Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

О ДОВЕРИИ 10 страница



За неимением наиболее общих понятий мышление обществ низшего типа обладает коллективными представлениями, которые их заменяют до некоторой степени. Эти представления, хотя они имеют конкретный характер, являются крайне емкими в том смысле, что они непрерывно в употреблении, что они применяются в бесконечном количестве случаев, что они соответствуют, как уже было отмечено, тому, чем с этой точки зрения служат для логического мышления

категории. Их мистический и конкретный характер, однако, часто сбивал с толку наблюдателей. Исследователи видели их огромное значение и не могли не отметить его. Вместе с тем, однако, исследователи чувствовали, что перед ними — способ мышления, совершенно не увязывающийся с их собственными умственными навыками. Несколько примеров, прибавленных к приведенным выше, помогут показать, чем являются эти представления, будучи общими, но не отвлеченными.

Гетервик обнаруживает у йяо верования, которые ему кажутся непостижимыми. Он не понимает, каким образом лизока (душа, тень или дух) может одновременно быть чем-то личным и безличным. И действительно, после смерти лизока становится мулунгу. Это слово имеет два значения: в первом значении оно разумеет душу покойника, в другом — мир духов вообще, или, более точно, совокупность духов умерших. Это можно было бы еще понять, если бы мулунгу означало собирательное единство, образующееся из объединения всех индивидуальных духов. Такое объяснение, однако, оказывается неприемлемым, ибо мулунгу означает в то же время «состояние или свойство, присущее какому-нибудь предмету, подобно тому как жизнь или здоровье присущи телу», и, кроме того, мулунгу рассматривается как действенное начало во всем, что является таинственным. «Это мулунгу\» — восклицают йяо, когда им показывают какой-нибудь предмет, превосходящий их разумение. Перед нами характерная черта всех коллективных представлений подобного рода: они употребляются без всякого различия для обозначения одного существа и многих существ, для выражения качества или свойства предметов.

Чтобы выйти из затруднения, Гетервик различает то, что он называет «тремя ступенями анимистической веры»: 1) лизока человека, или его тень, которая проявляется в снах, в бреду и т. д.; 2) эта же лизока, рассматриваемая как мулунгу, предмет почитания и культа, — начало, управляющее земной жизнью, предопределяющее судьбы рода человеческого; 3) наконец, мулунгу, которое означает великую духовную силу творца мира и всякой жизни, источник всех одушевленных и неодушевленных вещей. По-видимому, Гетервик, как когда-то миссионеры Новой Франции (Канады), склонен истолковывать наблюдаемые им факты в духе собственных религиозных воззрений. Однако он добросовестно оговаривается: «И тем не менее нельзя провести четкой грани между этими тремя концепциями духовной природы. Различение между ними в сознании туземцев весьма сбивчиво. Никто не даст вам ясного и категорического выражения своих верований в этой области».

Если Гетервик не получил от йяо угодных ему ответов, то это произошло, может быть, потому, что йяо не понимали его вопросов, а особенно потому, что он сам не в состоянии был примениться к их

представлениям. Для йяо совершенно нечувствительно совершается переход от индивидуальной души до или после смерти к душе неиндивидуальной или к мистическому свойству, присущему всякой вещи, в которой они признают что-либо божественное, священное, мистическое (не сверхъестественное, ибо, напротив того, нет ничего более естественного для пра-логического мышления, чем этого рода мистическая сила). По правде говоря, здесь нет даже перехода: здесь есть тождество в силу закона партиципации, подобное тому тождеству, которое мы рассматривали в представлениях гуичолов и глубоко отличное от логического тождества. В результате неизменного действия закона сопричастия мистическое начало, которое циркулирует и таким образом распространяется между существами, может быть представляемо и как существо (как субъект), и как свойство, как способность предметов, ему сопричастных (как атрибут). Пра-логическое мышление и не подозревает о наличии какого-нибудь затруднения.

