Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 8. Внутри серебристого «плимута» – служебного автомобиля сержанта Марино – царил такой бардак, какого я не могла бы даже вообразить



Внутри серебристого «плимута» – служебного автомобиля сержанта Марино – царил такой бардак, какого я не могла бы даже вообразить.

Под задним сиденьем валялись коробка из «Бургер-кинга», скомканные салфетки и пакеты из-под гамбургеров, а также одноразовые стаканчики со следами кофе. Пепельница была полнехонька, на зеркале заднего вида болталась картонная елочка – предполагалось, что она наполняет салон автомобиля хвойным запахом, на самом деле толку от нее было не больше, чем от освежителя воздуха в мусорном ящике. Все покрывал толстый слой пыли и крошек, а ветровое стекло из-за сигаретной копоти стало практически светонепроницаемым.

– А вы не пробовали мыть машину? – спросила я, пристегивая ремень безопасности.

– Да я только и делаю, что вылизываю эту колымагу. Она записана на меня, это верно, но она мне не принадлежит. Мне не позволяют ездить на служебной машине домой или брать ее на выходные. Получается, я из кожи вон лезу, чтобы привести ее в божеский вид, средства для мытья литрами извожу, а мои сменщики являются на готовенькое и давай гадить. И когда приходит мой черед заступать на дежурство, возвращают мне тачку в таком вот виде. Ни разу не озаботились уборкой, халявщики. В конце концов мне это надоело, я решил облегчить им задачу и сам стал мусорить.

Зашумел мотор, замигали огоньки на панели приборов. Марино ловко вывел машину с переполненной автостоянки у моего офиса. Я не говорила с ним с понедельника, когда он столь неожиданно исчез из конференц-зала. Была уже среда. Несколько минут назад Марино появился в приемной и весьма меня заинтриговал, сообщив, что хочет со мной «прокатиться».

Как выяснилось, «прокатиться» означало сделать круг почета по местам убийств. Марино, очевидно, хотел, чтобы я представила себе географию преступлений. Возразить я не могла – идея была хорошая. Но от кого, от кого, а от Марино я подобного не ожидала. С каких, интересно, пор он со мной советуется – ему что, больше не с кем?

– Я должен вам кое-что рассказать, – произнес Марино, отрегулировав боковое зеркало.

– Конечно. Как я полагаю, если бы я не согласилась с вами «прокатиться», вы бы не нашли времени рассказать мне это «кое-что»?

– Полагайте как хотите.

Я терпеливо ждала, пока сержант спрячет зажигалку. Он тянул время, устраиваясь поудобнее в водительском кресле.

– Возможно, вам будет интересно узнать, – дозрел наконец Марино, – что мы вчера проверили Петерсена на детекторе лжи, и этот паршивец прошел тест. Что не снимает с него подозрений. Для психопата, который врет как дышит, пройти такой тест проще простого. А Петерсен к тому же актер. Может, у него ладони не вспотеют, даже если он объявит себя распятым Христом. Может, и тогда у него пульс будет ровнее, чем у нас с вами во время воскресной службы.

– Ну вы и хватили, – возразила я. – Обмануть детектор лжи очень трудно, почти невозможно – хоть психопату, хоть кому.

– Однако некоторым умельцам это удавалось. Вот почему суд не считает доказательством результаты таких тестов.

– Нет, я, конечно, не утверждаю, что детектор лжи – истина в последней инстанции.

– Вся беда в том, – продолжал Марино, – что у нас нет более или менее подходящего основания арестовать Петерсена или хотя бы взять с него подписку о невыезде. Но он у меня под наблюдением. Нас главным образом интересует, чем Петерсен занимается по ночам. Может, он катается по городу, планы на будущее составляет.

– Так Петерсен не уехал в Шарлоттсвилл?

Марино вытряхнул пепельницу в окно.

– Нет, он торчит в Ричмонде – типа слишком подавлен, чтоб учиться. Переехал – снял квартиру на Фримонт-авеню: якобы не может находиться в доме после всего, что случилось. Думаю, дом он продаст. Не то чтобы ему нужны были деньги… – Марино резко повернулся ко мне, и я на секунду увидела собственное искаженное отражение в его зеркальных черных очках. – Выяснилось, что миссис Петерсен была застрахована на кругленькую сумму. Безутешный вдовец получит двести штук. Сможет писать свои пьески и не жужжать.

Я молчала.

– Мы скорее всего закроем глаза на тот случай с Петерсеном, когда его привлекли за изнасилование, – а произошло это на следующий год после окончания школы.

– Вы выяснили, как было дело? – Я могла бы и не спрашивать – Марино не любил попусту трепаться.

– Оказалось, что Петерсен летом играл в любительском театре в Новом Орлеане и свалял дурака, связавшись с одной поклонницей своего таланта. Я говорил с полицейским, который вел это дело. Он мне поведал, что Петерсен был ведущим актером в труппе, а девчонка его домогалась, ходила на все спектакли с его участием, записки писала… В один прекрасный день она подкараулила Петерсена за кулисами. Кончилось тем, что они пошли в бар во Французском квартале. В четыре утра она звонит в полицию, бьется в истерике и утверждает, что Петерсен ее изнасиловал. А тому и крыть нечем – экспертиза подтверждает половой акт, в сперме не обнаруживается антигенов.

– Дело дошло до суда?

