Мерзейшая мощь 6 страница

- От мисс Айронвуд, - ответила Джейн.

- Да, из ее дома, но хозяин у нас другой. И у нас, и у нее.

- Как это? - не поняла Джейн.

- Наш дом, или общество, или компанию возглавляет другой человек. Если я назову вам его фамилию, вы можете знать ее, можете не знать. Он много путешествовал, теперь болеет. Во время последнего путешествия он поранил ногу, и она не заживает.

- Да? - посочувствовала Джейн.

- Его сестра умерла в Индии и оставила ему много денег. Она тоже была замечательная женщина, большой друг одного индийского мистика. Он считал, что над человеческим родом нависла опасность. И перед самым концом - перед тем, как исчезнуть - он убедился в том, что она осуществится в Англии. А когда он исчез...

- Умер? - переспросила Джейн.

- Мы не знаем, - ответил Деннистоун. - Одни думают, что умер, другие - что жив. Во всяком случае, он исчез. А женщина, о которой я говорил, рассказала об этом брату, нашему хозяину. Потому она и оставила ему деньги. Он должен был собрать вокруг себя людей и ждать, чтобы вовремя предотвратить опасность.

- Не совсем так, Артур, - поправила Камилла. - Она сказала, что люди сами соберутся вокруг него.

Джейн ждала.

- Еще этот индус говорил, что в свое время к нам явится ясновидец.

- Нет, - снова вмешалась Камилла, - он предсказал, что ясновидец ОБЪЯВИТСЯ, а завладеет им или наша, или другая сторона.

- По-видимому, - заключил Деннистоун, - это вы и есть.

- Ну, что вы, - улыбнулась Джейн. - Я боюсь таких вещей.

- Еще бы! - воскликнул Деннистоун. - Вам не повезло.

В голосе его звучало только участие, без пренебрежения.

Камилла повернулась к ней и сказала:

- Грэйс говорила мне, что вы не совсем уверены. Вы думали, это сны? А сейчас?

- Все так странно, - проговорила Джейн, - и страшно. - Они очень нравились ей, но привычный голос нашептывал: "Осторожно! Не сдавайся. Живи своей жизнью". Однако честность заставила ее сказать:

- Мне приснился еще один сон. Я видела, как убивали мистера Хинджеста.

- Ну вот, - подхватила Камилла. - Нет, вы непременно должны быть с нами! Неужели вы не понимаете? Мы все думали, где же начнется, а ваш сон дает нам ключ. То, что вы видели, случилось недалеко от Эджстоу. Мы в самом центре, что бы это ни было. Нам и рукой не двинуть без вашей помощи. Вы - наши глаза. Это было вычислено задолго до нашего рождения. Стоит ли все губить? Идите к нам.

- Не надо, Камилла, - остановил ее муж. - Пендрагону... нашему хозяину это бы не понравилось. М-сс Стэддок должна прийти по своей воле.

- Да я же ничего не знаю! - взмолилась Джейн. - Я не хочу быть ни с вами, ни с ними, пока я сама не разобралась.

- Неужели вы не видите, - сказала Камилла, - что третьего пути нет? Не пойдете к нам - они вас используют.

Последняя фраза не была удачной. Джейн вся напряглась. Если бы это сказала менее приятная женщина, она бы вообще окаменела. Деннистоун положил свою руку на руку жены.

- Посмотри на это с точки зрения м-сс Стэддок, - сказал он. - Она ничего о нас не знает. В том-то и трудность, ведь мы не можем рассказать ей, пока она не решится быть с нами. Мы просим ее прыгнуть во тьму. - Он улыбнулся не без озорства, но говорил серьезно. - Что ж, люди так женятся, уходят в матросы, в монахи, пробуют новое блюдо. Ничего не поймешь, пока сам не испытаешь. - Он не понимал (или понимал?), какие чувства вызвали в ней его примеры, да и она сама не очень это поняла.

- Мне не совсем ясно, - ответила она чуть холодней, - нужно ли все это испытывать?

