Годовые итоги 3 страница

Солнце село. Буйвол, лежавший до этого времени, встал на ноги и повернулся к верхнему краю оврага. В следующий момент по склону покатился камень. Стрелять в направлении звука было невозможно, поэтому я, чтобы не открыть своего присутствия, сидел неподвижно. Через некоторое время буйвол стал поворачиваться, пока не повернулся мордой в мою сторону. Это показывало, что испугавший его предмет – а я видел, что он был испуган, – находился за выступом скалы подо мной. Затем прямо подо мной появилась голова тигра. Выстрел по голове тигра может быть оправдан лишь крайней необходимостью, а всякое движение открыло бы мое присутствие. В течение казавшейся очень долгой минуты или двух голова тигра оставалась неподвижной, а затем в стремительном порыве вперед большим прыжком тигр бросился на буйвола. Как я говорил, морда буйвола была обращена против тигра. Чтобы избежать возможной раны от рогов буйвола при атаке в лоб, тигр при броске отклонился влево и напал поэтому на буйвола под прямым углом. Тут не было ни колебаний в выборе места для схватки, ни борьбы, ни звука – только столкновение двух тяжелых тел. Вскоре буйвол уже лежал неподвижно, а тигр, отчасти прикрывая буйвола своим телом, держал его за горло. Обычно полагают, что тигр убивает добычу сокрушительным ударом лапы по шее. Это неверно. Тигры убивают зубами.

Ко мне был обращен правый бок тигра. Тщательно прицелившись из ружья, я выстрелил. Бросив буйвола, тигр без звука повернулся и, прыгнув вверх по склону, исчез из виду. Несомненный промах, причины которого я не мог понять. Если тигр не заметил ни меня, ни вспышки выстрела, было вероятно, что он возвратится. Поэтому я перезарядил винтовку и остался на месте.

Оставленный тигром буйвол лежал без движения, и у меня появилось подозрение, что я попал в него, а не в тигра. Медленно протянулись пятнадцать минут – и вдруг из‑за выступа скалы подо мной появилась голова тигра. Опять наступила долгая пауза. Тигр медленно подошел к буйволу и, осматриваясь, остановился. Спина тигра по всей ее длине давала мне хорошую цель, я не мог промахнуться во второй раз. Тщательно установив прицел, я не спеша нажал на спуск. Но, вопреки моим ожиданиям, тигр не упал, он сделал прыжок влево и бросился к небольшому боковому ущелью, сбрасывая камни при подъеме на крутой склон.

Два выстрела при относительно хорошем освещении на дистанции в тридцать ярдов были услышаны встревоженными крестьянами за несколько миль в окружности. А все результаты, которые я мог им показать, – по‑видимому, одна, быть может, и две дыры от пуль в мертвом буйволе. Ясно, что зрение меня обмануло или я при подъеме на скалу сдвинул мушку. Но тут, приглядываясь к малым предметам, я не обнаружил в своем зрении никаких недостатков, а беглый взгляд на мушку убедил меня в исправности прицела. Единственным объяснением моего двукратного промаха по тигру была плохая стрельба.

Надежды на третье возвращение тигра не было. И даже если бы он вернулся, я от этого вряд ли что‑нибудь выиграл: оказавшись неспособным убить его при достаточно сносном освещении, теперь, при плохом освещении, я мог только подранить зверя. При таких обстоятельствах дальнейшее пребывание на скале было бесцельным.

Вся моя одежда промокла от пота после дневной ходьбы; к тому же стал дуть холодный ветер, обещавший стать еще холоднее; мои короткие брюки были из тонкого хаки; скала была не только твердой, но и холодной; кружка горячего чая ожидала меня в деревне. Все эти рассуждения были сами по себе прекрасны, но оставалось еще одно и убедительное основание, чтобы оставаться все же на месте, – это тигр. Наступила уже полная тьма. От деревни меня отделяло четверть мили, путь шел по устланному камнями оврагу и извилистой тропе среди кустов. Кроме предположения крестьян, что тигр, которого они видели накануне и по которому я стрелял, и был людоедом, я даже приблизительно не мог судить, где в сущности он находится. И хотя в это время он мог быть и где‑либо за пятьдесят миль, он с такой же степенью вероятия мог наблюдать за мной с расстояния в пятьдесят ярдов. Поэтому какой бы неудобной ни была моя засидка, осторожность предписывала мне оставаться там, где я был. Время тянулось медленно, но и во мне стало крепнуть убеждение, что ночная охота – неподходящее для меня занятие… И что если этого зверя не удастся застрелить при дневном свете, его придется оставить в покое до тех пор, пока он не умрет от старости. Это убеждение укрепилось, когда иззябший и измученный, я, как только рассвет предоставил возможность верного выстрела, стал спускаться и, поскользнувшись на мокрой от росы скале, закончил спуск вверх ногами. К счастью, я «приземлился» на песке без ущерба для себя и для винтовки.