– С нашим Большим жюри дойдет оно, как же! Петерсен признал, что переспал с ней у нее в квартире. Но утверждал, что все произошло по обоюдному согласию, что она сама хотела. Девчонка была сильно избита, даже на шее нашли следы, точно ее душили. Только никто не смог доказать, что синяки свежие, и что понаставил их именно Петерсен, и именно когда насиловал ее. Большое жюри в случаях с типчиками вроде Пе-терсена особенно не копается. Он, дескать, играет в театре, а девушка сама пришла. А у Петерсена, между прочим, ее письма до сих пор в комоде хранятся. Видно, девчонка его здорово зацепила. Петерсен был очень убедителен, когда свидетельствовал: да, дескать, у девушки были синяки, их оставил ее парень, с которым она на днях поссорилась и с которым вообще собиралась порвать. Никто не обвиняет Петерсена. Девчонка была неразборчива в связях, прыгала на все, что в штанах, и сваляла дурака, выставив себя в самом неприглядном свете. Короче, опозорилась.

– В таких случаях практически невозможно что-либо доказать, – мягко заметила я.

– Да уж, свечку-то никто не держал, – произнес Марино и вдруг добавил будничным тоном, совершенно меня ошарашив: – Может, это просто совпадение. Позавчера вечером мне позвонил Бентон и сказал, что произошла попытка взлома головного компьютера в Квонтико. Некто пытался найти информацию о последних убийствах в Ричмонде.

– Где-где это случилось?

– В Уолхэме, штат Массачусетс. – Марино бросил на меня быстрый взгляд. – Два года назад – Петерсен как раз учился в Гарварде на последнем курсе, а Гарвард находится в двадцати милях к востоку от Уолхэма – в течение апреля и мая в собственных квартирах были задушены две женщины. Обе были одиноки и жили на первом этаже. Обеих нашли связанными ремнями и электрическими проводами. Маньяк проникал в квартиры через незапертые окна. В обоих случаях убийства происходили в выходные. Короче, сценарии – что уолхэмские, что наши – как под копирку.

– А когда Петерсен закончил университет и переехал в Ричмонд, убийства в Уолхэме прекратились?

– Вообще-то нет. Летом того же года было совершено еще одно убийство, и точно не Петерсеном – он уже жил в Ричмонде, его жена начала работать в больнице. Но в этом последнем случае картина преступления была несколько иной. Убили молодую девушку, причем милях в пятнадцати от Уолхэма. Она жила не одна, а со своим парнем – тот просто на время уехал. Полиция подозревала, что в этом случае убийца просто начитался «желтых» газет и решил все сделать как по писаному. Труп нашли только через неделю. Он успел разложиться, так что ни о каких образцах спермы не могло быть и речи. Убийцу вычислить не удалось.

– А в первых двух случаях взяли образцы спермы?

– Да. Сперма принадлежала человеку, у которого нет антигенов, – с расстановкой произнес Марино, глядя прямо перед собой.

Мы помолчали. Я пыталась напомнить себе, что в стране миллионы мужчин, у которых в сперме нет антигенов, что каждый год чуть ли не во всех крупных городах происходят убийства на сексуальной почве, и тем не менее параллели были слишком очевидны.

Мы свернули на узкую, в два ряда усаженную деревьями улицу одного из новых районов. Все дома были одинаковые – одноэтажные, приземистые, они своим видом наводили на мысли о ранчо Дикого Запада, а плотностью застройки и второсортными отделочными материалами – на дешевизну жилья в этой части города. Повсюду виднелись объявления «Продается» с адресами и телефонами риелторских компаний, некоторые дома еще не достроили. Газоны в основном успели засеять травкой и оживить низенькими кустиками барбариса и садовыми деревцами.

В двух кварталах от нас находился небольшой серый дом, в котором менее восьми недель назад была задушена Бренда Степп. Дом не продали и не сдали – кому захочется жить там, где совершилось жестокое убийство? У соседних с домом Бренды домов виднелись таблички «Продается».

Мы припарковались напротив и сидели тихо, открыв окна. Я отметила про себя, что на улице всего несколько фонарей. По ночам тут, наверное, хоть глаз коли, и если преступник оделся в темное и был достаточно осторожен, неудивительно, что его никто не заметил.

– Убийца проник через окно кухни – оно выходит во двор, – нарушил молчание Марино. – Бренда Степп пришла домой где-то в девять-полдесятого. В гостиной мы обнаружили пакет с продуктами. Самое позднее время, которое было зафиксировано на этикетке – восемь часов пятьдесят минут. Бренда вернулась домой, приготовила ужин. В тот вечер было тепло, и она решила проветрить кухню – логично, если учесть, что она жарила говяжьи котлеты с луком.

Я кивнула, вспомнив, что нашли у Бренды в желудке.

– После котлет с луком замучаешься проветривать. Духан стоит – хоть топор вешай, по крайней мере у меня дома. В мусорном ведре под раковиной мы нашли упаковку из-под готового фарша, пакет из-под соуса для спагетти, луковую шелуху, да еще в раковине отмокала жирная сковородка. – Марино помолчал, потом добавил глубокомысленно: – Так вот жаришь себе котлеты с луком и не знаешь, чем это чревато. Ведь если бы Бренда разогрела готовую запеканку с тунцом или съела бутерброд, ей, глядишь, и не пришлось бы оставлять окно открытым.

Любимое занятие всякого, кто расследует убийство, – размышлять: а что, если?.. Что, если бы мистеру N не приспичило зайти за пачкой сигарет в ближайший супермаркет как раз в тот момент, когда двое вооруженных бандитов взяли в заложники кассиршу? Что, если бы миссис В не вздумала выбросить старый наполнитель для кошачьего туалета как раз в тот момент, когда возле дома околачивался преступник, сбежавший из тюрьмы? Что, если бы мистер R не поссорился со своей девушкой, не сел в машину и не выехал на шоссе как раз в тот момент, когда пьяный водитель вырулил не с той стороны?

