ГЛАВА II 11 страница. С половины августа войска Выговского, соединившиеся с поляками и крымскими татарами, осаждали Киев, но безуспешно

С половины августа войска Выговского, соединившиеся с поляками и крымскими татарами, осаждали Киев, но безуспешно. В конце августа Выговский в обозе под Гадячом вступил в переговоры с польскими комиссарами — Беневским и Яблоновским и 8 сентября заключил с ними от имени всего запорожского войска договор, статьи которого, насколько он касался православной Церкви и духовенства, были следующие: а) митрополит Киевский будет иметь место в сенате после арцибискупа Львовского; б) владыки Львовский, Луцкий, Перемышльский и Холмский будут иметь места там же после бискупов своих поветов; в) имения православных, как мирских людей, так и монастырские, отданные Римскому Костелу, будут возвращены; г) мещане православной веры будут пользоваться правами и вольностями наравне с мещанами римской веры; д) крепости на церковные вотчины будут при митрополитах и владыках, а после смерти митрополита или владыки король будет утверждать на владычество одного из четырех избранных кандидатов; е) два училища, одно в Киеве, другое в княжестве Литовском, где сами себе укрепят, равно и учители, будут дозволены православным; ж) еретики всякого рода отнюдь не будут допускаться в те училища, а только католики и греки; з) школам, противным (православному) училищу, в Киеве не быть; и) библиотеки и печатни дозволяются везде, но только в касающемся веры будут оберегаемы, чтобы кто не внес чего-либо противного. Во всех этих статьях Гадяцкого договора, как они изложены в окончательной его редакции, утвержденной 8 сентября, повторялись поляками все те же обещания, какие не раз даваемы были православным и прежде, но некоторые обещания, например относительно заведения училищ православными, повторялись теперь гораздо скромнее, чем выражены были в известных "Статьях" короля Владислава IV. А об унии, об ее уничтожении, чего так сильно добивались прежде православные, особенно при Хмельницком, при заключении Зборовского договора, в окончательной редакции Гадяцкого договора вовсе не упоминалось. В этой редакции значительно поубавлено даже то, что предлагалось православным в предварительной редакции того же самого договора, составленной 6 сентября. Здесь, хотя не прямо, говорилось и об униатах как о людях, которых "вера противна вере греческой православной и умножает несогласие между римским и старогреческим народом", и им запрещалось основывать свои церкви и монастыри и умножать имения своих духовных; здесь предоставлялось православным иметь две Академии, одну в Киеве, другую в Литве, со всеми правами и привилегиями Академии Краковской, а коллегии и училища заводить везде, где будет нужно. Очевидно, что при утверждении Гадяцкого договора в его окончательной редакции не поляки делали уступки православным, а гетман Выговский с своими клевретами сделал уступки полякам. При заключении Гадяцкого договора с польскими комиссарами "от всего войска запорожского послы королевскому величеству присягали, и гетман Выговский, и вся их войсковая старшина, и духовные станы своими руками подписали на том, что всей Украйне обопольных народов Днепра и всему войску запорожскому опричь королевского величества ни у которого великого христианского государя в подданстве не быть". Значит, не один митрополит, а за ним и другие духовные лица перешли тогда на сторону Выговского и подписали Гадяцкий договор. Но среди малороссийского духовенства даже самые значительные особы оставались верными московскому государю. Например, в ноябре киевские воеводы писали ему: "Печерский архимандрит Иннокентий Гизель тебе, великому государю, служит верно и гетману и полковникам говорит, не боясь от них ничего". В следующем году еще яснее обнаружилось, что на сторону Выговского перешли высшие лица собственно коронного духовенства, а не малороссийского, за исключением одного черниговского архимандрита Мещеринова, родственника Выговскому. Нежинский протопоп Максим Филимонов, отличавшийся особою преданностию московскому правительству, в письме своем от 25 мая 1659 г. к боярину князю Алексею Никитичу Трубецкому, командовавшему московскими войсками в Малороссии, между прочим, извещал его: "Митрополит Киевский и все владыки и архимандриты, как Тукальский, Василевич, игумен (слуцкий), и протопопы некоторые до Варшавы к королю на сейм поехали, на нечестивое сборище. Только отец Гизель, игумен межигорский отец Варнава и отец Клементий Старушич, игумен выдубицкий, непоколебимо стоят, а отец Баранович (епископ Черниговский), також в Печерском монастыре немощен. Уже отцу митрополиту король обещал дать архимандрию печерскую. Там же и Мещерин у короля". Но едва прошел год со времени заключения Гадяцкого договора, как затея Выговского окончилась: казаки бросили его, собрались вокруг молодого Юрия Хмельницкого и объявили (в начале сентября 1659 г.), что желают служить московскому государю. И Гадяцкий договор, внесенный поляками в сеймовую конституцию и утвержденный клятвою самого короля, потерял все свое значение.

