Глава 84. Декан Галлоуэй ощутил прилив жизненных сил

Декан Галлоуэй ощутил прилив жизненных сил.

Как и все смертные, он знал, что близок час, когда ему придется покинуть земную оболочку, однако час этот пробьет не сегодня. Его бренное сердце билось часто и сильно… мысли обострились.

«Есть дело!»

Ощупывая узловатыми подагрическими пальцами гладкие стенки пирамиды, он едва верил себе.

«Я и представить не мог, что доживу до этого момента…»

Из поколения в поколение отдельные части карты-симболона хранились порознь. Теперь они наконец воссоединились. Что если именно сейчас и сбудется предсказание?

Как ни странно, собрать пирамиду выпало волею судьбы двум не принадлежащим к масонскому братству людям. И декану это казалось логичным.

«Мистерии покидают узкий круг… выходят из темноты… на свет».

– Профессор, – ориентируясь на слух по дыханию Лэнгдона, обратился к нему декан, – Питер вам объяснил, почему просит вас присмотреть за свертком?

– Сказал, что некие влиятельные люди будут за ним охотиться.

Галлоуэй кивнул.

– Вот и мне он привел ту же причину.

– Да? – внезапно раздался слева от него удивленный голос Кэтрин. – То есть вы с братом обсуждали пирамиду?

– Разумеется, – ответил Галлоуэй. – Мы многое обсуждали с вашим братом. Когда-то я был Досточтимым Мастером в Масонском храме, и он порой обращается ко мне за советом. Вот так Питер пришел и год назад, очень озабоченный. Сел вот тут, где вы сейчас сидите, и спрашивает, верю ли я в сверхъестественные предзнаменования.

– Предзнаменования? – тревожно переспросила Кэтрин. – То есть… видения?

– Не совсем. Скорее, интуиция. Питер признался, что чувствует растущее присутствие некой грозной темной силы. Как будто за ним следят… выжидают время… вынашивают губительные планы.

– И оказался прав, – решила Кэтрин. – Учитывая, что убийца нашей матери и моего племянника переехал в Вашингтон и стал Питеру братом по масонской ложе.

– Все так, – согласился Лэнгдон. – Однако это не объясняет вмешательство ЦРУ.

Галлоуэй придерживался другого мнения.

– Облеченным властью ее – власти – всегда не хватает.

– Но… ЦРУ – и мистические тайны? – не верил Лэнгдон. – Как-то не вяжется.

– Еще как вяжется, – возразила Кэтрин. – ЦРУ вовсю использует последние достижения техники. Эксперименты с паранормальным там велись всегда – экстрасенсорика, телепатическое наблюдение, сенсорная депривация, измененные состояния сознания под воздействием медицинских препаратов. Суть одна – прощупать нераскрытые возможности человеческого мозга. Кое-что мне Питер внушил: наука и мистика связаны очень тесно и разделяет их лишь разница в подходе. Они стремятся к одной цели – разными средствами.

– Питер говорил, – вспомнил Галлоуэй, – что вы как раз занимаетесь некой современной научной мистикой?

– Да, ноэтикой, – кивнула Кэтрин. – И она подтверждает, что мы обладаем невероятными способностями. Вот, например… – Кэтрин показала на витраж со знакомым изображением «Христа лучезарного», где голова и руки Иисуса источают яркий свет. – Совсем недавно с помощью высокочувствительной ПЗС-камеры я сфотографировала руки целителя за работой. И снимок получился точь-в-точь как изображение Христа на этом витраже – из пальцев целителя струятся потоки света.

«Да уж, открытие, – подумал Галлоуэй, пряча улыбку. – А как иначе Христос исцелял калек?»

– Я понимаю, – продолжала Кэтрин, – что современная медицина не воспринимает всерьез целителей и шаманов, но я видела все своими собственными глазами. На снимке ПЗС-камерой четко видно, что пальцы целителя окружает мощное энергетическое поле, буквально изменяющее клетки пациента. Что это как не божественная сила?

Декан Галлоуэй позволил себе улыбнуться в открытую. А Кэтрин, оказывается, такая же страстно увлеченная, как и ее брат.

– Питер как-то сравнил ученых, занимающихся ноэтикой, с первооткрывателями, которые приняли еретическую идею о круглой Земле. Чуть ли не в одночасье эти первооткрыватели превратились из безумцев в героев, заполняющих белые пятна на карте и открывающих человечеству новые горизонты. Питер считает, вам предстоит то же самое. Он возлагает большие надежды на ваш труд. В конце концов, любой философский прорыв, как показывает история, начинался с одной-единственной смелой идеи.

Впрочем, Галлоуэю не нужно было отправляться в лабораторию за подтверждением безграничности человеческих возможностей, о которой только что рассказала Кэтрин. В стенах собора не раз проводились совместные молитвы об исцелении, приносившие удивительные, невероятные результаты, подтверждавшиеся медицинскими освидетельствованиями. Вопрос не в том, действительно ли Господь наделил человека огромной силой, а в том, как явить эту силу на свет.

