Дрова - автомобильное топливо будущего 4 страница

Впрочем, разница в представлении об этих отношениях возникает не только из-за неумения "оценить по достоинству" емкость категории собственности, но и вследствие неумения понять ограниченность категории "социальное отношение". Уже говорилось, что далеко не все контакты людей преследуют "потребительские" цели. Многие из них вообще не предполагают наличия какого-либо иного "объекта интереса", кроме личности партнера. Такие отношения имеют характер дружеских, семейных и иных личностных связей, которым свойственна биологическая форма выражения ("С - С"). Включать их в сферу социальных отношений, разумеется, неправомерно. И тем не менее, поскольку субъектами их выступают люди, они (отношения) обычно причисляются к этой сфере, что, естественно, ведет к появлению различия между понятым столь расширительно "социальным отношением" и "отношением собственности". Достаточно, однако, устранить эту ошибку, чтобы оба отношения совершенно совпали друг с другом.

Теперь, чтобы двигаться дальше, обратим внимание на обстоятельство, давно известное. А именно, на существование различия между самим отношением (объективным отношением) и представлением о нем. (В марксистской теории это различие определяется как различие между "материальным" и "идеологическим" отношением).

До сих пор речь шла именно об объективных отношениях, то есть об отношениях, складывающихся и развивающихся в человеческой среде стихийно, независимо от сознания и воли людей. Но как таковые, они могут быть и осознаны людьми. Формы их осознания, как известно, могут быть различны - научная, художественная, религиозная и т.п. Их осознание может иметь и правовую форму. В этом случае его результатом оказывается правовая норма, в которую сознание облекает для себя усваиваемое им объективное отношение. За счет этого отношение приобретает, помимо своего объективного бытия, субъективное бытие в головах людей в виде некоего публичного правила, писанного или неписаного закона.

Осознание объективных отношений людей есть такой же способ подчинения сознанию человека внешней природной среды, как и познание любого другого явления. При этом результат его является таким же идеальным продуктом, как и результат художественного или теоретического отражения действительности. Он, в частности, может быть и истинным, и ложным. Различая объективное "отношение" и "норму", возникающую в ходе его правового осознания, мы получаем две категории: "отношение собственности" и "право собственности". Далее речь пойдет именно о праве собственности.

2. О б ъ е м п р а в а с о б с т в е н н о с т и.

Собственность есть комплексное право, или, иначе говоря, обобщающее определение трех прав: владения, распоряжения и пользования. Этими тремя составляющими ее объем исчерпывается. Истолковать их можно следующим образом.

Владение - это право определения субъекта и формы распоряжения объектом собственности.

Распоряжение - это право определения субъекта и формы пользования объектом собственности.

Пользование имеет, в сущности, тавтологическое определение: это право извлечения полезных (потребительских) свойств из объекта собственности.

Смысл этих определений достаточно прозрачен. Собственник, выступая владельцем, волен самостоятельно решать, кто именно и каким образом будет распоряжаться и пользоваться его собственностью. Это может быть он сам или, по его выбору, другие лица. Так, владелец автомобиля может передать право пользования им другому человеку. При этом он останется и владельцем, и распорядителем автомобиля. Если же у него целый гараж автомобилей, он может поручить кому-то распоряжаться им, очертив границы полномочий этого распорядителя, который, в свою очередь, в пределах этих полномочий получит возможность нанимать работников и устанавливать для них порядок пользования вверяемым им имуществом.

Из приведенных определений, равно как и из примера видно, что права распоряжения и пользования являются отчуждаемыми, в то время как владение остается неотчуждаемым правом собственника. Собственник может не быть пользователем или распорядителем своей собственности, но он не может не быть ее владельцем. Право владения как раз и наделяет собственника возможностью отчуждения двух других прав. В сущности, оно есть то же самое право собственности, но без включения в его состав прав пользования и распоряжения. Отчуждение же и его равносильно отчуждению самого права собственности.

3. Ф о р м ы с о б с т в е н н о с т и.

Право собственности конкретно. Это значит, что не существует права собственности в отсутствие конкретного объекта собственности, равно как не существует этого права без определения конкретного субъекта собственности. В этом смысле оно есть право отличительное: оно позволяет отличить данного субъекта от всех остальных как единственного носителя права собственности на данный объект.