Несмотря на раннее время, я нашел жителей деревни на ногах и быстро очутился в центре небольшой толпы. В ответ на нетерпеливые вопросы я мог только сказать, что стрелял по «мнимому» тигру холостыми зарядами.

Выпитая у потрескивающего костра кружка чаю согрела меня, и тогда я в сопровождении большинства мужчин и всех мальчиков, обитателей деревни, прошел на выступавшую над оврагом скалу, прямо над местом действия в предыдущую ночь. Тут я показал собравшимся людям, как тигр появился из‑за выступа подо мной, как он прыгнул на буйвола и как я затем выстрелил, а тигр исчез в «том» направлении. И когда я указывал на место вверх, послышались возбужденные голоса: «Смотрите, саиб, здесь лежит мертвый тигр». Мои глаза были утомлены бессонной ночью, но, взглянув раз‑другой, я не мог отрицать, что там действительно лежал мертвый тигр. На весьма естественный вопрос, почему я стрелял второй раз через двадцать или тридцать минут после первого выстрела, я сказал, что на том же самом месте опять появился тигр и что я выстрелил, когда он стоял близ буйвола, и что он ушел вверх по «этой» стороне оврага… Тут снова послышались крики, к кричавшим присоединились пришедшие теперь женщины и девочки. «Смотрите, саиб, здесь лежит другой мертвый тигр». Оба тигра казались примерно одинаковой величины и лежали ярдах в шестидесяти от того места, где я стоял.

Когда я спрашивал крестьян о втором тигре, они говорили, что в то время, когда были убиты четыре человека, и накануне, когда был убит бычок, они видели только одного тигра.

Брачный сезон у тигров тянется с ноября по апрель. Если один из лежавших тигров был людоед, он, очевидно, нашел себе пару.

Ярдах в двухстах от засидки нашелся удобный спуск в овраг. Я, а за мной все население деревни прошли мимо мертвого буйвола к тому месту, где лежал первый тигр. Когда я приблизился, мои надежды на успех возросли – зверь действительно был старой тигрицей. Передав ружье ближайшему человеку, я опустился на колени, чтобы осмотреть ее лапы.

В тот день, когда тигрица пыталась скрасть жавших пшеницу людей, она оставила несколько отчетливых следов на меже поля. Это были первые следы чоугарского людоеда, которые я видел, и я изучил их очень внимательно. Следы показывали, что тигрица – очень старое животное, лапы которого с возрастом стали плоскими. Подушки на передних лапах были сильно морщинисты, глубокая борозда пересекала всю подушку правой передней лапы, а пальцы были длинными и тонкими, каких мне не приходилось видеть у тигров. По такой необычайной лапе людоеда легко можно было узнать среди сотни мертвых тигров.

Я был разочарован: лежавший передо мной зверь не был людоедом. Когда я сообщил об этом собравшейся толпе, со всех сторон послышался протестующий ропот. Говорили, что я сам при предыдущем приезде утверждал, что людоед – старая тигрица, что именно такую тигрицу я застрелил в немногих ярдах от места, где только недавно были убиты четыре человека. Что же значит лапа в сравнении с этим очевидным фактом? К тому же лапы у всех тигров одинаковы.

Второй тигр мог быть только самцом. Пока я готовился снимать шкуру с тигрицы, я послал партию людей за вторым зверем. Боковое ущелье было глубоким и узким. После криков и смеха тигр – прекрасный самец – был положен рядом с тигрицей.

Съемка шкуры с тигров, убитых четырнадцать часов тому назад, на обжигающем спину солнце и в присутствии беспрерывно растущей, теснившейся кругом толпы была одним из самых неприятных дел, которыми мне пришлось заниматься. Вскоре после полудня оно все же было закончено. Мои люди аккуратно свернули шкуры тигров, и я начал обратный пятимильный путь к своему лагерю.

