Глава четвертая. В то самое время, когда воевода московский Федор Карпов перевозил через Волгу шаха-али и его жен, а за­тем ждал без малого сутки

В то самое время, когда воевода московский Федор Карпов перевозил через Волгу Шаха-Али и его жен, а за­тем ждал без малого сутки, пока рыбаки соберут снасти и скарб да уложат все на подводы (узнав о крымцах, они никак не хотели больше оставаться на тонях), и отпра­вился наконец к Нижнему Новгороду — в это самое вре­мя гонцы Белёва, Одоева, а следом и Воротынска прискакали в Серпухов к главному воеводе, и тот спешно отпра­вил своего гонца в Коломну, чтобы без промедления дви­нулись бы оттуда полки в Серпухов. Цареву брату Анд­рею и князю Ивану Воротынскому велено было оставать­ся в крепости лишь со своими дружинами.

Не поперечил князь Иван Воротынский такому верхо-глядному приказу главного воеводы, даже подумал со злорадством:

«Ну-ну! Главный воевода! Молоко материнское еще на губах как следует не обсохло, а уже рать водить взялся!»

По роду своему Вельские стояли, конечно же, выше Воротынских, это князь Иван хорошо знал, но и его род — не из отсевков. К тому же показал себя Иван опытным воеводой, поэтому считал себя ущемленным. Решил не вмешиваться в то, как распоряжается полками юнец, хо­тя подсказывали совесть и честь, что надлежало бы само­му поскакать в Серпухов и убедить князя Дмитрия Вель­ского не оголять Коломну. Сказать в конце концов, что он-то, князь, не со всей своей дружиной в Коломне, а только с малой...

Князь Воротынский верил своему бывшему дружин­нику Челимбеку, что Мухаммед-Гирей, соединив казан­цев и крымцев, поведет войска на Москву, на русские земли; и он считал, что пойдут лихоимцы несметной сво­ей силой через Коломну. Здесь хорошие переправы, осо­бенно выше Москвы-реки, не препятствие и Северка, осо­бенно у Голутвина; налетчики даже не станут штурмо­вать Коломну, а, оставив не больше тумена под ее стена­ми, устремятся в сердце России. Через Тулу, а тем более через Угру, как считал Воротынский, не очень сподручно вести Мухаммед-Гирею свою рать: много времени уйдет на обход. Из Казани на Коломну — намного прямей и спорей⁸¹. Да и с пополнением запасов трудностей не бу­дет, корму для коней в достатке: густо стоят здесь села, а сена накашивают с пойменных лугов куда как изрядно.

Во многом был прав князь Воротынский, определяя, куда нацелят татары свой главный удар. Верно и то, что осада Одоева, Белёва и Воротынска — отвлекающий маневр, но князь плохо еще знал Мухаммед-Гирея как пол­ководца, потому и не учитывал многого, в том числе главного — возможность еще одного отвлекающего уда­ра, который окончательно расстроит управление русски­ми полками, внесет сумятицу и посеет в конце концов сильную панику. Князь не знал, что Мухаммед-Гирей, оставив брату половину своего войска, уже переправля­ется на правый берег Волги, чтобы через три-четыре дня прибыть в стан главных сил и послать оттуда три тумена на Каширу, затем в разрез между Серпуховом и Колом­ной — на Москву, но ее пока не тревожить, а грабить и жечь села, монастыри и крепостицы западней Москвы. В случае встречи с крупными русскими силами, не вступая в решительное сражение, уводить их, заманивая на Уг-ру, чтобы там, соединившись с осаждавшими города в верховьях Оки туменами, дать бой. Или уводить пресле­дователей дальше и дальше в степь. В качестве главной силы этого удара Мухаммед-Гирей наметил сделать каза­ков атамана Дашковича и ногайцев.

Коварный план. Рассчитанный на то, что князь мос­ковский не сможет ополчить достаточно сил, чтобы про­тивостоять рати Тавриды и Казани, рати, которая опус­тошит русские земли, поставит Москву на колени и воз­высит Орду. Под его, Мухаммед-Гирея, царствованием.

Неведом был этот план князю Ивану Воротынскому, который в одном твердо уверился: главный удар басур-маны нацелят на Коломну, поэтому князь Дмитрий Вельский ее оголяет неразумно, но в глубине души он да­же был доволен, что двинувшиеся к Одоеву полки отго­нят татей от его удела, где со дня на день должен родить­ся у него наследник.

К исходу следующего дня прискакал к князю гонец от Никифора Двужила. Тот извещал, что княгиня на остро­ве, что Одоев и Белев обложены, но к его, князя, уделу крымцы пока не подошли, а коль скоро пожалуют, город готов и держаться в осаде, и отбивать нападения. На Вол­чьем острове тоже храбрые ратники. На всякий случай укреплена стена вокруг Охотничьего терема. Татар, од-

нако, тумен, да тысячи две казаков запорожских, и они вполне могут застрять под Белёвым и Одоевым и не по­дойдут к Воротынску.

— Слава Богу! — довольно проговорил князь, выслу­шав гонца. — Авось минует чаша горькая мой удел.

Не миновала. Хотя действительно ни бек⁹² тумена (а тумен действительно был один), ни нойоны не наме­ревались двигаться дальше Одоева. Здесь, грабя и хва­тая полон, думали они дождаться либо появления зама­нивающих русскую рать ногайцев и казаков, либо ино­го какого приказа от МухаммедТирея. Поправку в это намерение внес бежавший из крепости Ахматка. Он не пошел на Перемышль и Лихвин, где, как справедливо предполагал, его могли ждать на переправах разъезды княжеской дружины, а отклонился на запад и, обойдя Козельск, по берегу Жиздры вышел к Брянским лесам, где уже не ставилась сторожами засека, поскольку тот лес и без того непроходим для татарской конницы, и с тыла пришел на Сенной шлях, где сразу же встретил своих.

Приняли его поначалу за лазутчика, ставшего за вре­мя плена верным слугой гяуров, тем более что он не стал разговаривать, несмотря на камчу⁹³ и угрозу переломить хребет, ни с десятником, ни с беком сотни, хотя тот при­жег ему ягодицу раскаленным на костре клинком, — Ах­матка требовал, чтобы его отвели либо к темнику, либо, на худой конец, для начала к беку тысячи.

Воины ржали, как жеребцы:

— Минбаши ему подавай, а то и самого темника! С юз-баши⁹⁴ не хочет говорить! Знатная, видать, ворона! А на вертеле ты не хочешь поджариться?

Но юзбаши рассудил трезво:

«От минбаши и даже темника не укроется, что сотня моя поймала перебежчика, узнают они и что просил он встречу с ними. Отвечать мне, а не этим безмозглым ба­ранам», — и резко одернул гогочущих своих ратников:

— Хватит! Дайте коня, чапан⁹⁵ и сапоги перебежчику. Я сам повезу его к тысячнику. А может, к темнику.

Сотник и в самом деле осмелился повезти Ахматку к темнику и верно, как оказалось, поступил. Темник, ос­тавшись поначалу наедине с Ахматкой, вскоре крикнул юзбаши.

— Послушай, что говорит бежавший из плена право­верный.

Ахматка держался гоголем. А как же иначе: сотник пытал его, а темник поверил с первого слова.

— В крепости только дружина князя. Воевода люди­шек посошных собрал, но разве они ратники?!

— Урусуты упрямы и храбры, — возразил сотник. — Смерд⁰⁶ дерется не хуже дружинника.

— Я сказал тебе: слушай, — одернул сотника юзбаши, — значит — слушай!