Если этим субъектом является отдельный человек, то право собственности может быть реализовано в полном объеме и в соответствии со своим естественным назначением - служить средством удовлетворения человеческой потребности. Если же этим субъектом является группа людей, объединенных под одним юридическим лицом, то осуществление своих прав оказывается для них зависимым от способа объединения.

К сожалению, теория собственности разработана так же слабо, как и теория сознания. Ее изъяны, противоречия, пробелы накладывают отпечаток на деятельность людей, не предостерегая их от вступления в коалиции, противоречащие по своему характеру и сути собственности, и их личным интересам. Одним из наиболее показательных примеров такой коалиции может служить объединение "физических лиц" под "юридическим лицом" акционерного общества.

В самом деле, первым шагом на пути к созданию акционерного общества является, как известно, добровольный отказ его учредителей от прав собственности на имущество, вносимое ими в уставный капитал этого общества. С момента его регистрации это имущество становится собственностью юридического лица. Физические лица теряют права на него. По логике вещей, отсюда следует, что никакие их решения не могут впредь иметь для этого собственника никакой юридической силы. Решения, например, общего собрания акционеров, коль скоро никто из них не является собственником, следовало бы признать такими же необязательными для собственника, как и решения любого другого собрания граждан - таких же точно несобственников, как и акционеры. Хотя бы члены общества сами его и создали, вложили в него свои средства, они, признав, что собственником этих средств становится с момента его создания юридическое лицо, уступив ему свое право собственности на них, лишаются и права управления ими. Их воля в этом случае не может значить больше, чем значит воля дарителя для лица, получившего дар, после совершения акта дарения. Лишается основания при такой форме организации и распределение доходов собственника, выплата дивидендов. Почему собственник вообще должен делиться частью своих доходов с несобственниками? Если эта обязанность лежит хотя бы на одном из собственников, то почему она не должна касаться и всех остальных, в том числе и частных лиц? А если она кого-то не касается, то почему другие - юридические лица - должны ей подчиняться? Почему доход распределяется среди людей, купивших акции, т.е. как бы уже получивших возмещение затраченных средств в виде ценных бумаг, а не среди тех, кто ничего от этого общества еще не получил т.е. не среди других граждан? Ведь в конце концов акция - это долевая бумага, но отнюдь не долговая. Перечень вопросов, связанных с осуществлением права собственности в акционерном обществе, можно продолжать еще долго.

Для выхода из этой абсурдной ситуации акционеры обычно прибегают к не менее абсурдным мерам: принятию устава, учредительного договора и иных документов, регламентирующих деятельность общества и способы управления его имуществом. Контроль над обществом возлагается этими документами либо на группу лиц (совет директоров, правление и т.п.), либо персонально на одного из его членов (президента, директора и т.п.). Фактически такое решение представляет собой самозахват, присвоение прав собственника группой несобственников - акционеров, присвоение, облегчающееся тем обстоятельством, что действительный собственник - акционерное общество - есть субъект абстрактный, безмолвный, как бы даже и не существующий, в то время как акционеры - живые, деятельные люди. За счет этого достигается сближение собственника с потребностями акционеров, т.е. приближение права собственности к его естественному назначению. Но это сближение не доходит до слияния, не завершается, ибо для того, чтобы довести его до конца, акционерам потребовалось бы формально вернуть себе права собственности, а значит, упразднить юридическое лицо. Но не упраздняя его, они тем не менее поступают как собственники: полномочия распорядителя вручаются общим собранием (не собственником, не владельцем!) правлению, т. е. части акционеров. Другая часть акционеров, работающих в обществе, ограничивается правами пользователей. Прочие держатели акций довольствуются правами, столь же абстрактными, как лицо собственника. Таким образом, правление оказывается в роли регента при недееспособном монархе, а остальные акционеры - на службе у него.

Такая ситуация, даже при самом честном ведении дел, неизбежно сопряжена с перераспределением выгоды от деятельности общества в пользу лиц, наделенных распорядительными функциями. Это перераспределение является объективным следствием неравенства акционеров, обусловленного неравным распределением между ними присвоенных прав собственника. Поскольку на самом деле "честное ведение дел" не поддается регламентации, нетрудно понять, что создав за счет учреждения общества неравенство в правах на объединенное имущество между собой и более или менее значительным числом граждан, правление (группа учредителей, держатель "контрольного пакета" и т.п.) получает в лице этого общества средство для извлечения дополнительной прибыли от своих вложений. Именно это обстоятельство, видимо, и объясняет широкое распространение подобных форм организации коллективной хозяйственной деятельности.

