Задание 4. Как отразилось присоединение Новгорода в различных летописаниях? Каково значение этого события?

Лурье Я.С. Русь XV века: отражение в раннем и независимом

Летописании // Вопросы истории. 1993. № 11-12

Присоединение Новгорода к Московскому государству получило в летописании одностороннее освещение. Новгород во время походов на него Ивана III в 1470-1471 и 1478 гг., когда была окончательно уничтожена республика, не имел союзников, так что все летописи, кроме новгородских, отражали, в большей или меньшей степени, враждебную ему позицию. Независимое новгородское летописание за вторую половину XV в. дошло до нас лишь в виде фрагментов. Большинство списков Новгородской IV летописи не переходило за рубеж 1447 г.; о событиях же 70-х годов XV в. сообщают лишь два ее списка, дополненные известиями до 1476 г. - Строевский и Синодальный. Все остальные известия о присоединении Новгорода содержатся лишь в официальном великокняжеском летописании, либо в неофициальном, но лояльном великому князю.

Следуя версии московского летописания, историки объясняли поход 1471 г. тем, что новгородцы вступили в сношения с польским королем и великим литовским князем Казимиром, проявили склонность к" латинству" (католичеству или униатству), пожелав после смерти архиепископа Ионы получить благословение для нового владыки от киевского митрополита и пригласив в город киевского князя Михаила Олельковича. Роль вождя этой" литовской", или" латинской", партии приписывается обычно вдове посадника Борецкого Марфе. Важное место в построениях историков принадлежит договору Новгорода с Казимиром, содержащемуся в одном из московских рукописных сборников. Тайное посольство новгородцев к Казимиру, приглашение Михаила Олельковича и" церковное подчинение Литве" Черепнин рассматривал как неразрывно связанные между собою звенья единой политики, направленной на" переход под власть Литвы". Ю. Г. Алексеев также считает" обращение к Казимиру и приглашение Олельковича" результатом" деятельности литовской партии" - партии Борецкой.

Верность традиционной схемы впервые поставил под сомнение еще польский историк Ф. Папэ. Он обратил внимание на то, что Михаил Олелькович вряд ли мог прийти в Новгород по воле Казимира, так как отношения между ними были отнюдь не дружественными, и что договор Новгорода с королем отсутствует в своде документов Казимира - Метри­ке Литовской. Папэ пришел к выводу, что этот договор представлял собой лишь новгородский проект, не получивший утверждения со стороны коро­ля. К, В. Базилевич и В. Н. Вернадский также считали, что приезд Михаила не мог быть связан с договором Новгорода с Казимиром, составленным уже позже отъезда Михаила из Новгорода. С определением договора как неосуществленного проекта согласились Зимин и А. Л. Хорошкевич.

Неофициальные летописи, даже враждебные Новгороду, не подтверждают традиционную версию московского летописания о событиях 1470- 1471 годов. Несмотря на то, что в 1471 г. Псков был военным союзником Москвы, Псковская II летопись (в Псковской I летописи известий 1470- 1471 гг. нет) говорит только, что Иван III пошел на Новгород,"хотя отмстити" ему" древняя нечьсти и многия грубости". О сущности же этих" нечестий" и" грубостей" она умалчивает, отсылая к" Рускому летопис­цу",- очевидно, к великокняжескому летописанию. Псковская III летопись, хотя и утверждает, что Михаил Олелькович" ис королевы рукы новгородци испросен", никак не связывала его приезд со спором о владычном престоле и обвинениями в" латинстве". Более того, летописец точно указывал, что Михаил приехал в Новгород 8 ноября 6979 (т. е. в ноябре 1470) г., через три дня после того, как умер архиепископ Иона,- очевидно, решение о его выезде на Русь было принято еще до смерти Ионы. Обратно из Новгорода" в Киев на свою отчину" Михаил Олелькович, согласно этой летописи, выехал в марте 1471 г.,.т. е. еще до объявления Иваном III войны Новгороду.

Северный (кирилло-белозерский) свод, отразившийся в Ермолинской и сходных летописях, тоже был враждебен Новгороду, постоянно нападавшему на белозерские земли, но ни о спорах с великим князем из-за поставления новгородского владыки, ни о Марфе Борецкой, ни о сношениях Новгорода с Казимиром и приезде Михаила Олельковича ничего не говорит. В Новгородской IV летописи вообще не упоминаются те обвинения, которые выдвинул великий князь перед походом 1471 года.