Так же обстоит дело и у североамериканских индейцев; существуют многочисленные и точные наблюдения. Мисс А. Флетчер, например, пишет: «Они рассматривали все одушевленные или неодушевленные формы, все явления как проникнутые общей жизнью, непрерывной и похожей на волевую силу, которую они сознавали в себе самих. Таинственную силу, наличную во всех вещах, они называли вакачда, этим путем все вещи оказывались связанными с человеком и между собой. Идеей непрерывности жизни утверждалась связь между видимым и невидимым, между мертвыми и живыми, а также между осколком какого-нибудь предмета и целым предметом». Под непрерывностью здесь разумеется то, что мы называем сопричастностью, ибо непрерывность пребывает между живым и мертвым, между человеком и обрезками его ногтей, слюной или волосами, между данным медведем или бизоном и всей мистической совокупностью вида медведей или бизонов.

Кроме того, так же как мулунгу, ваканда или вакан может обозначать не только мистическую реальность вроде того, что мисс Флетчер называет жизнью, но и свойство, особенность предметов и существ. Например, есть люди вакан, которые прошли через много предшествующих существований. «Они рождаются к сознательному существованию в образе крылатых семян, подобных семенам чертополоха. подвергаются ряду превращений среди различных видов божеств до тех пор, пока полностью не ваканизируются и не окажутся подготовленными для своего человеческого воплощения. Они наделяются тогда теми же невидимыми силами вакан, как и боги, и т. д.». Точно так день и ночь являются вакан. Этот термин объяснен одним индейцем так: «Пока продолжается день, человек может совершать много чудесных вещей, он может убивать животных, людей и т. д. Однако человек

К оглавлению

не знает хорошенько, что является источником или причиной света. Вот почему человек верит, что свет не создан рукой, т. е. что дневной свет создается не человеческой рукой. Поэтому индейцы говорят, что день есть вакан. Солнце тоже вакан*. Таким образом, речь идет действительно о свойстве, о мистической силе, присущей чудесным вещам. «Индеец прибавил: «Когда наступает ночь, то появляются привидения и много страшных вещей! Поэтому ночь считают вакан». Один старый наблюдатель, цитируемый Дорси, отметил уже, что «невозможно одним каким-нибудь термином выразить значение и смысл вакан у индейцев дакота. Вакан обнимает все, что есть тайна, таинственная сила и божество... Всякая жизнь есть вакан. Точно так же вакан — всякая вещь, которая обнаруживает либо активную силу, подобно ветрам и собирающимся на небе облакам, либо пассивную силу сопротивления, подобно скале у края дороги... Вакан покрывает всю область того, что служит предметом страха или поклонения. Однако многие вещи, которые не являются ни тем, ни другим, которые просто кажутся чудесными, получают такое же обозначение».

Могут задать вопрос: что же тогда не является вакан? Такой вопрос в действительности может быть поставлен с точки зрения логического мышления, которое требует строго определенных понятий, с конкретным содержанием и объемом. Пра-логическое мышление не испытывает нужды в таких понятиях, особенно когда речь идет о коллективных представлениях, одновременно конкретных и весьма общих. Вакан является чем-то мистическим, с чем какой-нибудь предмет может быть и не быть сопричастным, смотря по обстоятельствам. «Сам человек может сделаться вакан после поста, молитвы, видений». Данное существо, таким образом, вовсе не обязательно либо вакан, либо не вакан; и одна из функций знахаря как раз в том и заключается, чтобы избегать в этом пункте ошибок, могущих быть роковыми. Вакан лучше всего было бы сравнить с флюидом (жидкостью), который циркулирует и распространяется во всем, что существует, и который является мистическим началом жизни и сил существа и предмета. «Оружие юноши является вакан: к нему не должна прикасаться женщина. Оно заключает в себе божественную силу... В день сражения воин молится своему оружию».