- Понимаете, - пояснил Деннистоун, - без доверия тут не обойдешься. Я хочу сказать, положитесь на то, нравимся ли вам мы все - и мы с Камиллой, и Грэйс, и наш хозяин.

Джейн смягчилась.

- Чего же вы от меня хотите? - спросила она.

- Прежде всего, чтобы вы повидались с ним. А потом... Чтобы вы к нам присоединились. Он настоящий хозяин, ГЛАВА. Мы добровольно выполняем его приказания. Да, и еще одно! Что скажет Марк? Мы с ним старые друзья, вы ведь знаете.

- Ну что ты! - возразила Камилла. - Стоит ли об этом сейчас?..

- Рано или поздно придется, - сказал Деннистоун.

Все немного помолчали.

- Марк? - запоздало удивилась Джейн. - Да как он узнает? А что он подумает, я и представить себе не могу. Решит, что мы сошли с ума.

- Но против он не будет? - уточнил Деннистоун. - Согласится он, чтобы вы присоединились к нам?

- Если бы он был в городе, он бы удивился, что я перееду в Сент-Энн. Ведь это нужно?

- А разве его нет? - спросил Деннистоун.

- Он в Беллбэри, - сказала Джейн. - Кажется, его берут в ГНИИЛИ. Она была рада, что пришлось это сообщить, но Деннистоун, если и удивился, виду не подал.

- Нет, - сказал он. - Сейчас там жить не обязательно, тем более, что вы замужем. Разве что Марк сам захочет...

- Об этом речи не может быть, - сказала Джейн и подумала: "Не знает он Марка!.."

- Во всяком случае, - продолжал Деннистоун, - сейчас я говорю не о том. Согласится ли он, чтобы вы подчинялись нашему главе, дали обеты?

- А какое ему дело? - спросила Джейн.

- Понимаете, - немного замялся Деннистоун, - у нашего главы... или у тех, кому он подчинен... старомодные взгляды. Он бы не хотел, чтобы замужняя женщина приходила, не спросившись у мужа.

- Что ж мне, спросить у Марка разрешения? - и Джейн неестественно рассмеялась. Теперь она совсем ощетинилась. Все эти разговоры о властях и обетах были ей достаточно неприятны. Но чтобы ее посылали за разрешением к мужу, как девочку, которая должна "спроситься у мамы"!.. Сейчас и Деннистоун, и Марк, и какой-то глава, и этот индийский факир были для нее просто мужчинами, для которых женщина - все равно что ребенок или животное ("король обещал отдать дочь тому, кто убьет дракона"). Она очень сердилась.

- Артур, - сказала вдруг Камилла, - смотри, что-то горит. Это костер?

- Да, наверное.

- У меня ноги замерзли. Пойдем, посмотрим на него. Жаль, у нас нет каштанов.

- Ой, правда, пойдем!.. - поддержала ее Джейн.

Теперь на воздухе было теплее, чем в машине, пахло листьями, тихо шуршали сухие сучья. Костер оказался большим, а в сердцевине его, в куче листьев, разверзались сверкающие алые пещеры. Все трое довольно долго глядели на него и говорили о пустяках.

- Вот что, - сказала вдруг Джейн. - С вами я не буду, но сон вам расскажу... если увижу.

- Прекрасно, - согласился Деннистоун. - Большего мы и ждать не вправе. Разрешите попросить еще об одном.

- Да?

- Никому ничего не говорите.

- Ну, конечно!

Позже, в машине, Деннистоун сказал:

- Надеюсь, сны не будут вас теперь мучить. Нет, я не думаю, что их вообще не будет. Просто вы теперь знаете, что с вами все в порядке, что все это действительно происходит. Конечно, дела страшные, но читаете же вы о таких! В общем, я надеюсь, что вы их легче вынесете. Смотрите на них... скажем, как на новости, тогда - ничего.

6. ТУМАН

Всю ночь (он почти не спал) и половину дня Марк думал о том, решится ли он снова пойти к Уизеру. Наконец, он собрался с духом и направился к нему.

- Я принес эту форму, сэр, - сказал он.

