Глава седьмая. Несколько лет подряд то там, то сям, в разных зем­лях и княжествах Руси происходили страшные убий­ства монахов и священников

НЕРОН

Несколько лет подряд то там, то сям, в разных зем­лях и княжествах Руси происходили страшные убий­ства монахов и священников. Несчастных мучеников находили исколотыми и изуродованными до неузна­ваемости. Это происходило то на Волыни, то в Гали­ции, то в Полоцкой земле, то в Киевской, то в Пин­ской. Ясно было, что душегуб ненавидит именно тех, кто посвятил себя служению Господу, и потому его прозвали Нероном в честь известнейшего в древности гонителя христиан. Поймать или хотя бы выйти на след дьявольского слуги никак не могли, и потому в представлении людей сложился образ поистине де­монический — страшное, огромное и в то же время ловкое, пронырливое чудовище. Каково же было бы народное удивление, если бы Нерона поймали и увиде­ли существо неказистое, тщедушное, с перепуганны­ми, бегающими глазками, все какое-то зашибленное и оттого постоянно испускающее дурные запахи, свя­занные с нездоровым пищеварением.

Он появился на свет в ливонских землях, в русской крестьянской семье, хотя и поговаривали, будто мать родила его не от собственного супруга, а от некоего беглого черта, шатавшегося по деревням и селам и со­вращавшего разных дур. Таковое предположение ста­ло вскоре подтверждаться, когда младенца крестили. Он страшно сопротивлялся и, в отличие от обычных детишек, которые успокаиваются и даже засыпают вскоре после совершения сего таинства, новокрещен-ный ребенок, нареченный Иваном, после погружения в купель еще больше разорался и бился так, что вы-

скользнул из рук священника на пол, хотя почти не ушибся. И дальше, сколько бы его ни приносили в храм Божий, он всегда выказывал не просто неудо­вольствие, а сильную и громкую ярость. Причастие невозможно было вложить ему в уста, а если и удава­лось, то он тотчас исторгал из себя Святые Тайны.

Подрастая, Иван внешне ни единой чертой не про­являл сходства со своим отцом, чем лишний раз под­тверждались слухи, возникшие при его рождении. В конце концов, когда мальчику исполнилось лет во­семь, родители отвезли его в Минск и отдали в услуже­ние одному ремесленнику. Там он прожил год, но по­скольку отказывался не только от постов, но и от все­го, что было связано с Церковью Божьей, ремесленник сплавил его другому. Так Иван и стал переходить из рук в руки. Из Минска переселился в Пинск, из Пин-ска — в Туров, из Турова — во Вручий и так далее. И везде к нему быстро начинали относиться с подозре­нием и опаскою, ибо он нисколько не скрывал своего неуважения к Русской вере. Войдя в юношеский воз­раст, он требовал, чтобы его называли Янисом, объяс­няя это тем, что, мол, он по происхождению — латыш, то есть представитель латинизированного ливонского славянства. Парни его не раз бивали, девушки сторо­нились, и ни одна не согласилась бы даже подумать о том, что за этого «Яниса» можно пойти замуж.

В итоге сей странный человек, достигнув возраста двадцати пяти лет, оставался неженатым. Он озлобил­ся на весь мир, в коем ему словно бы и не осталось ме­ста, и искал причин не в самом себе, а в людях и осо­бенно — в служителях Божьих. Тогда же он и совер­шил первое злодеяние, умертвив монаха, шедшего из одной обители в другую по дороге из Чернигова в Ки­ев. И впервые в жизни он испытал некое душевное об­легчение. Ни тени раскаяния не мелькнуло в недрах этой черной души, ибо никогда раскаяние не посеща­ло ее, словно отсутствовал самый органу который в ду­ше обычного русского человека ведает покаянием. Напротив, надругавшись над умерщвленным телом, Янис поклялся и впредь при первой возможности со­вершать подобные злодейства. По такой дороге и пош­ла его дальнейшая смертоносная жизнь. К сорока го­дам он имел на своей совести более двадцати убийств, хотя, опять-таки, разве можно говорить о наличии ка­кой-то в нем совести!