С 5 сентября боярин князь Алексей Никитич Трубецкой двинулся из Путивля с московскими войсками в черкасские города. Везде его встречали с торжеством, везде давали присягу на подданство московскому царю. К 27 сентября Трубецкой был уже в Переяславе, и туда явились к нему в первых числах октября от Юрия Хмельницкого и от всего войска запорожского прилуцкий полковник Петр Дорошенко и сотники из всех полков и представили четырнадцать статей, на которых они желали быть принятыми в подданство государем. В одной из этих статей говорилось, чтобы митрополиту Киевскому с епископами и со всем духовенством оставаться по-прежнему под властию и послушанием только Цареградского патриарха. Октября 17-го открылась в Переяславе новая рада, на которой единогласно избран в гетманы и утвержден в сане Юрий Хмельницкий, потом были прочитаны и приняты гетманом и всем войском те самые статьи, какие даны были государем еще в 1654 г. Богдану Хмельницкому и в которых относительно Киевского митрополита было сказано: "Митрополиту Киевскому, также и иным духовным Малой России быть под благословением святейшего патриарха Московского и всея Великия, и Малыя, и Белыя России, а в права духовные святейший патриарх вступати не будет". Новые же четырнадцать статей, которые пред тем представлены были полковником Дорошенком с товарищи, "на раде отговорены, что тем статьям не быть". По установлении прежних отношений Киевской митрополии к Московскому патриарху надлежало озаботиться, чтобы кафедра этой митрополии не оставалась праздною, ибо митрополит Дионисий Балабан, чувствовавший себя виновным пред московским правительством, не хотел возвратиться в Киев, а проживал в Слуцком монастыре, где настоятельствовал известный архимандрит Феодосии Василевич, бывший наместником митрополитской епархии в Литве. И потому князь Трубецкой тогда же из Переяслава послал грамоту епископу Лазарю Барановичу: "Быть ему блюстителем Киевской митрополии до указу его царского величества". В начале следующего 1660 г. Лазарь Баранович бил челом великому государю, чтобы "пожаловал его велел ему на епископию Черниговскую и Новгородскую дать подтвержденную грамоту, почему ему впредь на епископии быть". Этим челобитьем Баранович ясно выразил пред государем, к его великому удовольствию, что признает над собою его власть и покоряется ему и в церковном отношении. И государь, пожаловав епископа Лазаря просимою грамотою (28 февраля), говорил в ней: "Быть ему на епископии Черниговской и Новгородской по-прежнему и доходы всякими, которыми прежде владел, и ныне владети во всем, и за нас, великого государя, Бога молить, и всякого добра нам хотеть, и во всем наше повеленье исполнять, а мы учнем его держать в нашем государском милостивном жалованье и в призренье". Прошло около пяти месяцев, как блюстительство митрополии поручено было Лазарю Барановичу, и новый гетман попытался пригласить митрополита Дионисия на его митрополичью кафедру письмом от 13 марта 1660 г. "Мы, — писал Юрий Хмельницкий, — вырвавшись один раз из-под польского ига и начавши служить царскому величеству, не мыслим никогда изменять ему и не отстанем от него, как от православного монарха и нашего государя. Если мы рассмотрим дело основательно, то убедимся, что он более, чем кто-либо другой, есть наш природный государь... Потому мы сердечно желаем, чтобы твое преосвященство, имея твердую надежду на неизреченное милосердие его царского величества и не веря басням людским, поспешил в осиротелую митрополию. А что касается содержания соборного духовенства, то, если имения монастыря (Софийского) окажутся недостаточными, мы постараемся, чтобы по ходатайству нашему его царское величество по премногому своему милосердию пожаловал духовенство не только имениями, но и особым своим жалованьем, которого удостоились и другие монастыри. Уверяя в этом, преклоняю свою голову под руку твоего преосвященства". Дионисий прислал гетману из Слуцка ответные письма чрез одного своего чернеца, но содержание их