В путь!

Безотцовщина кончилась.

И зажили Марко и Никколо в Венеции в их опустевшем без матери доме. Но опустевшим дом был недолго: отец привел новую жену, мачеху Фиордилизу. Та была просто помешана на чистоте и порядке, и Марко, что и говорить, частенько от нее доставалось! Фиордилиза Тревизан, дочка старого торговца шерстью Тревизана, считалась перестарком. Она была уже в отчаянии: никто отчего‑то не брал ее даже с солидным приданым, и потому пошла бы хоть за черта. И тут появился Никколо Поло, совсем еще ничего собою! Вот и влюбилась без оглядки. А Никколо верно рассчитал: эта будет покорно ждать и следить за складами и домом, как цепная собака.

Марко видел, что отца тяготит оседлая, домашняя жизнь. Отец был как на иголках, словно все время ждал чего‑то, и, может быть, поэтому Марко тоже был как на иголках и тоже ждал каких‑то скорых перемен.

И вот наконец дождался. На этот раз все они уезжали из Венеции вместе. Отец и дядя брали его с собой! Марко не мог поверить своему счастью. Его ждут удивительные страны и приключения! Он будет так же свободно говорить на неведомых языках и научится быть таким же бесстрашным, как отец!

Перед отплытием из Венеции Марко пришел к Антонио прощаться. Старик сидел в своем кипарисовом кресле с зеленой обивкой как‑то особенно прямо, и от него пахло лекарством. Он казался сердитым и не сказал на прощание Марко ни одного доброго слова. И лишь потом, обернувшись уже в дверях, увидел Марко слезы, катившиеся по старческим щекам, и тоску в глазах – ту же бездонную тоску, что стояла когда‑то в глазах матери…

Это была последняя их встреча.

Венеция таяла за кормой, галера выходила в Адриатику. Марко никогда до этого не был в открытом море. Он стоял на носу и читал молитву, рекомендованную «справочником» Zibaldone к троекратному повторению перед морским путешествием: «Святой Ариель и Товий («И святой Марк», – добавил он для пущей надежности), Христос‑победитель, Христос‑владыка, Христос на небесах, Христос на земле…» И опять: «Христос‑победитель, Христос‑владыка, Христос на небесах, Христос на земле…» И опять…

Его немного тревожило, что солнце – бледное и неяркое: Zibaldone учил, что, «если солнце утром безжизненного цвета, словно выцветшее, значит, быть шторму и другой непогоде».

– Эй, в нашем деле стоять да смотреть – толку мало будет! – ворвался в молитву голос отца. – В каюте возьмешь перо и пергамент, да не дорогой, а серый, подешевле, и составишь подробную опись провизии в трюме..

Марко бросился выполнять отцовский приказ, а бородатый Никколо с непослушным «ежиком» волос и дочерна загорелым лицом, на котором так и сияли неправдоподобно голубые глаза, сам засмотрелся на уменьшающуюся позади – в который уже раз! – таможню Пунта Догана.

Нечастым он был здесь гостем, но именно Риальто заставлял его гордиться тем, что он – венецианец. Пока шумит этот рынок, стоять и городу!

Потом его мысли сменили направление. Да… Не простые они теперь купцы, а служат самой Инквизиции. Монголы – враги опасные и могучие. Они подмяли под себя и Китай, и Московию – страны огромные. Христианство и Республика должны знать, как можно от них защититься. Затем и посланы они к монгольскому хану.

«Хубилай об этом, видать, знает, он непрост, но у него для нас свои задумки, а у Серениссимы[135]– свои. Положение неудобное – как раз посередке, нуда ничего: Венеция между водой и землей который уж век – а стоит и процветает!..»

Два года ждали братья в Венеции избрания нового папы, но тщетно. А тут вдруг были призваны в канцелярию Инквизиции и получили приказ отправляться к хану немедленно. Никколо все недоумевал, как же так, ведь они не выполнили поручения хана: папа еще не избран, ханские письма, естественно, не переданы, и сотню монахов‑миссионеров они не нашли. Одним только маслом лампадным разжились – и всё. Но в канцелярии причину спешки объяснили Никколо так: при дворе хана недавно объявились генуэзцы, а значит, надо держать их сношения с «тар‑тарами» в поле зрения. И теперь братья плыли в полную неизвестность: хан может помиловать, а может и казнить. Но не выполнить приказ Инквизиции было столь же опасно.