Это он убил монаха Алексия, шедшего к Александ­ру в Торопец после столь длительного и полного страда­ний хожения. Нерона тогда чуть не поймали на постоя­лом дворе, обнаружив на его одежде кровавые пятна. Он с трудом избежал поимки и отправился в Ливонию. Там, совершив еще одно убийство, Нерон объявился в Риге, где нанялся на корабль, плывущий в Швецию. Он решил навсегда покинуть землю, на которой родил­ся, и поселиться среди чужестранцев. Целый год он ра­ботал у оружейника в новой шведской столице Сток­гольме, и им были весьма довольны. Он отличался тру­долюбием и умелостью, быстро научился лопотать по-шведски, проявлял немалый ум. Но одно качество отвращало людей от Яниса из Гардарики — он не умел сдерживать ветры, постоянно одолевавшие его, и не­возможно было долго находиться рядом с ним из-за не­стерпимой вони. И сперва за глаза, а потом и в глаза его стали называть Вонючкой Янисом.

За год, прожитый в Швеции, Нерон ни разу не со­вершил убийств — ему почему-то никакого дела не бы­ло до латинских священников и монахов, только рус­ские богослужители вызывали в нем лютую ненависть и жажду душегубства. По прошествии года он стал то­сковать по убийствам и с радостью узнал о готовящем­ся большом походе на Русь. А когда поход начался, Вонючка Янис оказался в числе его самых рьяных участников.

И так получилось, что именно его отправили гон­цом к Александру, когда епископ Томас написал гра­моту, объявляющую Ярославичу войну. Не один он хорошо владел русским языком, но всем ужасно понравилось, что он исторгает отвратительные запахи.

— Когда встретишься с Александром, ты уж, Янис, расстарайся на славу. Выдай ему под нос все свое не­ превзойденное умение! — от души веселились Биргер и его брат Торкель, отправляя Вонючку в Новгород.

Темнело, когда на одном из лучших скакунов Не­рон отправился в путь от берегов Ижоры. Двое воинов на таких же резвых конях сопровождали Вонючку, стараясь держаться на некотором расстоянии — уж очень от него смердело. Поначалу они вели себя с ним довольно уважительно, как и подобает вести себя с гонцом, которого сам Биргер отправил с грамотой к врагу. Но чем дальше они двигались по ночной доро­ге, тем больше таяло это уважение, его становилось меньше и меньше с каждым очередным звуком, сопро­вождавшим исторжение зловонного ветра из Янисо-вой утробы.

Наконец один из спутников Нерона по имени Маг­нус Эклунд не выдержал и спросил:

— Правда ли, что ты, достопочтенный Янис, по роду своему происходишь из русов?

— Да, это так. Но я не люблю своих соплеменни­ков, — ответил Нерон.

— А позволь спросить, уважаемый, все лк русы проявляют подобные способности, как ты?

— Что ты имеешь в виду, Магнус?

— Ну, столь великолепно сотрясать воздух.

— Разве шведы не делают этого? По-моему, они тоже любят.

— Но не в таких же количествах! — возмутился второй спутник, Пер-Юхан Турре. — Воображаю, что будет, когда мы столкнемся с русским войском, какая будет стоять вонища до небес!

— Не будет, — возразил Янис. — Я и впрямь отли­чаюсь от всех людей, в том числе и от русских.

— Но ты не огорчайся, — засмеялся Магнус. — А главное, не сдерживайся, когда будешь вручать гра­моту Александру.

Тут оба шведа стали совсем уж без стеснения де­литься своими мнениями как насчет всех русских, так и по поводу Вонючки Яниса, будто забыв, что он впол­не владеет их языком.