Старый декан почтительно обхватил ладонями масонскую пирамиду и тихо произнес:

– Друзья мои, я не знаю, куда именно указывает эта пирамида, но мне известно вот что… Где-то там скрыто небывалой духовной ценности сокровище, которое много лет терпеливо дожидалось в темноте, под спудом. Вероятно, оно и станет тем самым катализатором преобразования мира. – Он коснулся золотого навершия. – Пирамида собрана, а значит, час стремительно приближается. Почему бы нет? Пророчества испокон веков обещали великое озарение, ведущее к всеобщему преобразованию.

– Отец Галлоуэй, – возразил Лэнгдон, – нам прекрасно известно и Откровение Иоанна Богослова, и буквальное значение Апокалипсиса, но ведь библейское пророчество не может считаться…

– Нет-нет, Книга Откровения – это полная неразбериха! – воскликнул декан. – Кто ни возьмется читать, все вязнут. Я же говорю о ясных умах, излагавших ясные мысли: предсказания святого Августина, прогнозы сэра Фрэнсиса Бэкона, Ньютона, Эйнштейна и далее по списку. Все они предполагали преобразование через озарение. Сам Иисус изрек: «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы».

– Надежное пророчество, как такому не сбыться, – рассудительно заметил Лэнгдон. – Знания копятся в геометрической прогрессии. Чем больше мы узнаём, тем лучше учимся и тем быстрее расширяем базу знаний.

– Да, – подтвердила Кэтрин. – В науке такое сплошь и рядом. Каждая свежеизобретенная технология становится инструментом для изобретений новой – и так далее, как снежный ком. Поэтому наука и совершила рывок за последние пять лет дальше, чем за предшествующие пять тысяч. Рост по экспоненте. Со временем экспоненциальная кривая устремляется почти вертикально, и новые открытия возникают все быстрее и быстрее.

В кабинете декана повисла тишина. Галлоуэй осознал, что гости по-прежнему теряются в догадках, как пирамида может подсказать им дальнейшее направление.

«Вот почему судьба привела вас ко мне. Мне тоже отведена роль».

Многие годы преподобный Колин Галлоуэй вместе с собратьями по масонской ложе исполнял роль хранителя врат. Теперь все изменится.

«Я больше не хранитель… Теперь я – проводник».

– Профессор Лэнгдон! – Галлоуэй потянулся через стол. – Дайте, пожалуйста, руку.

Роберт Лэнгдон в замешательстве уставился на руку старика.

«Мы что, молиться будем?»

Но все же почтительно вложил свою правую руку в ссохшуюся ладонь декана. Галлоуэй крепко сжал ее, но молитвы не последовало. Вместо этого он нащупал указательный палец Лэнгдона и завел его внутрь каменной шкатулки, где хранилось золотое навершие.

– Зрения порой мало, – пояснил декан. – Если бы вы изучали предметы ощупью, как я, то поняли бы, что шкатулка может поведать еще кое-что.

Лэнгдон послушно провел пальцем по дну и стенкам, но ничего нового не обнаружил. Идеально гладкий камень.

– Ищите, ищите, – не унимался старик.

Наконец Лэнгдон ощутил какую-то неровность – крохотное кольцо, едва заметную точку на дне шкатулки, в самом центре. Вытащив руку, он заглянул в темную глубину и тут же понял, что невооруженным глазом этот кружок не увидеть.

«Что же это такое?»

– Узнаёте символ? – спросил Галлоуэй.

– Символ? Я вообще ничего не вижу.

– Нажмите на него.

Лэнгдон повиновался и снова нащупал пальцем точку.

«И что же, по его мнению, должно произойти?»

– Прижмите посильнее, – велел декан. – Надавите.

Лэнгдон обернулся к Кэтрин, но та лишь в недоумении заправила прядь волос за ухо.

– Все, можете убирать. Опыт удался, – объявил декан спустя несколько секунд.

«Опыт?»

Лэнгдон вытащил палец из шкатулки и помолчал, не зная, что сказать. Все осталось по-прежнему. Шкатулка по-прежнему стояла на столе.

– Ничего… – произнес наконец Лэнгдон.

– Взгляните на свой палец, – подсказал декан. – И увидите преобразование.

Единственное, что увидел Лэнгдон на кончике пальца, – это отпечаток выступавшего на дне шкатулки кольца с точкой в центре.

– Ну что, теперь узнаёте? – поинтересовался декан.

Лэнгдон, разумеется, узнал, но больше его поразило, с какой точностью этот символ распознал Галлоуэй. Очевидно, чтение вслепую – настоящее искусство.

– Это из алхимии, – придвинувшись вместе с креслом поближе и взглянув на палец Лэнгдона, заявила Кэтрин. – Таким символом в древности обозначали золото.