Утром ко мне пришли старосты и крестьяне из соседних деревень. Перед отходом я уверил их, что чоугарский людоед жив, и предупреждал, что уменьшение бдительности предоставит тигрице возможности, которых она ищет. Если бы с этим предостережением посчитались, людоед не унес бы столько жертв, как это было в течение последующих месяцев.

Не получив новых сведений о людоеде и пробыв еще несколько недель в Далканиа, я спустился с гор на совещание с уездной администрацией.

* * *

В марте 1930 г. Вивиан, уездный комиссар, объезжал владения тигра‑людоеда. 22‑го числа я получил от него письмо с просьбой спешно прибыть в Кала‑Агар, где он будет ожидать моего прибытия. От Найни‑Тала до Кала‑Агара – миль пятьдесят. Через два дня после получения письма я прибыл к завтраку в калаагарскую лесную сторожку, в которой остановился Вивиан с женой.

После завтрака супруги рассказали мне, что они прибыли в сторожку в полдень 21‑го числа и в то время, как они пили чай на веранде, одна из шести женщин, жавших траву на участке сторожки, была убита и унесена людоедом. Схватились за ружья. В сопровождении нескольких человек Вивиан, идя по следу, нашел женщину мертвой в кусте под дубом. Позже я осмотрел это место и нашел, что при приближении людей Вивиана тигрица ушла вниз по склону и затем оставалась в зарослях кустов ежевики в пятидесяти ярдах от трупа. Для Вивиана был устроен махан на дубе, а два других – для его подчиненных на деревьях у лесной дороги, проходившей в тридцати ярдах выше места, где лежала убитая женщина. Маханы были немедленно заняты, на них просидели всю ночь, но тигр ничем не обнаружил своего присутствия.

На следующее утро тело женщины было унесено для кремации, а у лесной дороги в полумиле от сторожки был привязан буйвол. Тигрица убила его в ту же ночь. Вечером Вивианы расположились в засидке. Луны не было. Как только смерклось, даже близкие предметы стали невидимыми. Вивианы сначала услыхали, а потом увидели зверя, подходившего к приманке. В полумраке они приняли тигра за медведя. Если бы не эта досадная ошибка, их попытка увенчалась бы успехом, так как и сам Вивиан и его жена – хорошие стрелки.

25‑го числа Вивианы покинули Кала‑Агар. Мои четыре буйвола прибыли из Далканиа. Тигрица, как казалось, склонна была теперь идти на такую приманку; я привязал буйволов вдоль лесной дороги на расстоянии в несколько сот ярдов один от другого. Три ночи подряд тигрица проходила в нескольких футах от буйволов, но их не трогала. На четвертую ночь ближайший к сторожке буйвол был убит. Осмотрев его на другое утро, я был разочарован, установив, что виновниками была пара леопардов, рев которых я слыхал прошлой ночью над сторожкой. Перспектива стрельбы в этих местах меня не привлекала: я опасался отпугнуть тигрицу; но было совершенно ясно, что, если я не застрелю леопардов, они убьют и трех остальных буйволов. Поэтому я скрал леопардов, когда они грелись на солнце среди больших скал около убитого буйвола, и застрелил их обоих.

За калаагарской сторожкой лесная дорога на протяжении нескольких миль идет на запад через прекрасный лес из сосен, дубов и рододендронов. В этом лесу по сравнению с другими в Кумаоне имеется очень много дичи, замбаров, каркеров, кабанов и к тому же большое разнообразие птиц. В двух случаях у меня возникали подозрения, что тигрица убила в этом лесу замбаров. Я видел залитые кровью места, где были убиты олени, но самих животных не нашел.

Следующие четырнадцать дней я все светлые часы проводил или на лесной дороге, где в то время не ступала, кроме моей, ни одна человеческая нога, или в джунглях. Но только два раза мне удалось близко подойти к тигрице. Первый раз – когда я отправился посетить отдаленную деревню на южном склоне Калаагарского хребта, которую население покинуло в страхе перед людоедом еще в прошлом году. На обратном пути оттуда я шел по пастушьей тропе, пересекавшей хребет и спускавшейся к лесной дороге. Когда я приближался к группе скал, я внезапно почувствовал, что меня впереди ждет опасность. Расстояние между гребнем и лесной дорогой было примерно триста ярдов. Тропа, оставив гребень, круто спускалась на несколько ярдов, поворачивала вправо и шла сотни ярдов наискось по горе. Скалы были примерно на половине этого отрезка тропы и справа от нее. За этими скалами крутой поворот уводил тропу влево, другой поворот был перед тем местом, где соединялась тропа с лесной дорогой.