Между тем луна полностью исчезла, сделалось так темно, что хоть глаза выколи, а на небе стало грохо­тать. К запахам Яниса все отчетливее примешивались освежающие запахи приближающегося дождя. При­шпорив коней, гонцы Биргера спешили поскорее до­браться до любого жилья, лишь бы только там можно было спрятаться от ненастья. Но, как назло, никакого жилья не попадалось, ливень грянул, и гонцы успели основательно вымокнуть и продрогнуть, прежде чем наконец вдруг в чаще леса мелькнул одинокий огонек. Они разом потянули на себя уздечки, так что от столь резкой остановки конь Магнуса даже поскользнулся на взмыленной дождем дороге, упал на заднюю ногу, но тотчас вскочил и не выронил всадника из седла.

Янис и шведы свернули в лесную чащу и поехали на огонек, все более высвечивающийся в черном мраке дождливой ночи. Вскоре перед ними открылась карти­на некоего старинного, полуразрушенного, но все еще могучего хозяйства — высокий черный дом, постройки для скота и припасов, каменный колодец с высочен­ным журавлем. Въехав в распахнутые ворота, Янис первым соскочил с коня и едва взошел на крыльцо, как дверь черного дома распахнулась — некто очень высо­кий возник на пороге, черные, сверкающие сединой во­лосы ниспадали с его высокой головы на ярко-красный кафтан, в который он был облачен. Увидев Яниса, он вдруг сложился пополам и, упав на колени, коснулся лбом порога, восторженно воскликнув:

— Приветствую тебя, мой князь и повелитель!
Янис настолько оторопел от такой неожиданности, что робко пробормотал:

— Здравствуй... Но я не князь...

— А я и не тебя, дурака, чествую, — вставая с ко­лен, насмешливо произнес хозяин дома.

Янис оглянулся. Шведы все еще боязливо сидели на своих лошадях, поливаемые обильным дождем. Ни Магнус, ни Пер-Юхан не были князьями и повели­телями.

— Ну не свеев же ты приветствуешь?

— Еще чего не хватало! — фыркнул хозяин жи­лья. — Ну что вы там мокнете? Входите, прошу.

— Можно! — махнул рукой Янис, по-шведски приглашая в дом Эклунда и Турре. Те нерешительно стали слезать с коней.

Войдя в дом, Янис тотчас заметил то, что мгновен­но бросается в глаза, — полное отсутствие икон. Это его обрадовало. Стены горницы, озаренные неярким светом свечи, словно кичились наготой своею. Посре­ди помещения стоял большой стол, крытый черной скатертью, на нем стояло серебряное блюдо, а на блю­де — отрубленная голова зайца.

— Хорош ужин! — усмехнулся Янис. Он оглянул­ся на входящих шведов и насладился тем, как они ото­ропели при виде внутреннего вида жилья и головы зайца.

— Пожалуй... — открыл рот Пер-Юхан, делая шаг назад.

— Другого жилья нам может и не попасться, а дождь все сильнее, — не дал ему договорить Янис.

— Вот именно, — произнес хозяин по-русски, но с таким видом, будто он понимал шведское наре­чие. — Пойдем, я помогу вам поставить лошадей в стойло.

Когда они вышли, лошади стали громко храпеть и прядать, стоило большого труда подхватить их за уздцы и отвести в темное, но сухое стойло. Дождь по-прежнему лил как из ведра. Когда вернулись в дом, хозяин сказал:

— Теперь вам некуда деваться, переночуете у ме­ня, а поутру тронетесь дальше. Снимайте мокрое.

— А позволь спросить тебя, кто ты и почему жи­вешь здесь, в лесу, один?

— Кто я?.. — Хозяин заглянул в глаза Яниса все с той же глумливой усмешкой, и теперь Янис не мог бы определенно сказать, какого возраста стоит перед ним человеческое существо — не то старое, не то сов­сем даже не старое. Черты лица не то греческие, не то
арменьские, не то и вовсе турецкие. Усы и борода длинные, тоже черные и с проседью, но, в отличие от густых волос, жиденькие.

— Да кто ты, если сие не есть тайна?

— Меня зовут Ягорма. Скажем так. И представь себе, что я — твоя невеста.