- Какую форму? - спросил ИО. Сегодня он был совсем иным. Рассеянность осталась, вежливость исчезла. Казалось, что он спит или где-то витает, но сонное раздражение, сквозившее в его взгляде, могло вот-вот превратится в злобу. Улыбка стала иной, похожей на ухмылку, и Марку почудилось, что он сам - мышка перед кошкой. ИО туманно повел речь о том, что Марк, насколько он понял, от работы отказался, о каких-то трудностях, трениях, опрометчивых поступках, о необходимой осторожности - институт не может взять человека, который перессорился в первую же неделю буквально со всеми - и, наконец, о каких-то справках "у прежних коллег", подтвердивших невыгодное мнение. Он вообще сомневался, пригоден ли Марк для научной работы. Однако, измотав его вконец, он бросил ему подачку: неожиданно предложил поработать на пробу сотен за шесть в год. И Марк согласился. Более того, он даже попытался узнать, под чьим началом он будет, и должен ли он жить в Беллбэри.

Уизер ответил:

- Мне кажется, м-р Стэддок, мы с вами уже беседовали о том, что гибкость - основа нашей институтской жизни. Пока вы не научитесь воспринимать свое дело, как э-э-э... служение, а не службу, я бы вам не советовал работать с нами. Вряд ли я уговорил бы совет создать специально для вас какой-то... э-э-э... пост, на котором вы бы трудились от сих и до сих. Разрешите на этом закончить, м-р Стэддок. Как я уже вам говорил, мы единая семья, более того - единая личность. У нас речи быть не может о том, чтобы кому-то, простите, услужить, не считаясь с другими. (Я вас не перебивал!..) Вам надо многому научиться, да, да! Мы не сработаемся с человеком, который настаивает на своих правах. Это, видите ли, он делать будет, это - не будет!.. С другой стороны, я бы очень вам советовал не лезть, если вас не просят. Почему вас трогают пересуды? Научитесь сосредоточенности. Научитесь щедрости, я бы сказал - широте. Если вы сумеете избежать и разбросанности, и крохоборства... Надеюсь, вы сами понимаете, что до сих пор не произвели приятного впечатления. Нет, м-р Стэддок, дискутировать мы не будем. Я чрезвычайно занят. Я не трачу времени на разговоры. Всего вам доброго, м-р Стэддок, всего доброго. Помните, что я сказал. Стараюсь для вас, как могу. До свидания.

Марку пришлось тешить себя тем, что, не будь он женат, он бы и минуты не стал терпеть этих оскорблений. Таким образом он свалил вину на Джейн и мог спокойно думать, что бы он ответил, если бы не она... а, может, еще и ответит при случае. Немного успокоившись, он пошел в столовую и увидел, что награда за послушание не заставила себя долго ждать. Фея позвала его к себе.

- Ничего еще не накатал? - спросила она.

- Нет, - ответил он. - Я ведь только сейчас твердо решил остаться. На ваши материалы я взгляну после обеда... хотя, правду сказать, еще толком не понял, чем должен здесь заниматься.

- Мы люди гибкие, сынок, - утешила его мисс Хардкастл. - И не поймешь. Ты делай, что велят, а к старику не лезь.

В течение следующих дней набирали разгон несколько событий, которые сыграли потом большую роль.

Туман, окутавший и Эджстоу, и Беллбэри, становился все плотнее. В Эджстоу говорили, что он "идет от реки", но на самом деле он покрыл всю середину Англии. Дошло до того, что можно было писать на покрытых влагой столах; работали все при свете. Никто уже не видел, что происходит на месте леса, там только клацало, лязгало, громыхало, и раздавалась грубая брань.

