Московская духовная семинария 4 страница

Sau… хорошо различает голоса естественные и гипнотические: последние ниже по тембру и, проходя через слуховые трубки полиции безопасности, приобретают дополнительный отзвук «пап-пап», который производится движением губ в их специальных средствах связи; наконец, гипнотические голоса лишь контролируют и отражают его мысли, но не сообщают ничего, чего бы он не знал раньше; если он берет, например, в руку платок, голоса констатируют это: «Гляди, платок взял». «Гилядки» стрихнина в него мечут с помощью шприцов фирмы Pravaz. Однажды он почувствовал легкий удар по книге, которую держал пред собой открытой, и закричал своему преследователю: «Ага, промахнулся!» Поскольку его мысли постоянно читаются, он, чтобы уйти от всевидящих врагов, должен прибегать к самым необычным мерам безопасности: когда встает вопрос о перемене больницы, он просит брата не говорить ему, куда он едет, и даже сказать неправду, чтобы ввести в заблуждение преследователей: «Без этого переезд ничего не даст и лучше уж оставить меня тогда в Святой Анне». В июле, постоянно слыша под окнами ужасную мешанину из «трубок» и голосов, он решает переночевать в гостинице и уехать наутро в Экс. Но голоса преследуют его повсюду: в поезде, в Эксе. Он садится в омнибус и тут же слышит, как один из главарей банды «братьев с побережья» кричит про него: «Это сумасшедший!» По пути он встречает головореза, которого, как он считает, послали сюда из Марселя, чтоб он спровоцировал драку: его голос повсеместно его сопровождает. Гипнотические голоса извещают его, что готовится приказ о его аресте и что для чести семьи было бы лучше, если бы он покончил с собой. Его семью осыпают грязной руганью: «Всех, кого я любил, пишет он, кого и сейчас люблю: нашу мать, отца — всех самым возмутительным образом, в выражениях, которые моя рука отказывается повторить здесь, втаптывают в грязь, и тебя тоже, брат мой и R…, и G…, и Т…, и Z…, и других наших — короче, всю нашу родню — и делают это систематически и без всякой жалости.» Всех своих преследователей больной знал еще по Витре, где жил прежде. Цель их, считает он, заключается в том, чтобы довести его до невменяемого состояния и выманить из него деньги. «Чтобы оставить меня в покое, они потребовали с меня 20 тысяч, потом 5 тысяч, в Святой Анне — 3 тысячи франков. Сидящих за шведским столом гостиницы он принимает за судей и полицейских, также участвующих в травле. Ночью он не может спать, так как непрерывно слышит голоса: Ты сволочь, педераст, только притворяешься республиканцем, твой брат изнасиловал малолетнюю. На твоем месте я бы давно себя прикончил.» Раздеваясь в ванной, он слышит, как они издеваются над ним, называют его «табу (священным существом), потому что крайняя плоть у него не прикрывает головку полового члена, а мошонка при эрекции сокращается и яички как бы прилипают к телу. Он становится на колени, крестится пытается утопиться в ванной — попытка его не удается, он слышит: «Ничего не вышло — теперь будешь жить в вечном позоре». Ему говорят на следующий день, что его отравят — он соглашается с этим и дважды в течение дня пьет жидкости, которые кажутся ему ядовитыми. Голоса становятся все более назойливыми и изматывающими, он переходит от обороны к нападению, оборачивает ручку ножа носовым платком: чтоб удобнее было напасть на преследователей, но голоса тут же говорят с издевкой: «В морской пехоте ножами не пользуются». Потом один из бандитов начинает жалеть его, ему стало совестно, что он побуждал его утопиться: «Человек, который спас троих тонущих, решил сам утонуть в ванне»; потом больной слышит, как он, напевая, удаляется: Ночью другой бандит говорит, что после его смерти отрежет его усы (длинные и пышные, они представляют предмет гордости больного), наклеит их на плакат и пойдет с ним по городу, говоря, что это усы генерала Буланже — слыша это, больной спалил усы на пламени свечки. Он возвращается в Марсель. Голоса говорят ему, что его квартира опечатана — он поселяется в гостинице. Ему дают номер — травля продолжается и здесь. «Братья с побережья» будто бы сняли три соседних комнаты. Ему советуют выброситься из окна или заколоться. Эти способы самоубийства вызывают у него особый протест. Голоса говорят, что, поскольку он в Марселе и Гренобле жил под чужим именем, то если он выйдет в город, следственный судья немедленно приговорит