Рассказ о войне начинается здесь без объяснений:"Вверже князь великий Иван Васильевич нелюбие на Великий Новгород..."; никаких встречных обвинений против Ивана III здесь тоже нет. Составленный через несколько лет после поражения новгородский рассказ свидетельствует лишь об одном: об отсутствии единства в городе, о противоречиях между" большими" и" меньшими", сказавшихся даже во время Шелонской битвы. В Новгородской IV летописи упоминается приезд Михаила Олельковича в 1470 г., но ничего не говорится о роли Казимира в его приглашении и о несогласии Москвы на него. Православных князей из литовской Руси приглашали в Новгород неоднократно, и протестов Москвы это не вызывало. Михаил Олелькович был вассалом и родичем Казимира, но еще более тесные узы связывали его с московским великим князем - он был двоюродным братом Ивана III, сыном сестры и активной сподвижницы Василия Темного. Старший брат Михаила Семен, по известию великокняжеской летописи, приезжал в 1451 г. в Москву. Когда же в марте 1471 г. Михаил покинул Новгород, пытаясь сменить умершего брата в качестве князя-наместника в Киеве, Казимир отверг его, ссылаясь на то, что дед Михаила" бегал на Москву и тым пробегал отчызну свою Киев". Спустя десять лет, в 1481 г., Михаил Олелькович был казнен Казимиром за заговор в пользу Москвы и выступление против католической" веры светой".

Нет никаких оснований предполагать, что политическая позиция Михаила в 1470 г. отличалась от той, которую занимала его княжеская фамилия до и после этого года. Нет оснований утверждать также, что киевская митрополия в это время" признала унию" с католической церковью, и Михаил приехал из" униатского Киева". За несколько лет до столкновения Ивана III с Новгородом константинопольский патриарх Дионисий (ученик знаменитого противника унии Марка Эфесского) признал законным" митрополитом всея Руси" именно киевского митрополита и отлучил от церкви московского. Само существование в Новгороде" литовской партии", добивавшейся присоединения его к Польско-Литовскому государству, сомнительно. Прославленная в историографии Марфа Посадница (Борецкая) упоминается как" злая жена" - главная противница Москвы - лишь в явно легендарном рассказе" Словес избранных" и, гораздо лаконичнее, в великокняжеском летописании. Согласно Ермолинской летописи, муж Марфы Борецкой был сторонником Василия Темного и помог ему расправиться с Шемякой.

Договор Новгорода с Казимиром, рассматриваемый обычно как документальное доказательство сговора" литовской партии" с королем, дошел до нас в сборнике, составленном, как убедительно показал Черепнин, в Москве и содержащем документы, обличающие врагов великого князя. Текст его весьма странен: здесь нет имени" короля полского и великого князя литовского", с которым заключается соглашение, и датирован он 6989, т, е. 1481 годом, когда Новгород был уже окончательно присоединен к Москве. Даже если считать, что эта дата является опиской московского канцеляриста, датировка договора остается неясной.

Московские источники, рассказывающие о договоре Новгорода с Казимиром, расходятся в определении его даты. Согласно великокняжескому своду, он заключен был перед приездом Михаила, т. е. до ноября 1470 г.;"Словеса избранна" упоминают договор с Казимиром только в связи с Шелонской битвой в июле 1471 г., утверждая, что этот документ был найден в" кошевых вьюках" новгородцев во время битвы. Вовсе не упоминал о новгородско-литовском договоре московский митрополит Филипп в своей обличительной грамоте марта 1471 г. против новгородцев, где перечислялись их вины перед великим князем. Обращение Новгорода к Казимиру можно датировать именно временем накануне Шелонской битвы, когда, согласно Новгородской IV летописи, Новгород, действительно,"посла в Литву" послов через Ливонию, но магистр их не пропустил.