Оно и к лучшему, что туман скрыл непотребство, ибо за рекой творилось черт знает что. Институт все крепче стискивал город. Река, еще недавно отливавшая бутылочным, янтарным и серебряным цветом, уже не играла камышами и не ласкала красноватые корни деревьев, а текла тяжелым свинцом, который иногда украшали радужные разводы нефти, и плыли по ней клочки газет, щепки и окурки. Потом враг перешел реку - институт закупил земли на левом, восточном берегу. Представители ГНИИЛИ, лорд Фиверстоун и некто Фрост, сразу сообщили Бэзби, что русло вообще отведут, и реки в городе не будет. Сведения, конечно, были строго конфиденциальными, но пришлось немедленно уточнить, где же кончаются земли колледжа. У казначея отвисла челюсть, когда он узнал, что институт подступит к самым стенам; и он отказал. Тогда он и услышал впервые, что землю могут реквизировать; сейчас институт ее купит и хорошо заплатит, а позже он просто ее отберет, цена же будет номинальной. Отношения Бэзби с Фиверстоуном менялись во время беседы прямо на глазах. Когда Бэзби созвал совет и постарался изложить все помягче, он сам удивился, сколько ненависти хлынуло на него. Тщетно напоминал он, что те, кто его сейчас ругает, сами голосовали за продажу леса; но и они тщетно ругали его. Колледж оказался в ловушке. На сей раз он продал узкую полоску земли, самый берег, до откоса. Через двадцать четыре часа ГНИИЛИ сравнял землю: целый день рабочие таскали через реку, по доскам, какие-то грузы, и накидали столько, что пустая глазница окна Марии Генриетты оказалась закрытой до половины.

В эти дни многие прогрессисты перешли к оппозиции; те же, кто не сдался, сплотились крепче перед лицом всеобщей враждебности. Университет воспринимал теперь брэктонцев, как единое целое, и обвинял только их за сговор с институтом. Это было несправедливо, многие в других колледжах поддерживали институт в свое время, но никто не желал теперь об этом вспоминать. Бэзби спешил поделиться тем, что вывел из беседы: "Если бы мы отказались, это бы ничего не изменило", но никто ему не верил, и ненависть к колледжу росла. Студенты не ходили на лекции его сотрудников. Бэзби и даже ни в чем неповинного ректора публично оскорбляли.

Город, не особенно любивший университетских, на сей раз волновался вместе с ними. О безобразиях под окнами Брэктона и в Лондоне, и даже в Эджстоу почти не писали, но на этом дело не кончилось. Кто-то на кого-то напал на улице; кто-то с кем-то подрался в кабаке. То и дело поступали жалобы на институтских рабочих - и попадали в корзину. Очевидцы печальных сцен с удивлением читали в "Эджстоу телеграф", что новый институт благополучно осваивается в городе и налаживает отношения с жителями. Те, кто сам ничего не видел, верили газете и говорили, что все это - сплетни. Увидев, они в свою очередь писали письма, но их не печатали.

Однако, если в стычках можно было сомневаться, толчею видели все. Мест в гостиницах не было, никто не мог выпить с другом в баре и даже протиснуться в магазин (вероятно, у пришельцев денег хватало). Перед всеми кинотеатрами стояли очереди; в автобус нельзя было влезть, тихие дома на тихих улицах тряслись от бесконечного потока грузовых машин. До сих пор в таком небольшом городке даже люди из соседних местечек казались чужими; теперь же повсюду мелькали незнакомые, довольно противные лица, стоял дикий шум, кто-то пел, кто-то вопил, кто-то ругался на северном наречии, а то и по-валлийски или по-ирландски. "Добром это не кончится", - говорили жители, а позже: "Так и кажется, что они хотят заварухи". Никто не запомнил, когда и кем было высказано это мнение, а также другое: "Нужно больше полицейских". Только тогда газета очнулась. Появилась робкая заметка о том, что местная полиция не в силах справиться с новыми условиями.

Джейн всего этого не замечала. Она томилась. Может быть, думала она, Марк позовет ее к себе; может быть, он бросит "это" и вернется к ней; а, может, надо уехать в Сент-Энн, к Деннистоунам. Сны продолжались, но Деннистоун оказался прав: стало легче, когда она начала воспринимать их как "новости". Иначе бы она просто не выдержала. Один сон все время повторялся: она лежит в своей кровати, а кто-то у ее изголовья смотрит на нее и что-то записывает. Запишет - и снова сидит тихо, словно доктор. Она изучила его лицо - пенсне, четкие черты, остроконечную бородку. Конечно, и он ее изучил, он ведь специально изучал ее. Когда это случилось в первый раз, Джейн не стала писать Деннистоунам; и во второй откладывала до ночи, надеясь, что, не получая писем, они сами приедут к ней. Ей хотелось утешения, но никак не хотелось встречаться с их хозяином и к кому-то присоединяться.