его к штрафу в 500 франков и 15-ти дням тюремного заключения — поэтому он в течение трех дней не покидает гостиницы. Какая-то женщина в соседнем номере принимает ванну — в шуме падающей воды он слышит: «Ты негодяй, уф!» и т. д.. Он начинает менять отели, но подобные оскорбления наносятся ему повсеместно — ему кричат, например, подражая голосу брата: «Спускайся же, падаль, спускайся!» Он думает, что кричит следственный судья, спрятавшийся внизу под окнами, отвечает ему руганью, но тут же слышит брата, который говорит ему: «Хорошо же ты встречаешь своего родственника, который столько проехал, чтоб навестить тебя!» Некто R… продолжает гипнотизировать его, подделывается под голос брата и заставляет бегать по гостинице в его поисках. Каждый день ему грозят судебным расследованием. Голоса говорят с ним через полицейские трубки, шлют его, с чемоданом наготове, от одной тюрьмы к другой в ожидании ареста. Он снова меняет отель: на этот раз под его окнами «разыгрывают целую баталию, чтобы толкнуть его на самоубийство». Он ищет где взять револьвер, возвращается в номер и, поскольку в этот день какой-то праздник, надеется, что преследователи дадут ему передышку. Но вскоре все начинается снова. «Гиляды стрихнина» делают «тик-так». Он ложится, не может заснуть, думает о самоубийстве, видит бутылку с успокоительным средством, оставленную предыдущим жильцом, слышит голос, говорящий: «Вон, видишь бутылку?» — встает, видит, что у него украли трость со спрятанным внутри лезвием, выпивает два больших стакана оставленного питья — его рвет, он корчится в болях, колотится о стену. На следующий день голос говорит: «Ну и посмеялись же мы, когда ты вчера плясал на стенке, твой желудок теперь ни к черту не годится, ловко мы тебя надули». Подозрения его направлены теперь на консьержа: голоса сказали, что это высокопоставленный сотрудник полиции. Он подает жалобы в комиссариат полиции и на имя председателя суда. В августе, слыша, как кто-то распевает: «Сумка, сумка», он решает, что братья с побережья хотят отобрать у него содержимое его саквояжа, и сжигает лежащие в нем две стофранковые купюры. Он проводит затем две ужасные ночи. Некто V… посылает ему «гиляды» белены и стрихнина, наполняет его комнату зловонным газом, запахами мочи и экскрементов, жженных квасцов и т. д.. Спасаясь от них, он проводит ночь в крохотной кухонке, затем решает вернуться в Париж. В дороге галлюцинации не прекращаются ни на минуту и он, по его словам, развлекается тем, что «топит» их в стуке колес поезда. В гостинице преследователи уже опередили его и гипнотизируют «слуховыми трубками» и «гилядками»; голоса говорят ему, что он занимает проклятый Богом номер тут повесился один аббат — ему предлагают сделать то же самое. Он обращается в мэрию с просьбой защитить его, его отсылают в префектуру полиции, где он, чтоб уйти от врагов, дает о себе ложные сведения, говорит, что имеется указ о его аресте. В полицейской медчасти видит одного из своих преследователей, марсельца М…, который тоже дал арестовать себя, чтобы последовать за ним и сюда: он воздействует на него гипнозом. Поступив в приемное отделение, он слышит, как М… отвечает на вопросы уже не гипнотическим, а настоящим голосом. Через несколько дней этот человек куда-то переводится — больной видит, как он уезжает, но поскольку голоса не прекращаются, решает, что он вернулся сюда в обличье двух других пациентов. Во время беседы с врачом он постоянно слышит левым ухом голос этого М…: «Вот он назвал меня по имени». М… говорит о себе, что он из секретной марсельской полиции и, находясь в больнице Св. Анны, сменил имя. М… сует ему под нос ночной горшок, и больной тут же ощущает запах его содержимого. Он может испускать газы на расстоянии, и Sau… немедленно это чувствует. В другой раз сам больной ему в отместку действует таким же образом и М… сразу же начинает громко жаловаться. Стоит больному подумать о чем-нибудь, как М… формулирует его мысль и тут же на нее отвечает. В письме, направленном брату, больной рассказывает, что ему снова внушают мысль о самоубийстве, и добавляет: «Преследование низкими голосами, внушениями и гилядами, от которого я постоянно, начиная с 7 августа, страдаю, продолжается и здесь, в Святой Анне». Больные с хроническим бредом, как показывают нам оба последних случая, достигнув определенного этапа болезни, не ограничиваются тем, что обвиняют в своих