Я неоднократно ходил по этой тропе и только в этот раз сомневался, проходить ли около скал. Чтобы избежать их, я должен был сделать большой обход над скалами или пройти несколько сотен ярдов по густому кустарнику. Второй путь грозил очень большими опасностями, но пойти по первому у меня не было времени, так как солнце совсем уже склонилось к закату, а мне предстояло еще две мили пути. Поэтому волей‑неволей необходимо было идти мимо скал. Ветер дул вверх по горе, и я мог поэтому пренебречь густыми зарослями с левой стороны от тропинки и сосредоточить все внимание на скалах справа. Чтобы выйти из опасной зоны, мне надо было пройти сто футов. Я покрыл это расстояние фут за футом, идя боком, с обращенным к скалам лицом и с ружьем навскидку. Если бы кто меня видел – способ передвижения показался бы весьма странным.

В тридцати ярдах от скал была открытая поляна, начинавшаяся от правой стороны тропы и тянувшаяся вверх по горе на пятьдесят или шестьдесят ярдов. На этой поляне жировал каркер. Я заметил его раньше, чем он меня, и наблюдал за ним краем глаза. Увидев меня, оленек поднял голову. Так как я не смотрел в его сторону и двигался медленно, он стоял совсем тихо, как делают это звери, когда считают, что они не замечены. Дойдя до крутого поворота тропы, я взглянул через плечо и увидел, что каркер опустил голову и опять стал щипать траву. Я прошел только немного по тропе за местом поворота, как каркер бросился вверх по горе с истерическим криком. Быстрыми шагами я вернулся к повороту и как раз успел заметить движение в кустах у нижнего конца тропы. Было совершенно ясно, что каркер увидел тигрицу, и единственное место, где он мог ее увидеть, была тропа. Замеченное мной движение могло быть результатом полета птицы, но оно могло быть произведено и тигрицей. Так или иначе, надо было это проверить, перед тем как продолжать путь.

Струйка воды, текущая из‑под скалы, размочила красную глину, по которой проходила тропа, и таким образом получилась идеальная поверхность для отпечатка следов. На этой размокшей глине я оставил свои следы, а на моих следах нашел отпечатки плоских лап тигрицы. Она соскочила со скалы и следовала за мной, пока каркер не увидел ее и не издал тревожного крика, после чего тигрица сошла с тропы и вступила в кусты, среди которых я и заметил ее движение. Несомненно, что тигрица знала каждый фут местности. Не улучив удобного момента напасть на меня близ скал – здесь ей у поворота тропы помешал каркер, – она, вероятно, пошла через густой кустарник в надежде перехватить меня на втором повороте тропы.

При таких обстоятельствах идти дальше по тропе было нельзя. Поэтому я последовал за каркером вверх по поляне и, свернув влево, пошел по открытому месту до лесной дороги, лежавшей ниже. Здесь освещение было еще не достаточным, и это, как я думаю, нарушило планы тигрицы. После того как она вышла из своего укрытия в скалах, дело обернулось полностью в мою пользу. Я так же хорошо знал местность, как и тигрица. У нее не было оснований подозревать меня, я же прекрасно понимал ее намерения. Но все же из‑за позднего времени я не мог использовать своих преимуществ.

Я упоминал о чувстве, предупреждающем нас об угрожающей опасности, и не хочу рассуждать об этом. Но могу утверждать, что чувство это вполне реально, хотя я не знаю и поэтому не могу объяснить, как оно действует. В данном случае я не видел и не слыхал тигрицы, не получил никакого указания от птиц и зверей на ее присутствие. И все же я знал, без тени какого‑либо сомнения, что она лежала в скалах и следила за мной. В этот день я провел в пути много часов и прошел много миль по джунглям без всякого ощущения тревоги. Когда я перешел гребень и проходил мимо скал, то знал, что тут для меня кроется опасность. Несколькими минутами позже это предчувствие подтвердилось тревожным криком каркера и тем, что я нашел отпечатки лап людоеда на моих следах.

* * *

Тем читателям, у которых хватит терпения следить за моим длинным рассказом, я с удовольствием дам ясный и подробный отчет о моей первой и последней встрече с тигрицей.