«Знает старая монгольская лиса о давней вражде между Венецией и Генуей, – думал Никколо. – Хитер старик, ох хитер! Всех использует! Европейцев – против завоеванных китайцев, генуэзцев – против венецианцев, чтоб передрались друг с другом. Так всеми легче править! Птица Рух его интересует, видите ли!.. Масло лампадное!..» – Никколо догадывался, что про их шпионство хану известно. А как соберут они о монголах все сведения, что требует Инквизиция, – вряд ли отпустит их хан просто так, без залога.

Потому и посоветовал им преподобный епископ Теобальдо Висконти, который принимал их в Акре еще на пути в Венецию, в обратный путь к Хубилаю взять с собой такой залог, и самое верное – какого‑нибудь достаточно подросшего сына, если таковой имеется… Это неприятно поразило отца: даже о его Марко знала Инквизиция. Ханские письма римскому понтифику епископ Висконти посоветовал оставить тогда у него.

И до начала константинопольских погромов венецианская Святейшая Инквизиция послала доверенных людей – предупредить, чтобы уносили Поло из города ноги подобру‑поздорову: намечается смута. Здорово все получилось: вовремя сумели превратить недвижимость в драгоценные камни и удалиться от погромов на безопасное расстояние. А долг – платежом красен. Потому и служат теперь и папе, венецианской Инквизиции, и Хубилаю. Но вернее всего – самим себе. Да, тревожно братьям было отплывать. И опасался Никколо за Марко: все‑таки родного сына сам вез в заложники. Ну да не оставит Пресвятая Дева!

Никколо вспомнил вдруг о жене: «Жаль – умерла, не дождавшись!..»

Хотя, честно‑то сказать, за столько лет разлуки и за чередой экзотических подружек он ее совершенно забыл. Помнил только солнечный остров Курзолу, да то, что девица была скромная, тихая, не вертихвостка… И вот ведь какого парня вырастила: счет знает, карты разбирает, по‑гречески разумеет. Остаются монгольский да китайский. Да еще владение мечом, стрельба – надо будет на корме приладить мишень, пусть в море тренируется. А как удастся добраться до суши – непременно верховая езда!

На палубе галеры Никколо выделялись выбритые тонзуры двух монахов – их братья Поло везли к Хубилай‑хану. Монахи обернулись в сторону Никколо, и он поклонился святым отцам. И подумал между тем, что представляют они собой жалкое зрелище. Хан хотел сто «искушенных в семи искусствах» миссионеров, но братьям удалось залучить лишь этих двоих – остальные отказывались ехать в Китай наотрез.

Святые отцы не внушали особенных надежд: хлипкие больно. В далеких краях миссионер должен быть и монахом, и воином, а эти…

– Как думаешь, Никколо, довезем хоть их? – словно читая его мысли, спросил за спиной брат Матфео.

– Приналечь! – рявкнул вдруг боцман гребцам, и святые отцы даже подпрыгнули, и начали мелко креститься.

Братья переглянулись, и Никколо в сомнении покачал головой.

Он ошибался. Монахи доедут с ними до Китая.

Никколо пристально посмотрел на небо. Оно действительно обещало непогоду. Но галера была добротной, новой, капитан Зилли – моряком опытным, и братья решили рискнуть. Да и парня надо приучать: шутка ли, уже шестнадцать лет – а впервые в открытом море! Какой же это венецианец?

…Много раз повторял Марко свою молитву – с каждой новой горой воды, обрушивавшейся на палубу, и каждым новым приступом неукротимой рвоты. Пока, наконец, потеряв остатки сил, не забылся тяжелым сном. Его морское крещение состоялось.