— Стены не высокие, но в два ряда, с камнями и зем­лей между рядами. Они называются городня. Поджигать их бесполезно. Но у них нет бойниц нижнего боя. Только есть площадка для верхнего боя. Ворот — четыре. С баш­нями. Там есть много бойниц. По углам — тоже вежи.
Ров перед стеной не глубокий и не широкий. Воды в нем нет, а снег уже затвердел. Вполне выдержит нападаю­щих. Неделю еще, пока не растает.

— Брать город не будем. Нам нужно делать вид, что вот-вот кинемся в наступление. Нам не город брать. У нас другая цель, которую знает только Мухаммед-Гирей, нойоны и я. Всем остальным знать это не позволено. Их обязанность — выполнять приказ. Расскажи лучше о
Волчьем острове.

— Сейчас, бек. Хочу только предупредить, что заря­жать затинные пищали урусы собираются дробом, вели­чиной с орех.

— А как эти «орехи» насыпать в ствол? — недоверчи­во спросил сотник, готовый уже рассмеяться, подай толь­ко ему пример темник, хотя бы улыбнись, но бек тумена серьезно слушал сбежавшего пленника, не перебивая. Замолчал и сотник.

— Они шьют мешочки, потом их заполняют дробом.
Мешочки станут заталкивать в стволы. Это страшней чем один снаряд. Одним выстрелом может многих убить или покалечить.

— Аллах ниспошлет на тебя благодать за верность на­ роду своему. Простится тебе и то, что ты попал в плен, а не взял в плен урусута.

Ахматка возликовал. Теперь он получит все: нагруд­ник из шкуры жеребчика, саблю, лук и стрелы. Ему да­дут коня. Не ахти, конечно, какого, но потом он сможет добыть такого коня, какой понравится. Еще и заводны­ми разживется. С вдохновением он принялся за дальней­шие пояснения:

— На Волчьем острове — казна князя и его жена, от которой ждут наследника. К острову есть гать. Но там — ловушка. Последние сажени ее разобраны. Я сам слышал
приказ воеводы. Он повелел сделать это так, чтобы не бы­ло видно, и кто не знает — окажется в болоте. Но есть еще одна тропа. Если идти не больше двух в ряд, можно
дойти до острова. Пока, как говорят урусы, болото не сов­сем задышало и проснулось. Пока еще снег. Через неде­лю будет поздно. Я знаю ту тропу. И еще, думаю, там бу­дут следы. Как они узнают о моем побеге, пошлют на ос­тров подкрепление. По гати оно не пойдет. Гать разобра­на. В обход пойдет. Там, я слышал, как воевода говорил, будет меньше обороняющихся. Как он сказал: только на всякий случай.

— Тебе — десятина от добычи. Ты достоин этого, — похвалил Ахматку темник, потом к сотнику: — Веди свою сотню. Ты тоже достоин такой чести потому, что
привез сбежавшего из плена прямо ко мне. Кто пойдет по гати, я решу сам. Всё. Готовьте воинов.

Темнику необходимо было посоветоваться с нойона­ми, какое они скажут слово. Не засомневаются ли.

Нет. У них тоже загорелись глаза от предвкушения до­стойной добычи. К тому же — легкой. Они решили на сове­те все споро и просто: половину тумена — для осады Воро-тынска. Немного, в помощь, для видимости, казаков. Без осады крепости на остров идти нельзя — получишь удар в спину. По гати пустить тоже полусотню, но — казаков.

— Они отвлекут на себя защитников острова. Вот тог­да настанет время наших воинов. До гати доведешь каза­ков ты, — повелел темник Ахматке. — Дальше пусть идут одни.

— Не заподозрят ли ловушки? — усомнился один из нойонов. — Не мешало бы с ними послать и своих людей.

— Я найду, что им сказать, чтобы поверили, — само­довольно ответил темник. — Они полезут в западню, а мы войдем с тыла и возьмем все.

— Я все исполню, лашкаркаши, — склонил голову сотник. — Ваш замысел достоин уважения.

Сотник лукавил: темник не был предводителем вой­ска, но сотник хорошо знал, что лесть всегда служит доб­рую службу. А нойоны хоть и обидятся, но ничего не смо­гут сделать. Когда он вернется с добычей, темник сдела­ет его минбаши. Не нойонам решать это, а темнику.

— Казаков, передайте атаману, пусть подберет сей­час, — повелел сотнику и Ахматке темник. — Ни наша сотня, ни полусотня казаков к городу не должны даже приближаться. Они пойдут своим путем.

Уже через несколько часов, когда ночь вошла в свои права, пять тысяч крымцев и почти две тысячи казаков атамана Дашковича двинулись в направлении Воротын-ска. Осада Белёва и Одоева была тем самым ослаблена, но не настолько, чтобы защитники этих крепостей могли победить в открытых вылазках, штурмовать же эти кре­пости татары не собирались. Таков приказ Мухаммед-Ги-рея: обстреливать города, долбить стенобитными орудия­ми крепостные стены и ворота, держать защитников кре­постей в постоянном напряжении, но в города входить лишь в том случае, если осажденные, чего трудно ожи­дать, согласятся на добровольную сдачу.

Ахматка на выделенной ему лошади ехал в своей де­сятке, как ни в чем не бывало переправлялся со всеми вместе через Оку, потом через Жиздру и лишь после это­го повел отклонившихся от основных сил казаков.

Сотня крымцев, тоже не особенно показывая это, по­вернула, так же как и казаки, в лес. Она двинулась по следу казаков, но изрядно отстав от них, чтобы те не ви­дели и не слышали их. Пусть считают, что они выполня­ют самое ответственное задание, а выбор на них пал пото­му, что им более привычны русские леса и болота. И еще... в благодарность за их добровольное присоедине­ние к походу.

Темник им пообещал:

— Десятина от княжеской казны и от выкупа, какой даст князь за свою жену и ребенка, ваша. До гати поведет вас проводник, потом он вернется ко мне. Он много лет жил в крепости и нужен мне как советник.

Казаки не возражали. Они поначалу даже не подума­ли о возможном подвохе. Не восприняли себя посланны­ми на заклание баранами.

Ахматка же вел казаков так, чтобы на ночевку они ос­тановились там, откуда нужно идти в обход болота. Сле­ды от костров — условный знак, указывающий на то, что здесь сотня соплеменников должна ждать его возвраще­ния.

Пока спешенные казаки, а следом спешенная сотня крымцев добирались до болот, что окольцовывают Вол­чий остров, темник вместе с одним из нойонов подошел к Воротынску. Темник не хотел, чтобы нойон, этот липкий глаз хана, оказался причастным к захвату княгини и княжеской казны (присвоит себе все заслуги и возьмет львиную долю добычи), но он не мог обойти поставленно­го над ним, ибо это — особенно в случае неудачи — грози­ло смертью. Оттого он и привез Ахматку к обоим нойо­нам, но дальше поступал так, как сам считал нужным. Он окружил нойона верными себе людьми, чтобы те не спускали бы с него глаз.

Нойон сразу же разгадал действия темника; он сам много лет водил тумен и точно так же обходился с постав­ленными над ним нойонами, поэтому он сейчас вовсе не возмущался темником. Он не мешал темнику ни совета­ми, ни указаниями, только следил за его действиями с одной целью: вмешаться, если это потребуется, но глав­ное, чтобы потом рассказать хану, достойно ли руководил темник подвластным ему войском и не проявлял ли малодушия, расправляясь с врагами.

Что касается дележа захваченного на Волчьем остро­ве, то он даже не думал, что ему и второму нойону не бу­дет выделена достойная доля.