— Хм... — все больше терял самообладание Янис в присутствии этого странного существа. — Невеста?.. Объяснись, не понимаю.

— Сначала надо уложить твоих спутников. Хоро­шие ребята. Я подарю их тебе. Это будет мое невесточье.

«Хороша невеста!» — с ужасом подумал Янис, гля­дя на высоченного хозяина дома. Он уже понимал, что это колдун, и, возможно, очень сильный колдун, и его радовало, что они попали именно сюда, хотя даже ему было жутковато. Колдун собрал мокрые одежды и вы­дал всем какие-то ветхие, но сухие лохмотья.

— Неплохо бы поесть чего-нибудь, — сказал Янис.

— Эти поедят во сне, а для тебя у меня приготов­лен особый ужин, — ответил колдун.

— А кого же ты приветствовал, когда открыл нам дверь?

— Кто-кто, а ты мог бы и догадаться.

Шведы настороженно вслушивались в их разговор, надеясь понять хоть слово в варварском русском наре­чии. Но ни слова не понимали, и это их еще больше на­стораживало. Они знали, что от русских дикарей мож­но ожидать чего угодно.

— Нашего хозяина зовут Ягорма, — вдруг дожда­лись они наконец шведских слов от Биргерова гон­ца. — Он рад нашему посещению, но сожалеет, что ему нечем покормить нас. Так что придется лечь спать и понадеяться на завтрашний более удачный день.

— У меня есть немного пива, которое я сам ва­рю, — сказал колдун, ненадолго исчез и вскоре по­явился в полной братиной пенного напитка. Протянул братину Магнусу. Тот взял, но пить не решался.

— Он опасается, что ты отравишь нас, — пояснил Янис. — Мы — гонцы от свейского воеводы Биргера...

— Я все знаю, — перебил его колдун. — Вы везете грамоту, вызывающую Александра на битву. Как это глупо! Надо было прямо идти на Новгород и завоевы­вать его, а не посылать гонцов. Впрочем, в том, что вы здесь, есть великий смысл.

— Какой?

— Пей, братец, не бойся, это не отрава! — вдруг на чистом шведском языке приказал колдун, и Магнус, вздрогнув всем телом, повиновался, стал пить. — Те­перь ты, — забирая братину у Магнуса, колдун пере­дал ее Пер-Юхану. Тот тоже не посмел ослушаться и, словно завороженный, допил пиво до дна. Через не­сколько мгновений оба шведа сели прямо на пол, при­слонились спинами к стене и стали что-то бессвязно бормотать. Еще через некоторое время они уже спали, мощно посапывая. То, что в пиве оказался не яд, а сон-трава, успокоило Яниса.

— А мне пива? — спросил он.

— Ты иди со мной.

Они прошли в другую горницу, маленькую и сов­сем тускло освещенную. Здесь стояло широкое ложе, застеленное мягкими покрывалами, на небольшом по­ставце горела свеча из черного воска, а рядом в ку­рильнице тлело ароматное благовоние. Вдруг капля упала прямо на нос Янису, он смахнул ее — кровь! Глянул наверх — а там обезглавленное заячье тулови­ще распято гвоздями на потолке. И огромный такой заяц.

— Нерон! Я накормлю тебя живым заячьим серд­цем, — заговорил колдун, — а ты в награду за это при­несешь мне сердце Александра. Только ты будешь не­ превзойденным в битве с ним, ты одолеешь его мечом, вырежешь сердце и привезешь мне, чтобы мы вместе могли принести его в мой бездонный колодец к ногам нашего князя и повелителя.

— В награду за сердце зайца? — с усмешкой спро­сил Нерон.

— Не только...

