Черная тропа 5 страница

— Отмечаю успехи лейтенанта Горелова, — сказал Павленко, едва закрылась за майором дверь. — Итак, вернемся к Гале Спасовой...

Бутенко развернул носовой платок и разостлал его на столе. Полковник увидел три алые, черненькие по краям, похожие на зерна боярышника бусинки.

— Эти три зернышка, — сказал он, — из ожерелья Гали Спасовой. Мне удалось найти их в доме, где обитал проповедник. Религиозная секта сумела завлечь в свою паутину молодую работницу завода. Галя, по-видимому, вскоре поняла, что находится в окружении темных личностей, так как среди молящихся оказались две спекулянтки. Спасова знала их... Она заявила, что не может верить этим подонкам. Потом Галя исчезла... Химический анализ показал, что в отверстиях этих бус запеклась кровь.

— Где вы нашли бусы? — помолчав, спросил полковник.

— Они закатились в трещину между плинтусом и полом в комнате, где жил Даниил.

— Обнаружены еще какие-нибудь следы преступления?

— Да, пятно на полу. Но Даниил тщательно вымыл пол горячей водой. Потом он выплеснул туда бутылку наливки.

— Ваши дальнейшие действия?

— Я попросил у прокурора разрешения на обыск в этом доме. Вместе с Гореловым мы вскрыли пол. Явных следов крови не обнаружено. Доски мы отправили на анализ, однако он не дал результатов. Я думаю, «святой» немало потрудился, чтобы окончательно скрыть следы.

— Вы осмотрели и усадьбу?

— Тоже безрезультатно.

— А внешние приметы «святого»?

— Высокий, худощавый, с окладистой седой бородой. Обычно ходит босой, даже в заморозки, одевается во всякую рвань.

— Я очень сомневаюсь, — сказал Павленко, — чтобы сегодня вы его встретили небритого, одетого в рвань и босого. Все же нужно немедленно сообщить его приметы всем нашим работникам области и проследить за его связями. Главное, не упускать его из поля зрения ни на час... Меня теперь особенно интересует ответ майора Тарасенко: что скажет он об этой цифровой записи, найденной Гореловым?

— Есть, сообщить всем нашим работникам приметы... — повторил Бутенко, вставая.

— Одну минутку, — остановил его полковник. — Что слышно по делу об убийстве студента?

— Мы заподозрили шофера грузовой машины Морева. Он дружил с Зарицким. Возможно, между ними произошла ссора, причины которой нам пока не известны. Между прочим, на похоронах Зарицкого Морев рыдал, как ребенок. В ночь, когда было совершено преступление, он дежурил в гараже. Но есть сведения, что ночью Морев отлучался на грузовой машине. Такую машину, как вам уже известно, заметил сосед покойного студента, Фоменко.

— Откуда вы знаете, что Морев отлучался ночью из гаража?

— Это подтверждает мать Гали Спасовой. Встревоженный исчезновением Гали, Морев приходил к ее матери на заре и затем утром. Мне кажется, товарищ полковник, примечательным сам факт, что студент и Галя были близкими знакомыми Морева. Морев ухаживал за Галей...

— Что ж, это может облегчить следствие, — заметил полковник. — Интересно, знал ли Морев о том, что Галя посещает «проповедника»?

— Я тоже подумал об этом, — сказал Бутенко. — У меня даже возникло подозрение: не бывал ли Морев на молениях? Когда мы получили разрешение прокурора на обыск и снова явились к монашке Евфросинии, я показал ей фотографию Морева. Она уверяет, что такой человек в ее доме не бывал... Впрочем, это не является ответом на наш вопрос, — на него может ответить только Степан Морев, но допрашивать его, мне кажется, пока рано.

— Вы изучаете его биографию?

Майор положил на стол переписанные Гореловым в отделе кадров завода копию личного дела Морева — анкета, биография, отзывы с прежних мест работы. Павленко внимательно прочитал все и прикрыл пресс-папье.