Итак, ни приглашение Михаила Олельковича, ни договор с Казимиром не могли вызвать поход Ивана III на Новгород. Единственным поводом можно было бы считать стремление части новгородцев обратиться за поставлением своего архиепископа не к московскому, а к киевскому" митрополиту всея Руси", но и это намерение не осуществилось - новоизбранный владыка Феофил был сторонником московского митрополита. Видеть главную причину войны 1471 г. в новгородской" измене" и" латинстве" можно только в том случае, если следовать тенденциозной и противоречивой версии официальных московских источников.

Характерно, что при описании окончательного присоединения Новгорода в 1478-1479 гг. великокняжеское летописание обошлось без ссылки на" латинство" новгородцев. Изложение обстоятельств гибели Новгородской республики строится в историографии на рассказах официального московского летописания; независимое новгородское летописание (Новгородская IV летопись) преры­вается на 1477 годе.

Мотивировка похода 1478 г. в великокняжеском летописании представляется еще менее убедительной, чем объяснение похода 1471 года. Московский великокняжеский свод 1479 г., а вслед за ним и все последующие, летописные памятники утверждают, что в марте 1477 г. новгородские послы подвойский Назар и дьяк Захар назвали Ивана III"государем"; в ответ на это он в апреле через своих послов запросил Новгород,"какого они хотят государства", но новгородцы" запрелися" заперлись),"назвали то лжею" и на вече казнили своих послов. Далее в своде следует рассказ о походе на Новгород осенью 1477 - зимой 1478 г. и окончательной победе над ним. Иван III действительно использовал историю с титулом" государь" как повод для войны; очевидно и то, что новгородское вече не давало санкции на такое титулование и сочло его провокацией. Но обращение к сравнительно недавно введенному в научный оборот более раннему великокняжескому своду 1477 г. обнаруживает, что и в Москве версия о том, что новгородцы сами назвали Ивана III"государем", возникла перед самым походом, и в 1477 г. ее в официальном летописании еще не было. В тексте свода 1477 г. упоминался приезд в марте новгородского посадника Захария Овинова и других новгородцев к великому князю для разбора судебных дел, - такого их рассмотрения в Москве, указывает летописец,"не бывало изначала, как земля их стала". Далее говорится о посылке в апреле в Новгород московских послов без всякого указания цели их миссии.

Сопоставление этого текста с текстом свода 1479 г. раскрывает, что известие о титуле" государь", данном новгородскими послами Ивану III, вставлено после изложения мартовских событий под вторично проставленной годовой датой 6985 (1477 г.) с повторением формулы" как земля их стала, того не бывало", а рассказ о расправе над послами в Новгороде вставлен с прямым нарушением хронологии - после изложения майских событий, идентичного сообщению свода 1477 года. Очевидно, перед нами вставки, сделанные уже после того, как началась война, и повод к ней нужно было провозгласить хотя бы задним числом.

Присоединение земель Северо-Восточной Руси к Москве происходило и во второй половине XV в. и позже, но в большинстве случаев великие князья обходились без ссылки на" измену" и вообще без каких-либо оправданий. Так именно был присоединен Ярославль, а в начале XVI в. - Рязань. То же произошло и с Псковом. Для присоединения обширной Новгородской земли, имевшей вечевые традиции и собственные международные связи, московским властям требовались какие-то обоснования; недаром в 1471 г. Иван III взял с собой дьяка Стефана Бородатого,"умеюща говорити по летописцем Русским", вычитывая" измены давные" новгородцев. Но это не обязывает историка доверять этим тенденциоз­ным утверждениями великокняжеских политиков. Как и при изложении истории предшествующего периода, описание историками освобождения Руси от ханской власти опирается на летописную традицию, сочувствующую великокняжеской власти. Но здесь возникал своеобразный историографический парадокс. Рассказывая о походе Ахмата в 1480 г. и" стоянии на Угре", летописи - как официально-княжеские, так и неофициальные - сообщали, что великий князь колебался, вступить ли ему в сражение, и что в его окружении были сторонники компромисса с ханом. Однако историки XIX-XX вв. оказывались в этом случае более склонными защищать репутацию Ивана III, чем летописцы XV века. Объяснялось это отчасти тем, что многие летописи XV в., в том числе и наиболее ранние великокняжеские своды того времени, стали известны в историографии довольно поздно.