Марк тем временем трудился над оправданием Алькасана. До сих пор он никогда не видел полицейского досье, и ему было трудно в нем разобраться. Фея об этом догадалась, как он ни притворялся, и сказала: "Сведу-ка я тебя с капитаном". Вот так и получилось, что Марк стал работать бок о бок с ее помощником, капитаном О'Хара, красивым седым человеком, сразу сообщившим ему, что он - хорошего рода и владеет поместьем в Кэстморт. В тайнах досье Марк так и не разобрался, но признаваться в этом не хотел, и факты, в сущности, подбирал О'Хара, а сам он только писал. Стараясь как можно лучше скрыть свое неведенье, Марк не мог уже говорить о том, что он - не журналист. Писал он и впрямь хорошо (это способствовало его научной карьере гораздо больше, чем он думал), и статьи ему удавались. Печатали их там, куда бы он никогда не получил доступа под своей подписью - в газетах, которые читают миллионы людей. Что ни говори, это было ему приятно.

Поделился он с О'Харой и денежными заботами. Когда тут платят? Он что-то поиздержался... Бумажник сразу потерял, так и не нашел. О'Хара громко расхохотался.

- Да вы попросите у заведующего хозяйством, - посоветовал он, - и он вам их даст.

- А их потом с меня вычтут? - спросил Марк.

- Молодой человек, - пояснил капитан, - у нас тут, слава богу, с деньгами просто. Сами их делаем.

- То есть как? - удивился Марк, помолчал и добавил: - Но ведь если уйдешь, с тебя спросят...

- Какие такие уходы? - изумился О'Хара. - От нас не уходят. Один только и был. Хинджест.

К этому времени расследование установило, что "убийство совершено неизвестным лицом". Заупокойную службу служили в Брэктонской часовне.

Туман стоял тогда третий день, и был уже таким белым, что в нем гасли все звуки, кроме перестука тяжелых капель и громкой брани. Пламя свечей поднималось прямо вверх, прорезая матовый шар светящегося тумана, и только по кашлю да шарканью можно было понять, что народу в часовне много. Важный и даже подросший Кэрри, в черном костюме и черных перчатках, держался ближе к выходу, сокрушаясь, что туман не дает вовремя привезти "останки", и не без удовольствия ощущая свою ответственность. Он был незаменим на похоронах; сдержанно, горько, по-мужски, нес он утрату, не забывая, что ему, одному из столпов колледжа, нужно держать себя в руках. Представители других университетов нередко говорили, уходя: "Да, проректор сам не свой, но держится он молодцом". Лицемерия в этом не было: Кэрри так привык соваться в жизнь своих коллег, что совался и в смерть. Будь у него аналитический ум, он бы обнаружил в себе примерно такое чувство: его влияние и дипломатичность не могут повиснуть в воздухе просто от того, что кто-то уже не дышит.

Заиграл орган, перекрывая и негромкий кашель, и громкую брань за стеной, и даже тяжкие удары каких-то грузов, сотрясавшие землю. Как и предполагал Кэрри, туман мешал везти гроб. Органист играл полчаса, не меньше, прежде чем у входа зашевелились, и многочисленные Хинджесты в трауре, согбенные, сельского обличья, стали пробираться на оставленные им места. Внесли булаву, появились бидли, и надзиратели, и ректор всего университета, и поющий хор, и, наконец, - самый гроб цветочным островом поплыл сквозь туман, который стал еще гуще, мокрее и холодней, когда отворили двери. Служба началась.