— Фотография?

Бутенко подал ему три фотокарточки открыточного размера. С минуту полковник рассматривал смуглое, несколько замкнутое лицо шофера. Затем снова спросил:

— Что ответили на ваши запросы с мест?

— Из Сочи ответили, что Морев Степан Фаддеевич у них на автобазе никогда не работал. Баку подтверждает свой отзыв, однако вносит поправку: не Морев, а Морин. Имя и отчество сходятся.

— Все это очень интересно, — задумчиво проговорил Павленко, снова беря из-под пресс-папье копии отзывов и перечитывая их. — Я понимаю, вы не спешили докладывать мне обо всем этом, пока не будет внесена ясность в биографию «героя». Но некоторую ясность можно внести и на месте. Передайте оригиналы отзывов эксперту: пусть установит, нет ли в них подчисток. Необходимо проверить и паспорт. Далее: снова свяжитесь с Сочи и передайте им текст ложного отзыва. Здесь имеются две подписи: директор — Трофимов и секретарь — Вакульчук. Есть ли такие люди, и если — да, то как появились их подписи под ложным документом? За Моревым — Мориным установите наблюдение. Если попытается уехать, не мешайте, но и на новом месте не упускайте его из виду.

Полковник встал и протянул Бутенко руку:

— Информируйте меня чаще и... пришлите капитана Петрова. Он занимается аварией двигателя, но вот уже почти сутки ничего не сообщает.

— Капитана Петрова нет в управлении, — сказал майор. — Недавно я звонил ему на квартиру. Оказывается, и дома его не было всю ночь.

Павленко строго сдвинул брови.

— Насколько я знаю, Петров — человек дисциплинированный. Странно... Позвоните на завод, разыщите его и пришлите ко мне.

Бутенко ушел выполнять задание, а полковник еще долго неподвижно сидел у стола, рассматривая фотографию шофера и дымя трубкой.

* * *

Капитан Петров возвращался из своего ночного похода с чувством раздраженности и досады. Были потеряны почти сутки, но, если строго отнестись к фактам, ничего существенного он не узнал. Новое знакомство Зины, подстроенное Вакуленко, могло оказаться всего лишь веселым эпизодом. Даже ночная встреча молодого человека с каким-то неизвестным стариком могла быть делом самым обычным. Возможно, старик — родственник этого парня, направлялся куда-то и тронулся в путь еще затемно, чтобы пораньше прибыть на место. Отрывок их разговора, услышанный Петровым, тоже ничего особенного не представлял: молодой человек заботливо советовал старику беречь себя и обещал проведать его в среду. Слово «безопасней» могло относиться к слабому здоровью старика...

По собственному опыту и по опыту некоторых своих товарищей Петров знал, что подчас какая-нибудь мелочь, преувеличенная воображением, может сбить с толку, увести от цели. Он решил оставить всю эту историю со знакомством Зины и, чтобы как-то наверстать упущенное время, еще этой ночью, до начала смены, снова побывать на заводе, просмотреть комплекты стенных газет.

Начальник охраны завода, уже пожилой человек, не удивился ночному визиту Петрова: они хорошо знали друг друга. Не удивился он и просьбе капитана — открыть помещение завкома.

Комплекты стенных газет были сложены на шкафу, и, сняв их, Петров легко разыскал знакомый «Изобретатель». Как и в той газете, которую он просматривал на доске, все заметки были отпечатаны на машинке. Значит, со стенгазетой ничего не выйдет. Остается другое...

Осмотр всего помещения машинного бюро, ящика стола, за которым работала Вакуленко, также оказался безрезультатным. Нигде ни единой строчки, написанной рукой Вакуленко.

Скорее механически, чем сознательно, он заглянул за шкаф и вдруг увидел там сверток запыленной бумаги. Это были копии каких-то старых протоколов и среди них — обычная ученическая тетрадь. Капитан приоткрыл обложку: несколько страниц в тетради было вырвано!