несчастьях некую группу людей, какое-то сообщество, но идут далее: сужают круг обвиняемых, называют вполне определенных лиц, X, Y или Z, — именно они возглавляют преследование и являются его инициаторами. Начиная с этого момента, важного не только для развития бреда, но и еще более — с практической точки зрения, больной делается действительно опасен для окружающих: позиция его в противоборстве меняется — из преследуемого он становится активным преследователем. Каково бы ни было происхождение бреда, он всегда сохраняет тягостный для больного характер. Предрасположение больного к переживаниям отрицательного свойства налагает мощный отпечаток на все его мысли и ощущения; его бредовые интерпретации, иллюзии и галлюцинации — лишь отражение этих общих и первичных сдвигов в сознании и, хотя бред может показаться вначале следствием какой-то отдельной галлюцинации, не следует забывать, что в основе его лежит глубинная интеллектуальная и моральная перестройка психики, которая предшествует во времени и бреду и галлюцинациям. Пятая лекция. Бредовое поведение больных с хроническим бредом. Их изоляция Клинические лекции по душевным болезням Маньян В.

Пятая лекция. Бредовое поведение больных с хроническим бредом. Их изоляция. В предыдущих лекциях мы описали периоды инкубации и преследования при хроническом бреде. Мы видели, как больной, обеспокоенный и настороженный в первом периоде, во втором — начинает подвергаться непрерывным обманам чувств: нет таких унижений и пыток, которые не были бы ему здесь уготованы; непрерывно преследуемый своими гонителями, часто имеющими в своем распоряжении самые сверхъестественные силы и возможности, он не может надеяться на спасение: приведенные выше наблюдения дают представление о том, в какой постоянной тревоге живет больной хроническим бредом на этой стадии заболевания. Мы видели далее, как имея вначале лишь смутное представление о своих врагах, он обвиняет затем определенную группу людей, потом, еще более сужая подозрения, называет уже вполне конкретных лиц-организаторов его преследования. Отсюда необходимость специально изучать защитные реакции и поступки больных на разных этапах их заболевания. В течение определенного периода больной хроническим бредом остается не опасен для окружающих. Он лишь пытается уйти от своих противников: оставляет работу, мастерскую или административную должность, переезжает с места на место; те кто имеет такую возможность, предпринимают ближние или дальние путешествия — это больные, о которых рассказывает Foville в своей работе о мигрирующих душевнобольных (Foville. Les alienes voyageurs ou migrateurs. Ann. medico-psychologiques, 1876). Те, кто боится отравления, начинают покупать продукты в разных и по возможности отдаленных от дома магазинах, принимают бесконечные меры предосторожности в готовке пищи или постоянно меняют рестораны, пьют воду лишь после ее придирчивого осмотра, идут к источнику в самые ранние часы — до того, как там сходятся хозяйки. Один из наших больных, которого мы с вами видели, надевал специальный предохранительный пояс и окружал себя магнитами — он же поставил кровать на стеклянные подставки, надеясь обезопасить себя таким образом от разрядов тока. Другие совершают правонарушения — только для того, чтоб их арестовали: надеясь найти защиту у полиции. За этим периодом, у части больных очень коротким, следует период активной самозащиты: несчастные обращаются повсюду с жалобами, пишут в комиссариаты полиции, прокурору республики, властям, видным деятелям: ищут заступников и покровителей. Они заставляют делать анализы их пищи, напитков, выделений (мокроты, мочи, кала), собственноручно относят бутылки с «отравленным» содержимым в комиссариат или муниципальные лаборатории. У себя дома они баррикадируются, страхуют двери железными брусьями, затыкают «дыры», оклеивают окна и стены бумагой, газетами. Некоторые, наконец, будучи не в силах вести неравную борьбу с преследователями, отчаиваются и начинают видеть единственный выход для себя в смерти. Но иные, под влиянием бесконечной травли уверенные в том, что их жизнь в опасности, вооружаются и, начиная с этого момента, становятся действительно опасны. Это больные, под влиянием галлюцинаций неожиданно наносящие зонтиком или ножом удары по случайным прохожим, стреляющие из револьверов. Они называют своих врагов поименно, угрожают им и в свою очередь их