Со сторожевой башни южной стены крепости первы­ми увидели, как стремительно вылетела из леса сотня черных всадников и, не останавливаясь, начала очерчи­вать вороньим крылом поле вокруг города.

Следующая сотня понеслась влево. И так, чередуясь, они стремительно заполняли поле, но не приближались близко к стенам, а держались почти посередине между лесом и крепостью с таким расчетом, чтобы не достали их стрелы, пущенные и со стен, и из леса. Несмотря на стремительность, крымцы были всегда очень осторож­ны. Только когда они разведают лес, перестанут его опа­саться.

Воевода, которого тут же известили о появлении та­тарской конницы, поспешил сам на вежу, чтобы посмот­реть, что могут предпринять вороги-нехристи.

Без суеты, красиво и быстро окружали татарские кон­ники крепость. Сейчас, не дожидаясь всех, кинутся пер­вые сотни на приступ, рассчитывая, как обычно, на нео­жиданность, на то, что не готовы защитники к встрече нападающих, а новые сотни, вырываясь из леса, станут наращивать силу удара... Так почти всегда поступала та­тарская рать и часто добивалась легкой победы, особенно когда штурмовала небольшие, такие, как Воротынск, крепости.

Только воевода Никифор не простак. У него все готово для достойной встречи. Дружинники, казаки и дети бо­ярские со сторож, да людишки, взявшие в руки оружие, готовы угостить незваных от души. Особенно, как считал Двужил, по «вкусу» им окажется дроб, отлитая в достат­ке по совету кузнеца и его умением. Знатное то угощение уже в стволах затинных пищалей, порох на полках. А фитили запалить — дело плёвое.

Стрельцы тоже готовы встретить всадников там, откуда татарские стрелы еще не долетят до стен. Самострелы куда как дальнобойней, а болтов кузнецы наковали вво­лю, да и не прекращают работы.

Но что это?! Не прёт вражье племя на штурм и, кажет­ся, не собирается этого делать. Непонятно. Вроде как опасаются приближаться к стенам.

«Что еще вороги удумали?!»

Если бы пошли татары на крепость, можно в ответ сде­лать вылазку, отбив первый натиск. Вдогонку, так ска­зать. И языка взять. А язык-то теперь особенно нужен. Да не один. Чтобы наверняка знать, что задумали.

Новые сотни выплевывала дорога из леса, и каждая из тех сотен, теперь уже не очень торопясь, занимала отве­денное ей место.

— Неужто тумен? — спросил один из стражников, го­родовой казак. — Попрут если, не вдруг остановишь. Что тебе саранча.

— Нет, не тумен. Половина, должно быть, — возразил Никифор. — А пять тысяч — не десять. Меньше чем по десятку на одного. Выдюжим.

— Нельзя не выдюжить, — подтвердил казак. — Все едино — не жить, если одолеют.

— Что верно, то верно, — согласился воевода. — Нель­зя не выдюжить.

Сам же думал, как провести вылазку, чтобы обяза­тельно взять языка и успеть вернуться в крепость, пока не отсекут от нее храбрецов. Слишком велико расстояние от ворот до басурманских станов. Если быстро сообразят, что к чему, могут ударить сбоку и даже с тыла. Хочешь тогда или нет, а ворота придется закрыть, иначе ворвут­ся крымцы в город на спинах своих же.

Выходило, не сподручна вылазка с сечей. Ловчее пя­ток казаков выпустить. Пеших. Незаметно чтобы под­крались к юрте, желательно в центре стана, с охраной. Порешив стражника, хозяину — кляп в рот. Дружину же держать на конях у ворот, а сами ворота — в готовно­сти, и открыть моментально, чтобы, если что не так вый­дет, ринуться на выручку.

«Чего не лезут?! Чего хитрят?!»

Незадолго до заката собрал воевода казаков городо­вых и полевых, порубежных, которые со сторож отступи­ли в крепость. Заговорил:

— Язык мне нужен вот так, — рубанул ребром ладони по кадыку. — Позарез. Хитрят басурманы, а мы что ко­тята слепые. Не гоже так, братия.

— На вылазку хочешь? — вразнобой посыпались во­просы, а следом — уверения: — Не сомневайся, не зауп­рямимся.

— Нисколько не сомневаюсь, только не о том я. При­кинул — не годится вылазка. Опасаюсь я ее, а язык ну­жен. Вот и подумал...

— Верно, полдюжины хватит, — вышел на круг кости­стый казак с окладистой бородой и пышными усами. — К юрте, кляп — в рот, и — айда обратно. Я готов.

— Ишь ты. Опередил меня, — довольно проговорил Никифор. — Кто еще по доброй воле?

Городовые казаки нерешительно переминались с ноги на ногу. Не привычна им просьба воеводы, а из сторож которые почти все согласились. Воевода поручил вызвав­шемуся первым казаку-добровольцу выбирать для себя пятерых сослуживцев. Потом сказал им:

— Мастерицам велел я белые накидки вам изгото­вить. Скоро принесут. А уговор такой: дружина, казаки и дети боярские в готовности будут, пособят враз, если нужда возникнет. Для вас коней тоже приготовим. Умыкнете языка, как от стана до крепости половину пу­ти осилите, прокаркайте вороной. Трижды.

— Куда с добром, — довольно отозвался бородатый ка­зак. — А о нас, воевода, не сомневайся. Не впервой.

Ему ли, стремянному князя Воротынского, который воеводил на засечной линии почитай до самого Козель­ска, не знать, как ловки казаки и дети боярские на сторо­жах. Им и лазутить приходилось. И сакмы перехваты­вать, схлестываясь с ними в коротких, но жестоких се­чах, и станицами многодневно степь копытить, надеясь лишь на себя, не рассчитывая вовсе на скорую помощь.

Засечная линия на украинах царевых не приемлет нелов­ких и робких, они просто гибнут.

— Что ж, с Богом.

Ходка за языком удалась славно. Причем не одного сгребли казаки, а целых двух. Один из них — десятник. До самого утра пленники упорствовали, хотя досталось им и плетей, и зуботычин вволю. Утром дознаватели по­няли, что зря допрашивают их вдвоем. Повели десятни­ка в кузницу, где новый подмастерье кузнеца раздувал уже горн. Оголили пленника до пояса, на угли положили пару железных прутков. Смотрит на весело разгораю­щийся огонь пленник насупленно и молчит.

— Почему сразу на штурм не пошли?
Молчание в ответ.

— Сколько воинов осадили крепость?
Опять молчание.

— Идут ли следом стенобитные орудия?
Желваки лишь жгутятся на широкоскулом лице.

— Ну да ладно. Господь простит, если так. Не жела­ешь добром, твоя воля.

Кто-то из казаков предложил не каленым железом прижаривать, а руки на наковальню положить и — ку­валдой.

— Левую сперва, а не одумается — правую тоже. Чтоб никогда сабли в руках держать не мог.

— И выхолостить, если не дойдет. Ни воин, ни мужик.

Всем понравилось это предложение, и толмач со сме­хом перевел пленнику, что намерены с ним сделать. До­бавил при этом:

— Скажешь если все, что ведомо тебе, жив и невредим останешься. В кузню определим, когда отобьемся от тво­их. — И к кузнецу: — Как, возьмешь молотобойцем?

— Крепок. Сгодится.

— Убейте меня, — вдруг резко заговорил пленный. — Так предопределил Аллах...