Он спрятал тетрадь в карман, не заметив удивленного взгляда начальника охраны (впрочем, Петров мог не беспокоиться: этот человек умел молчать), и, шатаясь от усталости, побрел в свою комнатушку пожарного инспектора. Кроме столика, телефона, графина с водой здесь, на случай ночевки, был и топчан. Петров почти упал на топчан, даже забыв выключить свет.

В девять часов утра капитана разбудил фоторепортер. Он оказался человеком слова: прибыл к пожарному инспектору точно минута в минуту и, манерно поклонившись, подал пакет.

— Я обещал вам два снимка? Извольте получить четыре отличных негатива! Дважды ваша блондинка запечатлена одна и дважды со своим кавалером. Надеюсь, товарищ инспектор, вы не забудете мою скромную услугу, и при случае на вашей пожарной машине найдется местечко для любознательного фотокорреспондента?

По-видимому, юноша заранее приготовил эту речь и теперь выпалил ее на одном дыхании, без малейшей заминки. Для него было высшей похвалой искреннее изумление инспектора четкостью негативов и ловкостью фотографа: молодая пара даже не подозревала, что позирует перед объективом аппарата.

Они расстались очень довольные друг другом: Петров заявил репортеру, что отныне считает себя его должником и при случае обязательно погасит эту свою задолженность.

Капитан сразу же поспешил в заводскую фотолабораторию, где иногда печатал свои любительские снимки. Фотография молодого человека, искоса поглядывающего на Зину, получилась отчетливо и резко, с тем элементом характера, который в натуре не всегда уловим, но зачастую довольно точно фиксируется на пленке.

Закончив работу, Петров вышел на заводской двор. Хотелось обдумать и привести в систему некоторые разрозненные факты. Итак, машинистка Вакуленко... Почему она сама не написала объявление, а перепоручила это Зине? Из желания скрыть свой почерк?.. Она искусно подстроила знакомство Зины с неизвестным молодым человеком. Нет сомнения — Лена знает этого человека. Но зачем она познакомила его с Зиной?

Автор анонимки всячески стремился скомпрометировать Зарубу и косвенно — его изобретение. Даже предсказывал аварию... Кто-то внес поправку в чертежи, доставленные в цех. Кто это сделал, ответить пока невозможно: Вакуленко не имела доступа к чертежам. А Зина? Могла ли она внести в проект исправления, повлекшие аварию? Возможно, с этим как-то связано и.знакомство? Быть может, оно понадобилось, чтобы окончательно втянуть Зину в преступную шайку? Похоже на это... Поведение молодого человека, пробиравшегося ночью на улицу Крутую кружным, окольным путем, снова представилось капитану подозрительным. Было в его поступках что-то свойственное людям, которые, опасаясь слежки, стремятся запутать след. А этот неизвестный старик? Что за встреча была у них ночью? Капитану казалось очень важным без промедления выяснить личность неизвестного молодого человека и личность его знакомого или родственника — старика.

У заводских ворот Петров заметил в кабине грузовой машины знакомого шофера и сделал ему знак. Машина остановилась.

— Подвези-ка, приятель, по срочному делу. Очень, понимаешь, тороплюсь.

Шофер улыбнулся:

— Да ведь у вас, пожарников, свои вездеходы! — Но тут же открыл дверцу, и Петров сел рядом с ним.

— Улица Крутая. Остановишь на углу...

Водитель недовольно нахмурился:

— Далековато! А главное, дорога там ни к лешему... Ну, ладно уж, подвезу.

Машину швыряло на ухабинах. В овраге, отделяющем Крутую улицу от города, колеса забуксовали. Потом мотор стал чихать. Лавируя между рытвинами, полуторка выбралась кое-как на взгорок и остановилась на углу Крутой. Капитан вышел из машины и хотел было уйти, но, взглянув на знакомый флигель, остановился: он увидел возле флигеля такси.

