта, Гегеля, и говорившего о старой Гаа, любимой мамочке. Хериберт Концетт и Рудольф Гелпке уже совсем спустились на землю, в то время как я только-только с большим трудом обретал опору.

Для меня этот визит в мир гриба был испытанием, столкновением с миром смерти и пустоты. Эксперимент протекал не так, как я того ожидал. Тем не менее, встречу с пустотой тоже можно расценивать как пользу. После этого существование мироздания кажется гораздо более удивительным.

Полночь миновала, и мы собрались за столом, который хозяйка дома накрыла на верхнем этаже. Мы отпраздновали возвращение изысканным ужином и музыкой Моцарта. Беседа, во время которой мы обменивались своими впечатлениями, продолжалась почти до утра.

Эрнст Юнгер описал то, что он пережил в этом путешествии, в своей книге Annaherndrogen und Rausch (Подходящие наркотики и интоксикация) (Ernst Klett Verlag, Stuttgart, 1970), в главе "Ein Pilz-Symposium" (Симпозиум по грибам). Далее следует отрывок из этой работы: Как обычно, полчаса или чуть больше прошли в тишине. Потом возникли первые признаки: цветы на столе вспыхнули и засверкали. Было время, когда уходят с работы; снаружи подметали улицы, как обычно по выходным. Шарканье метлы болезненно проникало в тишину. Этот звук, снова и снова, как и лязг, грохот, тряска и удары случайным образом являлся симптомом, вроде тех признаков, что обозначают начало болезни. Снова и снова это играет определенную роль в истории магических практик.

К этому времени гриб начал действовать; весенний букет отсвечивал темнотой. Это не был естественный свет. Тени зашевелились в углах, как будто обретая форму. Я стал беспокойным, даже озябшим, несмотря на тепло, исходившее от плиток. Я растянулся на диване и натянул покрывало на голову.

Все стало кожей, к которой прикасались, даже сетчаткой, контактировавшей со светом. Это свет был многоцветным; он проявлялся в виде струн, которые качались взад-вперед; вроде стеклянных бус, которые на востоке вешают в дверном проеме. Они образовывали двери, словно проходы во сне, занавеси желания и опасности. Ветер качал их, словно одежду. Они также падали с пояса танцовщицы, раскрывались и свертывались с движением бедер, и от этих бус в обостренное сознание струились волны самых нежных звуков. Звон серебряных колец на лодыжках и запястьях стал слишком громок. Пахнет потом, кровью, табаком, стриженым конским волосом, дешевыми розовыми духами. Кто знает, что происходит в конюшне?

Это, должно быть, огромный мавританский дворец, нехорошее место. Ряд комнат ведет от этого танцевального зала на нижний этаж. Повсюду были занавески, сверкающие, сияющие радиоактивным свечением. И еще звон стеклянных инструментов с их манящим, завлекающим домогательством: "Пойдешь со мной, красавчик?" Он то угасал, то снова появлялся, еще более назойливо, более навязчиво, почти уже уверенный в согласии.

Теперь появились исторические коллажи, vox humana, крик кукушки. Или это была шлюха из Санта Лючии, которая выставила свои груди в окно? Потом игра разрушилась. Она танцевала; янтарное ожерелье излучало искры и заставляло соски набухать. Что только не делают ради чьего-то Йоханнеса? (в данном случае Йоханнес означает пенис, как в английском Дик или Питер). Черт возьми, это отвратительная пошлость исходила не от меня, она нашептывалась мне через занавес.

Змеи были грязными, едва живыми, они валялись на полу на ковриках. Они были украшены бриллиантовыми чешуйками. Некоторые глядели с пола красными и зелеными глазами. Они сверкали и шептались, шипели и искрились, словно маленькие серпы перед священной жатвой. Затем все стихло, затем снова возникло, бледнее, ближе. Я был в их руках. "Затем мы тотчас же поняли друг друга".

Мадам пришла из-за занавески: она была занята, и прошла мимо меня, не заметив. Я увидел ботинки с рыжими каблуками. Подвязки стягивали толстую середину, там, где выпячивалась плоть. Огромные груди, темная дельта Амазонки, попугаи, пираньи, полудрагоценные камни повсюду. Вот она пошла на кухню - или, может, тут еще есть погреб? Сверкание и шепот, шипение и мерцание больше не различались; все как будто сконцентрировалось, в полном надежды величественном веселье.

Стало жарко и невыносимо; я сбросил покрывало. Комната была слабо освещена; фармаколог стоял у окна в белом платье мандарина, которое послужило мне незадолго до этого на карнавале в Ротвайле. Востоковед сидел рядом с выложенной плиткой печью; он стонал, как будто видел кошмар. Я понял; это был первый раунд, и скоро это начнется снова. Время еще не вышло. Я уже видел любимую мамочку при других обстоятельствах. Но даже экскременты являются землей, и как золото, принадлежат к измененной до неузнаваемости материи. С этим надо согласиться, не вдаваясь в подробности.