неизвестно, только в Киев митрополит не возвратился. Прошло еще более трех месяцев, и малороссийское духовенство, не имея более надежды на возвращение Дионисия, решилось ходатайствовать об избрании себе нового митрополита. Игумен Трехтемировского монастыря Иоасаф, прибыв в Москву, объявил 20 июня в Посольском приказе: "Прислали меня Черниговский епископ Лазарь Баранович, и печерский архимандрит Гизель, и все духовенство бить челом великому государю, что как их малороссийский народ ныне без пастыря, то великий государь пожаловал бы и велел им в Малой России избрать духовным чином митрополита, ибо без пастыря в Малой России быть им невозможно. А кого духовным чином изберут и от кого ему быть рукоположенным, от Московского ли патриарха или от Цареградского, о том как великий государь укажет". Очевидно, что малороссийское духовенство в лице своих представителей, как и прежде выражало, готово было покориться воле государя и признать над собою власть Московского патриарха. Но государю теперь было не до церковных дел. В Литве и Белоруссии войска его вели не совсем удачную борьбу с поляками, и не далее как 18 июня русская пехота потерпела там совершенное поражение и сам воевода, князь Щербатый, попался в плен. А на юге было еще хуже. В августе киевский воевода Шереметев и гетман Хмельницкий двинулись с войсками против поляков и крымских татар, в продолжение сентября потерпели от них несколько, впрочем незначительных, поражений; 8 октября Хмельницкий изменил царю и перешел с своими казаками в стан польский, а чрез несколько дней (23 октября) Шереметев принужден был выдать врагам все московское войско и обязался очистить малороссийские города: Киев, Переяслав, Нежин, Чернигов. Это поразило Москву, и удовлетворение ходатайству малороссийского духовенства о новом для него архипастыре государь по необходимости должен был отложить до более благоприятного времени.

Если малороссийское духовенство показывало московскому государю такую покорность и преданность, то одним из главных побуждений к этому были, без сомнения, царские милости, которые оно на себе испытывало. Из малороссийских монастырей то и дело приходили в Москву старцы за милостынею, и царь никому не отказывал. В апреле 1657 г. он послал в Креховский монастырь Львовского повета пятьдесят рублей и в киевский Межигорский сто рублей чрез старца Иоакима Савелова, бывшего впоследствии патриархом; в мае 1658 г. пожаловал полтавскому Воздвиженскому монастырю восемьдесят рублей, а лубенскому Мгарскому монастырю пожаловал подтвердительную грамоту на все владения, какие даны были ему русскими великими князьями, гетманом Богданом Хмельницким и князьями Вишневецкими. В этом же году приезжали в Москву из Киево-Печерского монастыря на основании прежде пожалованной ему грамоты наместник Авксентий Острицкий и Больничного монастыря игумен Сильвестр с просьбою о милостыне для своей обители. И царь наделил их и деньгами, и книгами печатными, и церковною утварью. Кроме того, они привезли от своего архимандрита Иннокентия Гизеля и всей братии челобитную государю, чтобы он утвердил за Киевскою лаврою все ее владения, и представили все подлинные грамоты и документы на эти владения, данные прежними русскими князьями и польскими королями. И царь пожаловал Киево-Печерскому монастырю грамоту от 31 августа 1658 г., которою утвердил за ним все его вотчины, а также принадлежавшие ему монастыри в Новгороде Северском и Чернигове со всеми крестьянами, землями и угодьями, город Василев со всеми людьми, землями и угодьями и четыре села близ Могилева: Печерск, Цверково, Тарасовичи и Барсуки со всеми доходами. В 1659 г. по просьбе игумена Киево-братского монастыря и ректора училища Иоанникия Голятовского с братиею царь пожаловал их грамотою (от 31 декабря) на место Саворово и село Мухоеды со всеми принадлежностями, а в 1660 г. пожаловал также грамоту от 15 августа каневскому Успенскому монастырю на местечки Бубновно и Межиричку с их селами, мельницами, озерами и всеми угодьями.