– А вы заметили, что магистраль проходит всего в миле отсюда? – спросил Марино.

– Конечно. За углом, как раз перед поворотом на эту улицу, есть автостоянка, – припомнила я. – Там удобно оставить машину, а до дома жертвы идти пешком.

– Несостыковочка, – возразил Марино. – Автостоянка закрывается в полночь.

Я закурила следующую сигарету и вспомнила высказывание о том, что детектив, если он хочет раскрыть преступление, должен научиться мыслить как преступник.

– Сержант, а что бы вы сделали на месте убийцы?

– На месте убийцы?

– Ну да, на месте убийцы.

– Все зависит от того, был бы я актеришкой вроде Мэтта Петерсена или просто маньяком, который выслеживает женщин и душит их.

– Предположим, вы были бы просто маньяком, – произнесла я ровным голосом.

Марино заржал, радуясь, что подловил меня.

– Ага, попались, доктор Скарпетта! Вы должны были спросить, в чем разница между маньяком-актером и просто маньяком. А разницы-то и нет никакой! Говорю вам, маньяк-актер и маньяк-сантехник ведут себя совершенно одинаково! Одинаково – и не важно, чем они занимаются днем на работе. Стоит мне, просто маньяку, выйти на дело, как все социальные и прочие заморочки отходят на второй план. Маньяк – он и есть маньяк, будь он хоть врач, хоть адвокат, хоть индейский вождь.

– Продолжайте.

– Перво-наперво женщину нужно увидеть и как-нибудь вступить с ней в контакт. Например, я коммивояжер, хожу по домам с товаром, или работаю посыльным – доставляю цветы. И вот я у двери, незнакомая женщина открывает, и мой внутренний голос нашептывает: «Это она». А может, я строитель, работаю по соседству с ее домом, то и дело вижу ее, и она всегда одна. Я западаю на эту женщину. Может, я слежу за ней с неделю, пытаюсь выяснить, каковы ее привычки – например, по свету в окнах определяю, во сколько она ложится спать, узнаю, какая у нее машина.

– Но почему вы западаете именно на нее? Разве мало других женщин?

– Потому что она меня цепляет, – коротко объяснил Марино.

– Своей внешностью?

– Не обязательно, – вслух размышлял Марино. – Скорее своим ко мне отношением. Она работает. Она живет в хорошем доме, значит, получает достаточно, чтобы обеспечить себе достойное существование. Часто успешные женщины высокомерны. Может, мне не понравилось, как она со мной разговаривала. Может, она задела мое мужское самолюбие, дала понять, что такой, как я, ей не пара.

– Все убитые были успешными женщинами, – произнесла я. – Впрочем, большинство одиноких женщин работает.

– Верно. И я, просто маньяк, непременно узнаю, что она живет одна, узнаю наверняка, по крайней мере внушу себе, что узнал наверняка. Я ей покажу, она у меня еще попляшет. Вот наступают выходные, и я чувствую, что готов. Дожидаюсь полуночи, сажусь в машину. Местность мне уже знакома. Я время даром не терял – все распланировал. Машину можно было бы оставить на стоянке, да вот беда – стоянка в полночь закрывается. Моя тачка будет торчать, как бельмо на глазу. Зато рядом с супермаркетом имеется автосервис. Почему бы не оставить тачку там? Автосервис работает до десяти, у ворот всегда полно машин – они дожидаются ремонта. Внимания на них никто не обращает – даже копы, которых я особенно опасаюсь. А вот если бы я оставил машину на стоянке, какой-нибудь дежурный полицейский уж наверное заметил бы ее и, чего доброго, позвонил бы куда следует и выяснил, кто владелец.

Марино рассказывал с леденящими кровь подробностями. Вот он, одетый в темное, пробирается по улице, стараясь держаться в тени деревьев. Когда он подходит к нужному дому, уровень адреналина у него повышается при мысли, что женщина, имени которой он, возможно, и не знает, сейчас в своей постели. Ее машина во дворе. Свет горит только на крыльце – значит, женщина спит.

Он медлит, стоя в тени, еще раз оценивает ситуацию. Оглядывается, убеждается, что его никто не засек. Идет во двор дома, где гораздо безопаснее. С улицы его теперь не видно, дома напротив находятся в акре от него, фонари не горят, вокруг ни души. Темень хоть глаз коли.

Маньяк приближается к окнам и сразу обнаруживает, что одно из них открыто. Остается только разрезать москитную сетку и отодвинуть шпингалет изнутри. Через несколько секунд рама с москитной сеткой валяется на траве. Маньяк влезает в окно и осматривается: даже в темноте видно, что он попал на кухню.

– Забравшись в дом, – продолжал Марино, – я с минуту стою затаив дыхание и прислушиваюсь. Все спокойно. Довольный, выхожу в коридор и ищу комнату, в которой спит моя жертва. Дом невелик, и я быстро обнаруживаю спальню. Я уже успел надеть лыжную шапку с прорезями для глаз.

– Зачем? Ведь женщине не суждено опознать преступника – минуты ее сочтены.

– А волосы? Я не такой дурак. На сон грядущий я читаю детективы, может, даже выучил наизусть все десять способов идентификации преступника, которые используют копы. Никто не найдет ни единого моего волоска – ни на жертве, ни в ее доме.

– Раз вы такой умный, – теперь я попыталась поймать Марино, – почему вы не подумали о ДНК? Вы что, газет не читаете?