преследуют: пишут оскорбительные письма, следят за ними, провоцируют их на столкновение, выслеживают, застают врасплох и, когда те одни, набрасываются на них, бьют, покушаются на само их существование. Среди больных, находившихся в нашем отделении, некто D… выпустил пять пуль из револьвера в свою любовницу, другой, С…, как-то вечером собрал у себя троих друзей и всех зарезал ножом; третий, Н…, трижды выстрелил в свою супругу. Иногда эти опасные деяния совершаются на отдаленных этапах заболевания: нужно, чтоб больной был, так сказать, доведен до крайности постоянными посягательствами на его честь и жизнь; но некоторые, имея соответственный склад характера, реагируют таким образом много раньше — уже в начале второго периода. Больные могут обороняться и нападать, действуя и как сутяги, затевая судебные тяжбы и разбирательства: L… подает в суд на кюре С…, V… подбивает рабочих к массовым выступлениям; преследуемые с мистическим бредом заказывают мессы для обуздания дьявольских сил, их преследующих. Тактика врача зависит прежде всего от того, какая линия поведения свойственна тому или иному пациенту. Если больной указывает на инициатора своих преследований и грозит ему, если он подошел к стадии насильственных ответных действий, то его стационирование и изоляция становится неотложным делом: расстояние между угрозой и ее исполнением преодолевается иногда очень быстро. В целом бредовое поведение больных проходит последовательно три этапа: 1) больной бежит от воображаемых опасностей, стремится всячески избежать их, 2) защищается и 3) в свою очередь нападает. Следующее наблюдение интересно наглядностью, очерченностью периодов прогрессирующего развития болезни. Речь идет о женщине 44-х лет без наследственного отягощения душевными заболеваниями, до болезни работящей, ведущей размеренный образ жизни, достигшей зрелого возраста без каких-либо указаний на психические расстройства. Характерен период инкубации: больная относит на свой счет грубости, которые можно услышать в любой прачечной — она как бы копит впрок бредовые интерпретации окружающего. Затем появляются телесные жалобы и галлюцинации — начинается второй период болезни. Вначале о ней шепчутся, потом она слышит громкие оскорбления в свой адрес и циничные предложения; затем возникает внутренний диалог. Добавим к этому наличие у нее обманов в сфере полового чувства. Долгое время она колеблется в опознании своих преследователей, подозревает студентов, затем догадывается, что те подкуплены управляющим соседним домом, а он в свою очередь связан с ее консьержем. Набл. V. Период инкубации: бредовые интерпретации. Период преследования: обманы полового чувства, оскорбления, диалог. Жалобы властям. Больная Yac… 44-х лет; родители ее не обнаруживали ничего аномального, оба живы: отцу 74, матери 84 года, оба достаточно хорошо себя чувствуют; брат и сестра также здоровы. У нее самой всегда был покладистый характер; в школе она пробыла совсем недолго, но доучилась затем самостоятельно и умеет читать и писать. Детство и юность ее прошли спокойно. Месячные с 11 лет, без особенностей. У нее никогда не было невротических жалоб или серьезных физических заболеваний. Работала она горничной в Нанси, затем в Париже, у нее всегда были хорошие отношения с нанимателями и остальной прислугой. Вышла замуж в 1866, в 22 года, и родила двоих детей. Муж ее умер в 1870г, когда она была на восьмом месяце второй беременности; она мужественно перенесла несчастье и в 1871г вышла замуж во второй раз, родив в новом браке еще четверых детей. Роды во всех случаях были легкими; из ее 6 детей двое умерли в раннем возрасте, остальные здоровы. И она и муж говорят, что дома у них всегда царил мир, жизнь текла размеренно, никаких неприятностей в последнее время не было. Несколько месяцев назад, в июне, стирая в прачечной, она услыхала брань и отнесла ее на свой счет, хотя и сейчас говорит, что никого там не знала. Примерно в то же время, у себя дома, в коридорах и во дворе, она стала замечать проявления зависти к себе: для рабочих она была слишком хорошо одета, люди не понимали, как она умудряется исправно платить за квартиру. На рынке про нее говорили- «У этих всегда куча денег». За ее маленьким сыном, когда он шел за покупками, следили: действительно ли он платит. В начале июля она испытала общее недомогание, разбитость, тяжесть в конечностях, нечеткость зрения, шум в