— Не бог твой тебя наказал, а ты сам себя — раззява. Тебя твои убьют, когда мы тебе руки расквасим, выхоло­стим и выбросим за ворота. Ты не хуже нас знаешь, что тебя ждет. Хребтину принародно переломят. И десятку твою всю казнят. А может, и сотню. С сотником во главе.

— Сотника нет. Он только меня и того, кого со мной схватили, в своем шатре оставил. Он сотню куда-то увел. Куда — мне неизвестно. Шатер его мы поставили, место для сотни есть, а где она — не знаю. Наша сотня задержа­ла убежавшего от вас пленника, сотник с ним ушел. Нас и коноводов еще с конями оставил.

— Паскудник! — зло выругался кузнец, а воевода, еще более нахмурившись, принялся додавливать десят­ника:

— Ты открыл нам большую тайну. Если не ответишь на остальные вопросы, твои слова станут известны ва­шим воеводам. Мы пошлем им белую стрелу.

Десятник молчал.

— Покличь писаря, — повелел Никифор младшему дружиннику, выполнявшему при нем обязанности стре­мянного. — Поживей чтоб. — И к кузнецу: — Подавай-ка кувалду. Пока писаря нет, мы руками упрямца зай­мемся.

— Штурма не будет, — буркнул пленник.

— Почему?

— Не знаю. Только осада. Будем ждать.

— Подкрепления?

— Казаки и ногаи должны отступать к нам. Мы тут встретим их. Уйдем к Одоеву. Или дальше. Там — сеча.

— Как скоро?

— Не знаю.

Десятник он и есть десятник. И так очень много чего сказал. Можно его уводить в тайницкую. Пусть дожида­ется своего часа.

Рядовой воин знал еще меньше, хотя и был как бы в услужении у бека сотни. Упрямился же он сильнее де­сятника. Двужил даже велел каленым прутом по спине упрямца шлепнуть. Только это подействовало.

— К штурму не готовимся. Нам сказали, что когда возьмут Одоев и Белев, тогда пришлют сюда орудия сте­нобитные. До этого будем ждать. Но простые воины друroe говорят: в крепости есть что-то новое, дроб называет­ся, поэтому нойоны наши медлят. Им что, у них богатст­ва хватает, а нам какая корысть сидеть сложа руки, ре­зать на еду заводных коней.

— Паскудник! — вновь зло обругал кузнец Ахматку. — Все выдал. Еще, не дай бог, на остров басурман поведет!

Об этом же думал Никифор. Прикидывал: обо всем ли он позаботился, чтобы уберечь княгиню. Выходило, что особой тревоги быть не должно. Болото уже проснулось, задышало, и пройти к острову можно только по гати. Вторая тропа, хоть и знал о ней Ахматка, в весенние ме­сяцы совсем непроходима. Снег отсырел, не удержит че­ловека, а под снегом — хлябь бездонная. Выходило так: что послано на остров, то послано, подмоги не подбро­сишь. Одна теперь надежда на его защитников.

«Должны отбиться, если татарва полезет! С Божьей помощью».

Сложней, как виделось Никифору, послать гонцов в Серпухов и Коломну, к князю своему. А слать их необхо­димо, чтобы поразмыслили о словах, сказанных десятни­ком. В осаде только станут держать Белев, Одоев и Воро-тынск, не тратя на штурм сил, готовясь к какому-то ино­му сражению. К какому? Им, воеводам главным, больше возможности выведать у басурман, послав лазутчиков. Да и с полками как распорядиться, чтобы под рукой они находились, воеводам прикидывать.

Вновь собрал совет Двужил, и снова казаки-порубеж-ники предложили выбрать из них гонцов. Заверили:

— Просочимся между татарами и литвинскими каза­ками. Уговор такой: две пары посылай. Через ночь. Если неудача случится, просвистим. Если не будет свиста, ста­ло быть, просочились с Божьей помощью удачно.

— Берегом Оки опасно, как бы на татарские разъезды не напороться, — предупредил Никифор, но ему попере­чили:

— Бог не выдаст, свинья не съест. Лесом-то более не­дели понадобится. Улиткам сподобляться сподручно ли нам?

Что верно, то верно. Весть запоздалая, что пустой орех. И тут один из детей боярских, не единый год прослу­живший в порубежниках, сказал свое слово:

— Позволь, воевода, мне либо с одной из пар казачь­их, либо с напарником, какого мне определишь, скакать гонцом. Я лесной путь знаю прямоезжий до Тарусы. Ход­кий путь. На добрых полсотни верст⁹⁷ короче. Алексинский огиб срезается.

— Дело предлагаешь. Ловкого казака тебе в пару и — в путь.

Когда три пары гонцов были отобраны, стали решать, как выйти из крепости — пеше или конно. Казаки в один голос:

— Ужами проползем сквозь станы татарские. Коней же выкрадем у татар.

И то верно. Коней своих татары не держат в станах, а пасут под приглядом коноводов на сенокосных лугах и на лесных полянах. Коноводы же, как правило, беспечны.

— Ладно, условились — пеше. Приоткроем Хворостовские ворота и выпустим. Лучший путь к лесу по боло­тине через Мехов колодец.

— Можно еще по оврагу Кулин верх. Он лещиной по­росший. Любо-дорого проскользнуть по нему. К тому же, совсем в другую сторону от Мехова колодца.

— Поступим так, — заключил Никифор Двужил. — Всяк сам себе дорогу определяет. По своему выбору.

Конечно, вряд ли стоило Никифору тратить столько времени на лишние разговоры, ибо казаки не птенцы бес­крылые, сами с усами, но он искал себе занятие специ­ально, чтобы отвлекаться от дум о Волчьем острове, хотя и не очень уж тревожных, но неотступных.

В одном он видел сейчас свой просчет — не дал ратни­кам десяток голубей, чтобы весточки они приносили по мере надобности. Знал же, что даже станицы, если у кого из казаков есть голубятня, берут голубей с собой. Знал и то, что в городе есть несколько голубятен. Чего же не по­просить хозяев? Для дела же.

Да, воевода оказался сейчас слепее слепого котенка, не имея возможности получить хоть какую-либо весточ­ку с Волчьего острова. «Как там?! Как?!»

А там уже началась перестрелка. Пока — на гати. Ка­заки, которых довел до ее начала Ахматка, удивились, когда проводник не пошел с ними дальше, а повернул об­ратно, сославшись на приказ темника. Верно, желание темника такое было, верно и то, что с гати не собьешься, она ведет до самой тверди, где терем князя с казной и княгиней; смущало не это — смущало то, что с ними нет ни одного татарина. Атаман полусотни не единожды за­давал себе этот вопрос, но поделиться им с товарищами опасался. Возьмет кто-либо и донесет беку тысячи, а то и самому беку тумена, что атаман труса праздновал, сомне­вался в приказе, тогда уж точно не миновать смерти. А так... Как еще все повернется. Как еще судьба положит...

Ему, опытному воину, не понятно ли, что они посланы для отвлечения, что сами татары тоже пойдут на остров, но пойдут иным путем, который знает лишь проводник Ахматка, оттого и бросивший их у гати; но что ему оста­валось делать, кроме того, как выполнять приказ? За не­повиновение — смерть. Если же сейчас действовать с умом, вполне возможен успех.

«Для начала нужно разведать путь», — решил атаман и поделился наконец своими сомнениями с товарищами. Не совсем, конечно откровенно:

— Дуром не попрем. Лазутчиков сперва пошлем. Кто вызовется?

Негусто оказалось добровольцев, оттого атаман за­ключил, что полусотня вполне понимает отведенную ей роль. Пяток храбрецов все же нашлось.