– Верно. – Декан, улыбнувшись, похлопал по шкатулке. – Поздравляю, профессор. Вы только что осуществили мечту всех алхимиков. Превратили бесполезную субстанцию в золото.

Лэнгдон разочарованно сдвинул брови. Ерундовый салонный фокус, что в нем толку?

– Мысль интересная, сэр, но, боюсь, у этого символа – круга с точкой – найдутся десятки других значений. Это ведь так называемый циркумпункт, один из самых распространенных знаков в истории.

– Что вы хотите этим сказать? – скептически поинтересовался декан.

От масона Лэнгдон ожидал более глубоких познаний в духовной символике.

– Сэр, у циркумпункта бесчисленное множество разных значений. В Древнем Египте он служил символом бога Ра – бога солнца – и в современной астрономии до сих пор используется для обозначения нашего светила. В восточной философии он символизирует духовное озарение третьего глаза, божественную розу и знак просветления. Каббалисты обозначают им кетер – высший сфирот и «самый сокровенный из сокровенного». Древние мистики называли его божьим оком – именно от него происходит Всевидящее око на Большой печати. У пифагорейцев циркумпункт служил символом монады – божественной истины, prisca sapientia – мудрости древних, единение души и тела, а у…

– Хватит, хватит… – засмеялся декан. – Благодарю, профессор! Вы, разумеется, правы.

Лэнгдон понял, что его провели. «Он и без меня все знал».

– Циркумпункт, – пояснил декан, – это прежде всего символ Мистерий древности. Поэтому, смею предположить, его присутствие в данной шкатулке не случайно. Согласно легенде, наша карта скрывает свои тайны в мельчайших деталях.

– Отлично, – подхватила Кэтрин. – Пусть даже этот символ был нанесен на дно шкатулки намеренно – как он поможет нам продвинуться в расшифровке?

– Помнится, на восковой печати, которую вы взломали, был оттиск перстня Питера?

– Был.

– И перстень в данный момент при вас?

– При мне. – Лэнгдон отыскал в кармане перстень и, вытащив его из полиэтиленового пакета, положил на стол перед деканом.

Галлоуэй принялся бережно ощупывать кольцо.

– Этот перстень неповторим, он был создан одновременно с масонской пирамидой, и по традиции его носит тот, кому доверено ее хранить. И сегодня, когда я обнаружил крошечный циркумпункт на дне каменной шкатулки, меня осенило: ведь перстень – это часть симболона.

– Правда?

– Я уверен. Питер – мой ближайший друг, он носил этот перстень много лет. Я хорошо его помню. – Он передал кольцо Лэнгдону. – Сами взгляните.

Лэнгдон принялся изучать перстень, обвел пальцами контуры двуглавого феникса, числа «тридцать три», надписей «ORDO AB CHAO» и «Все явит тридцать третий градус». Ничего, что могло бы натолкнуть на разгадку. И тут, ощупывая внешний ободок кольца, он вдруг замер. Перевернув перстень, он уставился в изумлении на самый низ ободка.

– Нашли? – спросил Галлоуэй.

– Кажется, да!

Кэтрин придвинулась еще ближе.

– Что там?

– Знак градуса на ободке, – демонстрируя кольцо, пояснил Лэнгдон. – Он такой крошечный, что невооруженным глазом не разглядишь, но если пощупать, то понимаешь, что он на самом деле выдавлен. Такая крохотная круглая вмятина. – Знак градуса располагался в самом низу ободка и по размерам вполне совпадал с выпуклой точкой на дне каменной шкатулки.

– Они что, одной величины? – воодушевилась Кэтрин.

– Есть способ проверить… – Опустив кольцо в шкатулку, Лэнгдон совместил два крохотных кружка, затем надавил, и утолщение на дне точно вошло в выемку перстня. Послышался едва различимый, но отчетливый щелчок.

Все подскочили в креслах.

Лэнгдон ждал – но ничего не происходило.

– Что там?! – подал голос слепой священник.

– Ничего, – ответила Кэтрин. – Кольцо совпало, защелкнулось – но больше ничего…

– Никакого преображения? – озадаченно переспросил декан.

«Мы не закончили, – сообразил Лэнгдон, глядя на остальную символику перстня – двуглавого феникса и число „тридцать три“. – Все явит тридцать третий градус…» В голове проносились мысли о Пифагоре, священной геометрии, углах – а что, если имеется в виду геометрический «градус»?

Осторожно, несмотря на бешеное биение сердца, он взялся пальцами за вертикально стоящее на дне шкатулки кольцо. И так же медленно, осторожно стал поворачивать его вправо.

«Все явит тридцать третий градус».

Он повернул кольцо на десять градусов… на двадцать… тридцать…

Того, что произошло дальше, Лэнгдон не ожидал никак.