Запретить их нельзя, ибо недопустимо лишить граждан возможности добровольно отчуждать свое право собственности. Но пристрастие к ним людей можно сравнить разве что с их пристрастием к курению или алкоголю.

Между тем, существуют и иные формы хозяйственной организации, формы объединения средств, при которых участники не лишают себя возможности контролировать использование своего капитала. Суть их заключается в том, что юридическое лицо наделяется полномочиями лишь распорядителя совместными средствами, права же собственности на свои вклады, а следовательно, и на доходы от них, учредители сохраняют за собой. Такое юридическое лицо не является собственником и поэтому обычно именуется "предприятием, созданным без образования юридического лица". Примером такой организации могут служить предприятия, учреждаемые на основе договоров о совместной деятельности. Отношения подобного рода существуют между банком и его клиентами, между дебитором и кредитором и т.д. К сожалению, нормативная база деятельности таких организаций весьма слаба. И тем не менее, по логике вещей, именно им, видимо, принадлежит экономическое будущее.

Итак, обозревая множество субъектов и форм собственности, рожденных правовым сознанием, можно заключить, что действительным субъектом права собственности является лишь действительный носитель потребности в объекте собственности, и что поэтому единственной действительной формой собственности является частная. Все остальные - групповые, коллективные ("акционерная", "паевая" и т.п.), - в которых субъектом собственности выступает не реальный человек, а некое абстрактное "юридическое лицо", представляют собой искусственные конструкции, противоречащие природе собственности. Их существование свидетельствует лишь о недостаточном понимании людьми характера социальных отношений, т.е. о неразвитости общественного самосознания.

Что же касается таких форм, как "общественная" или "общенародная", т.е. форм, в которых вообще не определен никакой субъект, ни "физический", ни "юридический", то они попросту не являются формами собственности. Это пустышки, обязанные своим существованием лишь человеческому невежеству.

4. О б ъ е к т с о б с т в е н н о с т и.

Объект собственности представляет для собственника интерес лишь в том случае, если обладает значимыми для него полезными свойствами и способен удовлетворять ту или иную то его потребность. Естественно, что наибольший интерес мог бы представлять объект, обладающий универсальными потребительскими качествами и отвечающий более широкому спектру потребностей, чем любой другой.

Такой объект существует. Это - труд. В своей конкретной форме он выливается в любую вещь, в любую потребительную ценность, в абстрактной - в стоимость, универсальное мерило всех потребительных ценностей. (Ниже мы еще внесем некоторые коррективы в представление о труде и уточним содержание слова "труд". Пока же будет достаточным понимать его в традиционном смысле).

Мысль о том, что именно труд является в конечном счете объектом всякого отношения собственности, конечно, не нова. Более того, можно сказать, что классическая политическая экономия именно на этой идее и была построена. Но почему-то логического развития, несмотря на обилие разного рода "трудовых теорий", она так и не получила. Например, в экономической теории марксизма, все содержание которой сводится к выявлению способов накопления и перераспределения труда (в различных формах капитала), законов его кругооборота, механизмов его отчуждения и присвоения, методов измерения, учета и т.д. - в этой теории центральным объектом собственности парадоксальным образом оказывается не труд, а частный его продукт - средства производства. Почему-то именно на этих "средствах" клином сходятся все представления марксизма о собственности. Вследствие такого искусственно суженого взгляда ряд проблем получает в нем ложное и противоречивое освещение. (Впрочем, такие противоречия убежденным марксистом тем легче игнорируются, что для достижения его цели - обоснования неизбежности расслоения общества на антагонистические классы и необходимости социальных революций - именно эти "средства" и хороши).

Немало агрессивных иллюзий возникает также в связи с трактовкой категории "эксплуатация" (понимаемой как "безвозмездное присвоение чужого труда"). Само выражение "присвоение чужого труда" в устах марксиста уже звучит как оглашение состава преступления, а усиленное прилагательным "безвозмездное" - как приговор обществу, допускающему такое "присвоение".

