Наталия Николаевна и русские императрицы

…Царствуй, потому что ты прекрасна.

Александр Пушкин – жене

«Двор от нее в восторге»

«Моя царица» – так полушутя, но всё же восторженно, называл поэт в письмах, а быть может, и в жизни свою красавицу жену.

Самой же Наталии Николаевне не раз приходилось встречаться, разговаривать и даже дружить (если допустимо это понятие к венценосным особам) и с настоящими российскими царицами.

Натали Гончаровой, не отмеченной ни богатством и знатностью рода, суждено было войти в высший аристократический свет Петербурга и быть представленной ко Двору. Могла ли о том мечтать скромная московская барышня, годы детства и юности которой прошли в сельской глуши фамильных усадеб? Да и мечтала ли?

Нет, Наталия Гончарова не стремилась к дружбе с сильными мира сего, не искала их покровительства, не плела замысловатых интриг. Так уж распорядилась ее судьба.

«Весь Двор от нее в восторге, – пишет Надежда Осиповна, – императрица хочет, чтобы она к ней явилась, и назначит день, когда надо будет прийти. Это Наташе очень неприятно, но она должна будет подчиниться».

Пройдет не так много времени, и робкая девочка станет первой красавицей северной столицы.

И вот уже в ноябре сестра поэта Ольга Павлищева сообщает мужу: «…Что касается моей belle soeur (невестки), то она здесь в большой моде; она вращается в самом высшем свете, ее находят прекраснейшей из всех и прозвали ее Психеей».

Придворный Петербург властно диктовал свои правила. Натали Пушкину вскоре стали приглашать на званые вечера, проходившие в небольшом интимном кругу в присутствии августейшей четы. Ей, отмеченной печатью божественной красоты, предназначалось стать «украшением» бальных торжеств.

Надежда Осиповна в подробностях рассказывает дочери Ольге о светских успехах невестки: «…Появилась она (Натали) и на костюмированном бале, данном в залах Министерства уделов, она явилась в наряде жрицы Феба, так решил Александр, и одержала успех блистательный: император и императрица подошли к ней, похвалили ее костюм, а Государь провозгласил ее царицей бала».

«Царица бала» – вольно или невольно ей приходилось исполнять и эту неведомую ей прежде роль. И как важно замечание Надежды Осиповны по поводу наряда ее невестки – «так решил Александр»!

Люблю я бешеную младость,

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд…

Пушкин не мог бывать на подобных званых вечерах по дворцовому этикету, досадовал на жену, выговаривал ей, что и она не должна посещать балы, на которые не приглашен он.

Все это завершилось, как известно, тем, что Пушкину было пожаловано звание камер‑юнкера, самый младший придворный чин, страшно его раздосадовавший. «Третьего дня я пожалован в камер‑юнкеры – (что довольно неприлично моим летам), – запишет в дневнике в первый день нового, 1834 года поэт. – Но Двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове».

Монаршая воля – закон.

«Представлялась красавица Пушкина» – делает краткую запись на немецком императрица Александра Федоровна. И ставит в своем дневнике дату – 14 января 1834 года.

Об этом же неординарном событии сообщает и мать поэта: «Александр, к большому удовольствию жены, сделан камер‑юнкером. Представление ее ко Двору, в воскресенье 14‑го числа увенчалось большим успехом. Она участвует на всех балах, только о ней и говорят… Натали всегда прекрасна, элегантна, везде празднуют ее появление…»

Маскарады, балы, рауты – все это было частью тогдашней петербургской жизни Наталии Николаевны, и светской обязанностью, и развлечением. Да, наконец, и просто радостью юной красавицы: весело кружиться в танце в великолепном, полном огней зале, слышать восторженный шепот и изысканные комплименты, ловить на себе восхищенные взгляды…

Во дни веселий и желаний

Я был от балов без ума… –

так признавался некогда сам поэт. Настал и ее черед…

И все же в душе своей она была все той же девочкой – чистой, искренней, доверчивой, ни разу не преступившей правил, внушенных ей с детства.

«Кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности…» – так наставлял поэт свою Наташу, давая ей уроки светской жизни, обучая ее незыблемым правилам игры в высшем свете, правилам маскарада. Такую маску должна была отныне примерить его супруга. И под ней легко и удобно было скрываться той тихой робкой девочке Таше Гончаровой, которой всегда хотелось укрыться от завистливых чужих взглядов.

Сам Пушкин радовался светским успехам жены, гордился ими. Правда, друзья расценивали его чувства по‑иному. «В его любви будет много тщеславия», – еще перед женитьбой поэта словно предрекал князь Вяземский.

О встречах с Натали Пушкиной, даже мимолетных, остались восторженные воспоминания.