– Еще не хватало, чтоб маньяк пользовался резинками! Вам меня не поймать – я слишком ловок. У вас не будет, с чем сравнить ДНК из моей спермы – нет, этот номер не пройдет. По волосам вычислить преступника все же легче. А я не хочу, чтоб вы знали, белый я или чернокожий, блондин или рыжий.

– А как насчет отпечатков пальцев?

– А перчатки на что? – усмехнулся Марино. – Точно такие перчатки, как вы надеваете, когда делаете вскрытие моих жертв.

– Мэтт Петерсен был без перчаток. В противном случае мы не нашли бы его отпечатков на теле Лори Петерсен.

– Если убийца – Мэтт, – уверенно произнес Марино, – ему незачем волноваться, что в его же собственном доме найдут его отпечатки. Уверен, их там полно. – Марино помолчал. – Если. Мы, черт побери, только ищем преступника. Мэтт может оказаться убийцей. А может и не оказаться – на нем свет клином не сошелся. Черт меня подери, если я знаю, кто на самом деле замочил его жену.

Перед моими глазами возникло лицо из сна – белое, расплывчатое. Солнце пекло как не в себе, но меня зазнобило.

Марино продолжал:

– Остальное нетрудно представить. Я ее не спугну. Я подкрадусь тихо и незаметно. Она проснется, когда я опущу ладонь ей на рот и приставлю к горлу нож. Пистолета у меня скорее всего нет – а то вдруг она начнет сопротивляться, выхватит его, выстрелит в меня, или я, чего доброго, застрелю ее, а она мне живой нужна. Для меня это крайне важно. Я все распланировал и намерен действовать по сценарию – иначе какой интерес? К тому же выстрел могут услышать соседи – тогда они вызовут полицию.

– Вы будете разговаривать с жертвой? – спросила я, кашлянув.

– Да, я вполголоса велю ей молчать – иначе прирежу. И буду периодически ей об этом напоминать.

– А еще что-нибудь вы ей скажете?

– Думаю, нет.

Марино завел мотор и развернул машину. Я бросила последний взгляд на дом, где произошло то, о чем сержант только что подробно рассказал, – по крайней мере я думала, что именно так, как он описывал, все и было. Я настолько ясно представляла себе каждое движение маньяка, словно видела его собственными глазами, словно это была не игра воображения, а откровения преступника – его хладнокровное, без тени раскаяния, признание.

А Марино-то, оказывается, не такой, как я о нем думала! Он далеко не тормоз, да и не дурак. Никогда еще я не испытывала к нему столь сильной антипатии.

Мы ехали на восток. Заходящее солнце запуталось в листве. Часы пик были в разгаре. На некоторое время мы попали в пробку. Чуть ли не вплотную к нам жались машины с мужчинами и женщинами, спешащими с работы домой. Я смотрела на них и чувствовала себя совершенно иной, отстранившейся от их забот. Эти люди думали об ужине, о каких-нибудь отбивных на гриле, о детях, о любовниках, которых вот-вот увидят, или о том, что произошло за день.

Марино снова заговорил:

– За две недели до убийства Бренде Степп была доставлена посылка. Мы уже проверили посыльного. Подходит! Незадолго до этого в доме побывал сантехник. И он подходит. Даже подозрительно, насколько все просто. Сейчас мы пришли к выводу, что преступником может быть какой-нибудь тип, занятый в сфере обслуживания – тот же посыльный. И он задушил всех четырех женщин. А вообще-то эти убийства сложно привести к общему знаменателю. Хоть бы что-нибудь совпадало! Профессии жертв, на худой конец.

Бренда Степп преподавала в пятом классе Квинтонской начальной школы. Жила неподалеку. Она переехала в Ричмонд пять лет назад. Недавно расторгла помолвку с тренером футбольной команды. Бренда была рыжеволосая, пышнотелая, живая, веселая. По свидетельствам подруг-учительниц и бывшего жениха, она ежедневно бегала трусцой, не употребляла алкоголь и не курила.

Я знала о Бренде, пожалуй, больше, чем ее родные, оставшиеся в штате Джорджия. Она была баптисткой, посещала все воскресные службы и ужины по средам. Бренда хорошо играла на гитаре и руководила детским церковным хором. В колледже ее специализацией был английский язык, его она и преподавала в школе. Помимо бега трусцой, Бренда расслаблялась с помощью чтения. Выяснилось, что перед тем, как погасить свет в тот роковой вечер, она читала Дорис Беттс.

– Мне тут пришло в голову, – произнес Марино, – что, возможно, есть некая связь между Лори Петерсен и Брендой Степп. Я на днях узнал, что Бренда два месяца назад была на приеме в больнице, где практиковалась Лори.

– Неужели? По какому поводу?

– Да так, ерунда. Ударилась головой, когда давала задний ход – был вечер, темно. Сама вызвала полицию, сказала, что у нее кружится голова. За ней приехала «скорая». В госпитале Бренда провела часа три – пока обследовали, пока сделали рентген. Ничего серьезного не обнаружили.

– А Лори Петерсен в тот день работала?

– Вот это-то самое интересное. Может, единственная зацепка на сегодняшний день. Я проверил у заведующего. Да, была смена Лори Петерсен. Я сейчас опрашиваю всех, кто в тот вечер мог видеть Бренду и Лори, – санитаров, врачей, уборщиц. Пока ничего, кроме одной нелепой мысли: эти женщины могли встретиться, не подозревая, что через каких-нибудь два месяца вы и ваш покорный слуга будем обсуждать их убийства.