Все, что происходило дальше, Вонючка Янис с ве­ликим трудом вспоминал на следующее утро. Светило солнце, копыта коней бодро чапали по мокрой от вче­рашнего ливня дороге, все трое — Янис, Магнус и Пер-Юхан — с удивлением озирались друг на друга, не ве­ря, что живы, что продолжается существование мира, земли, неба, деревьев, дорог, самого солнца, что они все также подданные короля Эрика Эрикссона Шепе­лявого и что они опять едут в Новгород с грамотой от воеводы Биргера и его брата Торкеля к русскому кня­зю Александру. И меньше всех в это верилось Вонюч­ке Янису, у которого болело все тело и горели мозги, потому что он тяжело напрягал их, вспоминая вче­рашнее... Он пил какое-то зелье, на дне которого ле­жало сырое и до сих пор бьющееся сердце зайца, и ког­да он допил до дна, то съел и сердце, после чего все за­вертелось, откуда-то появилась чернявая молодая красавица, очень похожая на колдуна хозяина, и она, кажется, все уверяла его: «Это я и есть, твоя невеста Ягорма, потому что только я сужена тебе нашим кня­зем и повелителем, люби меня, ешь меня!» И стены до­ма распахивались в стороны, будто крылья огромной черной птицы, Янис и Ягорма, оба нагие и дикие, ска­кали по траве под проливным дождем, с разбегу пада­ли и скользили по скользкой мокрой траве, будто по влажному льду, и обвивались друг о друга, будто скользкие змеи, и все вокруг превращалось в сплош­ное скольжение... Еще он совсем трудно вспоминал, как они спускались в какой-то бездонный колодец... Но что там было, он никак не мог выудить из глубоко­го омута замутненной памяти. Вместо этого вновь вспоминалось, как бегали и скользили по траве, как превращались в змей и скользили друг в друге — Янис и Ягорма... И, кажется, много еще откуда-то взялось голых людей, мужчин и женщин, и они тоже прини­мали участие в празднике дождя... А может, и не было никого, кроме их двоих?..

Под утро Янис полупроснулся и не мог пошеве­литься — так болели все мышцы рук, ног, спины, жи­вота, шеи... И какая-то высоченная старуха промельк­нула мимо него, шепнув: «Спи еще!..» Волосы длин­ные, черные, с синеватой проседью... И он опять уснул, а разбудили его Магнус и Пер-Юхан, рядом с которыми он каким-то образом оказался лежащим на полу. Сухие одежды всех троих лежали на столе, а хозяина нигде не сыскалось. Светило яркое солнце, озаряя сверкающую после ночного дождя зелень дере­вьев и трав, кони стояли привязанными к крыльцу и призывно ржали. Не дожидаясь появления колдуна, Вонючка Янис,' Пер-Юхан Турре и Магнус Эклунд оседлали коней и тронулись в путь.

— Непонятное дело, — говорил Пер-Юхан, — сколько времени ничего не ели, а совсем не хочется есть.

— А тебе не снилось, будто ты сидишь на пиру и наедаешься до отвала? — спрашивал Магнус.

— Да, снилось что-то такое... Точно, припоминаю, снилось!

— И мне. И представь себе, мне тоже ничуть не го­лодно. А тебе, Янис, хочется есть?

— Нет, — отвечал Нерон, и впрямь нисколько не ощущая голода, хотя он не помнил, чтобы ел что-либо, кроме живого заячьего сердца.

— Поистине это был колдун! — молвил Пер-Юхан.

— Любопытно бы узнать, а коней наших он тоже во сне накормил? — усмехался Магнус Эклунд.

— Да, похоже, что и они не голодны.

Они ехали все утро, миновали несколько сел и де­ревень, и всюду, если их спрашивали, Янис говорил, что они посланцы от свейского короля Эрика Леспе к князю Александру Ярославичу. И всюду их безро­потно пропускали дальше. В одном селе они все же позавтракали и накормили лошадей овсом, заплатив при этом совсем небольшую, по свейским понятиям, цену.

Наконец, ближе к полудню, когда под копытами уже не так чавкала грязь, ибо под ярким солнцем до­роги просохли, вдалеке показалась громада, состоя­щая из стен, башен, домов, церквей и прочих строе­ний — Господин Великий Новгород.