Первая остановка была в Акре, где братья снова встретились с епископом Теобальдо и провели в беседах с ним несколько вечеров, без свидетелей. Марко в это время бродил по пыльному, полному бродячих собак городу. А через день – они отплыли в Киликийскую Армению. Путь был долог, и уже там, в порту Айас, им сообщили потрясающую новость: новым папой римским стал не кто иной, как их старый друг Теобальдо Висконти! И зовут его теперь Григорий X. Вот таким скромником оказался епископ…

Китай

По непререкаемому обычаю, путешественники пали перед ханом всех ханов ниц. Лежали долго.

Наконец Хубилай приказал им подняться. И Марко понравился ему с первых минут: он подарил хану отличную действующую модель мангонеллы – осадной катапульты, которую смастерил от нечего делать в дороге. Мангонеллу зарядили кусочком полированной яшмы, и камешек, ударив о стену, рикошетом отскочил к ханскому сапогу. Хубилай расхохотался. Он обожал всякие механические приспособления и изобретателей. Ко всеобщему изумлению, он хлопнул Марко по спине и спросил: «Коней любишь?» Марко только на пути сюда научился держаться в седле, но с готовностью ответил, что любит. «Будет толк!» – заключил хан. Повелитель необозримой империи явно выказывал благорасположенность.

Никколо склонился в низком поклоне. А монахи жались в сторонке, и хан уже рассматривал их с явным любопытством.

Позже Марко Поло будет строить настоящие, гигантские мангонеллы, с помощью которых станет покорять для хана китайские города.

Монахи проживут в Пекине более десяти лет. Обращенных ими будет немного, нов их миссии Поло смогут слушать слово Божие на латыни, исповедоваться и причащаться, как подобает добрым католикам. А вот надежды Инквизиции на этих монахов как на запасной источник сведений не оправдаются. В итоге жестокая лихорадка унесет сначала одного – брата Франческо, а потом и другого – брата Лоренцо…

Двадцать лет бросала Марко ханская служба по гигантской империи Хубилая – от Крыма до Янцзы, от полярной России[136]до Мадагаскара. Двадцать лет тряски на собачьих упряжках, на раскачивающихся горбах грациозноуродливых верблюдов, на широких спинах коренастых монгольских лошадей с непокорными гривами, на утлых, связанных кокосовыми канатами лодчонках, на пахнущих ветром, солью и солнцем скрипучих палубах галер. Ночевки на зимовьях, под пальмами, во дворцах с раздвижными стенами из рисовой бумаги, в палатках кочевников под яркими степными звездами – совсем такими же, как те, что отражаются в канале под окном далекого, давно забытого города… И порой совсем было ему непонятно, есть ли в его странствиях какой‑то смысл и какая‑то цель, делает ли он все это как верный слуга хана или потому, что только в дороге и бывает счастлив, что это уже у него в крови и иначе он – уже не может.

Действительно ли побывал Марко Поло во всех описанных им странах? Неизвестно. Многие концы в его повествованиях не связываются. Наместником китайской провинции Янчжоу он точно не был – вопреки всем его утверждениям. Практики свивания ног женщин тоже не заметил. Это, конечно, может объясняться тем, что у мужчины‑иностранца были ограниченные возможности непосредственных встреч с китаянками. Однако в своей книге Марко Поло со знанием дела распространяется, например, о практике проверки девственности китайских невест, а уж на подобную «церемонию» его вряд ли пригласили бы. Про чай – не написал и его не привез. Хотя, может быть, просто не понравился ему этот напиток?

И книга у него получится странная, все в ней причудливо перемешается: исторические сведения, рассказы о битвах, анекдоты, случаи из жизни, дневниковые записи, описания мифических животных, обрядов, традиций и сексуальных обычаев… Повествование о зловещих голосах дневных призраков пустыни, сбивающих путника с пути, и тут же – списки товаров, которые можно поставлять из какого‑то района и привозить в него, советы, что следует и чего не следует путешественнику употреблять в пишу, где найти надежных проводников и носильщиков… Порой кажется, что писали ее два разных человека – купец и поэт. Но так оно и было, и мы расскажем об этом дальше.