Между тем, совершенно очевидно, что естественное право на присвоение труда принадлежит только и только субъекту, совершающему его. Причем, оно не может быть ограничено лишь долей труда. Оно распространяется на весь без остатка, без какого-либо изъятия труд, произведенный им. Но равным образом субъект имеет право и на неограниченное отчуждение своего труда. Возможность его отчуждения вообще составляет фундаментальное условие его совершения социальным субъектом, ибо неотчуждаемый труд не представляет никакого интереса для других людей и не может служить объектом собственности (социальных отношений). Само собой разумеется, что и выбор способа - возмездного или безвозмездного - отчуждения всецело должен принадлежать воле субъекта. Так что сам по себе факт "безвозмездного присвоения чужого труда" еще отнюдь не может быть расценен как факт "эксплуатации".

Однако нарушение указанных принципов происходит, конечно же, постоянно, повсеместно, а во многих случаях даже диктуется законом. Криминальным вариантом такого нарушения является, в частности, обыкновенное воровство - в чистом виде "безвозмездное присвоение". В законной же форме оно может происходить и на рабочем месте человека, в его отношениях с работодателем. Но искать признак "классового различия" в этих отношениях - значит уже пренебречь условием "безвозмездности". Ибо работодатель, присваивая труд работника, в обмен на него предоставляет последнему одно из своих прав - право пользования своей собственностью. А оно (отчуждаемое право собственности) является таким же товаром, как и всякий другой, в том числе как и труд работника. Обмен, совершаемый между ними, представляет собой обычную возмездную товарную сделку и сам по себе не содержит никаких элементов эксплуатации одного другим. Совершенно иначе выглядит дело, когда условия такого обмена диктуются лишь одной стороной, когда работник вынужден переплачивать своим трудом за приобретаемое право. Но такая ситуация свидетельствует прежде всего о нарушении закона стоимости ("трудовой стоимости"). Это нарушение можно при желании назвать и "эксплуатацией". Однако следует отдавать себе отчет в том, что, во-первых, "эксплуатация" в этом случае оказывается все же формой "возмездного" присвоения чужого труда, и во-вторых, что она может совершаться не только на рынке рабочей силы, но и на всяком рынке, на котором товаровладелец пользуется возможностью завышать цену своего товара. В целом можно сказать, что общим признаком любой формы "эксплуатации" является ущемление права человека владеть своим трудом (права частной собственности на труд), выражающееся в принуждении собственника труда приемами, как правило, неэкономического давления (главным образом за счет угрозы лишения возможности воспроизведения условий жизни его и его иждивенцев) к неэквивалентному обмену, к сделке, цена которой навязывается ему помимо его воли.

Отсюда понятно, что средством "искоренения эксплуатации" является не упразднение самого права частной собственности (права на определение характера и объема своего труда, на его свободное совершение, присвоение и отчуждение), - такой акт знаменовал бы собой как раз апофеоз, "высшую меру" эксплуатации человека, - но, напротив, всемерное укрепление и защита естественных принципов частной собственности на труд путем введения юридических гарантий частной собственности, развития структуры и разнообразия товарных рынков (в том числе рынка рабочей силы и рабочих мест), ограничения монополизма и стимулирования конкуренции, облегчения доступа каждому к жизненно важным продуктам и услугам (в первую очередь продуктам питания и медицинским услугам), в том числе за счет расширения программ социальной помощи, но главным образом за счет эффективного использования прироста богатства общества, обеспечиваемого свободным трудом. Иными словами, отсюда вытекает, что "изжить эксплуатацию" можно лишь теми эволюционными мерами, к осознанию необходимости которых со временем приходит всякое общество, стремящееся к прогрессу и цивилизованным формам организации экономики.

Затронув эту тему, нельзя не обратить внимания на еще одну ее сторону, а именно, на эксплуатацию человека не другим человеком, а самим государством.

Всякое государство склонно завышать цену своих услуг (связанных с обеспечением национальной безопасности, защитой прав личной неприкосновенности, собственности и других прав, гарантий социальной помощи и прочих, не исключая и законотворческих услуг), - словом, всех услуг, оказываемых им обществу. Его услуги не являются товаром, имеющим хождение на рынке и котируемом на бирже. Цена этого "товара" устанавливается государством в одностороннем порядке принудительно взимается с населения путем взыскания налогов, пошлин и прочих обязательных сборов. Всякое общество оказывается вынужденным нести избыточные издержки на содержание своего государства. Норма этого избытка и определяет норму эксплуатации государством своих граждан. Причем, эти издержки кажутся неустранимыми, поскольку неустранимой является государственная монополия на производство данных услуг.