Если наблюдатель, сообщающий факты, начинает истолковывать их тут же, как это почти всегда происходит, если он не принимает в расчет различий, которые существуют между логическим и пра-логическим мышлением, то он приходит к теории антропоморфического анимизма. Вот, например, что говорит нам Шарльвуа по поводу тех же североамериканских индейцев: «Нет ни одной вещи в природе, если верить дикарям, которая не имеет своего духа, однако духи эти разного порядка и не все имеют одну и ту же силу. Если они чего-

нибудь не понимают, то они видят в этом проявление высшего гения, и в таком случае они обычно выражаются так: «Это дух», т. е. эта вещь есть вакан. Совсем также йяо говорят: «Это мулунгу».

Спенсер и Гиллен, хотя и они являются сторонниками анимизма, слишком внимательные наблюдатели, чтобы не отметить наличия этих коллективных представлений, столь загадочных для логического мышления. Они заметили, что некоторые выражения употребляются в качестве то существительных, то прилагательных. Например, арунгквильта у арунта означает «зловредное магическое влияние». Про опоссума, про тощего эму говорят, что они либо арунгквилыпа, либо одержимы арунгквилыпа. Это выражение применяется без различия либо к зловредному влиянию, либо к предмету, в котором это влияние временно или постоянно пребывает. В другом месте Спенсер и Гиллен говорят, что арунгквилыпа является то чем-то личным, то чем-то безличным. Например, в качестве причины затмений арунгквилыпа имеет личный характер. Арунта верят, что затмения обязаны своим происхождением периодическим налетам арунгквилыпа, которое хочет поселиться на солнце и навсегда закрыть его свет. Этот злой дух может быть прогнан только силой знахарей. Даже чуринга, которая признается австралийцами за священное живое существо, а по некоторым наблюдениям — за тело личного предка, превращается в некоторых случаях «в мистическое свойство, присущее предметам». Чуринга, определенно говорят Спенсер и Гиллен, употребляется то как существительное, когда она обозначает священную эмблему, то как качественное прилагательное, обозначающее нечто священное или тайное.

Точно так же у туземцев Торресова пролива, «когда в какой-нибудь вещи обнаружено что-либо замечательное или таинственное, то ее могут рассматривать как зого... Дождь, ветер, какой-нибудь конкретный предмет, жертвенник могут быть зого». Зого бывает личное и безличное. «Зого относилось к определенным группам туземцев в целом, но оно являлось также свойством некоторых лиц, зоголе, которые одни знали церемонии, связанные с зого, и которые, следовательно, одни совершали соответствующие обряды... Я не нахожу лучшего выражения для перевода зого, чем выражение священный. Термин зого употребляется обычно как существительное, даже когда следовало бы ждать, что оно является прилагательным».

Гюбер и Мосс в их глубоком анализе меланезийского представления о мана, описанного Кодрингтоном, и представления об оренда у гуронов показали их родство с представлением о вакан. Таким образом, то, что мы говорили о вакан, приложимо также к мана и оренда и к другим сходным представлениям, образцы которых легко обнаружить и в других местах сквозь анимистическую интерпретацию, дан-

ную им наблюдателями. Таково, например, представление об уонге на западном побережье Африки. «Родовым именем для фетиша-духа у негров Золотого берега является уонг: эти воздушные существа живут в шалашах, которые служат храмами, и наслаждаются жертвами, они проникают в жрецов и вдохновляют их; они служат источником здоровья и болезни у людей, они выполняют приказы могущественного небесного бога. Они, однако, по крайней мере известная часть их, связаны также с материальными предметами, и негр может сказать: «В этой реке, в этом дереве, в этом амулете пребывает уонг». Таким образом, среди уонгов страны следует числить реки, озера, источники, участки земли, гнезда термитов, крокодилов, обезьян, змей, слонов, птиц». Это описание заимствовано Тэйлором из рассказа миссионеров. В нем нетрудно обнаружить не только «три ступени анимистического верования», замеченные у йяо Гетервиком, но, прежде всего, и коллективное представление, совершенно аналогичное представлению вакан, мана, оренда и многим другим.