ушах, стала плохо спать, простой запах угля вызывал у нее головные боли. Не привыкшая к плохому самочувствию, встревоженная им, она вызвала врача и какое-то время после его визита чувствовала себя лучше, но затем прежнее состояние вернулось и стало все больше беспокоить ее. В конце июля она стала слышать, что о ней шепчутся: говорили очень тихо и она не могла разобрать что именно. Она заметила, что люди, живущие этажом ниже, идут за ней, когда она переходит из одной комнаты в другую. Она начала прислушиваться, узнала голос женщины, живущей ниже, поняла, что оскорбления идут оттуда: ей будто бы предлагали «всякие гадости, настолько отвратительные, что она не в состоянии повторить их», советовали отдаться кому-то, говорили о самых невероятных любовных позах, ее «свинячили». Преследователи видели все, что происходило у нее в доме, комментировали то, что она делала: одевалась, приводила себя в порядок, шла в туалет и т. д.. Она часто говорила им: «Это вас не касается», но они не оставляли ее в покое. Она ощущала давление в животе, в голове, считала, что только образованные люди способны так ее «обрабатывать», полагала, что этим занимаются студенты. С августа по сентябрь все было отвратительно, ей говорили самые возмутительные вещи. Она не могла спать, снизу и сверху шли сплетни о ней; где бы она ни была, ее подвергали «обработке», продолжавшейся днем и особенно — ночью она не могла лежать, ее все время словно подбрасывало с постели. Она чувствовала, будто муж вступал с ней в сношения, будто у нее выпадала матка: ей было трудно ходить из-за этого. Чтобы избежать преследований, она все время двигалась, а они говорили: «Она еще слишком здорова, надо ее подпортить». Она считала, чго ее унижают люди специально нанятые для этого и потому особенно старающиеся: может быть, думала она, им платит управляющий домом 24, но почему, она не могла сказать они были едва знакомы. Может быть, думала она, из-за ревности: ей казалось одно время, что он чего-то хотел от нее, но она не пошла на это. Она рассказала обо всем мужу и предложила ему обратиться с жалобой в надлежащие инстанции — сама же пошла к своему бывшему хозяину: чтобы тот помог ей найти управу на ее преследователей. В сентябре ее физические недомогания усилились, она жила в постоянном напряжении, оскорбители продолжали обзывать ее «шлюхой», «сумасшедшей», делали ей постыдные предложения, говорили: «Тебя напичкали рвотными». Она настаивала теперь на обращении в префектуру — этим воспользовались близкие и отвели ее в медчасть полиции. Здесь она пробыла час, ей опять дали «рвотных», у нее «все кружилось». В таком состоянии она попадает в нашу больницу, где в течение 8 дней остается мрачной, обеспокоенной, подозрительно глядит по сторонам: ее по-прежнему «обрабатывают». Постепенно ей делается лучше, но преследователи продолжают клеветать на нее и на мужа. Они говорят, что будут перехватывать ее письма к нему или портить ему зрение, когда он будет читать их. Она понимает, что теперь они «пичкают рвотными» не только ее, но и детей и мужа. 25 сентября она извещает в письме мужа, что враги сказали ей, что в их дом ввели какую-то женщину, с помощью которой хотят свести его с ума и поместить в дом для умалишенных; эта женщина хорошо умеет подделывать ее почерк и пишет письма от ее имени. В их семье хотят поселить ссоры и раздоры и навлечь на нее бесчестье. Она советует ему остерегаться всех и в особенности — управляющего домом № 24: может так статься, что за всем стоит именно он. Она сразу же увидела, когда муж и сын были у нее в последний раз, что они напичканы рвотными: были бледны и словно оглохли. Теперь им снова мешают посетить ее. «Если так будет продолжаться, говорит она, я буду вынуждена обратиться в полицию». Она должна выйти из больницы, чтоб вмешаться во все лично. Она бы пошла с комиссаром полиции к соседям, живущим выше и ниже, и заставила бы арестовать их. Она считает, что те и другие действуют не от себя, кто-то платит им за все: в этом каким-то образом замешан консьерж дома. Они добиваются разъединения семьи — для того, чтоб похитить и затем увезти от нее детей и мужа. Она обязана выйти из больницы, чтоб положить конец этому. М-ль Lef…, чья история изложена ниже, поступает в больницу Св. Анны во второй раз; начало ее бреда относится к периоду четырехлетней давности; до 44-х лет ничто в ее психике не свидетельствовало о