Когда страшное впечатление, произведенное изменою гетмана Юрия Хмельницкого и потерею целого войска, мало-помалу изгладилось в Москве и когда сделалось ясным, что ей изменили вместе с Хмельницким собственно казаки правой, или западной, стороны Днепра, а на левой, восточной, стороне казаки и население остаются верными, тогда царь нашел возможным обратить внимание и на церковные дела в Малороссии и позаботиться об удовлетворении последней просьбы малороссийского духовенства. Но как удовлетворить? Дозволить ему избрать себе нового митрополита, о чем оно ходатайствовало? Но митрополит Дионисий Балабан был еще жив и свободно управлял епархиями Киевской митрополии, находившимися во владениях Польши. Дать для Малороссии особого митрополита? Но это значило бы разделить Киевскую митрополию на две и допустить явное нарушение прав Константинопольского патриарха. Оставалось только назначить временного блюстителя, или администратора, Киевской митрополии в той части ее, которая находилась в Малороссии под властию московского государя. Но такой блюститель уже был, именно Черниговский епископ Лазарь Баранович. В верности Барановича едва ли сомневалось московское правительство: он достаточно доказал ее. Но по тогдашним обстоятельствам Малороссии оно могло находить его не вполне соответствующим своим намерениям. В Малороссии, по левой стороне Днепра, не было тогда гетмана, а были три искателя гетманства: полковник и наказный гетман Самко, полковник Золотаренко и запорожский кошевой Брюховецкий. Они враждовали между собою, спорили, доносили друг на друга в Москву, производили смуты между казаками, волновали население. Получать достоверные сведения о положении этой страны, заправлять делами ее для ее же блага и в своих собственных видах московское правительство не могло чрез одних своих воевод, приходивших туда из Москвы и вовсе не знавших местного края. И вот оно остановилось на мысли иметь в лице церковного администратора в Киеве и политического деятеля человека, который бы не только вполне был верен московскому государю, но близко был знаком с духом и характером малороссийского народа, с тогдашним настроением его мыслей и желаний, со взаимными отношениями тогдашних главных лиц и партий между казаками и всем этим мог служить московскому правительству и благотворно содействовать ему в управлении краем. Таким человеком признали в Москве нежинского протопопа Максима Филимонова. Он обратил на себя внимание московских властей еще в 1654 г., когда Малороссия и Белоруссия присоединялись к Великой России, своими речами, из которых одну он сказал (23 генваря) царским послам при въезде их в город Нежин для приведения жителей к присяге, а другую произнес (27 сентября) пред самим государем под Смоленском, где находился вместе с казацкими полками в походе. В обеих речах и особенно в последней он показал своими и образование, а еще более свою приверженность к православной России. С того времени он всячески старался, насколько мог, способствовать утверждению московской власти в Малорусском крае, писал в Москву к окольничему Федору Михайловичу Ртищеву, к царским воеводам в Киеве и Путивле, сообщал им известия о настроении умов в Малороссии, о движениях крымских татар, о воинских действиях поляков и сношениях их с шведами, о замыслах и происках гетмана Выговского, давал советы скорее поставить в малорусских городах московских воевод и подобное. Царь, которому передавались все эти известия, видел и ценил усердие нежинского протопопа, щедро награждал его, видел вместе его близкое знакомство с краем, его способность к занятиям политическими делами, его находчивость и уменье заправлять ими. В этом отношении он казался гораздо выше и надежнее епископа Лазаря Барановича. Последний был человек весьма ученый и благочестивый, но всю свою жизнь провел в стенах училищ и в управлении разными монастырями, а с мирскою общественною жизнию в крае мало был знаком практически и не обнаруживал никакой склонности следить за течением гражданских и политических дел. Неудивительно, если вместо Лазаря Барановича блюстителем Киевской митрополии правительство пожелало видеть нежинского протопопа Максима. Нужно было возвести его в сан епископа. Но на какую епархию? Чего требовали каноны? В Малороссии были только две архиерейские кафедры — Киевская и Черниговская, и обе были заняты. Вспомнили, что если не в Малороссии, то в присоединенной Белоруссии есть еще одна епископия Киевской митрополии, доселе остававшаяся без архипастыря, — Мстиславская, туда и назначили нового епископа, чтобы по крайней мере по имени этой епархии ему называться Мстиславским, хотя в действительности он никогда впоследствии там не бывал и не управлял своею паствою. И вот 4 мая 1661 г. нежинский протопоп Максим, названный в монашестве Мефодием, поставлен в Москве во епископа Мстиславского и Оршанского рукоположением блюстителя патриаршего престола Питирима, митрополита Сарского и Подонского, и других архиереев по соизволению царя, благословению всего освященного Собора и совету царского синклита. Далее мы увидим, как объяснял сам государь в грамоте к Цареградскому патриарху этот поступок своего правительства.