Василий Федорович Ленц, пианист и музыкальный критик: «Однажды вечером, в ноябре 1833 года вдруг – никогда этого не забуду – входит дама, стройная как пальма, в платье из черного атласа, доходящем до горла (в то время был придворный траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста, такой осанки я никогда не видывал… казалось, что видишь богиню. Благородные, античные черты ее лица напоминали мне Евтерпу Луврского музея, с которой я хорошо был знаком. Князь Григорий (Волконский), подошед ко мне, шепнул на ухо: «Не годится слишком на нее засматриваться…»».

Да, Натали Пушкина была замечена: ее небесной красотой восторгались не только в аристократических петербургских салонах, но и в дворцовых залах. Жена поэта, танцевавшая на балу в Аничковом дворце, сообщает императрица Александра Федоровна своей приятельнице графине Софье Бобринской, казалась ей «прекрасной волшебницей в своем белом с черным платье».

Надо отдать должное русской царице – нет в строках ее письма ни тени женской ревности, ни зависти к чужой красоте. Видно, чиста была сердцем.

Из дневника императрицы:

«Я ужасно люблю Царицу, – записал однажды Пушкин, – несмотря на то, что ей уже 35 лет и даже 36».

Александра Федоровна, урожденная прусская принцесса Фредерика‑Луиза‑Шарлотта‑Вильгельмина, была почти ровесницей поэта – старше его лишь на год. Одаренная личность, она прекрасно рисовала – ее пейзажи написаны рукой тонкого мастера, была начитана – любила поэзию и литературу, разбиралась в русской истории – сохранились конспекты и начертанное ей родословное древо династии Рюриковичей. И наставником ее стал один из умнейших и образованнейших людей того времени – поэт‑мудрец, поэт‑романтик Василий Жуковский, относившийся к своей августейшей ученице с безмерным уважением.

И в жизни государыня следовала правилам, достойным удивления и подражания.

Из дневника императрицы Александры Федоровны:

«Мне немного требовалось, чтобы быть довольной: раз я могла быть с моим мужем, мне не нужно было ни празднеств, ни развлечения; я любила жизнь тихую и однообразную, даже уединенную; по моим вкусам я любила простоту».

Не мог бы и Пушкин написать тех слов признания в любви к царице (в дневнике – для себя, не для публики, и тут уж никто не смог бы обвинить поэта в придворной лести или проявлении верноподданнических чувств), если бы не испытал вдруг такого восторженного состояния!

В той же дневниковой записи поэт передает и любопытный разговор, что произошел между ним и императрицей:

«Царица подошла ко мне смеясь: Нет, это беспримерно!.. Я ломала себе голову, стараясь узнать, что за Пушкин будет мне представлен. Оказывается, это вы! Как поживает ваша жена? Ее тетушка[10]горит нетерпением увидеть ее в добром здравии – дочь ее сердца, ее приемную дочь… (фр.)»».

Странно, что Ее Величеству пришлось «ломать себе голову» (хотя у Александра Сергеевича были однофамильцы, в их числе и Мусины‑Пушкины) – ведь Пушкин был хорошо знаком ей, знала она и многие его произведения, наизусть выучила отрывки из «Цыган» – и все это благодаря Василию Жуковскому и Петру Плетневу, учителям ее детей и близким приятелям поэта.

Но не менее удивительно то, с каким живым интересом и как подробно в тот вечер расспрашивала императрица Пушкина о его жене – о Натали.

Александр Сергеевич с супругой был в числе гостей, приглашенных на праздник в Петергоф первого июля 1835 года – императрица отмечала свой день рождения.

Была ли Александра Федоровна поклонницей пушкинского гения?

Русская императрица, не ведая того, оставила свой след в пушкиноведении. Каждая строка из ее скупых дневниковых записей, вобравшая в себя отзвуки тех споров, кривотолков и сплетен, чем был напоен воздух в великосветских салонах и дворцовых залах в январе 1837‑го, необычайно емка и эмоциональна.

Вот дневниковые записи императрицы, сделанные ею в трагические январские дни:

«27 января. Мне Н.[11]сказал о дуэли между Пушкиным и Дантесом, бросило в дрожь».

«28 января… Разговор с Бенкендорфом, целиком за Дантеса, который вел себя как благородный рыцарь, Пушкин как грубый мужик».

«29 января… Выехали на прогулку. Загряжская, Пушкин еще жив…»

А вот строки ее письма графине Бобринской, написанные в те же тревожные дни: «О Софи, какой конец этой печальной истории между Пушкиным и Дантесом. Один ранен, другой умирает… Мне сказали в полночь, я не могла заснуть до 3 часов, мне все равно представлялась эта дуэль, две рыдающие сестры, одна – жена убийцы другого. Это ужасно, это самый страшный из современных романов. Пушкин вел себя непростительно…»

Кажется, симпатии императрицы были тогда всецело на стороне «благородного рыцаря» Дантеса.