Меня словно током ударило.

– А Мэтт Петерсен мог быть в тот вечер в больнице? Вдруг заскочил проведать жену?

Марино и это успел выяснить.

– Он утверждает, что был в Шарлоттсвилле. Это случилось в среду, где-то в полдесятого-десять вечера.

Конечно, больница может быть зацепкой, думала я. Все, кто там работает и имеет доступ к записям, наверняка знали Лори Петерсен. Не исключено, что они и Бренду Степп видели, а ее адрес должен быть в журнале регистрации.

Я предложила Марино опросить всех, кто был в больнице в тот вечер, когда Бренде Степп делали рентген.

– Их пять тысяч человек, – ответил Марино. – И единственное, что мы знаем, – подонок, который совершил все четыре убийства, тоже мог лечиться в этой больнице. Я не исключаю эту версию, хотя пока ничего из нее выжать не могу. Половина возможных свидетелей – женщины. Вторая половина – старикашки с инфарктами да парочка турок, которые попали в аварию. Эти последние – точно не маньяки; думаю, они до сих пор не вышли из комы. Народ так и сновал туда-сюда – это по журналу регистрации видно, на странице места живого нет. Вряд ли мне удастся составить полный список всех, кто в ту смену появился в больнице. И уж тем более тех, кто якобы случайно мимо проходил. Может, преступник – этакий стервятник, который по больницам высматривает себе жертв – медсестер, врачей, молодых женщин с незначительными травмами. – Марино передернул плечами. – А может, он посыльный – приносит пациентам цветы.

– Вы уже второй раз упомянули цветы, – заметила я. – И посыльных.

Сержант снова передернул плечами.

– Я знаю, что говорю. В юности мне пришлось одно время работать таким вот посыльным. Кому обычно посылают цветы? Женщинам, конечно. Если б я искал себе жертву, я бы нанялся в фирму по доставке букетов.

Я уже жалела, что затронула эту тему.

– Кстати, именно так я и познакомился со своей женой. Доставил ей так называемый «Букет для возлюбленной» – композицию из белых и красных гвоздик и парочки роз – розы символизировали влюбленных. Это прислал ей один тип, с которым она тогда встречалась. Дело кончилось тем, что я впечатлил ее больше, чем букет, и она дала своему ухажеру отставку – прислал цветочки на свою голову! А было это в Джерси, года за два до того, как я переехал в Нью-Йорк и стал полицейским.

Я мысленно зареклась принимать цветы через посыльных.

– Просто почему-то вспомнилось. Кем бы ни был убийца, он работает в сфере услуг. Именно во время работы он выбирает себе жертв. Ясно как божий день.

Мы еле проползли Истленд-молл и повернули направо.

Скоро пробка рассосалась. Мы летели через Брукфилд-Хайтс, или просто Хайтс, как обычно называли один из старейших районов Ричмонда, расположенный на холме. Молодые профессионалы начали осваивать его лет десять назад.

Вдоль улиц тянулись ряды домов. Некоторые были полуразрушены или стояли в строительных лесах, другие, уже отреставрированные, радовали глаз изящными коваными балконами и витражами. На севере ряды домов постепенно сходили на нет; ниже на склоне холма виднелись огороженные участки застройки.

– Кой-какие домики потянут на сто штук баксов, а то и больше, – заметил Марино, снижая скорость. – Лично мне такой и даром не нужен. Заходил я в пару-тройку таких домов. Очуметь. Нет уж, спасибо, в этом райончике я бы жить не стал. Вдобавок тут куча незамужних женщин. И все на голову больные.

Я смотрела на счетчик. Дом Пэтти Льюис оказался ровно в шести целых семи десятых мили от дома Бренды Степп. Районы были настолько не похожи и находились так далеко друг от друга, что как-то состыковать преступления по месту их совершения не представлялось возможным. Правда, тут тоже, как и в районе, где жила Бренда, велись строительные работы, но явно другими компаниями и бригадами.

Дом Пэтти Льюис, облицованный коричневым камнем, с витражным окном над красной входной дверью, казалось, стиснули два более высоких дома. Крыша была выложена шифером, на крыльце красовались кованые свежевыкрашенные перила. Во внутреннем дворике росли высокие магнолии.

Я видела фотографии, сделанные полицейскими. Тяжело было смотреть на них и думать, что в этом красивом, стильном доме могло произойти нечто ужасное. Пэтти Льюис продала дом в Шенандоу-Вэли – это позволило ей поселиться в таком дорогом районе, как Хайтс. Пэтти была независимым писателем. Много лет она безрезультатно посылала свои произведения в разные издательства, пока наконец прошлой весной ее повесть не опубликовал «Харперс». Этой осенью должен выйти роман. Посмертно.

Марино напомнил мне, что убийца не изменил своей привычке проникать в дом через окно – на сей раз это было окно спальни, выходившее во двор.

– Во-он, на втором этаже, видите? – указал он.

– По вашей версии, он взобрался на ближайшую к дому магнолию, оттуда прыгнул на козырек над крыльцом, а там уж залез в окно?

– Это не просто версия, – возразил Марино. – Уверен, что все так и было. Иначе ему не добраться до окна, разве что он лестницу с собой приволок. Влезть на магнолию, с нее на козырек, оттуда в окно – как делать нечего, я сам пробовал. Убийце это не составило труда. Все, что ему понадобилось, – стоя на толстой ветке, подтянуться на руках, ухватившись за козырек. Это под силу каждому мужчине, если только он не совсем дохляк, – добавил Марино.