— Что-то, приятель, мотор у тебя подводит, — сказал он шоферу. — Я тоже немного автомобилист, может, помочь надо?

Они одновременно подошли к мотору. Шофер открыл капот и стал проверять подачу горючего в карбюратор. А капитан тем временем украдкой наблюдал за такси. «СА 16-21», — заметил он номер. Почему-то Петров был уверен, что снова увидит ночного знакомца, однако ошибся. Из калитки вышла женщина с небольшим чемоданом. Шофер такси поспешно выскочил из машины и открыл дверцу. Женщина поставила на заднее сиденье чемодан, выпрямилась и встряхнула головой, поправляя прическу. В эту минуту Петров увидел ее лицо. Это была Елена Вакуленко.

Склоняясь еще ниже над мотором и заслоняясь локтем, капитан старательно помогал шоферу, пока «Победа» не промелькнула мимо. Вскоре она скрылась за пригорком.

Через четверть часа Петров зашел в райжилотдел, предъявил секретарю удостоверение пожарного инспектора и, сетуя на постоянные нарушения противопожарных правил на Крутой, попросил список домовладельцев и квартиронанимателей этой улицы.

В доме номер три, как было указано в списке, проживал престарелый вдовец, пенсионер Сергей Никитич Матюшко. Петров спросил у секретаря сначала о жильцах некоторых других домов, затем о Матюшко.

— Право, не знаю, что и сказать о нем, — задумчиво ответил секретарь. — Дедушка Никитич вроде бы впал в детство... Большое горе пережил он в войну: взрослых детей потерял, жену, братьев... Теперь все молится, все какие-то псалмы бормочет. Если вы и за ним заметили небрежность в отношении огня — хорошо, я навещу его, сделаю внушение.

— Пожалуй, я сам потолкую со стариком, — решил инспектор. — Вы говорите, он живет один?

— Один-одинешенек. Все книги церковные читает... А в общем, тихий, безобидный человек.

Вскоре Петров постучал в окошко приземистого флигеля. Через минуту дверь открыл маленький, щупленький старичок с белоснежной курчавой бородкой и ласковыми голубыми глазами.

— Ах, батюшки! Так скоро? — воскликнул он, пряча под мышку кепчонку и придерживая локтем дверь.— Ну, здравствуйте, милый... Ну, проходите.

Капитан вошел в низенькую, чистую горенку, снял фуражку, осмотрелся. Весь угол и добрую половину стены здесь занимали иконы. На противоположной стене висели какие-то выцветшие фотографии, обрамленные расшитым полотенцем. Два пучка желтого бессмертника свешивались у изголовья кровати, над чистыми, белыми подушками. На столе лежала высокая стопка книг.

Хозяин суетливо переступил через высокий порожек, отложил в сторону свою кепчонку и, улыбаясь по-детски ясными глазами, протянул Петрову руку.

— А Леночка говорила, что за вещами приедут вечером. Почему она так поторопилась?

— Присаживайтесь, Сергей Никитич, — пожимая маленькую сухую руку, сказал Петров и поставил перед хозяином стул. — Мне нравится ваша комнатка: чисто, светло...

Старик широко, безмятежно улыбнулся, и эта безмятежность улыбки и взгляда неожиданно вызвала у Петрова короткое, щемящее чувство грусти: капитан понял, что маленький гостеприимный хозяин жил в каком-то своем, нереальном мирке.

— А чем же мне заниматься, как не за чистотой наблюдать? — мягко сказал Матюшко. — Работать я уже не гожусь. Шестьдесят лет плотничал да столярничал. Слава богу, добрые люди не забыли: почтальон каждый месяц пенсию приносит. Отец Даниил навестил...

— Значит, он совсем выселился от вас? — как бы между прочим спросил Петров.

Сергей Никитич глубоко вздохнул, лицо его стало печальным:

— Говорил, что вернется... А когда? Этого нам с вами не знать.

— Сколько же у вас прожил отец Даниил?