Встреча эта произошла после полудня 11 апреля 1930 г., через девятнадцать дней после моего прибытия в Кала‑Агар.

В этот день в два часа дня я вышел с намерением привязать своих трех буйволов в выбранных мной местах у лесной дороги. За милю от сторожки, там, где дорога пересекает гребень и идет с севера на запад перед Калаагарским хребтом, я встретил большую группу собиравших топливо людей. Среди них был старик, который, указав на рощу молодых дубов ярдах в пятистах от места, где мы находились, сказал, что здесь месяц тому назад людоед убил его единственного сына, юношу восемнадцати лет.

Я сидел на краю дороги и курил, а старик рассказывал мне всю историю, показывая место, где юноша был убит и где на следующий день было найдено все, что от него осталось. Старик обвинял в гибели сына мужчин, собиравших в тот день топливо, их было двадцать пять человек. Он с большим раздражением говорил, что люди эти убежали и оставили его сына на гибель. Некоторые из сидевших около меня мужчин были очевидцами этого происшествия. Они горячились, стараясь снять с себя ответственность за гибель юноши и обвиняя его самого в том, что он вызвал панику, когда, услышав рев тигра, стал уговаривать всех спасаться бегством. Старик спорил. Он тряс головой и говорил: «Вы взрослые мужчины, а он ведь был мальчик. Вы убежали, бросили его на гибель». Я был огорчен, что поднял вызвавший ожесточенные споры вопрос, и больше для успокоения старика сказал, что привяжу одного из моих буйволов там, где, по его словам, погиб сын. Отправив двух буйволов обратно к сторожке, я взял третьего и пошел туда в сопровождении двух человек.

Пешеходная тропа, берущая свое начало от того места, где мы сидели, шла вниз по горе к долине и зигзагами вела до противоположного поросшего соснами склона, а затем соединялась с лесной дорогой в двух милях далее. Тропа проходила близ поляны по опушке дубовой рощи, где был растерзан юноша. На поляне – площадь ее была около двадцати квадратных ярдов – росла молодая сосна. Я ее срубил, привязал к пню буйвола и послал человека нарезать для него травы. Другого моего спутника, Мадо Синга, служившего во время войны в частях гарвальских стрелков и состоящего теперь в территориальных частях Соединенных провинций, я отправил к дубу, приказав ему обухом топора ломать сухие сучья и кричать возможно громче, как это делают горцы, собирая для скота листья с деревьев. Сам я занял позицию на скале фута в четыре высотой у нижнего края открытой местности. За этой возвышенностью находилась гора, круто спускающаяся к долине и густо поросшая деревьями и кустами.

Человек, посланный на поляну, несколько раз приносил охапки сжатой травы. Мадо Синг на дереве то кричал, то громко пел. А я, стоя на скале с ружьем под мышкой левой руки, курил. Внезапно я почувствовал присутствие тигра. Быстро подозвав к себе находившегося на поляне человека, я свистнул, желая дать понять Мадо Сингу, чтоб он был внимательным и сидел тихо. Мадо Синг находился на дереве влево от меня, человек, жавший траву, – прямо передо мной, а буйвол – теперь он стал проявлять беспокойство – справа от меня. Тигрица по этой местности не могла подойти незамеченной. И если бы она подходила, это могло быть только в одном направлении, а именно: сзади и ниже того места, где я находился.

При выборе своей позиции я заметил, что склон скалы был крутой и гладкий протяженностью на восемь или десять футов и что нижняя его часть была покрыта густым кустарником и молодыми соснами. Тигрице было трудно, но вполне возможно взобраться на скалу, однако я надеялся на то, что замечу ее в кустах при попытке влезть на скалу.

Я не сомневался в том, что тигрица, привлеченная в соответствии с моим замыслом шумом, который производил Мадо Синг, подошла к скале и что я почувствовал ее присутствие, когда она стала наблюдать за мной и рассчитывать дальнейшие действия. То, что я повернулся, а спутники мои молчали, могло возбудить у нее подозрение. Во всяком случае через несколько минут я услыхал треск сухой ветки несколько ниже по склону горы. А затем чувство беспокойства исчезло и напряженное ожидание прошло. Случай был потерян. Но все же оставалась еще весьма надежная возможность стрелять, потому что тигрица могла вскоре вернуться и, считая, что мы ушли, вероятно, удовлетворилась бы нападением на буйвола. До заката солнца оставалось еще четыре или пять часов. Перейдя через долину и взобравшись на противоположный ее склон, я мог видеть всю ту сторону горы, на которой был привязан буйвол. Дистанция для стрельбы была в этом случае далекой – двести или триста ярдов, но моя винтовка била точно, и, даже если бы я только ранил тигрицу, я мог бы пойти по ее кровавому следу. Это было лучше, чем искать ее в джунглях на площади в сотни квадратных миль, как до сих пор.