Пустил вперед двоих, а уж потом — еще троих. Чтобы шли, не сближаясь, на расстоянии двух полетов стрел. Если первым туго придется, на помощь не идти, а двоим оставаться на месте, одному спешить с известием.

С остальными всеми остался атаман в лесу у начала га­ти, вовсе не торопясь ринуться в неизведанное. Рассудил справедливо:

«Если Ахматка не соврал, казна с княгиней никуда не денутся. Ни сегодня, ни завтра. Если же соврал, тогда... Береженого Бог бережет».

Бога вспомнил, вовсе не думая, что несет горе право­славному люду, служа нехристям. Но что делать, такова натура человеческая — считать себя правым, свои по­ступки богоугодными, а не дьяволу сладостными.

Дозорные шли тем временем, тоже уповая на Господа Бога, медленно, ощупью. В одной руке щит, в другой — аркан. Чтобы бросить товарищу, если он вдруг провалит­ся в болото. Они отчего-то считали, что на гати обяза­тельно должны быть ловушки.

Миновали, однако же, версту, и всё ладом. Вторая уж позади, а гать держит. Следов на ней много. Подтаявшие основательно, но все еще хорошо видные. Их и придер­живались разведчики. Старательно придерживались. Справа и слева — белым-бело, лишь редкие кустики осо­ки оголились и выпирают из снега, а до острова, который как бы вклинивался лесной темнотой в эту белизну, еще далеко. Еще не видят разведчики стены с бойницами, ко­торая опоясала выступ.

Но вот уже, у кого глаз зорче, разглядели между берез и елей в нескольких шагах от опушки стену, срубленную сажени в три высотой. Ловко сработана, не вдруг в глаза бросается, а стрельницы так вытесаны, что можно со всех боков без помехи стрелять по гати.

Выходит, не беспечные ротозеи на острове. И оборо­нять, по всему видно, есть что. Только, кажется, нет ни­кого за стеной. Никто не показывается ни в стрельницах, ни в бойницах. Не ждут, видно, никого в гости. И все же лазутчики остановились. Чего переть, не подумавши, на явную смерть.

Только думай не думай, а идти придется, надеясь лишь на щиты из сыромятной воловьей кожи, которые не хуже железных держат стрелу, да на то, что никого за стеной нет.

«Благослови, Господи!»

А за стеной давно увидели казаков. Через узкие щели, так сработанные, будто бревна небрежно прирублены друг к другу. Удивились, что казаки. А не татары.

— Чтой-то не так, как следовало бы. Нужно поживей Сидору Шике весть дать, — высказал свое мнение наблю­датель старшему засады. — Не ровён час, ловушку ка­кую басурманы устроят.

— Погодим. Оно как: впереди казаки, а сзади — та­тарва. Да и шевеление заметят лазутчики. А нужно ли прежде времени? Из самострелов уложим, как поближе подойдут.

— Эка уложим. А вон, гляди, еще трое вдали.

— Все одно — погодим.

Трудно сказать, разумно такое решение или нет. Чего вроде бы тянуть с вестью, тем более что конь оседланный саженях в тридцати за деревьями и ерником, прошмыг­нуть туда, не выдавая себя лазутчикам, пара пустяков; но старший не хочет пока беспокоить своего воеводу, тем более что тот никакой подмоги не пришлет. Есть их здесь полторы дюжины, им и держаться. Болтов каленых для самострелов припасено весьма изрядно. Чего ж панико­вать. Ни справа, ни слева стену не обойти, болото уже совсем проснулось, а солнце вон как припекает, расправ­ляясь с похудевшим сильно снегом, который вон как во­дой напитался — не снег, а каша-размазня.

Осмелились лазутчики двинуться вперед, к стене, чавкая сапогами по каше, еще не успевшей полностью стечь с бревен гати и вовсе их оголить. Это — хорошо. Не углядят ловушку. С бревен да — в трясину. Пока станут выкарабкиваться на гать, стреляй без спешки. А убитых болото само засосет. Только первых не стоит подпускать к тому месту, где гать разобрана. Раньше встретить кале­ными стрелами-болтами из самострелов.

Так и поступили. Не выказывали себя до тех пор, пока лазутчики не подошли саженей на полсотни. Оно, конечно, и раньше встретить можно, болт жалит намного дальше, только меткость тогда не та, а ближе — верней. Сразу не­сколько лучников показались в стрельницах, привычно прицелились и — со свистом унеслись навстречу непрошеным гостям железные стрелы. Две стрелы пронзили щит идущему впереди, впились, больно ударив в грудь, защи­щенную такой же воловьей кожей, но пробить нагрудник сил не хватило. Второй же лазутчик упал замертво со стре­лой в шее. Попятился передовой казак, прикрываясь щи­том, ожидая с тревогой нового залпа, только никто больше не стрелял. Будто никого и не было за стеной. Старший повелел:

— Не тратьте болтов. Пущай докладывают своему ата­ману. — Потом добавил: — Вот теперь и голове Шике можно весть подать. Я сам поскачу. Нескоро, прикиды­ваю, появятся вороги. Успею обернуться.

Шика, выслушав доклад урядника, остался вроде бы доволен:

— А то думаю, чего не жалуют?

Появилась, таким образом, у него возможность про­явить себя, заслужив тем самым благодарность княгини, но особенно князя, когда тот воротится в свой удел.

— Схожу уведомлю княгиню.

Уверенно пошагал в княжий терем. Как властелин. Дородный. В плечах — косая сажень. Его содружинники не зря окрестили Пересветом. И не только за осанистость и силушку нерастраченную, но и за спокойствие и ров­ность в любых условиях. Может, и металась его душа в трудную минуту, но никогда он это смятение внутреннее не выказывал. Как вот и сейчас. Словно нес княгине са­мое что ни на есть приятное сообщение.

Встретился он с ней на резном крыльце. В теплой она накидке, бережно поддерживаемая няньками. Погулять пошла. На том повитуха настояла. Она каждый божий день требовала, чтобы княгиня по целому часу прохажи­валась по дорожкам двора, которые были тщательно вы­чищены от снега, чтобы, не дай Бог, княгиня не по­скользнулась. Сидор Шика поклонился поясно.

— Дозволь, матушка-княгиня, слово молвить?

— Говори, Сидор. Я слушаю.

— Появились, матушка, вороги на гати. Передовыми — казаки днепровские, литвинские. Погулять, стало быть, догуляй остатний разок, потом, пока не отобьемся, не ка-жи носа на улицу. От стрелы шальной кто может уберечь тебя...

— Ты сказал, засады у самых болот. Верст несколько, стало быть. Неужто сюда долетят басурманские стрелы?

— Знамо дело, не достанут. Но стену, матушка, во­круг терема и двора всего не зря готовили к обороне.

— Поняла. Только вы уж, миленькие, постарайтесь их на землю не пускать. Здесь с ними трудней совладать.

— Вестимо, матушка. Только ведь как получится.

— Мы здесь все будем молиться Пресвятой Богороди­це, чтоб замолвила слово перед своим сыном. Бог смило­стивится.

— Ну, а пока погуляй, матушка-княгиня, вволю. А мне дозволь службу править? Тебя оберегать.

— Иди, Сидор, иди. Бог вам в помощь. Поклонился Шика низко и пошагал к дому, где разме­
щались дружинники. Объявил подъем.

— Довольно бока мять, лень лелеять. Объявились су­постаты на гати. Седлай, Данила, — обратился Сидор Шика к одному из дружинников, — коня (а их на остро­ве держали постоянно полдюжины, чтобы и князя встре­чать у гати, и на дальние скрадки отвозить) и скачи к за­саде у тыльной тропы.