— Ну, это вы сами знаете... Пять суток. С того самого дня, как от Евфросинии ушел. Правда, вещи его все время тут находились. Вот Леночка сегодня чемодан взяла, а сундук... Вы что же, сейчас его заберете?

Капитан встал, шагнул в угол, взял кружку, набрал из ведра воды.

— Извините, Сергей Никитич, пить захотелось.

Нужно было выиграть какую-то минуту времени, сориентироваться, обдумать ответ старику. Именно эта минута многое решала. Очевидно, за сундуком приедут еще сегодня. Если взять его, вся компания Вакуленко всполошится. Что в этом сундуке? А вдруг ничего подозрительного? Может, Вакуленко оставила его, чтобы узнать, не идут ли по ее следам? Однако она все равно узнает, что у Матюшко кто-то был.

— Отличная у вас водица, Никитич, ледяная, — весело молвил Петров, возвращаясь и снова присаживаясь к столу.

Матюшко улыбнулся, пригладил белоснежную у виска прядь:

— Хорошая вода, благодарение богу...

У Петрова уже оформилось решение.

— Не знаю, хватит ли у меня силенки донести его, этот сундучок, — сказал Петров, наклоняясь и заглядывая под кровать. — Что он, тяжелый?

Старик развел маленькими, со взбухшими венами руками.

— Не знаю. Не поднимал.

Капитан решительно выдвинул сундук из-под кровати и, заслоняя его собой, попробовал приоткрыть крышку. Она не подалась. Обитая накрест металлическими полосками, она была заперта на внутренний замок.

— Веревки не найдется у вас, Никитич?— спросил Петров. — Я сделаю лямку и так, пожалуй, донесу.

Старик опять засуетился:

— Надо посмотреть в сарае...

Капитан еще раньше заметил на лежанке широкий массивный секач. Теперь, едва лишь Матюшко вышел яз горницы, он взял этот секач, поддел крышку сундука, рванул ее изо всех сил. Но плотная крышка не сдвинулась. Петров переместил лезвие секача по трещине, ближе к замку, и рванул еще раз. Крышка приподнялась, увлекая за собой сорванный замок.

Сундук был до отказа набит каким-то тряпьем: полотенцами, мятыми ношеными рубахами, носовыми платками, носками.

«Промашка... — мелькнуло в сознании Петрова. — Какая непоправимая ошибка!» Он приподнял тряпье и вдруг ощутил, как сильно забилось и замерло сердце. Под тряпьем смутно, холодновато блеснула черная округлость и грань пластмассы. Да, он не ошибся: это был коротковолновый передатчик немецкого серийного выпуска — еще совсем недавно полковник показывал сотрудникам управления точно такой аппарат, отобранный у иностранного резидента.

Торопливо сбросив на пол остальное тряпье, Петров увидел рядом с передатчиком три батареи, накрепко втиснутые между его корпусом и стенкой сундука, какие-то металлические стержни и проволоку. Антенна!

Не теряя ни секунды, капитан начал складывать обратно все тряпки и вдруг ощутил в руке какой-то твердый, тяжелый предмет, завернутый в полотенце. Он встряхнул полотенце, и оттуда вывалился маленький, черный, словно игрушечный, пистолет. Петров сунул его в карман, бросил в сундук полотенце и опустил крышку. С трудом вставив замок в паз, он снова задвинул сундук под кровать. Затем отошел, сел на прежнее место и, кося глазами на дверь, осмотрел пистолет. Это был дамский вальтер с полной обоймой патронов.

Странно, что именно в эту минуту Петров испытал чувство душевного облегчения и покоя, хотя и понимал всю сложность ситуации.

Старик Матюшко все еще не возвращался. Петров успел рассмотреть фотографии, висевшие в дубовых рамочках над кроватью. Это были простенькие снимки на фоне провинциально пышной декорации. Внимание капитана привлекла карточка подполковника Советской Армии — человека с открытым, волевым лицом. Среди снимков каких-то разряженных тетушек эта фотография казалось случайной.