Но Пушкин умер, и русская императрица – бывшая немецкая принцесса горько плачет, узнав о кончине поэта.

Из воспоминаний дочери Николая I Ольги, королевы Вюртембергской:

«Пушкин умер настоящим христианином на руках своей жены. Мама плакала…»

Верно, совсем непросто под изящной, но такой тяжелой короной Российской империи сохранить чувства, дарованные простым смертным.

Чуткой своей душой Александра Федоровна понимает страдания другой женщины, ей хорошо знакомой, сочувствует ей.

И вновь императрица пишет графине Софье Бобринской в ответ на ее записку:

«Этот только что угасший гений, трагический конец гения истинно русского… Эта молодая женщина возле гроба, как ангел смерти, бледная, как мрамор, обвиняющая себя в этой кровавой кончине…»

Вероятно, это последнее известное нам письмо, где императрица упоминает о Наталии Пушкиной. Но встречи их еще состоятся…

А в те скорбные дни вдова поэта отправит императору Николаю I полное сердечной благодарности послание: «Целуя отеческую Вашу руку, вся жизнь моя будет молитвою за Вас, за Государыню, другого моего Ангела, и за Ваших детей, в которых Всевышний посылает Вам все радости, Вас достойные».

Вот еще важное свидетельство, прежде почти незамеченное, имеющее прямое отношение к вдове поэта.

А. Я. Булгаков – A.C. Пушкину, брату поэта (5 февраля 1837):

«Скажи ему (отцу), что все порядочные люди, начиная от царской фамилии, приемлют в ней живейшее участие, убеждены в ее невинности…»

И первой защитницей чести Наталии Николаевны стала сама русская государыня.

«Смотрите и восхищайтесь!»

В конце 1838‑го Наталия Николаевна вернулась в столицу после своего двухлетнего затворничества в родовом калужском имении Полотняном Заводе. Жизнь, хоть и печальная для нее, продолжалась, и надо было всерьез думать об образовании детей, особенно мальчиков.

Из письма Нины Доля, гувернантки в семье Гончаровых, – Екатерине Дантес. (Из Петербурга в Сульц. Апрель 1839):

«Натали выходит мало или почти не выходит, при Дворе не была, но представлялась императрице у тетки, однажды, когда Ее Величество зашла к ней, идя навестить фрейлину Кутузову, которая живет в том же доме. Императрица была очень ласкова с Натали, пожелала посмотреть всех ее детей, с которыми говорила. Это был канун Нового года».

А вот и сама Наталия Николаевна чуть позже сообщает брату Дмитрию:

«Недавно я представлялась императрице. Она была так добра, что изъявила желание меня увидеть, и я была там утром, на частной аудиенции. Я нашла императрицу среди своей семьи, окруженную детьми, все они удивительно красивы».

Вскоре уединенная жизнь вдовы поэта была нарушена: о знаменитой красавице Пушкиной вспомнили при Дворе: Натали стала вновь появляться на балах и маскарадах. Видимо, в начале 1843 года в Аничковом дворце состоялся костюмированный бал, в котором участвовала и Наталия Николаевна. Тетка Екатерина Загряжская, та самая, о которой упоминала императрица, подарила своей любимице маскарадное облачение библейской Ревекки. Натали была необыкновенно хороша в фиолетовом бархатном кафтане, палевых шароварах и легкой белой накидке, обрамлявшей лицо и ниспадавшей на плечи. По своему обыкновению скромная красавица выбрала самый дальний уголок бального зала. Но была замечена.

«Смотрите и восхищайтесь!» – с этими словами Николай I подвел Натали к супруге, императрице Александре Федоровне.

«Да, прекрасна, в самом деле, прекрасна! – приветливо кивнула ей государыня. – Ваше изображение таким должно бы было перейти потомству».

И не припомнился ли Александре Федоровне давний бал, где она, тогда еще великая княгиня, представляя индийскую принцессу Лалла‑Рук (роль жениха – принца Алириса исполнял ее супруг великий князь Николай Павлович), блистала в схожем маскарадном костюме «с чалмой из шали, в длинном ниспадающем верхнем платье и широких шароварах», и где ей, когда она сняла маску, расточали самые витиеватые комплименты?

…Подобно лилии крылатой

Колеблясь входит Лалла‑Рук

И над поникшею толпою

Сияет царственной главою

И тихо вьется и скользит

Звезда‑Харита меж Харит…

Эти поэтические пушкинские строки, обращенные к царице, так и остались в черновых рукописях «Евгения Онегина». Но как точно они согласуются со свидетельствами современников!