Служил каноник Стори. Голос его был еще красив, и красота была в том, что сам он отделен от всех остальных и верой своей, и глухотой. Ему не казалось странным, что он произносит такие слова над телом гордого старого атеиста, ибо он не подозревал о его неверии. Не подозревал он и о странной перекличке с голосами, вторившими ему извне. Глоссоп вздрагивал, когда тишину прорезал вопль: "Трам-тарарам, куда ногу суешь, раздавлю!", но Стори невозмутимо отвечал: "Сеется в тлении, восстанет в нетлении".

- Как заеду!.. - говорил голос.

- Сеется тело душевное, - вторил Стори, - восстанет тело духовное.

"Безобразие!.." - шептал Кэрри сидевшему рядом казначею. Но кое-кто из молодых жалел, что нет Фиверстоуна - уж он бы поразвлекся!..

Из всех наград, полученных Марком за послушание, самой лучшей оказалось право работать в библиотеке. После того злосчастного утра он быстро узнал, что доступ туда на самом деле открыт лишь избранным. Именно здесь происходили поистине важные беседы; и потому, когда как-то вечером Фиверстоун предложил: "Пошли, выпьем в библиотеке", Марк расцвел, не обижаясь больше на их последний разговор. Если ему и стало за себя немного стыдно, то он быстро подавил столь детское, нелепое чувство.

В библиотеке обычно собирались Фиверстоун, Филострато, Фея и, что удивительно, Страйк. Марк был очень доволен, что Стил сюда не ходит. По-видимому, он и впрямь обогнал его, или обогнул, как ему и обещали; значит, все шло по плану. Не знал он тут только профессора Фроста, молчаливого человека в пенсне. Уизер - Марк называл его теперь ИО или "старик" - бывал здесь часто, но вел себя странно: ходил из угла в угол, что-то напевая. Подойдя на минуту к остальным, он глядел на них отеческим взором и уходил опять. Являлся он и исчезал несколько раз за вечер. С Марком он ни разу не заговорил после той унизительной беседы, и Фея давала понять, что он еще сердится, но "в свое время оттает". "Говорила я - не лезь!" - заключила она.

Меньше всех Марку нравился Страйк, который и не пытался подделаться под принятый здесь стиль "без дураков". Он не пил и не курил. Он сидел, молчал, потирая худой рукой худое колено, глядел печальными глазами то на одного, то на другого и не смеялся, когда все смеялись. Вдруг его что-нибудь задевало, обычно слова о "сопротивлении реакционеров" - и он разражался яростной, обличительной речью. Как ни странно, никто не перебивал его, и никто не улыбался. Он явно был чужим, но что-то их с ним связывало, и Марк не мог понять - что же именно. Иногда Страйк обращался к нему и говорил, к большой его растерянности, о воскресении. "Нет, молодой человек, это не исторический факт и не басня. Это - пророчество. Это случится здесь, на земле, в единственном мире. Что говорил Христос? Мертвых воскрешайте. Так мы и сделаем. Сын человеческий - человек, вставший в полный рост - может судить мир, раздавать вечную жизнь и вечную гибель. Вы увидите это сами. Здесь, теперь". Все это было в высшей степени неприятно.

На следующий день после похорон Хинджеста Марк решил пойти в библиотеку сам (до сих пор его звали Фиверстоун или Филострато). Он сильно робел, но знал, что в таких делах ложный шаг и в ту, и в другую сторону губителен. Приходилось рисковать.

Успех превзошел его ожидания. Все были здесь и, не успел он открыть дверь, как вся компания весело обернулась к нему. "Ессо!" - воскликнул Филострато. "Он-то нам и нужен", - сказала Фея. Марку стало тепло от радости. Никогда еще огонь не горел так ярко, и запах не был таким пленительным. Его ждали. В нем нуждались.

- Сколько времени у вас уйдет на две статьи, Марк? - осведомился Фиверстоун.

- Всю ночь работать сможешь? - поинтересовалась Фея.

- Бывало, работал, - ответил Марк. - А в чем дело?

- Итак, - обратился ко всем Филострато, - вы довольны, что эти... неурядицы становятся все сильнее?

- То-то и смешно, - хмыкнул Фиверстоун. - Наша Фея слишком хорошо работает. Овидия не читала: "...к цели стремитесь вместе".