каком-то патологическом предрасположении. В течение болезни у нее имела место чрезвычайно быстрая систематизация бредовых идей — возможно благодаря реальному эпизоду, незадолго до того происшедшему: когда она отвергла ухаживания поклонника; слуховые галлюцинации у нее сразу стали множественными: сначала оскорбительные слова, затем фразы — наконец, установился настоящий диалог с голосами. В последнее время она вступила в фазу решительной борьбы с преследователями: вооружилась топориком и шилом и стала представлять с этой поры истинную опасность для окружающих. Отметим также переезды с места на место, многократные обращения к комиссару, письма префекту полиции — все эти обычные для таких больных акции. Обратим внимание на преходящее улучшение в состоянии после первого пребывания в больнице. Набл. VI.Быстрая систематизация бреда. Период инкубации: галлюцинации слуха, переезды, путешествия с целью уйти от преследования. Письма и жалобы в поисках защиты. Топорик и шило для «ответного» нападения. М-ль Lef… 48 лет родилась от непьющего, умного, отличавшегося некоторой вспыльчивостью отца, умершего в 60 лет от пневмонии, и матери, ставшей алкоголичкой после 45-ти лет и умершей в 60. У больной был брат старше ее на 12 лет, скончавшийся в 32 года от туберкулеза. М-ль Lef… воспитывалась родителями в строгих правилах: она не принимала участия ни в одном празднике или развлечении, не выходила из дома, жила очень уединенно и почти ни с кем не дружила. Она с малых лет должна была вести хозяйство, потому что мать, в результате развившейся у нее невоздержанности, не могла заниматься домом. Оставшись одна в 28 лет, она продолжала вести прежний примерный образ жизни, работая все время у одних и тех же хозяев. В следующем году некто R…, который станет затем одним из главных ее преследователей, поселяется в их доме и, как ей кажется, начинает за ней ухаживать. Поскольку его старания ни к чему не приводят, он прерывает их и ее жизнь течет как прежде. В 1876г м-ль Lef…, которой уже 37 лет, оставляет работу в ателье и открывает небольшое собственное дело. Верная своим привычкам, она проводит все время за работой, ведет замкнутый образ жизни, почти не выходит из дома и не знает развлечений. В 1883г R… овдовел и теперь снова, всякий раз, когда встречает ее на лестнице, заигрывает с нею. Она отвечает ему холодностью, однажды сильно сердится на него и перестает с ним общаться. Через некоторое время некая D…, о которой говорят, что она работница R… и флиртует с ним, заходит к ней домой и сообщает, что R… говорил о ней в столь лестных для нее выражениях, что впору думать, что он хочет на ней жениться. Больная решает, что R… сватается через м-м D…, и отвечает отказом. С этого времени начинается месть г-на R…. До того больная жила счастливо, пользовалась хорошим здоровьем, имела все, что нужно в жизни: работы было через край», говорит она по этому поводу. R… для достижения своей цели объединился в своих усилиях с консьержем дома. Поднимаясь по лестнице, она слышит, как те судачат на ее счет, говорят, что она была любовницей своего бывшего хозяина и его рабочих и т. д.. В это время к ней приходят племянник и племянница — ее враги распространяют слух, что это ее дети, незаконно прижитые ею от любовника. Вскоре консьерж разнес эту лживую весть повсеместно, стоило ем выйти на улицу в своем квартале, как ей вслед начинали говорить: «Вон м-ль L… — кто б мог подумать, что у нее есть дети». Она жалуется в комиссариат полиции — тогда ее враги, предупрежденные об этом демарше и не желающие участвовать в преследовании лично, нанимают, говорит она, платных агентов, которые повторяют повсюду, что она «бульварная шлюха», «спала со всеми мужиками, которые этого хотели». Они собираются по вечерам под ее дверью, она прекрасно их слышит, но когда выходит на лестницу, они замолкают и ей ни разу не удавалось застать их на месте преступления. В течение неполного года она четырежды меняет место жительства, но всюду продолжается одно и то же. В одном из своих временных жилищ, в доме торговца вином, она слышит, как посетители лавки говорят о ней в самых оскорбительных выражениях — лишь один из клиентов заступился за нее, говоря: «Оставьте вы эту бедную женщину в покое». Она уезжает к своей семье в Безансон — один из мерзавцев, друг консьержа, следует за ней и туда и распространяет там те же слухи. Она возвращается в Париж — «скандал разгорается с новой силой, ее называют гнильем, говорят, что она спала со своим отцом и братом. Этого она уже не может стерпеть и обращается в комиссариат полиции с жалобой: требует, чтобы уважалась память ее отца и брата, говорит, что если правосудие не вмешается, она сама возьмет топор, и разнесет голову тем, кто занимается клеветою. Она показывает комиссару огромное шило, которым всегда теперь вооружена: чтобы не попасть в руки полиции нравов, которая ходит за ней по пятам, желая уличить ее в занятиях проституцией; она грозит, что покончит с собой, приняв цианид калия. Направленная в больницу Св. Анны, она переводится затем в больницу Воклюза — туда вскорости доходят те же слухи, что распространялись о ней в Париже. Консьерж, которого она здесь встречает, говорит о ней весь день без умолку — она становится притчей во языцех лечебницы. Ей говорят, что ей сделали особое одолжение, что заперли здесь, а не в Сен-Лазаре, и многое другое, подобное этому. «Хулиганье», подосланное сюда консьержем, прячется в деревьях, растущих вдоль больничной стены, и громко оскорбляет ее: «Гляди, вон та мразь!» и т. д.. Через некоторое время ее выписывают из больницы и она едет в Алжир — ухаживать за бывшим хозяином, к этому времени серьезно заболевшим. В пространном письме, адресованном подруге, она описывает ужасы его болезни и связанные с ней тяготы, но они ничто в сравнении с тем, что ей приходится выносить от своих преследователей. Они, правда, на три месяца оставили ее в покое, но затем консьерж и его сообщники установили место ее пребывания и травля возобновилась с прежней силой: они разнесли клеветнические измышления о ней по всей деревне, нанимают арабов, которые, держась на расстоянии, оскорбляют ее издали, кричат, что она женщина дурного поведения, так злобно нападают на нее, что она не решается выйти из дома. Их цель — выманить ее в город и там арестовать как виновницу скандала. Часто она слышат дискуссии на этот счет: хозяин защищает ее от своего камердинера, который говорит о ней плохо. В конце 1886г хозяин умирает. Она возвращается в Париж, затем едет в Лилль, ищет место. Один из негодяев следует за ней в поезде и ежеминутно ее оскорбляет: «Гляди, вон эта зараза». В Лилле он повсюду забегает вперед нее и распространяет те же бредни. Она не может спать из-за шума, учиняемого под ее окнами, и в полнейшем отчаянии возвращается в Париж пешком, имея при себе лишь мелкие деньги. Подруги уверяют ее, что она больна и заблуждается, она сама решает тогда лечь в больницу Св. Анны. Не проходит и нескольких дней, как все в отделении только и говорят что о ней, ее оскорбляют: известно все, что говорилось о ней прежде, все повторяется. Малейшее замечание врача истолковывается ею» неблагоприятном для себя смысле. Она чувствует себя глубоко несчастной, держится в отдалении от больных, сидит в коридоре, выглядит тревожной, уходит от малейшего шума, старается делать что-нибудь, чтоб голоса слышались меньше; когда рядом палатная сестра, они умолкают. Врач будто бы усыпляет одну из больных, чтоб выведать у нее подробности о Lef…; другие пациенты занимаются тем же, они усыпили некую больную и та сказала им: «Она подлежит общему презрению». Lef… — говорит в слезах, что не может больше бороться со всем этим — пусть ее выпустят на свободу или хотя бы отправят в Сен-Лазар: там, по крайней мере, она будет знать, в чем ее обвиняют, и сможет защититься. 31 октября. Она слышала, как в общем зале сказали: «О ней знают в полиции, там о ее проделках все известно, она попала и в газеты — куда бы она ни пошла, везде будет одно и то же». Она понимает теперь, почему ее везде преследуют. Когда она приехала в Лилль, там уже было распространено ее описание. Возвращаясь оттуда, она заметила, что в какую бы деревню она ни пошла, за ней всюду следовал кабриолет. Ее поместили сюда, потому что врачи хотят разобраться наконец в ее деле и выяснить, что же она все-таки натворила. Комиссия надзора посетила отделение — она прекрасно видела, что ее члены смотрят на нее особым образом. Голос, в котором она признала голос врача, говорил: «Вот дрянная женщина, которую я ни за что не стал бы вам рекомендовать». ⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒ Дата публикования: 2014-11-03; Прочитано: 366 | Нарушение авторского права страницы studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.006 с)...