В доме Пэтти имелась вентиляция в потолке, но не было кондиционеров. По свидетельству подруги, которая жила за городом и время от времени приезжала в гости, Пэтти частенько оставляла окно спальни открытым на всю ночь. Иными словами, ей приходилось делать выбор между свежим воздухом и безопасностью. В тот вечер она выбрала свежий воздух.

Марино не спеша развернулся, и мы двинулись на северо-восток.

Сесиль Тайлер жила в Джинтер-Парк, старейшем спальном районе Ричмонда. На ее улице возвышались монструозные трехэтажные дома в викторианском стиле. У каждого крыльцо было такой ширины, что по нему можно было кататься на роликах, на крыше красовалась башенка, а на карнизах – зубчики. В садах росли магнолии, дубы и рододендроны. Виноград вился по столбикам на верандах, густо оплетал беседки. Я представила себе темноватые гостиные под слепыми окнами, полинявшие восточные ковры, старинную мебель, лепные потолки, безделушки, занимающие каждый дюйм свободной поверхности. Не хотела бы я здесь жить. У меня в таких домах развивается клаустрофобия – совсем как при виде фикусов или испанского мха, напоминающего гигантскую густую паутину.

Сесиль жила в двухэтажном кирпичном, сравнительно скромном доме. Он находился ровно в пяти целых восьми десятых мили от дома Пэтти Льюис. В лучах заходящего солнца шиферная крыша сверкала так, что казалась свинцовой. Жалюзи и двери Сесиль успела зашкурить, но покрасить их ей было не суждено.

Убийца проник внутрь через подвальное окно, находящееся за самшитовой изгородью у северного крыла дома – замок, как и все остальное, требовал ремонта.

Сесиль была прехорошенькая афроамериканка. Незадолго до гибели она развелась с мужем, зубным врачом, проживающим сейчас в Тайдуотере. Работала секретаршей в агентстве по найму персонала, заканчивала учебу на вечернем отделении – должна была получить диплом менеджера. В последний раз Сесиль видели в прошлую пятницу примерно в десять вечера, часа за три до смерти, как я прикинула. В тот вечер она ужинала с подругой в мексиканском ресторане в своем же районе, оттуда сразу поехала домой.

Тело Сесиль обнаружили в субботу днем. Она договорилась с подругой прошвырнуться по магазинам. Та, увидев, что машина Сесиль стоит возле дома, принялась звонить по телефону и в дверь. Сесиль не отвечала. Тогда подруга заволновалась и заглянула в окно спальни, в щель между шторами. Сесиль – обнаженная, связанная, мертвая – лежала на скомканном одеяле. Такое зрелище не забудешь.

– А вы знаете, что Бобби – белая? – спросил Марино.

– Подруга Сесиль? – Я и забыла, что ее зовут Бобби.

– Она самая. Богатенькая сучка, которая нашла тело. Они были не разлей вода. Бобби – сногсшибательная блондинка, ездит на красном «порше», работает моделью. Она постоянно торчала у Сесиль дома, бывало, и на ночь оставалась. Подозреваю, что девчонки были розоватые. Просто не могу отделаться от этой мысли. Ну, я имею в виду, трудно представить, чтобы две такие красотки не могли найти себе нормальных парней. Наверняка у них отбою не было бы от кавалеров, стоило им только глазом моргнуть.

– Не все же кругом озабоченные, – раздраженно ответила я. – Поэтому не думаю, что ваши подозрения обоснованны.

Марино усмехнулся. Он снова меня подначивал.

– Я это к чему – может, убийца катался по району и заметил, как Бобби поздно вечером выходит из своего «порше». Может, он решил, что она здесь живет. Может, проследил за ней как раз в тот вечер, когда она вздумала заночевать у Сесиль.

– Вы считаете, что маньяк убил Сесиль по ошибке? Вместо Бобби?

– Я не отметаю эту версию. Бобби, как я уже сказал, белая. Остальные жертвы тоже белые.

Несколько минут мы молчали, глядя на дом.

Меня тоже смущало отсутствие у маньяка расовых предпочтений. Три белые женщины и одна темнокожая. Откуда такой расклад?

– И еще одна вещь не дает мне покоя, – произнес Марино. – Такое ощущение, что у маньяка имеется несколько кандидатур на каждое убийство. Ну, будто он выбирает, как из меню, и останавливается на том, что может себе позволить. Странно, что каждый раз, когда он выбирает жертву, у нее окно или не заперто, или открыто настежь, или сломано. Мне кажется, что маньяк либо катается по району и высматривает, у кого открыто окно – а это как повезет, – либо у него имеется доступ к адресам и он объезжает несколько домов, возвращается, если надо, пока не найдет подходящий.

Мне эта версия показалась неубедительной.

– А я думаю, что он выслеживает каждую жертву. Ему нужна не просто женщина, а конкретная женщина. Мне кажется, он следит за домом выбранной жертвы, но не всегда она ночует у себя, и не всегда у нее открыто окно. Возможно, убийца приходит к дому и, если обстоятельства складываются для него благоприятно, нападает.

Марино пожал плечами, прикидывая, могу ли я оказаться права.

– Пэтти Льюис убили через несколько недель после Бренды Степп. А за неделю до смерти Пэтти уезжала из Ричмонда к подруге. Пожалуй, маньяк подходил к дому Пэтти в те выходные, но обломался. Может, все так и было, хотя на сто процентов мы не знаем. Сесиль Тайлер он убил через три недели после Пэтти. А Лори Петерсен – ровно через неделю после Сесиль. Может, ему просто повезло – муж забыл запереть окно. Не исключено, что маньяк как-то пересекся с Лори Петерсен за несколько дней до убийства. Не будь у нее открыто окно в прошлые выходные, он явился бы в эти.