Коллективные представления этого рода обнаруживаются с большей или меньшей отчетливостью почти во всех обществах низшего типа, которые могли быть исследованы достаточно тщательно. Они играют господствующую роль, как ясно показали Гюрбер и Мосс, в верованиях и религиозных или магических обрядах. Именно эти представления лучше всего, может быть, и характеризуют основное различие между пра-логическим и логическим мышлением. Логическое мышление всегда чувствует себя в неприятном положении перед лицом таких представлений. Действительно, идет ли речь о реальностях, которые существуют сами по себе, или только об очень общих свойствах? О единственном и универсальном субъекте, своего рода духе или душе мира, или множестве душ, духов, божеств? Предполагают ли, далее, эти представления, как думали многие миссионеры, одновременно и высшее божество, и бесконечное количество подчиненных сил? Логическое мышление в силу своей природы требует ответа на эти вопросы. Оно не может допустить одновременно две альтернативы, которые как будто взаимно исключают одна другую. Пра-логическое мышление, напротив, по самому существу своему не знает подобной необходимости. Являясь мистическим по своей сущности, пра-логическое мышление не видит никакого затруднения в том, чтобы одновременно представлять себе и ощущать тождество единого и множественного, особи и вида, самых различных между собой существ, и все это благодаря их партиципации. Это руководящий принцип пра-логического мышления: именно им объясняется природа отвлечения и обобщения, свойственных указанному мышлению, именно этим принципом мы должны в большей мере объяснять формы деятельности, характерные для низших обществ.

Глава IV МЫШЛЕНИЕ ПЕРВОБЫТНЫХ ЛЮДЕЙ В ОТНОШЕНИИ К ИХ ЯЗЫКАМ

Казалось бы, что существеннейшие черты мышления определенной социальной группы должны найти известное отражение в языке, на котором она говорит. Коллективные умственные навыки не могут в конце концов не оставить следов на формах и способах выражения, которые также социальные факты, лишь в весьма малой степени поддающиеся влиянию личности, если таковое вообще имеет место. Следовательно, различным типам мышления должны были бы соответствовать и различные по своей структуре языки. Но нельзя делать далеко идущих выводов на основе такого общего принципа. Прежде всего, мы не знаем, существует ли даже среди низших обществ хотя бы одно такое, которое говорит на своем собственном языке, т. е. я разумею, на таком языке, который точно, согласно сформулированной выше гипотезе, соответствует мышлению, получающему выражение в его коллективных представлениях. Напротив, вполне вероятно, что в результате миграций, смещений и поглощений одних групп другими мы не встретим нигде условий, предполагаемых указанной гипотезой. Даже в исторический период одна социальная группа усваивает часто язык другой, покорившей ее или, наоборот, покоренной ею группы. Поэтому мы с большей или меньшей достоверностью сможем выявить только весьма общие соответствия между характерными чертами языков и особенностями мышления соответствующих общественных групп, руководствуясь исключительно теми из этих свойств, которые обнаруживаются в языках и в мышлении всех групп определенного порядка.

Кроме того, языки обществ низшего типа еще очень плохо изучены. Об огромном числе языков мы часто не располагаем никакими сведениями, кроме весьма неполных словарей. Словари, может быть, позволяют относить предварительно эти языки к той или иной семье, однако они совершенно недостаточны для сравнительного исследования. По мнению наиболее авторитетных специалистов в данной области, создание сравнительной грамматики различных языковых семейств было бы невыполнимым предприятием.

Наконец, структура тех языков, которые встречаются в низших обществах, выражает одновременно и то, что отличает их умственные навыки от наших, и общее в наших языках. Термин «пра-логический», как мы видели, вовсе не значит «антилогический». Никак нельзя наперед сказать, что для этих языков должны существовать особые грамматики, имеющие специфические отличия от нашей.