— Не сподручней ли, голова, пеши?

— Ишь ты, пеши. Пять-то верст? Сказал: седлай, зна­чит, повели конюхам, чтоб оседлали. Коня же ты, дурья твоя голова, саженей за полета оставь в лесу. Верно, что маячить на коне смысла нет возле засады. Поведаешь той засаде о гостях на гати и — ко мне, не медля ни часу. Я на гати пока что буду. — Потом заговорил о том, что всех ка­салось: — Сейчас совет проведем. С казаками и дворовы­ми. Чтобы все знали, что кому делать. Сбегайте, по­кличьте из людской всех во двор.

Часть ратников, кто не поместился в доме дружинни­ков, расположилась в людской вместе с дворовыми. Они тоже тяготились бездельем. Дворовым-то всегда дело найдется: то печи топить, то дорожки чистить да мести, то коней кормить, поить и чистить, то денники выме­тать, а ратникам что делать? Лень, как любил говорить Шика, лелеять? Утомительное дело.

Встрепенулись, услышав новость. Не зря, выходит, их здесь сгрудили. Не на безделье.

Совет короткий. Никому, как воевода Двужил велел, за стены двора княжьего — ни шагу. Что бы ни случи­лось. У стен пока что попусту не торчать, но доспехи, об­лачившись в них, не снимать. Самострелы наготове дер­жать, чтобы вмиг в дело можно было пустить. И пищали (а их Шика целых аж две доставил для обороны охотни­чьего дома) чтоб заряженные стояли.

— В веже, что наверху дома для дружинников, попар­но бдить, с самострелами, и пары сменять почаще. На ос­тальных, угловых вежах и в надвратной — тоже попар­но. Там без смены. На обед, если что. Не более.

Когда Шика вместе со старшим засады появился у сте­ны, по гати уже двигались, плотно укрывшись щитами, казаки. По трое в ряду.

— Верно. Казаки. По щитам вижу. Не более полусот­ни, — определил Шика. — Семечки. — И спросил дру­жинников: — В болотину пустим или загодя встретим?

— Загодя. Разумней так. Если отступят, хорошо тог­да. Если на рожон полезут, шаг, стало быть, добавят, по­более их в болотину угодит, пока задние поймут, сами по­пятятся. Тоже неплохо.

— Что ж, верный сказ. Но пока в стрельницы не высо­вываться. Когда махну рукой, вот тут и — давай.

Вместе со старшим припал Шика к щели, чтобы опреде­лить, когда самый раз будет болты каленые пускать. А у тех, у кого не самострельные луки, пусть пока хоронятся. Если нападающие в болотину поплюхаются, тогда — самое время для них наступит. А болтами из самострелов по тем бить, кто попятится, чтоб не вольготно им было пускать в ход луки свои. Глядишь, своих ратников удастся сберечь.

Как железные стрелы взвизгнули — наступающие каза­ки, словно подгоняемые плетьми, рванулись вперед, на штурм стены. Через убитых и раненых перепрыгивали, стараясь не наступить, что нарушало плотность строя, и второй залп самострелов еще больше прополол ряды насту­пающих. Но не остановил. Влетели первые шеренги в ло­вушку и сразу — по пояс. Цепко схватила их трясина, не выпускает, а каждая попытка выбраться усугубляет поло­жение: если не шевелиться, болото засасывает медленней. Те, которые успели осадить себя, попятились, отстре­ливаясь, и Шика повелел:

— Не высовывайся зря!

Когда стрелы отступивших уже не долетали до стены, стрельцы взялись за дело, посылая меткие болты в запо­рожцев. Следом встали к стрельницам и лучники, чтобы не мучились бедняги, которых все одно засосет болото, а упокоили душу свою мгновенно. Еще можно было нано­сить урон пятившимся казакам из самострелов, но Шика остановил стрельцов:

— Хорош, будет с них.

У него зародилась мысль выпытать кое-что у запорож­цев Дашковича. Подозрительным ему показалось, что нет на гати ни одного татарина. Крикнул зычно:

— Православные, чего это басурманы одних вас насмерть послали? Неужто не ясно вам?

Промолчала казачья ватага. Не задело, выходит. Ши­ка тогда свой главный козырь, как он считал, выложил:

— Вас даже Ахматка-поганец и тот на произвол судь­бы бросил. Где он?! Нет! То-то! Неужто совсем безмозглые у вас башки?

— Ты не лайся! Доберусь вот, пощупаю, что в твоей башке! — возмущенно крикнул задиристый казак. — По­летят с плеч кочаны ваши капустные!

— Вы на твердь ступите, когда рак на горе свистнет, — с усмешкой прокричал в ответ Шика. — Ты мне про Ахматку лучше скажи, где он вас, дураков безмозглых, бросил?

Меж собой заговорили казаки. Они сразу, как оста­вил их проводник, засомневались, так ли уж легка до­быча, что их ждет, и почему за ней не идут сами крым-цы, но атаман полусотни молчал, промолчали и осталь­ные. Если бы он на круг попросил, тогда бы иное дело, тогда говори откровенно все, что на уме, а коль атаман не пригласил на совет, значит, знает больше их. Скажи ему о своем сомнении, отрежет: «Труса празднуешь? Иль не казак ты?!»

Оттого и помалкивали, но теперь — прорвало:

— В самом деле, ни одного татарина...

— Иль им легкой добычи не хочется?

— Что-то, атаман, не так, как следовало бы.

— Послать гонца нужно, вернувшись в лес. Мол, неможем осилить. Подмога, мол, нужна. Вот тогда — по­глядим.

— Дело, — поддержали его предложение почти все. — Решай, атаман.

Шика не слышал разговора, но видел решительные жесты казаков и все более уверялся, что главные силы пойдут обходной тропой, и его уже начало беспокоить, отчего не скачет оттуда связной Данила.

А он там бился с татарами, забыв обо всем на свете. Сотня их сразу же, без заминки, поперла на укрепление, сооруженное наспех у берега. Прикрывшись щитами, шли уверенно, зная, что защитников за стеной мало. Когда Данила, оставив коня на полянке вблизи опушки, стал пробираться через ерник, услышал довольное вос­клицание:

— Что?! Не по нутру?!

Вынырнув из ерника, чуть было не столкнулся с шальной стрелой:

— Ого!

Было отчего вскрикнуть: татары уже в саженях пят­надцати, шаг их спор и безостановочен. На падающих от стрел защитников не обращают внимания, сами тоже стреляют непрерывно и метко. Трое дружинников, пора­женные стрелами в горло, уже отдали Богу душу.

— Подмога? — радостно спросил один из дружинни­
ков появившегося сотоварища. — Много ли?

— Не будет подмоги, — ответил Данила. — На гати то­же прут. Я подсоблю малое время да к Шике с донесени­ем поскачу.

— Не сдюжим.

— Это как — не сдюжим?! — возмутился Данила. — Нельзя не сдюжить.

Легко сказать: «Нельзя,» — но как выполнить? Тата­ры оказались в таком положении, что выход из него ос­тался один — вперед.

Тропу Ахматка нашел быстро. По следам. Как он и предполагал, подкрепление действительно было посла­но обходным путем. Но если в лесу по осевшему и потя­желевшему снегу идти было даже легче, чем по зимне­му, пушистому, то как только они вышли на болото, где солнце хозяйничало вовсю, туговато им пришлось, хотя они ступали точно по следам, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Первые шеренги, хотя и хлюпала под ногами снежная кашица, все же проходили, а в последних то и дело кто-либо проваливался. Сразу — по пояс. Вначале колонна ожидала, пока вытащат провалившегося, по­том сотник распорядился оставаться для помощи одно­му или двоим, остальным не останавливаться. Если же проваливались и помогающие, оставлять их на произвол судьбы.