– Вот именно, выходные, – произнесла я. – Кажется, для него принципиально убивать именно в выходные, причем в ночь с пятницы на субботу.

Марино кивнул:

– Да, это неспроста. Лично я считаю, что маньяк работает с понедельника по пятницу, а в выходные отрывается по полной. Не исключено, конечно, что он убивает по выходным по какой-то другой причине. Например, ему приятно сознавать, что каждый раз в ночь с пятницы на субботу весь город, а особенно граждане вроде нас с вами, паникуют, как кошка на шоссе.

Поколебавшись, я решила развить тему:

– Как вам кажется, то, что временные промежутки между убийствами становятся все короче, не случайно? Неужели причина этой спешки – пресса: маньяка возбуждает шумиха вокруг его персоны?

Марино ответил не сразу, однако заговорил более чем серьезным тоном:

– Доктор Скарпетта, этот тип подсел на убийства. Раз начав, он уже не может остановиться.

– То есть вы хотите сказать, что шумиха в прессе никак не влияет на его поведение?

– Нет, этого я не говорил, – ответил Марино. – Поведение у него обычное – сидит себе тише воды, ниже травы, не жужжит. Возможно, маньяк не был бы настолько спокоен, если в наши доблестные журналисты не облегчили ему жизнь. Все эти сенсационные статьи для него просто подарок. Убийце и делать ничего не надо – за него все сделала «желтая» пресса, причем бесплатно. Вот если бы журналисты ничего о маньяке не писали, он бы засуетился, возможно, полез бы на рожон. Пожалуй, начал бы строчить письма, а то и звонить в полицию, чтоб расшевелить журналюг. Одним словом, оборзел бы.

Мы помолчали.

И вдруг Марино ошарашил меня вопросом:

– Вы что, говорили с Фортосисом?

– С чего вы взяли?

– Слухами земля полнится. А статейки просто доводят Фортосиса до белого каления.

– Это он вам сказал?

Марино небрежно снял солнечные очки и положил их на панель приборов. Он поднял на меня свои маленькие глазки – они поблескивали недобрым блеском.

– Нет. Но Фортосис сообщил об этом двум моим добрым друзьям. Один из них – Больц. Второй – Таннер.

– А вы-то как узнали?

– А у меня всюду уши – и в нашем министерстве их не меньше, чем на моем участке. Я всегда знаю, что происходит, а иногда знаю даже, чем все закончится.

Снова повисло молчание. Солнце садилось – оно было уже ниже крыш, и длинные тени ползли по лужайкам и по шоссе. Марино только что приоткрыл дверцу, которая могла привести нас к взаимному доверию. Он что-то знал. Он усиленно на это намекал. Я осмелилась распахнуть эту дверцу.

– Больц, Таннер и остальные сильные мира сего весьма огорчены тем, что секретная информация просачивается в прессу, – бросила я пробный камень.

– С тем же успехом они могут впадать в депрессию из-за дождя. Да, утечки информации случаются. Особенно если вы живете в одном городе с «дорогушей» Эбби.

Я невесело улыбнулась. Так оно и есть. Поведай тайну «дорогуше» Эбби Тернбулл, а уж она позаботится о том, чтобы твои секреты попали в «желтую» прессу.

– От Эбби один геморрой, – продолжал Марино. – У нее все схвачено, даже в нашем департаменте. Можете мне поверить: шеф полиции чихнуть не успеет, как ей уже все известно.

– Кто же ее информирует?

– Скажу только, что я кое-кого подозреваю, но доказательств у меня нет, а без доказательств, сами понимаете, никуда.

– А знаете, кто-то залез в мою базу данных, – сказала я таким тоном, словно это уже было известно каждой собаке.

Марино бросил на меня острый взгляд.

– Давно?

– Не могу сказать. Несколько дней назад кто-то вычислил пароль и пытался получить информацию по делу Лори Петерсен. Нам еще повезло, что мы вообще узнали об этом. Системный администратор допустила оплошность, благодаря которой команды этого взломщика остались на экране.

– Вы хотите сказать, что этот тип, возможно, уже несколько месяцев шарит в вашем компьютере, а вы об этом ни сном ни духом?

– Именно.

Марино напрягся и замолчал.

– Это известие заставило вас заподозрить кого-то другого, не Эбби? – попыталась я его расшевелить.

– Угу, – лаконично ответил сержант.

– Кого же? – раздраженно спросила я. – Скажите же что-нибудь!

– Сказать я могу только одно – под вас усиленно копают. Эмберги знает о компьютере?

– Знает.

– Полагаю, и Таннер в курсе?

– Да.

– Черт, – пробормотал Марино. – Теперь кое-что прояснилось.

– Например? – У меня начинался приступ паранойи. Думаю, детектив заметил, как меня затрясло. – Что конкретно прояснилось?

Марино не отвечал.

– Что прояснилось? – не отставала я.

Он медленно поднял на меня глаза.

– Вы действительно хотите знать?

– Думаю, мне лучше быть в курсе. – Голос у меня был спокойный, хотя страх уже почти перешел в панику.

– Ладно. Скажем так: если Таннер узнает, что мы с вами сегодня катались по городу, он, пожалуй, отберет у меня полицейский значок.

У меня глаза округлились от изумления.

– Не может быть!