Но не сами издержки составляют главный изъян "государственной эксплуатации". Он заключается в самом факте присвоения государством в свою собственность части собственности граждан. Иначе говоря, он заключается в существовании государственной собственности.

Коль скоро государственные налоговые требования доводятся до населения в форме закона и касаются всех, они определяют режим частной собственности, господствующий в стране. А именно, режим, допускающий лишь номинальное, а не фактическое исполнение права частной собственности. Иначе говоря, государство, присваивая себе право установления нормы изъятия собственности граждан в свою собственность, тем самым присваивает себе право на изъятие у граждан самого права собственности. Ибо часть труда, оставляемого им в собственности человека, оказывается в этом случае измеренной не волей человека, а волей государства, т.е. так, как если бы человек вообще не был волен над своим трудом и приобретал права на него не в самом процессе его совершения, а извне и независимо от этого процесса - "из рук" государства, в виде уступки этих прав с его стороны. Этим обращается в фикцию самое право частной собственности. Оно становится "правом государства", а не человека.

Нетрудно понять, что единственным способом устранения этого изъяна является упразднение права "государственной собственности". То есть превращение государства из собственника находящихся под его контролем средств в их распорядителя. Юридическое закрепление за государством права быть лишь распорядителем доли общественного богатства, остающегося в частной собственности граждан, знаменовало бы собой торжество права частной собственности, естественного права на владение человеком самим собой в своем труде, а вместе с тем дало бы каждому гражданину возможность полноценно контролировать использование государством доверенных ему средств и оплачивать его услуги соразмерно своей нужде в них и их качеству.

Впрочем, в данном случае с особой ясностью заявляет о себе замечательное правило, согласно которому не все, "что нужно," является тем, "что можно". Совершенно очевидно, что реформа такого рода возложила бы на общество ответственность не только гораздо большую, чем на государство, но гораздо большую, чем любое современное общество способно нести. Состояние общественного самосознания (а к его оценке мы еще придем ниже) исключает в настоящее время приобретение обществом той самостоятельности, которая предполагается этой реформой. "Государственную собственность" (равно как и "акционерную", и другие "коллективные" формы собственности) ему предстоит изживать еще достаточно долго, прежде чем оно вырастет из нее - подобно ребенку, вырастающему из младенческих одежд.

* * *

На этом мы прервем затянувшееся отступление. К теме "труда" нам вскоре предстоит обратиться вновь. А сейчас вернемся к нашей главной теме - к превращениям, совершающимся в ребенке в момент произнесения им первого слова.

ЯЗЫК.

Как люди обмениваются мыслями? Проще всего ответить: "Посредством речи и письма". Но сказать так - значит не сказать ровным счетом ничего. Ибо что означает словечко "посредством"? То ли, что мысль каким-то образом переносится от человека на предмет (звук, бумагу) и вместе с ним перемещается к другому человеку? Или то, что этот предмет как-то изменяется первым человеком, а затем его изменения распознаются и читаются вторым?

Очевидно, что первое предположение немедленно вызывает череду вопросов, не имеющих хоть сколько-нибудь правдоподобных ответов. Так, если мысль может существовать в другом носителе, помимо человека, то нужен ли вообще человек для ее существования? Если она может существовать вне человека, то не может ли она и возникать вне его? И т.д.

Более убедительной выглядит версия о преобразовании материала посредника связи. В этом случае предполагается, что мысль человека, посылающего сообщение, не покидает его головы и как таковая не придается носителю. Носитель подвергается лишь некоторой деформации, сообразной этой мысли. Другой же человек, восприняв измененный носитель, самостоятельно интерпретирует его изменение, в результате чего в его сознании рождается тот же образ, что и в сознании первого человека. Но тогда возникает вопрос: как люди сообщают друг другу секрет интерпретации преобразований носителя? Как, например, они извещают друг друга о правилах понимания звуков произносимых слов, т.е. об их смысле?

На этот вопрос мы и попробуем теперь ответить.

Вернемся к ситуации, когда ребенок произносит название вещи, а взрослый ему подает ее. Само собой разумеется, что ребенок, называя вещь, отнюдь не отдает себе отчета в содержании своего действия. Он вовсе не стремится овладеть словом и понять его смысл. Он стремится завладеть вещью. Только она его и интересует. Получив же ее, он с тем большей легкостью и в следующий раз прибегнет к слову.