Возникали, однако, трудности с моими спутниками. Отправить их в сторожку одних было бы просто убийством. Я по необходимости должен был взять их с собой.

Привязав буйвола к пню так, что тигрица не могла его утащить, мы оставили поляну и пошли по тропе, чтобы в соответствии с задуманным мною планом попытаться стрелять с противоположного склона горы.

Пройдя по тропе около сотни ярдов, мы дошли до оврага. На противоположной его стороне тропа проходила через очень густой кустарник. Вступать туда втроем было неразумно. Я решил поэтому пойти по оврагу до места его соединения с долиной, пройти по долине и вернуться на тропу за кустарниками.

Овраг имел до десяти ярдов ширины и до пяти глубины. Когда я спускался в него со скалы, за уступ которой оперся рукой, снизу выпорхнул козодой. Посмотрев на место, откуда слетела птица, я увидел яйца. Эти яйца охристой окраски с густо‑коричневыми пестринами, имели необычную форму: одно было удлинено и заострено, другое почти шаровидно круглое. В моей коллекции не было яиц козодоев, и я решил взять эту необычную кладку. Положить яйца мне было некуда, я взял их в левую руку, завернув слегка в мох.

Дальше по оврагу склоны становились выше; спустя шестьдесят ярдов я достиг впадины в двенадцать – четырнадцать футов. Воды, протекавшие в период дождей, отполировали скалу, как стекло, причем склоны были так круты, что не оставалось точек опоры для ноги. Поэтому, передав винтовку своим спутникам, я начал скользить по краю обрыва вниз. Только что мои ноги коснулись песчаного дна оврага, как оба моих спутника с развевающимися полами одежды приземлились по обе стороны от меня. Возвращая мне винтовку, они с большим волнением сообщили, что слышали тигра. Сам я, по правде говоря, ничего не слышал, быть может, потому, что моя одежда шуршала при спуске по скале. На мой вопрос они ответили, что громкий рев тигра был слышен откуда‑то поблизости; но точно определить, откуда он доносился, они не могли. Тигры, подстерегающие добычу для своего обеда, не выдают ревом своего присутствия.

Единственное, но весьма неудовлетворительное объяснение, которое я мог придумать, – это то, что тигрица, проследив за нами после нашего ухода с поляны и увидев, как мы спускаемся по оврагу, пошла вперед и заняла позицию там, где ширина оврага суживалась наполовину, когда она была уже готова прыгнуть на меня, я исчез из ее поля зрения, соскользнув вниз, и она невольно выразила свое разочарование рычанием. Объяснение неудовлетворительное, если не допустить (для чего, в сущности, нет никаких оснований), что тигрица избрала себе на обед именно меня и поэтому не интересовалась двумя моими спутниками.

Мы все трое стояли теперь вместе. За нами была гладкая обрывистая скала; справа – стена скал, возвышавшаяся примерно на пятнадцать футов над дном оврага; слева – беспорядочное нагромождение больших камней в тридцать – сорок футов вышиной. Песчаное дно оврага, где мы стояли, имело около сорока футов в длину и десять футов в ширину. У нижнего конца песчаного участка лежала поперек большая сосна, перегораживая овраг; благодаря этой плотине и возник песчаный участок. В двенадцати – пятнадцати футах за лежащим деревом находился отвесный край нависшей скалы. Когда я к нему приблизился – шаги мои по песку были беззвучны, – я, к большой своей радости, заметил, что песчаное дно продолжалось и за скалой. Скала, о которой я так много говорю, больше всего напоминала гигантскую грифельную доску толщиной у основания в два фута.

Когда я обогнул скалу и оглянулся через правое плечо, я увидел морду тигрицы.

Постараюсь дать ясную картину создавшегося положения.