Новый блюститель Киевской митрополии прибыл в Киев и в половине июля вступил в управление митрополией, приняв (16 июля) от прежнего блюстителя, епископа Лазаря, все имущество святой Софии, церковное и монастырское, принадлежавшее митрополитскому дому. А от 2 августа Лазарь Баранович писал к государю уже из своей епархии: "Доселе по силе моей я исправлял блюстительство Киевской митрополии и никогда не сопротивлялся воле Вашего царского величества, исполнил ее и теперь: боголюбивого епископа Мстиславского и Оршанского господина отца Мефодия Филимоновича, истинного богомольца Вашего величества, я честно почтил и принял со всем духовным Собором как брата и сослужителя своего и посадил на престол митрополии Киевской блюстителем, отдав ему в целости все имущество, церковное и монастырское, а сам по указу Вашего величества возвратился на свою епископию... Только не имея в Чернигове, где и главу приклонить, я отъехал в новгородский (т. е. в новгород-северский) монастырь Всемилостивого Спаса, где немногое устроил и строю при помощи Божией и жалованьи вашего величества; богатую же милостыню, какую я имел от Вашего величества в св. Софии (где, следовательно, и жил), я всю издержал на прокормление братии по великому оскудению монастыря. Хотелось бы мне воздвигнуть престол моей епископии в Чернигове, в церкви св. страстотерпцев, русских князей Бориса и Глеба, и потому, посылая к Вашему величеству наместника моего Гавриила Олешкевича с иеромонахом Иосифом, прошу царской милостыни, чтобы разоренная моя Черниговская епископия могла под державою Вашего величества и Вашею богатою милостынею прийти в прежнее свое благолепие и узреть прежнюю свою красоту". Посланные Барановичем в Москву иеромонахи подали от его имени 27 августа челобитную в Посольском приказе и в ней просили, чтобы государь пожаловал милостыню на покупку в Чернигове дворового места для епископа, которое продавалось за тысячу золотых польских, и на строение церкви святых мучеников Бориса и Глеба, пожаловал для той церкви книги, ризы, сосуды, паникадила и прочие церковные вещи, также икону святых страстотерпцев Бориса и Глеба и другие иконы, пожаловал, наконец, для епископа грамоту, по которой бы он в случаях нужды мог найти себе приют в Путивле, или Севске, или в Брянске, а если можно, и в самой Москве. Государь приказал удовлетворить всем этим просьбам Барановича, а в Путивль послать к воеводе грамоту, чтобы он, если приедет епископ Баранович, дал ему двор и государя о том известил, — лучшее свидетельство, что Баранович не находился в немилости у государя, хотя и оставил по его воле место блюстителя Киевской митрополии.