Особенно удручала татар последняя жертва болоту. Жадной трясине достался не только провалившийся во­ин, но и те, кто попытался спасти его. Потянули, бросив ему аркан, и — тоже по пояс. Последние шеренги, испол­няя приказ сотника, начали обходить несчастных, но еще полдюжины из них оказались в трясине.

Сотник не велел спасать попавших в беду, только вы­говорил Ахматке:

— Ты ведешь нас туда, откуда нам нет обратного пути. Тем более с грузом.

— Обратно пойдем по гати.

Вот и пёрли татары, вполне осознавая, что отступать им некуда, что даже здесь, рядом с твердью, все они мо­гут оказаться похороненными заживо. Они подбадрива­ли себя криками:

— Кху-кху-кху!

— Ура-а-а-агш!

Расстояние сокращалось медленно, но упрямо. Вот уже выхвачены кривые татарские сабли, у дружинников блес­нули в руках мечи, взметнулись топоры и шестоперы.

Храбры и ловки дружинники князя, только совлада­ют ли они с сотней, хотя и поредевшей?!

Спохватился Данила-связной, нырнул зайцем в ер­ник, прыгнул в седло и понесся по тропе к охотничьему дому. Крикнул, подскакав:

— Готовься. Татарва может пробиться. Сотня их без малого.

Приукрашивал, конечно. Добрую половину сотня рас­теряла уже в болоте и в сече с дружинниками, но и полу­сотня — малая ли сила.

А Данила, оповестив защитников княжьего дома, ска­кал уже к засаде у гати.

Там было тихо. Казаки пока что не решили, как им поступить дальше: переть дуриком на смерть им не хоте­лось, но и возвращаться с пустыми руками они просто не могли. Темник их за это не помилует. Наказание же у та-. тар, как это повелось у Чингисхана и записано в его Джа-саке, ставшем законом для всех монголо-татар, — смерть. Так что, куда ни поверни, везде — клин.

Кто-то предложил:

— Не переметнуться ли? Одной веры мы — православ­ной.

— Не поверят, — отозвалось несколько голосов. — Их, должно быть, негусто на острове, а нас — немало. По­остерегутся.

— Что верно, то верно.

У Шики тоже возникла мысль переманить днепров­ских казаков на свою сторону, но, прикинув, рассудил, что рискованно. Что у них на уме. Сподручно ли ждать ежечасно удара в спину?

Однако и отпускать их назад не хотелось. Тогда ведь как может получиться: уведомятся татары, что гать разо­брана, нагонят сюда посошного люда, собрав его из даль­них сел и деревень (из ближних все в крепости) и заставят чинить гать. Не станешь же по своим стрелять. Они, конечно, за стену кинутся, закончив работу, но и татары по­лезут на их плечах. Каков будет исход тогда, никак не предскажешь. В рукопашной крымцы тоже мастаки.

«Взять безоружных чтоб. Да на время — в конюшню».

Вот в это самое время подскакал связной:

— Худо дело, голова. Смяли заслон басурманы. Я кня­жий дом оповестил и — к тебе.

— Еще не легче. Сколько их?

— Сотня шла. Побили многих, но...

— Ясно. Нужно на помощь к дому идти. Разделимся. Я здесь останусь. С теми вон переговоры переговаривать, а ты бери десяток и — к терему. Только не лезьте в руко­пашную. Из ерника стреляйте. Исподтишка. Со всех сто­рон. Места чаще меняйте. Особенно бейте, когда они на
захват пойдут или зазевается кто. Чтоб не вдруг распоз­нали, что тыл у них смертоносен.

— Понятно. Поохотимся.

Без одного дюжина пошла по тропе. Горстка вроде бы, но у пятерых — самострелы, у остальных же луки тугие, дальнобойные. Самых метких и твердоруких отпустил Шика к княжьему дому. К тому же у каждого мечи и ше­стоперы. Если в рукопашную придется, тоже посекут из­рядно татарских бошек. Дешево жизнь свою не отдадут.

В самый раз они подоспели. Тихо все было, пока они спешили по тропе, и вдруг рвануло тишину хриплое мно­гоглоточное:

— Кху-кху-кху-кху!

Ахнули рушницы. Еще раз. Еще.

— Бегом, братья! Татарва полезла!

Верно, несколько трупов на поляне перед стеной, но татары уже достигли ее. Лезут друг другу на плечи, норо­вя ухватиться за края стрельниц. Вот одному удалось это, подтянул себя, взмахнул кривой саблей и — полетел вниз. С болтом в спине.

Били прибывшие на помощь по тем, кто взбирался на плечи своим соратникам.

Защитники тем временем сбежались к этой стене, ос­тавив на остальных только наблюдателей. И с угловых веж полетели стрелы, а почти на всех стрельницах по­явились дружинники с боевыми топорами или шестопе­рами. Ловчее отбиваться на стене этим оружием. Любо оно русским ратникам.

Не сумев с ходу захватить дом княжеский, отступили крымцы за деревья. Изрядно осталось басурман на поля­не перед домом и у самой стены, но праздновать победу еще было рано. Не знают обороняющиеся, что нападение отбивали вместе с ними соратники-дружинники. От их стрел первый смельчак пал и многие иные ретивцы. А не­видимые помощники затаились в ернике. Подлесок гус­той, кого хочешь укроет. Вот и наблюдают за крымцами, тише мышей себя держа, хотя ох как хорошо было бы уложить стрелами и сотника, и Ахматку, и других, пока они опомнятся. Враги-то не таятся, бей на выбор.

Спадает с татар азарт боя, трезвеют мысли. Только ни­кто не осмеливается говорить, пока молчит сотник. А тот, поразмышляв немного, начал с вопроса к Ахматке:

— Ты говорил: дом князя беззащитный. Стена низ­кая?!

— Видите, бек, совсем недавно подняли. Вон щепка и кора еще не потускнели. Я говорил то, что знал.

— Знал! Знал! Теперь один путь: ударим с тыла по за­щищающим гать, настелим бревен и пригоним сюда для штурма урусутов пленных, казаков и ногайцев.

— Мудрость твоя, бек, беспредельна, — одобрительно зацокали языками татары. Каждому из них хотелось ос­таться живым и еще обогатиться, разграбив княжеский дом. — Веди нас к гати!

— Нет, безмозглые! Нет! Я пошлю разведку. — И к Ах­матке: — Ты знаешь туда тропу?

— Нет. Но, думаю, ее легко найти, идя по опушке. Гать там, — указал Ахматка на южную сторону острова. — Ту­да должна быть хорошая тропа. Князь, сюда...

— Ты мудр, как старый осел, —; с усмешкой остановил Ахматку сотник и добавил: — Я передумал. Ты оста­нешься под моей рукой. В разведку пойдут другие.

Пока сотник определял, кому идти, и объяснял, что нужно разведать, трое дружинников уже выскользнули бесшумными ящерицами из своих укрытий и устреми­лись, углубляясь в лес, к тропе, ведущей к гати. Чтобы перерезать путь лазутчикам. Те тропу нашли быстро. Она действительно была торной. Ибо за ней следили кон­ники и дворовые, жившие здесь постоянно, готовые в лю­бой момент встретить князя, когда бы он ни захотел по­охотиться. Обрадованные татары поспешили по этой тро­пе, пока не осторожничая. Там, ближе к гати, они свер­нут с тропы. А пока — вперед и вперед!