Грибы были земными. Больше света сокрыто в темных зернышках, что произрастают на злаках, еще больше в зеленом соке кактуса на горячих склонах Мексики... (Юнгер имеет в виду ЛСД, производное спорыньи, и мескалин, получаемый из мексиканского кактуса пейотля.)

Путешествие пошло неудачно - наверное, мне стоит обратиться к грибам еще раз. И действительно, шепот вернулся, вспышки, искры - рыба клюнула на наживку. Как только задается мотив, он запечатляется, как на пластинке, каждый новый оборот повторяет мелодию. Игра не вышла за пределы этой мрачности.

Я не знаю, сколько раз это повторилось, и не хочу задерживаться на этом. К тому же есть вещи, которые лучше держать при себе. В любом случае полночь миновала...

Мы поднялись вверх по лестнице; стол был накрыт. Сознание все еще было обостренным и Двери Восприятия открыты. Свет волнами исходил от красного вина в графине; по краям вздымалась пена. Мы слушали концерт для флейты. Для остальных тоже не было ничего лучше: "Как прекрасно снова быть среди людей" - сказал Альберт Хофманн.

Востоковед, с другой стороны, побывал в Самарканде, где Тимур покоится в нефритовом гробу. Он проследил победные вступления в города, где данью служил котел наполненный глазами. Потом он долго стоял перед пирамидами черепов, которые возвел ужасный Тимур, и во множестве отрубленных голов увидел и свою. Она была инкрустирована самоцветами.

Фармаколог озарился светом, когда об этом услышал: Теперь я знаю, почему вы сидели в кресле без головы - Я был поражен; Я знал, что это не сон.

Я не знаю, стоит ли вдаваться в детали, поскольку это граничит с областью историй о призраках. Вещество гриба переместило всех нас четверых не на сияющие высоты, а скорее в темнеющие глубины. Кажется, действие псилоцибина окрашено более мрачно, чем большинство случаев воздействия ЛСД. Влияние этих двух активных веществ, конечно, различается у разных людей. Лично для меня в опытах с ЛСД было больше света, чем в экспериментах с более земным грибом, как в предыдущем отчете уже отметил Эрнст Юнгер.

Еще одна ЛСД сессия Следующая и последняя вылазка во внутреннюю вселенную вместе с Эрнстом Юнгером, на этот раз снова при помощи ЛСД, завела нас очень далеко от повседневного сознания. Мы оказались близки к последней двери. Конечно же, эта дверь, согласно Эрнсту Юнгеру, откроется для нас по настоящему только во время великого перехода от жизни к небытию.

Этот последний совместный эксперимент произошел в Феврале 1970, снова в доме главного лесничего в Вильфингене. На этот раз нас было только двое. Эрнст Юнгер принял 0.15 мг ЛСД, я принял 0.10 мг. Эрнст Юнгер опубликовал без комментариев свой журнал, который он вел во время эксперимента, в главе "Nochmals LSD" (Снова ЛСД). Они скудны и мало что говорят читателю, впрочем, как и мои собственные записи.

Эксперимент начался утром, сразу после завтрака и длился до наступления темноты. В начале путешествия мы опять слушали концерт Моцарта для флейты и арфы, который всегда делал меня особенно счастливым, но в этот раз, как ни странно, он казался мне игрой фарфоровых статуэток. Затем интоксикация быстро завела нас в неописуемые глубины. Когда я попытался описать сложные изменения сознания Эрнсту Юнгеру, наружу вырвалось не более двух-трех слов, поскольку они звучали так нелепо, так были не в состоянии описать экспириенс; они как будто происходили из бесконечно далекого мира, который стал чужим; я бросил эти попытки и безнадежно рассмеялся. Очевидно, Эрнст Юнгер переживал то же самое, но нам не нужна была речь; беглого взгляда было достаточно для самого глубокого понимания. Тем не менее, я смог записать на бумаге какие-то обрывки предложений, вроде этого в начале: "Нашу лодку нещадно бросает". И позднее, относительно богатого переплета книг в библиотеке: "Как будто золотой блеск проступает наружу на фоне красного золота". На улице пошел снег. Дети в масках шагали по улицам за праздничными карнавальными повозками. Глядя через окно в сад, покрытый клочьями снега, многоцветные маски появлялись над высокой стеной и врезались в память бесконечно радостным оттенком синего: "Сад - я живу вместе с предметами и внутри них". Позже: "Сейчас - никакой связи с повседневным миром". Ближе к концу глубокое успокаивающее прозрение выразилось в словах: "До сих пор уверен в своем пути". В этот раз ЛСД привел к счастливому путешествию.