Отпуская своего избранника, епископа Мефодия, в Киев, царь приказал отпустить с ним значительную сумму денег: на содержание его шесть тысяч сто рублей и соболями на четыреста десять рублей; на ямское строение в Нежине четыре тысячи рублей; на жалованье ратным людям черкасских городов десять тысяч рублей, полковникам — нежинскому Золотаренке, переяславскому, бывшему и наказным гетманом, Самко и черниговскому Силичу по сто рублей соболями, да на раздачу разным чинам соболями семьдесят рублей. Разумеется, первое впечатление, какое произвел Мефодий в Малороссии раздачей царских милостей, было в его пользу. Затем он стал лицом к лицу с тремя искателями гетманского достоинства, из которых каждый старался привлечь его как царского уполномоченного на свою сторону, выхвалял свою службу пред государем, называя двух других изменниками, и все говорили о необходимости созвать раду и избрать совершенного гетмана. Мефодий сначала думал отклонить все эти искательства. Он написал в первых числах августа к гетману Юрию Хмельницкому и убеждал его раскаяться и возвратиться с своими казаками под высокую руку московского государя, рассчитывая, что в таком случае порядок в Малороссии восстановится и не нужно будет избирать нового гетмана, но не получил никакого ответа, а узнал спустя около двух месяцев, что Хмельницкий собирается сделать нападение на Нежин и Чернигов. Тогда Мефодий начал, по-видимому, склоняться на сторону наказного гетмана Самки, уверял его, что в Москве знают и ценят его службу, и после совещаний с ним и другими полковниками согласился в марте 1662 г. отправить к царю ходатайство, чтобы он прислал кого-либо из своих для избрания совершенного гетмана. Между тем еще прежде, нежели из Москвы получен был указ, Самко созвал в Козельце раду. На ней присутствовали только полковники, атаманы и есаулы левой стороны Днепра без всякого участия черни и избрали Самко в гетманы. Присутствовал также и епископ Мефодий и 16 апреля привел новоизбранного гетмана к присяге на верность государю. Но тотчас из Козельца отправился к сопернику Самки, нежинскому полковнику Золотаренке, и из Нежина послал в Москву донесение от 22 апреля, что Самко обманул его и полковников, заставил их угрозою смерти избрать себя в гетманы и что он, Мефодий, желая только спасти их, особенно верного слугу государева Золотаренко, согласился привесть избранного гетмана к присяге. Самко с своей стороны написал в Москву от 14 мая, что при избрании его никакого обмана и насилия не было, что и епископ и полковники действовали совершенно свободно, резко нападал на Золотаренку и намеками на самого епископа. Из Москвы пришел ответ, чтобы Самко оставался только наказным гетманом и жил в единодушном согласии с епископом Мефодием, а для избрания гетмана на полной раде посылается из Белгорода окольничий и воевода князь Ромодановский. Огорченный Самко вновь написал государю (от 30 мая), горько жаловался не только на Золотаренка, но и на Мефодия и просил, чтобы на будущей раде епископ ни во что не вступался, а чрез несколько дней отправил в Москву своих посланцев и поручил им известить государя, что "место митрополитское Киевское за нерадением епископа без пастыря стоит два месяца" (Мефодий все еще проживал в Нежине), и бить челом, чтобы блюстителем Киевской митрополии государь изволил назначить или архимандрита Иннокентия Гизеля, или епископа Лазаря Барановича, или еще кого-либо из епископов, или игумена, только не отца Мефодия, потому что он "смуту учинил и войском его не любят". Просьбы и жалобы Самко оставлены без внимания. Зато, когда князь Ромодановский в июне месяце разослал приглашения, чтобы собрались в Зеньков на раду для избрания гетмана, то прибыли туда лишь епископ Мефодий и полковник Золотаренко, а прочие полковники не явились, ссылаясь на военные обстоятельства. Съехавшиеся в Зеньков решили отложить раду до другого времени, и Мефодий не поехал уже в Нежин к полковнику Золотаренке, а остался жить в Зенькове. В сентябре сделаны были окольничим новые приглашения собраться на раду в Полтаву, и опять полковники с своими казаками не явились, указывая преимущественно на неудобность места, назначенного для съезда. И Мефодий, уведомляя об этом государя, писал: "Сентября по 17-й день по твоему, великого государя, указу в Зенькове с окольничим князем Григорием Григорьевичем живот свой мучу, ожидаючи рады" (значит, он жил там не по своей прихоти, а по воле государя) — и далее просил, чтобы государь велел окольничему сноситься не с наказным атаманом Самком по делу о раде, а с кошевым гетманом Брюховецким, недавно прибывшим с своими запорожскими казаками