Больше всего привлекало внимание описание" стояния на Угре" в летописях XVI в. (Софийской II и Львовской). Описание это было сложным по происхождению: оно принадлежало своду 1518 г., использовавшему разные источники - великокняжеский свод, независимый рассказ ростовского про­исхождения, послание на Угру архиепископа Василия Ростовского и рассказ враждебного Ивану III церковного летописца. Отмечая разнообразие источников, отразившихся в Софийской II и Львовской летописях, А. Е. Пресняков высказывал предположение, что и в официальных сводах XVI в., таких, как Воскресенская и Никоновская летописи, сохранились следы источников, враждебных великому князю. Но уже Шахматов обратил внимание на летопись, отражающую ростовский свод конца XV в., чей рассказ об Угре был использован в Софийской II и Львовской в качестве одного из источников. Этот ростовский свод содержался в Типографской летописи. В нем упоминалось о колебаниях великого князя, но рассказ этот был вполне последовательным и, в отличие от рассказа Софийской II и Львовской летописей, не обнаруживал следов разных источников.

В 1949 г. был опубликован открытый Шахматовым Московский свод - официальная великокняжеская летопись конца XV века. Но и в ней рассказ об Угре оказался очень близким к рассказу Типографской и также упоминал о колебаниях великого князя. Базилевич утверждал, что рассказ Московского свода не мог быть рассказом великокняжеской летописи, ибо в нем,"при сдержанном отношении к Ивану III, допущены такие выражения о великой княгине Софии Палеолог, которые никак не могли иметь места в великокняжеской летописи". В работах последних лет летописные известия об Угре привлекаются более полно и с учетом происхождения сводов, в которых они содержатся. Однако упоминание в великокняжеской летописи о колебаниях великого князя под влиянием" злых советников" продолжает вызывать недоумение историков.

Между тем упоминания о колебаниях и спорах во время" стояния на Угре", имеющиеся в самых различных источниках, никак не могут быть отвергнуты. О" прежних развратниках" Ивана III, советовавших ему" не противитися сопостатом", упоминается в послании ростовского архиепископа Вассиана, поведение которого по отношению к Ивану III было абсолютно лояльным и которого никак нельзя причислить к его противникам. Ростовская повесть об Угре (в составе Типографской летописи) вышла из той же среды, что и послание Вассиана, но нет оснований говорить о зависимости этой повести и других летописных памятников от послания Вассиана. Достоверность известий о спорах и колебаниях во время нашествия Ахмата доказывается наличием этих известий в великокняжеских сводах, во всяком случае, уже в 90-х годах XV века. В основе сообщений великокняжеских сводов лежал ростовский рассказ, близкий к Типографской летописи, но с рядом важных изменений. И как раз они-то и объясняют, почему официальное летописание использовало ростовский рассказ. Великокняжеские летописцы, как и все остальные источники, упоминали о колебаниях Ивана III по той простой причине, что о них прекрасно знали современники. Удобнее поэтому было упомянуть об этих колебаниях, указав, что виноваты в них были" предатели христьянские, а норовники бесерменские", которые советовали" государю на зло христьянское". Алексеев, признающий, что в окружении Ивана III могли быть" сторонники компромисса с ханом" и что" ропот московских горожан", требовавших отпора Ахмату,"действительно имел место", утверждает, однако, что "удельно-клерикальная оппозиция" Ивану III состояла из его братьев и" клерикалов (в том числе и архиепископа Вассиана)". Но братья Ивана, выступившие против него накануне нашествия Ахмата, пришли к нему на помощь во время" стояния на Угре" и сыграли важную роль в исходе событий, а Вассиан как раз призывал великого князя дать отпор хану. Между тем имена" злых советников" прямо называются летописями - это Григорий Мамон, упомянутый и в великокняжеском своде, Иван Ощера, а также лица, сопровождавшие Софию Палеолог в ее бегстве на Белоозеро, в том числе Василий Тучко. Тучко, как и великая княгиня София, которую он сопровождал, попал в это время в опалу. Можно согласиться с тем, что" норовники бесерменские", о которых писали летописи и Вассиан, не были противниками великокняжеской власти - они выступали в соответствии с традиционной политикой московских князей, постоянно шедших на компромисс с ханами. Василий II не раз опирался на Орду и татарских" царевичей", и в победе Ивана III над Новгородом важнейшую роль сыграли войска татарского полководца Данияра. Призыв Вассиана в его послании отказаться от" клятвы", данной хану предками великого князя, отражал важное и новое явление в русской общественной мысли. Неудача и последующее отступление Ахмата реально уничтожили" клятву" хану. Меняя свою идеологическую политику, власть, как это часто бывает при политических переменах, возлагала вину за колебания на прежних советников. Сложившаяся после Угры новая политическая концепция русского суверенитета выразилась в закреплении в политической практике нового титула Ивана III -"великий князь всея Руси".