- Мы не могли бы остановить их, даже если бы хотели, - добавил Страйк.

- О чем идет речь? - спросил Марк.

- В Эджстоу беспорядки, - ответил Фиверстоун.

- А... я, знаете, не следил. Что, серьезные?

- Будут серьезные, - заверила Фея. - В том-то и суть. Мы намечали бунт на ту неделю, а пока что брали разгон. Но так, понимаешь, хорошо идет... Завтра-послезавтра тарарахнет.

Марк растерянно глядел то на нее, то на Фиверстоуна. Тот просто корчился от смеха, и Марк почти машинально обыграл свое недоумение.

- Ну, это нам знать не надо, - улыбнулся он.

- Вы думаете, - ухмыльнулся Фиверстоун, - что Фея пустит все на самотек?

- Значит, мисс Хардкастл сама и действует? - спросил Марк.

- Да, да, - закивал Филострато. Глазки у него блестели, жирные щеки тряслись.

- А что? - деланно удивилась Фея. - Если в какую-то дыру понаедет сотня тысяч рабочих...

- Особенно таких, как ваши, - вставил Фиверстоун.

-...заварухи не миновать, - закончила Фея. - Они и сами цапались, моим ребятам ничего и делать не пришлось. Но уж если ей быть, то пускай будет, когда нужно.

- Вы хотите сказать, - снова спросил Марк, - что вы это все подстроили? - Отдадим ему справедливость, это его оскорбило, и он не старался этого скрыть, но лицо и голос сами собой подделывались под общий тон.

- Зачем же так грубо! - поморщился Фиверстоун.

- Какая разница! - сказал Филострато. - Сами дела не делаются.

- Точно, - подтвердила мисс Хардкастл. - Не делаются. Это вам всякий скажет. И вот что, ребята: бунт начнется завтра или послезавтра.

- Хорошо узнавать все из первых рук! - подхватил Марк. - Заберу-ка я оттуда жену.

- Где она живет?

- В Сэндауне.

- А... Ну, это далеко. Лучше мы с тобой подготовим статейки.

- Для чего?

- Надо объявить чрезвычайное положение, - сказал Фиверстоун. - Иначе правительство нам в жизни не даст полномочий.

- Вот именно, - поддержал Филострато. - Бескровных революций не бывает. Этот сброд не всегда готов бунтовать, приходится подстрекать их, но без шума, стрельбы, баррикад полномочий не получишь.

- Статьи должны выйти на следующий день после бунта, - заключила мисс Хардкастл. - Значит, старику дашь к шести утра.

- Как же я сегодня все опишу, если начнется не раньше, чем завтра? спросил Марк.

Все расхохотались.

- Да, газетчик из вас плохой! - усмехнулся Фиверстоун. - Не может описать того, чего не было!

- Что ж, - согласился Марк, улыбаясь во весь рот, - я ведь живу не в Зазеркалье...

- Ладно, сынок, - подбодрила Фея. - Сейчас и начнем. Еще по стаканчику - и пошли наверх. В три нам дадут пожевать, кофе принесут.

Так Марку впервые предложили сделать то, что он сам считал преступным. Он не заметил, когда же именно согласился - во всяком случае, ни борьбы, ни даже распутья не было. Вероятно, кто-то где-то и переходит Рубикон, но у него все случилось само собой, среди смеха, шуток и той свойской болтовни ("мы-то друг друга понимаем"), которая чаще всех других земных сил толкает человека на дурное дело, когда сам он еще не стал особенно плохим. Через несколько минут они с Феей шли наверх. На пути им попался Коссер, деловито разговаривающий с кем-то из своего отдела, и Марк заметил краем глаза, что тот на них глядит. И подумать только, что еще недавно он боялся Коссера!

- А кто разбудит ИО в шесть часов? - поинтересовался Марк.

- Сам проснется, - ответила Фея. - Когда-то он спит, но когда - не знаю.