к Полтаве. Но и теперь, когда государь дал такое повеление, дело не состоялось. Октября 30-го в Москве получены были известия от Брюховецкого и от епископа Мефодия, что на новую раду, которая назначена была в Гадяче, съехались только несколько полковников, а ни Самко, ни полковник Золотаренко не захотели прийти и разными обольщениями увлекли других за собою, потому собравшиеся на съезд единогласно приговорили, чтобы окольничий князь Ромодановский с своими ратными людьми возвратился в Белгород, а Брюховецкий с своими казаками стоял в Гадяче до указа государя. Сам епископ Мефодий остался также в Гадяче при Брюховецком. К концу 1662 г. отправлен был из Москвы в Малороссию стольник Ладыженский, который 13 генваря следующего года, прибыв в Гадяч, объявил Мефодию и Брюховецкому, что раду государь велел отложить до весны, а епископу приказал возвратиться в Киев впредь до новой рады. Но Мефодий отвечал: "В Киев я никак ныне не смею ехать, потому что наказный гетман Самко государю не прочит, хочет изменить, а меня велит погубить. Гадяч город моей епископии — государь пожаловал бы до полной рады велел мне жить в Гадяче". Поехал Ладыженский и в Переяслав (22 генваря) к наказному гетману Самке, и Самко в беседах с ним с крайнею горечью говорил против Мефодия: "Меня на козельской раде избрали в совершенные гетманы, а государь меня не пожаловал не утвердил, все это замутил епископ Мефодий... Прежде у нас от веку не бывало, чтобы епископу гетмана избирать: знает епископ одну Церковь. А такой баламут, как Мефодий, и в епископы не годится. Государь пожаловал бы нас велел Мефодия вывести из Киева и из черкасских городов, а если его не выведут и быть ему на раде, мы на раду не поедем... Сначала он сложился с Василием Золотаренком, а теперь сложился с Брюховецким, и Брюховецкий по его баламутству называется гетманом". Невозможно ныне судить за неимением данных, кто был прав, кто виноват: Самко ли или епископ Мефодий, и несправедливо было бы произнести здесь приговор о последнем на основании слов его противника. Но нельзя не заметить, что, назначенный быть блюстителем Киевской митрополии, Мефодий большую часть времени посвящал почти исключительно делам политическим: прожил в Киеве доселе только около осьми месяцев, а потом более года проживал то в Нежине, то в Зенькове, то в Гадяче, который и не хотел теперь оставить. Нельзя также не заметить, что вся эта политическая деятельность Мефодия была неудачна, к огорчению, конечно, и его самого и московского правительства.

Еще более скорби пришлось испытать Мефодию как деятелю церковному. Спустя три месяца после рукоположения его в Москве на одну из епархий Киевской митрополии Киевский митрополит Дионисий Балабан рукоположил (3 августа), пользуясь своим правом, на ту же самую епархию своего епископа, бывшего пред тем архимандритом Лещинского и старшим виленского Свято-Духова монастырей, Иосифа Нелюбовича-Тукальского с оставлением за ним Лещинского монастыря. И это должно было служить постоянным свидетельством для всех и для самого Мефодия, что он рукоположен и называется Мстиславским незаконно. С наступлением 1662 г., в неделю православия, патриарх Никон изрек анафему на Крутицкого митрополита Питирима, между прочим, за то, что он поставил Мефодия епископом в чужую церковную область, подведомую Цареградскому патриарху. И эта анафема на рукополагавшего митрополита падала вместе по канонам на рукоположенного им, подвергая обоих низложению. Но если анафеме Никона, как уже отрекшегося от своей патриаршей кафедры, в Москве не придавали значения, то нельзя уже было не придавать значения и силы другой анафеме, разразившейся прямо над Мефодием в том же году. Что вызвало эту новую анафему и какое она произвела действие, довольно подробно объяснил сам Мефодий. В генваре 1663 г. он написал к царю Алексею Михайловичу: "Извещаю, что митрополит Балабан с изменником Юраской Хмельницким хотят до конца отвратить от тебя, великого государя, как духовный, так и мирской чин Малой России. Посылали они к святейшему патриарху Цареградскому трехтемировского игумена Краковецкого со многими дарами, клевеща на меня, твоего богомольца, и прося проклятия на меня и на всех, сообщающихся со мною. А клевету взвели на меня ту, будто я изгнал от престола митрополита Балабана и насильством, при помощи мирской власти восхитил престол Киевской митрополии. И по их просьбе святейший патриарх Цареградский выдал страшное проклятие на меня и на сообщающихся со мною. Копию с того проклятия Балабан прислал в Киев с выдубицким игуменом Клементием Старушичем, и в Киеве много произошло смущения от того проклятия