Мы не станем касаться слишком широких вопросов, а попытаемся выяснить, в какой степени исследование языков может подтвердить сказанное относительно мышления низших обществ. Оставляя в стороне грамматику в собственном смысле слова, я постараюсь, прежде всего, выяснить, что могут нам показать строение предложений и словарь относительного мышления низших обществ. Примеры в дальнейшем изложении заимствуются преимущественно из языков североамериканских индейцев, которые особенно хорошо изучены сотрудниками Вашингтонского этнографического бюро. Однако я не откажу себе в праве на предмет сравнения приводить и иные примеры, взятые из других, совершенно отличных, языковых групп.

Наиболее резко бросающаяся в глаза черта языков, на которых говорят североамериканские индейцы, заключается в особом внимании, уделяемом ими выражению таких конкретных деталей, которые в наших языках остаются невыражённымй" или подразумеваемыми. «Индеец понка, для того чтобы сказать: «Человек убил кролика», должен выразиться: «Человек, он, один, живой, стоя (в именительном падеже), нарочно убил, пустив стрелу, кролика, его, живого, сидящего (в винительном падеже)», ибо форма глагола_,уби»гь для данного случая должна быть выбрана из числа нескольких форм. Глагол меняет свою форму путем инфлексии или инкорпорации (присоединение) частиц, чтобы обозначить лицо, число, род, одушевленность или неодушевленность, положение (стояние, лежание, сидение) и падеж. Форма глагола выражает также, совершено ли действие убийства случайно или преднамеренно, совершено ли оно при помощи снаряда... и если при помощи снаряда, то какого именно, посредством лука и стрелы или ружья...».

Точно так же в языке чироки вместо неопределенного выражения мы имеется несколько выражений, обозначающих я и ты, я и вы, я и вы двое, я и он, я и они, комбинируемых с двойственным числом: мы двое и ты, мы двое и вы к?. д. или со множественным: я, ты и он или она, я, вы и он или они и т. д. В простом спряжении настоящего времени изъявительного наклонения, включая местоимение в именительном и в косвенном падежах, имеется не меньше 70 разных форм... Другие тонкие различия, разные формы глагола указывают, является ли предмет одушевленным или неодушевленным, а лицо, о котором говорят, подлежащим или дополнением, предполагается ли, что оно слышит данные слова или нет, а что касается двойственного или множественного числа, то формы глагола указывают, относится ли действие к объектам в собирательном смысле, как если бы они

8*

представляли лишь один объект, или каждый объект должен рассматриваться отдельно и т. д.

Эти языки, подобно нашим, знают категорию числа, однако выражают они ее не так, как наши языки. Мы противоставляем множественное число единственному: подлежащее или дополнение бывает множественным или единственным. Такой умственный навык предполагает привычное и быстрое употребление абстракции, т. е. наличие логической мысли и ее материала. Пра-логическое мышление действует иным путем. «Для наблюдающего ума первобытного индейца племени кламат, — говорит Гэтчет в своей отличной грамматике кламатского языка, — тот факт, что разные вещи совершались последовательно в разные моменты или что одно и то же делалось отдельно разными лицами, казался гораздо более значительным и важным, чем голая идея множественности, в противоположность нашему языку».

Кламатский язык не имеет множественного числа, но он пользуется распределительным удвоением... Каждый раз, когда форма обозначает множественное число, это происходит только потому, что идея распределительного удвоения совпадает с идеей множественности.

Так, например, неп обозначает руки вообще, так же как и руку вообще, или данную руку, или какую-то руку, однако распределительная форма ненап обозначает каждую из двух рук или руки каждого человека, рассматриваемого как отдельная личность, Кчо'л обозначает звезду, звезды, созвездие или созвездия, но кчокчо'л обозначает каждую звезду или каждое созвездие, рассматриваемые отдельно. Падшаи означает: «ты ослеп на один глаз», но пападшаи означает: «ты ослеп», т. е. «ты ослеп на каждый из твоих глаз».