Увы, не сулил им Аллах дойти до гати: два самост­рельных болта остановили их торопливый шаг.

— Вот что... Вы ждите следующих. Только не вдруг их убивайте. Попробуйте пугнуть. Чтоб к сотнику своему возвернулись. Если же не получится, тогда — Бог им су­дья. А я — к гати. Мигом обернусь, — распорядился Да­нила, вынырнул на тропу и припустился по ней, что тебе гончая по заячьему следу.

Двое дружинников остались в своих укрытиях, под нижними лапами елок, свисавших до самой земли, отче­го у стволов было уютно и скрытно. И наблюдать к тому же можно, слегка раздвинув ветки. Правда, стрелять не так уж и ловко, но терпимо.

Время прошло, уже Данила вернулся, а на тропе ни­кто не появлялся. Сомнения начали брать дружинников: а что, если на взятие терема пошли либо какую подлость удумали? Но тогда бы пищали бахали, а их здесь слыш­но было бы. Нет. Терпеливо нужно ждать.

Вот наконец появился татарин. Один. Идет хотя и бы­стро, но успевает зыркать по сторонам, словно буравит елочную густоту.

Смотри-смотри, все равно ничего, кроме своих сороди­чей, лежащих со стрелами в шеях, не увидишь.

Плавный изгиб тропы и — опешил татарин. Потом ки­нулся к своим сородичам, склонился над их телами, и тут железная стрела сбила с него островерхую шапку, опушенную выдрой. Вторая стрела пролетела перед ли­цом, а третья впилась в землю у самых ног. Татарин трусливой ланью кинулся обратно, оправдывая свою тру­сость тем, что он должен живым добежать до сотника и сообщить ему о случившемся.

Дружинники, срезав угол, оказались на пути татари­на, пустили, промахнувшись специально, еще по паре стрел, и это еще более подстегнуло татарина — сломя го­лову он полетел к сотнику и, стараясь скрыть свой испуг, начал возбужденно и быстро тараторить:

— Полный лес гяуров. Лазутчики твои, бек, убиты стрелами. В меня тоже стреляли. И на тропе, и вот здесь, совсем рядом. Я не вступил в бой с неверными, чтобы предупредить тебя...

Но сотник уже не слушал прибежавшего со страшным известием воина, он схватил Ахматку за грудки и про­шипел змеино:

— Ты привел нас в западню. Ты — продавшийся гяу­рам! У крепости тоже, змей ползучий, подстроена ловуш­ка?!

— Нет! Нет! Я слышал своими ушами. Я видел своими глазами. Здесь нет много урусутов! Твой воин ошибается!

— Переломите ему хребет, — приказал сотник, от­швырнув от себя Ахматку. — Гяур!

Ахматку повалили лицом вниз, один воин встал ему на спину, двое других, взявшись за плечи и ноги, согну­ли из него дугу, и бедняга не успел даже крикнуть от бо­ли, только заскулил брошенным щенком. Жалобно, про­тивно. Все ждали, что сотник прикажет заткнуть ему рот, но тот вроде бы даже наслаждался тоскливым попи­скиванием несчастного. Сотник думал.

А в это время вернулись к дружинникам их товари­щи. Данила сообщил:

— Хортицкие казаки сдались. Ведет их сюда голова наш.

— Не ко времени. Повременить бы. Что татары удума­ют, нам неведомо пока.

— Верно. Беги. Пусть в лесу нашего слова ждут. Еще немного молчал сотник, потом решительно бро­сил;

— Выход один — взять крепость! Нас выпустят отсю­да, только если мы возьмем в заложники жену князя.

— А что, казну оставим?

— Нет. Возьмем и казну. Урагш⁹⁸!

— Ура-а-а-гш! — заметалось меж еловых лап. — Кху! Кху! Кху!

Теперь уже не было смысла таиться. Дружинники вы­скользнули из ерника и, миновав все еще попискивав­шего Ахматку, побежали к опушке.

— Выцеливай сотника! — белел самому меткому само-стрелыцику Данила. — Остальные тогда враз сабли по­бросают.

Так и вышло. Не с первого выстрела, но впился смер­тельный болт в сотника. Поначалу татары не заметили эту свою потерю, лезли на стену, будто вовсе не прорежи­вала их дробь пищальная, не косили их стрелы защитни­ков терема и дружинников, которые теперь стояли без утайки на опушке, выбрав удобные места для стрельбы. Неведом, казалось, татарам страх смерти, им крепость взять — вот главное. Вперед и вперед!

Подбежали еще дружинники, которых послал на под­могу Шика. Первые их стрелы в основном полетели ми­мо, но когда совладали с дыханием, ловко стали целить в нападавших, и поняли те наконец, что оказались меж двух огней. К тому же крикнул кто-то из басурман:

— Сотник убит!

Как ушат холодной воды на голову. Растерялись напа­давшие, не хотелось им играть роль джейранов, которых сгоняют в кучу загонщики, чтобы потом поразить стре­лами. Попадали ниц оставшиеся в живых. Отдали себя на волю победителей. Подходи и бери голыми руками.

Только не простаки дружинники. Знакомо им ковар­ство татарское: подойдешь поближе, повскакивают и — пошла сеча. А их вон еще сколько.

Велят дружинники поодиночке подниматься, склады­вать в сторонке оружие и, отойдя саженей на дюжину, там — в снег. Лицом в его мягкую водянистость. А сами их под стрелами держат, и на стенах, на стрельницах готовы в любой миг спустить тетивы. Ворот тоже пока не отворяют. Зачем рисковать. Вот сложат оружие, тогда отчего не открыть и не пригласить гостей непрошеных и не рассовать их в конюшне по свободным денникам¹⁰⁰.

Покорней необлизанных телят татары, все выполня­ют, что им велят. Сложив оружие, лежат бездвижно, ожидая, что сниспошлет им Аллах. Сами бы они посекли головы без особого раздумья, этого же ждут от пленив­ших их.

У дружинников и в самом деле руки чешутся. Разда­ются голоса:

— Чего ораву такую охранять да кормить? Посечь, и — делу конец.

Но более благоразумные советуют:

— Семен Шика пусть рассудит. Он голова. Никогда не поздно порешить.

— Верно, — поддержал этот совет Данила. — Запрем, пока суд да дело, в конюшню. — И к тем, кто на стенах с луками и самострелами в готовности стоит: — Отворяй ворота.

Окружив пленных, повели их строем через ворота. Во дворе посадили прямо на снег и стали отделять пер­вый десяток для одного денника. В это самое время из терема донесся детский крик, известивший миру, что на свет появился еще один житель России, ее витязь, ее воевода.

— Слава тебе, Господи, — принялись креститься дру­жинники, перехватив мечи в левые руки. Казаки и дво­ровые последовали их примеру.

На резное крыльцо вышла повитуха. Светится радос­тью. Как же иначе, дело-то она свое хорошо исполнила. Поклонилась низко и заговорила:

— Поклон вам от княгини. Благодарит она вас сердеч­но за храбрость вашу, за верную службу. За спасение на­следника¹⁰¹, продолжателя древнего княжеского рода.

— Почитай, в сече рожден. Быть ему воеводой слав­ным, — пророчески молвил Данила. — Иначе и быть неможет.

В воротах появился Шика. Следом за ним под охраной всего полдюжины дружинников во двор входили звенья­ми сдавшиеся казаки. Узнав о радостном событии, Шика тоже заключил:

— Воевода родился!