Песчаный участок за скалой был совершенно ровным. Справа была гладкая плита пятнадцати футов в высоту и слегка наклоненная вперед, слева – голый крутой обрыв тоже футов в пятнадцать, над которым нависли густые колючие заросли, на дальнем конце – обрыв, похожий на тот, по которому я соскользнул, но несколько повыше. Песчаный участок, окаймленный этими тремя природными стенами, имел около двадцати футов в длину и половину такого расстояния в ширину; на нем с вытянутыми вперед передними лапами и поджатыми под тело задними лежала тигрица. Голова ее возвышалась на несколько дюймов над передними лапами и, как выяснилось позднее, находилась в восьми футах от меня. На морде тигрицы была улыбка, подобная той, какую можно видеть на морде собаки, приветствующей своего хозяина после его долгого отсутствия.

Две мысли промелькнули в моем мозгу: одна – что мне необходимо первому сделать все необходимые движения, другая – что эти движения надо произвести так, чтобы не встревожить тигрицу. Я держал винтовку со снятым предохранителем в правой руке, по диагонали к груди, чтобы направить дуло на тигрицу, ружье надо было повернуть на три четверти окружности.

Поворот ружья одной рукой начался медленно и едва заметно. Когда я сделал четверть поворота, приклад коснулся моего правого бока. Теперь стало необходимым вытянуть руку, и, когда приклад передвинулся за мой правый бок, я медленно продолжал поворачивать ружье. Рука моя вытянулась на полную длину, и вес винтовки начинал давать себя чувствовать. Оставалось еще немного повернуть дуло. Тигрица, ни на мгновение не спускавшая глаз с моего лица, рассматривала меня все с тем же выражением удовольствия на морде.

Сколько времени занял поворот ружья на три четверти окружности, не могу сказать. Я смотрел в глаза тигрицы, поэтому не мог следить за движением ствола; мне казалось, что рука моя парализована и что поворот никогда не произойдет. Все же движение было закончено, и как только дуло было обращено на тигра, я нажал спуск.

Я услыхал звук выстрела, резко раздавшийся в узком пространстве, и почувствовал отдачу. Хотя это были реальные признаки того, что оружие подействовало, я находился во власти страшного кошмара, когда кажется, что нажим на спуск был напрасным и что ружье отказывает в самый критический момент.

Заметный промежуток времени тигрица оставалась совершенно неподвижной, но потом очень медленно голова ее поникла на вытянутые лапы, и в то же время из отверстия, сделанного пулей, потекла струйка крови. Пуля повредила ей позвоночник и задела вершину сердца.

Два человека, шедших за мной в нескольких ярдах расстояния и отделенных от тигрицы скалой, приостановились, когда увидели, как я вытянулся и повернул голову. Они инстинктивно почувствовали, что я увидел тигрицу, и по моему поведению решили, что тигрица была совсем близко. Как мне говорил впоследствии Мадо Синг, он чуть не крикнул мне, чтобы я бросил яйца и взял ружье в обе руки. Когда я выстрелил и опустил к ногам дуло винтовки, Мадо Синг по моему знаку поспешил ко мне на помощь; я внезапно почувствовал, что не могу держаться на ногах, добрался до упавшего дерева и сел.

Еще не осмотрев лап тигра, я знал, что отправил в «блаженные охотничьи угодья» именно чоугарскую тигрицу. Ножницы, которые помогли ей перерезать нить жизни шестидесяти четырех человек (население уезда считало, что их число было вдвое большее), в тот момент, когда добыча, казалось, снова была в лапах зверя, перерезали нить его собственной жизни.

Мой успех был обусловлен тремя обстоятельствами, каждое из которых на первый взгляд могло показаться неблагоприятным: первое – яйца в моей левой руке, второе – то, что у меня было легкое ружье и третье – то, что тигр был людоедом.

Если бы в моей руке не было яиц и я держал ружье обеими руками, то, увидав тигра вблизи, инстинктивно попытался бы повернуться к нему. Прыжок тигра задержался из‑за моей неподготовленности, иначе он был бы неизбежен. Затем, если бы винтовка не была такой легкой, я не мог бы направить ее так, как это было крайне необходимо, и потом разрядить ее вытянутой рукой. И, наконец, если бы тигр не был людоедом, он, найдя, что у него нет выхода, стал бы пробивать себе дорогу. А если тигр удаляет кого‑либо со своей дороги, это приводит обычно к роковым результатам.