Следует ли из этого, что кламатский язык не выражает множественного числа? Нет, он выражает его разными способами. Например, он выражает, что подлежащее предложения — во множественном числе, во-первых, аналитическим путем, присоединяя к существительному числительное или неопределенное местоимение (несколько, много, все, мало)', во-вторых, употреблением собирательного существительного или существительных, обозначающих лица, для которых имеется определенная форма для множественного числа; в-третьих, так как преобладающее большинство существительных не имеет множественного числа, обозначением множественного числа в непереходных глаголах при помощи распределительной формы, а в небольшом количестве переходом глаголов при помощи специальной формы, которая также имеет распределительную функцию; наконец, в-четвертых, употреблением в некоторых непереходных глаголах двойственного числа для обозначения двух, трех и даже четырех подлежащих.

Судя по данному примеру, который отнюдь не исключение, можно думать, что, если пра-логическое мышление первоначально не пользуется формой множественного числа, следовательно, эта форма не кажется достаточно ясно выраженной и первобытное мышление не нуждается в выражении всех видов множественного числа. Такое мышление стремится выразить, идет ли речь о двух, трех, немногих или многих подлежащих или дополнениях, о каждом из них в отдельности или обо всех вместе. Точно так же оно не имеет общего выражения, как мы увидим дальше, для дерева вообще, для рыбы, оно располагает специальными выражениями для каждой разновидности деревьев или рыб. Поэтому оно обладает способом для выражения не просто множественного числа, а различных его видов. Вообще, эта черта станет тем заметнее, чем больше мы будем рассматривать языки общественных групп, в которых сильнее всего господствует пралогическое мышление.

Действительно, в австралийских языках, в языках Новых Гебрид, Меланезии, Новой Гвинеи мы находим в употреблении наряду со множественным числом в собственном смысле слова или без него формы двойственного, тройственного и даже того, что следовало бы называть четверным числом. Так, например, в языке острова Кивай (с папуасским населением) «существительное часто употребляется без всякого указания числа, когда же существительное является подлежащим, то число обычно выражают при помощи суффикса. Единственное число определяется суффиксом ро, двойственное число — словом торибо, тройственное число — словом поторо. Множественное число обозначается словом сирио, которое предшествует существительному, или словом сириоро, которое следует за существительным. Суффикс единственного числа ро обычно опускается. Поторо употребляется также для обозначения четырех, в подлинном своем смысле оно, вероятно, означает «несколько». Суффикс ро в словах поторо и сириоро, вероятно, тот же, что и ро единственного числа, и дает право думать, что поторо обозначает тройку, а сириоро — группу вообще или совокупность.

В этом же языке обнаруживается большое количество глагольных приставок, простых и сложных, назначение которых — выражать и указывать, сколько в данный момент действует субъектов и на какое количество. Например, возьмем следующие суффиксы.

Рудо указывает действие двоих на многих в прошедшем времени. Румо указывает действие многих на многих в прошедшем. Дурдо указывает действие двоих на многих в настоящем времени. Дурумо указывает действие многих на многих в настоящем времени.

Амадурудо указывает действие двоих на двоих в настоящем времени.

Дурудо указывает действие двоих на двоих в прошедшем времени.

Амарумо указывает действие многих на двоих в прошедшем времени.

Ибидурудо указывает действие многих на троих в настоящем времени.

Ибидурумо указывает действие многих на троих в прошедшем времени, Амабидурумо указывает действие троих на двоих в настоящем

и т. д.

Потребность в конкретном обозначении выражена здесь как будто с достаточной ясностью в том, что касается числа. Можно также сказать, что в этих языках существует ряд форм множественного числа. «Двойственное число, а также то, что называют тройственным числом, на деле в меланезийских языках, за исключением очень малого количества слов, не являются действительно отдельным числом; они выражают множественное число с указанием конкретной формы этого множества». Приведенное замечание Кодрингтона вполне подходит также и к языкам британской Новой Гвинеи. Оно сводится к тому, что эти языки выражают по возможности определенное множество (т.е. два, три, четыре и т.д.), а не

простую множественность.