А взрослый в ответ на требование ребенка, естественно, поступает в соответствие с тем смыслом, который он сам усматривает в этом требовании. Он всегда руководствуется лишь собственным пониманием слова. Как понимает и понимает ли вообще свое слово ребенок, для него не имеет значения. Впрочем, если ребенок ошибся в названии предмета, он его поправит, лишний раз назовет предмет правильно, может быть, дождется, пока ребенок это название повторит. В любом случае он, хотя бы в силу привычки, постарается добиться того, чтобы смысл услышанного им требования и смысл его ответного действия совпали в его собственных глазах.

Назвав вещь, ребенок попадает в совершенно новую для себя ситуацию. Он как бы меняется ролями со взрослым: если прежде он был подчинен взрослому, то теперь взрослый оказывается подчинен ему. Теперь взрослый исполняет роль "ребенка", слушающегося команд "взрослого", роль которого переходит к малышу.

Новая ситуация обусловливает и новое, иное, чем прежде, отражение ее в психике ребенка. Его потребность остается сконцентрированной на вещи, но свое действие, а вместе с ним и внимание он вынужден теперь концентрировать на взрослом. Слово - в этом он быстро убеждается - оказывает воздействие не на вещь, а на взрослого. Поэтому вещь перестает быть объектом его действия. Она вообще перестает быть для него "объектом", т.е. внешним предметом, ибо теперь его внимание переориентируется на взрослого, вследствие чего вещь выпадает из поля непосредственного восприятия. Ее заменяет взрослый. Потребность малыша остается связанной уже не с вещью, а лишь с ее образом в его психике. Непосредственное единство, тождество оригинала и образа, свойственное его животному восприятию, нарушается: образ оказывается обособлен от оригинала и именно образ, представление о вещи, а не сама вещь, не оригинал, становится теперь для малыша стимулом к действию. К действию, обращаемому не на вещь, а на взрослого. Если в рефлексе вещь "заслоняла" собою слово, то теперь слово, став действием малыша, как бы выходит вперед и "заслоняет" собою вещь. Они "меняются" своими местами.

Итак, не хватание вещи (остающейся недоступной ему), а произнесение ее имени становится теперь действием малыша, направленным на удовлетворение потребности в ней. Действием, совершаемым им бессознательно и оттого пока лишенным для него какого-либо смысла.

Но это действие производит внешний эффект и приносит результат. Его результат запечатлевается в психике ребенка как образ, тождественный самому действию - слову. Впечатления от слова и его результата соединяются в его голове, но эта связь, как видим, имеет уже иную природу и иной механизм образования, чем та, которая была усвоена им прежде в виде рефлекса на слово. Образ результата собственного действия, результата произнесения им слова, и становится для ребенка его смыслом.

Конечно, этот результат поначалу воспринимается им синкретически. Его образ включает в себя много лишних, случайных элементов. Но он быстро уточняется и конкретизируется благодаря тому, что, во-первых, в центре восприятия результата ребенком все же находится именно та вещь, которую он называет. Все остальные детали общей картины им самим изначально сдвинуты на периферию. И, во-вторых, этот конкретный смысл довольно быстро отфильтровывается за счет повторения опытов со словом в разных ситуациях. Так, ребенок может просить дать ему чашку, произнеся ее название. Результат этой просьбы - получение чашки в свои руки - и составит для него первый смысл слова "чашка". Он будет включать в себя и саму чашку как главный элемент восприятия, но вместе с тем и многое другое: другие предметы, зафиксированные в этот момент его вниманием, взрослого, подавшего ему ее, шум разговора взрослых, время дня, стук чашки о блюдце, когда ее сдвинули - словом, всю обстановку, в которой он достигает удовлетворения своего требования. Но в следующий раз обстановка будет иной и многие ее частности, не повторившись, отсеются из его восприятия результата просьбы. Уже на первых порах ему достаточно лишь нескольких опытов такого рода, чтобы слово "чашка" осталось соединенным в его психике только с одним предметом - чашкой. Образ этого единственного предмета и будет им отождествлен с образом звука произносимого имени. Поскольку же этот образ составляет смысл слова "чашка", вкладываемый в него людьми, ребенок вследствие этого и открывает для себя впервые смысл имени "чашка".