Наконец за дверью послышались мелкие шаги, и на пороге появился хозяин: он удивленно улыбался и качал головой, с недоумением рассматривая обрывок веревки.

— Вот беда какая! Извините, милый человек... Пришел я, значит, в сарайчик, пришел... и забыл зачем. Долго старался вспомнить и не мог — начисто все вылетело из головы! Ежели не наступил бы на веревку, так и не вспомнил бы. Понимаю, что это высшей волей напоминание мне было сделано: смотри, мол, раб Сергей, вот она, веревка, под ногами!

— Да, удивительный случай, — согласился Петров, осматривая обрывок веревки. — Играется она, высшая воля, — сама память отбирает, сама и напоминает.

Старик вздохнул и опустил глаза:

— Пути господни неисповедимы, но все они ведут к обретению праведниками вечного блаженства в царстве славы после страшного суда Христова...

— А веревка, Никитич, не подходит, — прервал его Петров. — Я принесу свою. А пока пусть сундучок еще постоит у вас.

Он положил обрывок веревки на лежанку, наклонился и еще дальше задвинул сундук под кровать.

— Пускай себе стоит, — согласился старик. — Не мешает... Да только Леночка говорила, что сегодня заберет. Я даже удивился: обещала приехать вечером, а прислала вас днем. Сама ведь совсем недавно укатила.

Глядя в ясные глаза Матюшко, капитан все больше убеждался, что Никитич не имеет ни малейшего представления о содержимом сундука. Матюшко был рад вежливому собеседнику и охотно отвечал на все вопросы. Он рассказал о своем сыне Сергее — подполковнике, убитом в бою под Лозовой, о жене, погибшей от осколка вражеской бомбы, о дочери, угнанной оккупантами в рабство и умершей где-то в чужом краю... Капитан слушал, стиснув зубы, стараясь не выдать своих чувств. «Какие же мерзавцы! — думал он. — Окружили этого несчастного человека ложью, пользуются его бедой, прячутся за его спиной!» Задавая самые различные вопросы, Петров узнал, что сундучок находится в доме Никитича уже полгода, что принадлежит он какому-то студенту Степану, который на рассвете ушел с отцом Даниилом. Вечерами, когда Матюшко уходил слушать проповеди отца Даниила, студент часто занимался в доме Никитича.

Картина, раскрывшаяся перед Петровым, была вполне ясная: слабая ниточка — утерянный и найденный Вакуленко театральный билет — привела капитана к большому запутанному клубку, вернее, к омуту, в котором водились крупные рыбы.

Дружески простившись с Матюшко и пообещав навестить старика в ближайшее время, капитан вышел с Крутой, остановил первую встречную машину и велел шоферу ехать в центр.

* * *

Майор Тарасенко был озабочен: Павленко заметил это, едва Тарасенко вошел в кабинет.

— Вижу, вы справились даже быстрее, чем обещали? — встретил его Павленко.

— Так точно, товарищ полковник... Разрешите доложить?

Павленко пригласил майора сесть и взял протянутую Тарасенко бумагу. На ней знакомым четким почерком майора была написана одна-единственная, возможно, незаконченная фраза: «...пеленгирующие станции автоматически могут произвести засечку...»

— Значит, цифровая запись, найденная лейтенантом Гореловым, — шифр, — заметил полковник.

— Да, старый шифр, который мы записали и прочли еще весной. Он передавался из-за границы обычным аппаратом Морзе. Принимающий не был обнаружен.

— Вы прочитали всю запись, доставленную лейтенантом Гореловым?

— Это была только часть записи, случайный обрывок.

— Что ж, — сказал Павленко, — нас интересует сам факт: в доме, где жил Даниил, найдена шифрованная запись.

Он поблагодарил Тарасенко и отпустил его. В ту же минуту дежурный доложил, что на прием вторично явился майор Бутенко.