– Еще как может. Сегодня утром я зашел к нему в управление. Таннер отозвал меня в сторону и сказал, что он и другие шишки намерены покончить с утечками информации. Таннер, мать его, велел мне держать язык за зубами. Можно подумать, я когда-нибудь трепался! Но он сказал еще кое-что – и вот это-то показалось мне полным бредом. Дело в том, что мне теперь нельзя сообщать никому из вашего офиса – проще говоря, вам – информацию по последним убийствам.

– Что?

Марино точно не слышал.

– Ни слова о том, как идет следствие, или о том, какие у полиции версии. В общем, вы ничего не должны знать. Таннер приказал нам только получать от вас информацию о вскрытиях и экспертизах, а вам ничего не рассказывать. Он сказал, что и так уже прессе известно слишком много и единственный способ прекратить этот бардак – ничего не обсуждать с теми, кого убийства не касаются непосредственно…

– Да, конечно, – перебила я. – И все же я-то здесь при чем? Эти убийства входят в мою компетенцию – они что, забыли?

– Успокойтесь, – мягко сказал Марино. – Мы ведь с вами сидим в этой машине, разве не так?

– Да. – Я взяла себя в руки. – Да, конечно.

– Мне вообще на Таннера с его приказами плевать. Может, он распсиховался из-за вашего компьютера. Или просто не хочет, чтоб полицейских можно было хоть в чем-то заподозрить.

– Пожалуйста…

– Или тут дело в чем-то еще, – пробормотал Марино себе под нос.

В любом случае он не собирался делиться со мной своими подозрениями.

Марино резко переключил передачу, и мы поехали к реке, к югу от Беркли-Даунз.

Следующие десять минут – а может, пятнадцать или двадцать, я не засекала – прошли в молчании. Я безразлично смотрела в окно. Мне казалось, что со мной сыграли злую шутку, что меня не посвятили в некую тайну, которая для всех остальных уже давно не тайна. Ощущение, что со мной никто не желает иметь дела, становилось невыносимым. Я была на грани истерики и уже не могла поручиться ни за правильность своих суждений, ни за свою сообразительность, ни даже за собственный рассудок – короче, вообще ни за что.

Мне оставалось только размышлять о жалких остатках того, что всего несколько дней назад казалось успешной карьерой. Меня и моих подчиненных обвинили в разглашении информации. Мои попытки провести модернизацию подорвали мою же систему строгой секретности.

Даже Билл больше мне не доверяет. Теперь вот и полицейским запретили со мной общаться. Кончится все тем, что я стану козлом отпущения: на меня свалят ошибки и промахи, которые были допущены при расследовании последних убийств. Эмберги, пожалуй, придется освободить меня от занимаемой должности – не сейчас, так в недалеком будущем.

Марино бросил на меня взгляд.

Я и не заметила, что мы уже припарковались.

– Сколько досюда миль? – спросила я.

– Откуда?

– Оттуда, откуда мы приехали, – от дома Сесиль.

– Ровно семь целых четыре десятых мили, – бросил Марино, даже не взглянув на спидометр.

При дневном свете я едва узнала дом Лори Петерсен.

Он казался нежилым, пустым, заброшенным. Белый сайдинг на фасаде в тени был темным, бело-голубые жалюзи казались тускло-синими. Лилии, что росли под окнами, кто-то вытоптал – наверное, следователи, прочесавшие каждый дюйм в поисках вещественных доказательств. На входной двери трепыхался обрывок желтой ленты, еще недавно огораживавшей место преступления, а в траве – ее давно следовало постричь – виднелась банка из-под пива, очевидно, выброшенная из проезжавшей мимо машины.

Лори жила в скромном аккуратном домике – в таких в Америке селятся представители среднего класса, подобных домов полно в каждом маленьком городке, в каждом недорогом районе. В таких домах люди начинают самостоятельную жизнь. Их покупают выпускники вузов, только что получившие хорошую работу, молодожены или пенсионеры, дети которых выросли и уехали – а потому большой дом стал не нужен.

Почти в таком же доме – он принадлежал неким Джонсонам – я снимала комнату, когда училась в медицинском университете в Балтиморе. Как и у Лори Петерсен, у меня был сумасшедший график – я выскакивала из дому рано утром и зачастую возвращалась только на следующий вечер. В моей жизни были только книги, лаборатории, экзамены – одни сменялись другими, и, чтобы выдержать все это, требовались недюжинные душевные и физические силы. Как и Лори Петерсен, мне никогда не приходило в голову, что некто неизвестный может отнять у меня жизнь.

– Доктор Скарпетта! – Голос Марино вывел меня из транса. Сержант смотрел с интересом. – Что с вами?

– Извините, я не слышала, о чем вы говорили.

– Я спрашивал, как вы думаете, можно ли плясать от районов, где жили жертвы. Ну, вы же составили себе мысленную карту убийств.

– Мне кажется, районы, где жили убитые женщины, не зацепка, – рассеянно ответила я.

Марино не выразил согласия или несогласия. Он по рации сообщил диспетчеру, что скоро будет. Рабочий день закончился. Поездка – тоже.

– Десять-четыре, семь-десять, – доносился из приемника голос Гордона Лайтфута. – Восемнадцать-сорок-пять, солнце у тебя в глазах, завтра наша песня вновь будет здесь звучать…

Где-то выли сирены, раздавались выстрелы, бились машины.

Марино попытался пошутить:

– Что-то у вас в глазах солнца все убывает и убывает. Тут уж не до песен, верно, док?

Я закрыла глаза и стала массировать виски.

– Конечно, все не так, как прежде, – сказал Марино. – Черт, все совсем не так.





Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 303 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.043 с)...