между духовными и светскими; оно причиняет скорбь не мне только, но и всей твоей державе. Нисколько не расследовав, святейший патриарх произнес суд и проклятие по просьбе клеветников, между тем как митрополит Балабан, никем не изгоняемый, сам добровольно убежал от своего престола, благословил твоих подданных поднять руки на самого государя, навел басурман на православных христиан и сделался виновником многого междоусобия и кровопролития. Но да не продолжится навсегда смущение людей Божиих, духовных и мирских, в твоей державе — в Малой России; умилосердись, великий государь, изволь послать к святейшему патриарху Цареградскому, чтобы он очистил нас от проклятия, а обратил бы его на тех, которые ненавидят добро, нещадно проливают христианскую кровь и, будучи твоими подданными, забыв твои милости к себе, стали твоими великими врагами и изменниками. Балабан при своем избрании обещался нам желать тебе, великому государю, всякого добра как природному своему царю и проклятием грозил Выговскому в его присяге, утверждая его, чтобы он верно служил тебе, великому государю, а ныне сам сделался достойным того проклятия за свою измену против тебя, великого государя. Снова и со слезами прошу милости у тебя, великого государя, чтобы ты изволил послать к святейшему патриарху, ибо его проклятие весьма оскорбило мою душу". В Москве известие о проклятии Мефодия получено было, вероятно, еще прежде, нежели известил о том сам Мефодий, потому что еще в грамоте своей к Цареградскому патриарху, писанной в конце декабря 1662 г., государь поместил следующее прибавление: "Наконец, извещаем твое преблаженство с мольбою о Мефодии, епископе святой твоей паствы Белой России, который прошедшего года поставлен был в Москве от нашего Крутицкого митрополита по нашему соизволению благословением всего освященного Собора и советом нашего царского синклита. Думаем, что вы немало негодуете на нас за это. Но, преблаженнейший, отнюдь не из презрения к твоему святительству, не по насильству и не для нарушения св. правил, запрещающих епископам рукополагать кого-либо не в своем пределе, мы поступили так — да не будет. Объявляем тебе поистине, что ради благословной и неотложной причины, не успев написать к преблаженству Вашему о благословении, мы понудили рукоположить этого епископа. Вы слышали и прежде, что подданные наши казаки, называемые черкасами, живущие в городах Малой и Белой России, поползновенны и удобопреклонны к иноземному ярму; ныне же особенно узнали мы их удобопреклонность к соседним им папистам. Ибо отвергшийся нас и изменивший нам паствы твоей митрополит Киевский, и Галицкий, и всея Малыя и Белыя России Дионисий Балабан, отшедший к нашему неприятелю, польскому королю, по приказанию его приходил к ним и убедил многих из них быть под его рукою и соединиться с папистами. И как они уже готовы были отпасть, то мы убоялись, да не погибнут душами своими, болезненно попеклись о спасении их и, усмотрев сего мужа Мефодия, тамошнего же уроженца, могущего направить их на истину, понудили рукоположить его, да не увязнут в дьявольские сети и живы будут. Мы сотворили так не по преобладанию, но ради икономии, или строительства, спасения, а где бывает что-либо ради икономии спасения, как знаете и Ваше преблаженство, там по нужде допускается и пременение закона. Мы рассудили меньшим пожертвовать большему, ибо лучше нарушить правило, запрещающее епископу рукополагать в чужом пределе, но спасти в целости многие души в том пределе, нежели соблюсти правило, но допустить, чтобы те души впали в погибель. Если бы укоснили временем, послав предварительно к Вам спросить об этом, то весьма удобно они могли бы отпасть. Впрочем, предоставляем Вашему благоразумию рассудить, правильно ли мы поступили, и если нет, то просим прощения и в разуме наставления". Грамота была отправлена к патриарху 1 генваря 1663 г., и когда в продолжение четырех почти месяцев ответа на нее не было получено, то Паисий Лигарид, обыкновенно составлявший все такого рода грамоты, спрашивал в своей докладной записке от 24 апреля государя: "Должен ли есмь писать и повторить патриарху Вселенскому о деле патриарха Никона или точию писать о деле епископа Мефодия". Явно, что о Мефодии и о прощении его патриархом велено было приготовить новую грамоту. И надобно полагать, что патриарх Цареградский по ходатайству государя снял проклятие с епископа Мефодия, потому что киевское духовенство, которое теперь, по получении патриаршей грамоты о проклятии Мефодия, чуждалось его и даже враждовало против него, чрез несколько времени, как увидим, снова вошло с ним в сношение и признавало его епископом.