«Императрица Александра Федоровна танцевала как‑то совсем особенно, – вспоминала Мария Каменская, урожденная графиня Толстая, – ни одного прыжка или неровного движения у нее нельзя было заметить. Все говорили, что она скользит по паркету, как плавает в небе облачко, гонимое легким ветерком».

По отзывам приближенных к императрице, она являла собой «идеал русской Царицы, соединяя в себе царственность осанки с бесконечной приветливостью и добротой». И по замечанию наблюдательной Анны Тютчевой, «Александра Федоровна любила, чтобы вокруг нее все были веселы и счастливы… она хотела, чтобы все женщины были красивы и нарядны… Она останавливала свой взгляд с удивлением и с наивным восхищением на красивом новом туалете».

Виновницу тогдашнего торжества Наталию Николаевну, представшую в образе библейской красавицы, переполняли иные чувства. «Мне кажется, легче было провалиться сквозь землю, чем выстоять под всеми, точно впившимися в меня взглядами», – позже признавалась она дочери Александре.

Императрица (надо отдать должное ее такту!), испросив разрешение у госпожи Пушкиной, тотчас же повелела придворному живописцу Владимиру Гау запечатлеть ее прекрасные черты.

Из письма H.H. Пушкиной брату Дмитрию Гончарову (март 1843):

«Этой зимой императорская фамилия оказала мне честь и часто вспоминала обо мне, поэтому я стала больше выезжать.

Внимание, которое они соблаговолили проявить ко мне, вызвало у меня чувство живой благодарности. Императрица даже оказала мне честь и попросила у меня портрет для своего альбома. Сейчас художник Гау, присланный для этой цели Ее Величеством, пишет мой портрет».

Старинная акварель, которую и сама Наталия Николаевна считала лучшим из всех своих изображений, видимо, давно и безвозвратно утрачена. Никто и никогда ее более не видел. Судьба личного альбома государыни Александры Федоровны, хранившегося после ее кончины в архивах Аничкова дворца, неизвестна. И прекрасный портрет Натали остался лишь в воспоминаниях…

Александра Романова и Наталия Пушкина. Этим двум женщинам при жизни дарована будет еще одна знаменательная встреча.

Наталия Николаевна преподнесет императрице в Петергофе, в ее коттедже «Александрия», посмертное собрание сочинений поэта. (В феврале 1855‑го вышли в свет «Сочинения Пушкина» в шести томах, последний, седьмой том, будет напечатан спустя два года.) Издание это увидело свет благодаря страстному желанию и неустанным хлопотам Наталии Николаевны.

О чем беседовали они – вдова поэта и вдовствующая императрица? Высочайшая аудиенция длилась долго. «Похождение мое с изданием Пушкина было весьма оригинально», – вспоминала сама Наталия Николаевна. Государыня приняла подарок «весьма благосклонно – сделав замечание, что давно уже ожидала его. – При мне перелистывала книги, повторяя наизусть известные Ей стихотворения».

Императрица живо расспрашивала свою собеседницу «во всех подробностях» известные ей «события о жизни Пушкина». Можно безошибочно предположить, что и Наталия Николаевна весьма сочувственно отзывалась о недавней кончине императора – она благоговела перед памятью Николая I, не оставившего своим попечением ее осиротевшую после гибели мужа семью, в самое горькое время.

Таким неожиданным и почти мистическим завершением стала та давняя первая встреча в Царскосельском парке юной Натали Пушкиной с Ее Величеством государыней Александрой Федоровной. Августейшей поклонницей русского гения. И как тут не вспомнить замечание Анны Тютчевой, что моральным кодексом и катехизисом императрицы «была лира поэта».

…Пути Наталии Николаевны и русской царицы странным образом скрестились еще раз – на южном берегу Франции.

Александра Федоровна впервые посетила Ниццу в 1857 году, открыв этот благодатный уголок для паломничества ее подданных. Осенью 1860‑го придворные врачи настойчиво рекомендовали ей отправиться в Ниццу – здоровье вдовствующей императрицы требовало лечения в мягком климате. Но та решительно отказалась, заявив, что хочет «ожидать решения своей участи в кругу своих близких» и не намерена покидать Россию. Судьбой определено было для Александры Федоровны покинуть мир в октябре 1860 года, в светлый для поэта «день Лицея», в Царском Селе.

Через год в Ницце были изданы мемуары почившей государыни, написанные ею втайне не только от придворных, но и от всех членов августейшего семейства. А средства от продажи книги предназначались по завещанию императрицы на содержание русского храма во имя Св. Николая и Св. Александры, возведенного некогда при самом живом ее участии.

Приехав в Ниццу осенью 1862 года, Наталия Николаевна стала ревностной прихожанкой русского храма, а также читательницей открытой при нем библиотеки. И, конечно же, не могла не прочесть этих столь значимых и дорогих для нее воспоминаний государыни Александры Федоровны.