В четыре часа утра Марк перечитывал у Феи в кабинете две последние статьи - для самой почтенной газеты и для самой массовой. Только это в ночных трудах и льстило его писательскому тщеславию. Первая половина ночи ушла на составление самих новостей, передовицы он оставил под конец, и чернила еще не просохли. Первая статья была такой:

"Несмотря на то, что рано еще основательно судить о вчерашних событиях в Эджстоу, из первых сообщений (их мы печатаем отдельно) мы вправе сделать два вывода, которые вряд ли смогут поколебать дальнейшее течение событий. Во-первых, эти события наносят удар по благим упованиям тех, кто еще верит в безоблачный характер нашей цивилизации. Конечно, нельзя без трений и трудностей превратить небольшой университетский город в исследовательский центр национального значения. Но мы, англичане, всегда справлялись с трудностями по-своему, миролюбиво, даже весело, и всегда были готовы принести и большие жертвы, чем те, которые требовались на сей раз, когда наши привычки и чувства столкнулись с весьма незначительными помехами. Приятно отметить, что нет ни малейших указаний на то, чтобы ГНИИЛИ в какой бы то ни было степени преступил свои права или погрешил против доброжелательности и дружелюбия, которых от него ждали. Теперь сравнительно ясно, что поводом к беспорядкам было частное столкновение между одним из институтских рабочих и каким-то местным маловером. Но, как давно сказал Аристотель, повод ничтожен, но причина глубока. Трудно сомневаться в том, что незначительное, хотя и прискорбное происшествие возникло - вольно ли, невольно - не без связи с косностью.

Как это ни печально, но приходится признать, что закоренелое недоверие и давнюю недоброжелательность к той деловитости и четкости, которую зовут "бюрократизмом", так легко оживить хотя бы на короткое время. С другой стороны, мы яснее видим теперь именно те недуги нашей культуры, которые и призван исцелить наш Институт. В том, что это ему удастся, мы не сомневаемся. Вся наша нация поддержит те "мирные усилия", о которых недавно так прекрасно говорил м-р Джайлс, а сопротивление плохо осведомленных кругов будет мягко, но решительно сломлено.

И второе: многие восприняли с недоверием мысль о том, что Институт нуждается в собственной полиции. Наши читатели вспомнят, что мы этого предубеждения не разделяли, но и не оспаривали. Даже ложных и особенно рьяных свободолюбцев надобно чтить, как чтим мы необоснованную тревогу любящей матери. Однако мы всегда считали, что уже невозможно перепоручить всю охрану порядка небольшому кругу лиц, чья прямая задача - борьба с преступлениями! Мы не должны забывать о том, что в некоторых странах это привело к серьезным нарушениям свободы и справедливости, ибо полиция стала своего рода государством в государстве. Так называемая "полиция" ГНИИЛИ (было бы уместней назвать ее "охранно-санитарной службой") знаменует истинно английское решение вопроса. Трудно определить строго логически, в каком отношении находится она к полиции как таковой, но мы, англичане, издавна не в ладах с логикой. Вышеупомянутая служба ни в коей мере не связана с политикой; если же ей доведется прийти в соприкосновение с правосудием, она выступит в роли спасительницы, перемещая преступника из сферы наказания в сферу лечения. Последние предубеждения развеяны событиями в Эджстоу, ибо национальная полиция просто не справилась бы с ними без помощи институтской службы. Как сказал сегодня утром нашему корреспонденту один из крупных деятелей полиции: "Без них все повернулось бы иначе". И если теперь, в свете этих событий, правительство сочтет необходимым на некоторое время препоручить всю округу заботам институтской "полиции", британский народ, по сути своей склонный к трезвому взгляду на вещи, вряд ли станет хотя бы в малой мере противиться этому. Особенно обязаны мы служащим в "полиции" женщинам, проявившим то мужество и то здравомыслие, которых мы и ждем от истинных англичанок. В Лондоне ходят слухи о каких-то пулеметах и сотнях жертв, но этому нет ни малейших подтверждений. По всей вероятности, когда все детали будут уточнены, окажется (как выразился по другому поводу наш премьер-министр), что, "если кровь и текла, то из разбитого носа".