К концу 80-х годов XV в. прекращается неофициальное общерусское летописание; продолжают вестись только великокняжеские своды, местные летописи (в Пскове и частично в Новгороде) и краткие летописцы. Велико­княжеские своды почти ничего не сообщают о внутриполитической борьбе в конце XV века: они говорят лишь о противоречивых шагах Ивана III при определении себе наследника - внука Дмитрия или сына Василия. Ничего не упоминается в летописях о связи этой династической борьбы с идеологической; о том, что Дмитрий и мать его Елена были связаны с еретиками, действовавшими при дворе Ивана III, а Василий и София Палеолог - с их обличителями, сообщают только нелетописные источники. Но новонайденный краткий Вологодско-Пермский летописец подтверждает факт, который был известен прежде только по летописям более позднего времени,- конфискацию Иваном III в 1500 г. владычных и монастырских земель в Новгороде.

Эта конфискация, произведенная после коронации Дмитрия-внука в качестве наследника и великого князя венцом и бармами Мономаха, свидетельствовала, по-видимому, об успехе еретиков, стремившихся к реформационным мерам. А другой краткий летописец, из Погодинского собрания, доведенный до 1509 г., сообщает об обстоятельствах резкого изменения политики Ивана III, наступившего вскоре после возвышения Дмитрия, - о попытке Василия Ивановича" отъехать" от отца во время войны с Литвой и об уступке Ивана III, давшего великое княжение Василию, возвысившего Софию Палеолог и отправившего в заточение Дмитрия и Елену. Известие Краткого Погодинского летописца во многом неясно, но игнорировать сообщение этого раннего источника неправомерно.

Причины изменения политики великого князя неизвестны. Очевидны его колебания и неопределенность в целом церковной политики великокняжеской власти. Война с Литвой в 1499-1500 гг. велась во имя защиты" греческого закона", хотя белорусские и украинские приверженцы этого закона считали своим пастырем киевского митрополита, не являвшегося униатом. Для того чтобы иметь возможность считаться защитником православия в Белоруссии и на Украине, нужно было прежде всего примириться с иерархами - своими и западнорусскими - и расправиться с еретиками, до этого пользовавшимися великокняжеским покровительством. Резкое изменение политики Ивана III на пороге XVI в. означало, очевидно, отказ от его прежних планов. Именно поэтому политика его в конце века не получила сколько-нибудь ясного отражения в великокняжеском летописании.

Факты политической истории Руси XV в., как они рисуются на основании наиболее ранних и наименее официальных летописных памятников, не подтверждают ту картину образования Русского государства, какая сложилась в советской историографии с конца 30-х годов. XV век обычно изображался как время победы прогрессивной централизованной монархии над феодальной раздробленностью. В основе таких построений лежал незаконченный набросок статьи Ф. Энгельса, озаглавленный публикаторами "О разложении феодализма и возникновении национальных государств", в которой он объяснял создание западных монархий в XV-XVI вв. усилением связей между отдельными землями и союзом королевской власти с городским населением. Хотя на Руси в XV в. такие явления не обнаруживались, все же делались попытки доказать усиление торговых связей и союз великокняжеской власти с городами, выявить черты сословно-представительной монархии и даже абсолютизма. Однако еще Г. В. Плеханов отметил, что самодержавный строй, складывавшийся на Руси, приобретал черты не столько западных, сколько восточных монархий того времени,- таких, как Османская империя. Своеобразие русского самодержавия, сложившегося к концу XV в., требует специального исследования.

Задание 6. Объясните значение Судебника 1497 г.? Какие основные вопросы там затронуты?