Вспоминал ли Марко родной город? Тосковал ли по нему? Об этом в книге нет ни слова. Даже описывая китайский Кинсай («целый город лежит на воде и окружен ею со всех сторон, так что люди ходят из одного конца в другой по мостам»[137]), он не упомянул город своего детства. И только рука переписчика – по‑видимому, венецианца – ставит пометку на полях: «как в Венеции».

Двадцать лет оставались братья Поло и Марко на службе у Хубилая. Двадцать лет не отпускал он их. Братья просили разрешения уехать несколько раз, но хан каждый раз отказывал. Так что его заложником Марко посчастливилось не стать. Может, заложниками были все трое? Однако в книге нет свидетельств о том, что они чувствовали себя в плену, что стремились бежать. А возможностей ведь было сколько угодно. Может быть, они сознавали безрассудность любой такой попытки. Или настолько уже привыкли жить на Востоке, что не видели особого смысла в возвращении. И если братьев связывали с Венецией хотя бы оставленные склады, дома и жены, то Марко с шестнадцати лет знал только Восток и наверняка уже мыслил и вел себя иначе, чем это было принято в Венеции.

А Хан всех ханов давно и прекрасно знал, кто они все – и эти братья Поло, и монахи‑миссионеры (как и генуэзцы, и другие европейцы, подвизавшиеся при его дворе), и чьи приказы они исполняют: все послания их перехватывались и уничтожались. И Инквизиция давно считала их сгинувшими. Единственный миссионер, ехавший в Пекин на встречу с братьями Поло, был перехвачен еще при въезде в город и тут же убит, и братья так об этом и не узнали.

Хан явно получал удовольствие от этой игры с Инквизицией, которая его так недооценивала. И вел себя, словно кот, что играет с пойманной мышью перед тем, как ее съесть. Но, странное дело, со временем Хубилай действительно привязался к троим венецианцам. Они не льстили ему беззастенчиво и примитивно, как все остальные, они были толковы, деятельны, разумны, они развлекали его рассказами о далеких землях. А главное – они имели мужество говорить ему правду тогда, когда другие языки от страха проглатывали. Он дал братьям жен, дома, коней. И просто решил не отпускать обратно.

А вот у генуэзцев при ханском дворе что‑то не заладилось, и, возможно, не без влияния венецианцев Поло! Генуэзцы часто лезли не в свои дела, да и шпионили грубо, и Хубилай вскоре отправил их восвояси. Да, говорили, что дорогой с ними все‑таки что‑то приключилось, и до Генуи ни один, кажется, живым не добрался…

Но к 1291 году политическая ситуация изменилась. Хан состарился, и ему все труднее было удерживать Китай в повиновении. И подданные все больше походили на шакалов вокруг умирающего льва – по мере того как он слабел, они подбирались ближе и ближе. И «советники» Поло, конечно, начали нервничать. «Великий хан так высоко ценил их службу, осыпал столькими милостями и так приблизил к себе, что другие загорелись завистью» – так говорится об этом времени в книге Марко.

Хан прекрасно понимал, что без него венецианцам грозит расправа. Он решил, пока жив, позаботиться о любимой дочери Кокачин, а заодно спасти и своих венецианцев. Хан заочно выдал дочь замуж за Иль‑хана Аргуна, повелителя Персии (жених и невеста никогда не встречались). К жениху ее должна была сопровождать целая свита, в нее хан и включил венецианцев. Жен и имущество европейцы, конечно же, оставляли в Пекине: все должны были видеть, что, выполнив миссию передачи невесты, они немедленно вернутся. Но хан позвал их перед самым отъездом и снабдил приветственными письмами ко всем христианским правителям. И Марко все понял.

Хан сказал, чтобы венецианцы взяли ханские золотые таблички – «пайцзы» – «Силами Вечного Неба…». Они и так всегда были с ними, во всех их странствиях. Не знал хан, что самое ценное из своего имущества они уже продали, и на эти деньги, по доброму обычаю семьи Поло, купили алмазы, изумруды, сапфиры и жемчуг.

Хан решил, что безопаснее будет отправиться морем. И вот снаряжается большая экспедиция из тринадцати кораблей с охраной, «фрейлинами» невесты, приданым, гардеробом, провизией и всем необходимым.

И начинается это ужасное путешествие…