Факт этот часто встречается в австралийских языках. Так, «во

всех диалектах, имеющих структуру тиат-тиалла, есть четыре числа: единственное, двойственное, тройственное и множественное. Тройственное число имеет также две формы для первого лица (включительную и исключительную). Также имеется тройственное число в языках тагувурру войвурру...». Существование тройственного числа отмечено уже давно на Анеитиуме и других островах Тихого океана, оно, судя по наблюдениям Текфильда, сохранилось в известной мере в местоимениях языка племени воддовро (Виктория). Вместе с двойственным числом, которое является общераспространенным, часто встречается тройственное число в языку бутеба (на реке Муррей). В Виктории языки имеют тройственное число для всех частей речи, подчиненных инфлексии... Однако это тройственное число отличается от того, которое обнаружено в некоторых других странах. Например, на островах Новые Гебриды падежные окончания двойственного, тройственного и множественного чисел независимы и отличаются друг от друга своей формой. У племен Виктории, напротив, тройственное число образуется путем прибавления нового падежного окончания к окончанию множественного числа. В языке моту (Новая Гвинея), по наблюдениям В. Лооса, двойственное и тройственное чис-

ла местоимений образуются при помощи приставок к форме множественного числа. Этот факт отмечен и Кодрингтоном.

На Новом Мекленбурге (архипелаг Бисмарка) кроме тройственного числа обнаружены формы четверного числа. Последние встречаются также на Нггао (Соломоновы острова), на островах Арага и Танна (Новые Гебриды). Они соответствуют «множественному числу» полинезийцев, которое в действительности является тройственным числом.

Различие этих форм не мешает распознать в них общую тенденцию. Иногда двойственные и тройственные числа представляются нам как независимыё^рормы, сосуществующие со множественным числом в собственном смысле слова (острова Новые Гебриды), иногда это формы множественного числа с добавлением дополнительной формы, выражающей число (Меланезия, Новая Гвинея); иногда распределительное удвоение предшествуют множественному числу в собственном смысле слова и заменяет его; иногда же множественного числа нет и его заменяют разными способами. Например, «множественного числа не существует в языке денединджие. Для того чтобы выразить множественное число, к единственному прибавляют наречие много. Заячьи шкуры и косоглазые пользуются в равной мере элементом двойственного числа для образования множественного». Наконец, встречаются разные формы множественного числа. Так, например, на языке абипонов «образование множественного числа имен существительных крайне затруднительно для начинающих, ибо оно так изменчиво, что едва ли можно установить какое-нибудь правило для этого образования... кроме того, абипоны имеют два множественных числа: одно выражает «больше одного», другое — «много». Жоалей обозначает несколько человек (небольшое число), жоарилипи обозначает много людей. Последнее различение свойственно также семитским языкам. Во всем приходится видеть приемы (а мы отнюдь не дали их перечня), посредством которых языки выражают различные виды множественности. Вместо того чтобы обозначать множественность вообще, эти языки конкретно указывают, о каком множестве идет речь, о двух предметах вместе или о трех. Для обозначения большого числа многие языки имеют слово «много». Несомненно, по этой причине не встречается множественного числа, обозначающего то, что свыше тройственного или (очень редко) четверного числа, в языках обществ наиболее низкого из известных нам типов. Мало-помалу, по мере того как умственные навыки изменяются в смысле выработки представлений менее конкретных по необходимости, разнообразие форм множественного числа все сводится к более простому множественному числу. Тройственное число отмирает раньше, а за ним и двойственное. Жюно отмечает следы двойственного числа, выделенного в





Дата публикования: 2014-11-18; Прочитано: 229 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.012 с)...