— Только что получил акт технической экспертизы по поводу аварии на полигоне, — сообщил Бутенко. — Обнаружена подделка размеров камеры сгорания двигателя. Очень ловко и умело произведено исправление цифр: четверка переделана на двойку, шестерка на ноль. Таким образом, объем камеры сгорания уменьшен. Подделка произведена теми же, чернилами, которыми пользуются конструкторы. Экспертизой все это доказано. Вот акт...

— Наконец-то мы подходим к самому главному событию этих дней, — сказал Павленко. — Я уверен, что целый ряд других происшествий, расследованием которых мы сейчас заняты, примыкают к этому главному. Но кто же мог это сделать — внести коррективы в чертежи?

Бутенко внимательно следил за мыслью полковника. А тот неторопливо продолжал:

— Чертежи совершенно секретны. Доступ к ним имели кроме конструкторов Зарубы и Якунина инженеры Ясинский и Зубенко. Ясинский копировал чертежи для цеха, его рукой и проставлены все размеры. Этот болезненный, рассеянный старик мог, пожалуй, допустить ошибку. Но после Ясинского чертежи проверил и подписал Якунин. Он лично передал их начальнику цеха. Эти факты вчера обсуждало партийное бюро цеха. Якунин категорически утверждал, что он тщательно, до микрона, проверил все размеры и ошибки не мог допустить. Какое впечатление производит этот человек на вас? — обратился Павленко к майору.

— Я познакомился с ним совсем недавно, — ответил Бутенко. — Значительно лучше его знает капитан Петров. Но все же... Характером Якунин крутоват. Самолюбив. Ревнив к успехам других. Своему делу предан с подлинной творческой страстью. В его показаниях не было и тени опасений за себя: он вполне убедительно доказывает, что не мог допустить ошибки. Между прочим, после беседы с Якуниным я разговаривал еще с инженером Зубенко. От этой беседы у меня до сих пор неприятный осадок.

— Вы подозреваете в чем-то Зубенко?

— Нет, в честности этого инженера у меня сомнений нет. Но уже с первой минуты я почувствовал, что Зубенко чего-то не договаривает, почему-то кривит душой...

— Мог ли иметь доступ к чертежам кто-то другой, кроме Зубенко, еще до того, как литейному цеху было дано задание на отлив камеры сгорания?

— Возможно. Однако Зубенко об этом не говорит!

— А если он не знает?

— Если и не знает, то, надеюсь, догадывается. Во время допроса он заявил мне, что должен подумать. Обещал подумать и сказать.

— Подождем. Он сам должен прийти?

Майор взглянул на часы:

— Да, обещал еще с утра явиться.

— Хорошо, майор, я сам побеседую с инженером Зубенко. Но меня не оставляет мысль о Гале Спасовой. Нужно еще искать... Возьмите в помощь себе несколько сотрудников уголовного розыска и снова осмотрите дом, усадьбу и все окрестности. Постарайтесь искать незаметно, чтобы не привлекать внимания посторонних. Да, еще одна подробность: монашка Евфросиния сказала вам, что к проповеднику приходила какая-то «культурная дамочка». Эта дамочка ушла с Даниилом? Ищите ее, она нужна не менее самого «святого».

Примерно через час после того, как майор ушел, полковнику доложили, что в управлении находится инженер Зубенко.

— Просите ко мне, — велел Алексей Петрович, откладывая в сторону акт технической экспертизы, который он перечитывал, наверное, в десятый раз, все больше удивляясь наглости и примитивности внесенной поправки. Действительно, поправка в расчетах камеры сгорания была топорной работой, но ведь нередко остается незамеченной ошибка не в специфических тонкостях, а именно в чем-то общепонятном и простом. В данном случае налицо был грубый недосмотр. Но кто же из работников конструкторского отдела мог бы допустить мысль, что среди них найдется человек, который захочет и сможет внести в безупречно точные расчеты авторов такое преднамеренное искажение?

Сутулый, небритый, несколько сумрачный человек вошел в кабинет и, приблизившись к столу полковника, назвал свою фамилию.

— Садитесь, товарищ Зубенко, — пригласил полковник, быстро, по привычке, фиксируя взглядом все примечательное в лице посетителя.

У инженера был усталый вид, бледное лицо его осунулось, утомленные бессонницей глаза часто мигали, пальцы нервно застегивали и расстегивали пиджак.

— Вы хотите еще что-то сообщить нам? Я знаю о вашей беседе с майором и охотно выслушаю вас.

Зубенко заерзал на стуле, вздохнул и сказал решительно:

— Я обещал майору поразмыслить. Правда, еще тогда у меня были кое-какие подозрения. Но я опасался возвести на человека напраслину, да еще на человека, который... — Он немного замялся, подбирая нужные слова, но махнул рукой и сказал решительно: — Который мне был симпатичен...

— Речь идет о женщине? — спросил Павленко.

— Да... Но я никогда не мог бы подумать, что она...

— Понятно.

— Все же дело, которому мы служим, важнее личных чувств. Истина, конечно, простая, но если она коснется тебя самого... Эх, знаете, товарищ полковник, — сложная, болезненная это штука!

— Я это отлично понимаю, товарищ Зубенко: не думайте, что чекист грубеет на работе в силу ее специфики. Нет! Когда окунешься в самую гущу жизни, яснее видны ее темные и светлые стороны, и тогда легче понять чужие страдания, заблуждения, горе.

Впервые за время их короткой встречи Зубенко взглянул полковнику в глаза.

— Спасибо... Хорошие слова сказали вы. Собственно, если бы оно было иначе, я, пожалуй, и не пришел бы... Вызвали бы, конечно, однако сам не явился бы... Ну, вот... Теперь, когда подделка размеров обнаружилась, я много думал: кто же мог это сделать? И пришел к выводу: это могла сделать Елена Вакуленко.

— Вакуленко?

— Да, машинистка конструкторского бюро.

— Какие же у вас доводы?

— Только косвенные. Взять хотя бы такое обстоятельство, очень, на мой взгляд, странное: Вакуленко всегда проявляла повышенный интерес к чертежам. Чтобы уметь свободно читать их, нужен определенный навык, но откуда ему взяться у простой машинистки? Да и сама она не раз мне повторяла, что не может разобраться в «невероятном сплетении линий и геометрических фигур». Тем не менее, интересовалась чертежами. Ну, допустим, это было любопытство. Но любопытство, как правило, быстро остывает. Допустим, что у нее проснулась жажда к учебе: для этого у нас в конструкторском имеется технический кружок. Вакуленко ни разу не посещала его занятий, хотя я сам ее приглашал. И все же, повторяю: она при случае старалась заглянуть в чертежи, даже зная, что они секретны.

— Вряд ли, — заметил полковник, — этот довод очень убедительный.

— Минутку, — вежливо, но решительно сказал Зубенко. — Есть доводы более конкретные и, мне кажется, веские. Когда я принес чертежи начальнику цеха, тот сразу же, при мне, стал рассматривать их.

— Где это было?

— В его конторке, в цехе.

— Дальше.

— В это время испортился конвейер сборки, его вызвали. Он ушел, и я тоже вышел, а чертежи остались на столе. Через несколько минут вернулся в конторку (начальник находился еще в цехе) и застал там Вакуленко. Когда вошел, она, мне показалось, спрятала автоматическую ручку. — Зубенко достал носовой платок и вытер бледное, осунувшееся лицо. Щеки его вздрагивали, губы слегка кривились. — Эту ручку ей подарил я. Может быть, поэтому Лена иногда заправляла ее нашими специальными чернилами. Как-то я дружески сказал ей, что это не совсем удобно... А она как расхохочется... Да, расхохоталась так искренне, так по-детски... Вы понимаете, товарищ полковник, что значит в моем возрасте быть немного... ну, полюбить женщину и строить какие-то планы на остаток жизни?