От автора 22 страница

Мамонт едва удержался до машины. И когда они захлопнули за собой дверцы "Линкольна", он обнял Дару и стал целовать лицо, глаза и губы - жадно и восторженно, как подросток.

- Прекрати, Мамонт! - холодно сказала она, пытаясь высвободиться. - Раскис от какой-то гадости!

- Я раскис от победы! - чуть не крикнул он.

- Не спеши, милый, - жестко проговорила она, однако расслабилась. - До победы теперь еще дальше...

Мамонт с сожалением выпустил ее из объятий, включил двигатель и тронулся с места. Дара смотрела в одну точку.

- Мне известно, что мы пили с тобой, - сказала она. - В монастырях поклонников культа Фаллоса в Тибете существовал обряд жертвоприношения. Избирали двух разнополых детей грудного возраста. Мальчика воспитывали в мужском монастыре, девочку - в женском. До двенадцати лет они никогда не видели друг друга. Мальчик не имел представления, как выглядит женщина, девочка никогда не видела мужчин. Но им ежечасно говорили друг о друге, описывали девочке красоту мальчика, а мальчику - девочки. И все время давали напиток, по составу примерно такой же, что отведали мы. Только он назывался "эликсиром любви". Основной возбуждающий компонент его - доледниковое растение трапа патанс. Это водяной орех, который сохранился доныне... В день жертвоприношения подростков в последний раз поили эликсиром и вводили в храм Фаллоса. Они бросались друг к другу, мгновенно сливались и умирали от оргазма. Таким образом возносилась жертва... Но сами жрецы никогда не пили эликсира.

Мамонт все внимание старался переключить на дорогу, рисковал, перестраиваясь из ряда в ряд, и обгонял, опасно выезжая на встречную полосу, - пытался таким образом сбить томящую боль в спинном мозге. И не мог. Напротив, от движения и риска она усиливалась, становилась мучительной, захватывала мысли и чувства.

- Ничто не ново в этом мире, - продолжала Дара. - Все уже было, и не раз... Вещий Гой Зелва однажды сказал, что история Содома и Гоморры - не библейское сказание. О них есть упоминание в Весте. Только города эти назывались Садам и Гамара. Постоянство жизни и Движение смерти. Жители Гамары открыли "эликсир любви" и, ликуя, медленно умирали от плотской страсти. Между тем жители Садама с ужасом смотрели на самоубийц и пытались защититься от этого эликсира. Но однажды ночью гамарцы принесли глиняный сосуд и поставили его на площади Садама. Утром разгневанный управитель при большом стечении парода взял камень и разбил сосуд. Но брызги полетели в горожан. Слизывая их с губ, они вкусили "эликсир любви", и на этом оборвалось их постоянство жизни. Всякое вмешательство в высшее чувство любви - дорога к гибели, ибо любовь - это истинное сокровище варваров.

Она заметила его состояние и замолчала. Мамонта била дрожь, лицо становилось неуправляемым, гримаса сладострастия перекашивала его, изо рта потекла нить слюны...

- Тебе совсем плохо, Мамонт? - спросила Дара. Он лишь качнул головой, не в силах говорить. Язык не слушался...

- Сейчас будет поворот направо, - сказала она. - Потом езжай прямо.

Мамонт послушно повернул и поехал по неширокой, пустынной улице. Попробовал кусать губы, но даже боль теперь казалась ему сладкой...

- Думай о Валькирии! - приказала Дара. Разум тоже становился неуправляемым, казалось, мозги превратились в жиле, и не хватало воли держать образ Валькирии перед взором или хотя бы думать о ней, мысленно повторяя имя. Она виделась лишь обнаженной и усиливала страсть...

- Останови здесь, - велела Дара. - Сейчас пойдешь со мной.

Мамонт затормозил возле какой-то церкви, качаясь, словно пьяный, выбрался из машины.

- Идем!

В храме было тихо и пусто. Служба давно закончилась, в медных подсвечниках догорали огоньки. Дара подвела его к иконе Богородицы.

- Приложись, - потребовала она, и наклонила рукой его голову.

Он поддался, поцеловал тонкую руку, утонувшую в меди оклада.

И почти сразу ощутил, как отступило наваждение мучительной страсти. Ошеломленный этим, он остался стоять перед образом.

- Гои почитают ее как Вещую Валькирию, - сказала Дара и тоже приложилась к иконе. - Задолго до рождения Ее Сына волхвы, Вещие Гои, увидели звезду, еще не взошедшую на небосклоне, и отправились в путь. Поэтому они пришли первым и поклонились Сыну и Матери. Непорочное зачатие - удел Вещих Валькирий.

Мамонт вышел из храма совершенно успокоенным и с чувством облегчения, словно отмылся от грязи и переоделся в чистые одежды.

Но в машине вдруг увидел упаковку "Валькирии", - этот продукт лежал здесь как доказательство того, что до победы и в самом деле стало еще дальше...

***

Майор Индукаев утверждал, что этих людей он никогда раньше не встречал, за исключением одного - седого полковника с розовым, моложавым лицом, которого видел в штабе части за несколько дней до того, как к нему пришли эти незнакомцы. Полковник был чужой, по виду приехавший из Москвы, поскольку от столичных вояк исходит особый неармейский запах...

Этот полковник привел с собой двоих в гражданском. Он сам не представлялся и не представлял своих товарищей: у майора сработал армейский инстинкт веры - в мундир и старшинство звания. Тем более что видел уже полковника в штабе, а лицо было запоминающимся.

Они пришли в строительный прорабский вагончик, когда майор обедал - ел из котелка гречневую кашу с мясом, принесенную из солдатской столовой. Застали его в неловком положении - с набитым ртом, и майор не знал, то ли дожевать и проглотить, то ли выплюнуть эту кашу - чужую, солдатскую: гости могли подумать, что он объедает рядовых...

Тут уж было не до представлений и прочих формальностей.

Как показалось Индукаеву, старшим из пришедших был не полковник, а один гражданский - человек лет пятидесяти пяти. По поведению он не был военным, но чувствовалось, что имеет большую власть над своими товарищами. Выглядел он не совсем здоровым человеком - желтое, сухое лицо, как у страдающего хроническим гастритом. Майор насмотрелся на таких больных еще на службе в ракетной части. Второй гражданский имел очень хорошую примету: протез кисти левой руки, пальцами которой можно было совершать некоторые движения - брать бумагу, сигареты, носовой платок. В разговоре он участия не принимал, но очень внимательно слушал. На вид лет сорока пяти, толстый, с двойным подбородком, но очень подвижный.

Сначала пришедшие поспрашивали о службе, семейном положении - но все проформы ради. У майора сразу сложилось впечатление, что они все знают о нем, даже его друзей и знакомых по прежней службе на точке. До этого момента Индукаев считал их проверяющими из штаба округа. Однако, когда старший гражданский без всяких прелюдий спросил, готов ли он выполнить специальное задание, стало ясно, что они из особого отдела либо из Главного разведуправления. Майор подумал так потому, что было произнесено специальное задание, интригующее и специфическое выражение. Как военный человек, он ответил, что готов выполнить любой приказ, только надо, чтобы согласовали его с непосредственным начальником. Это пришедшие брали на себя и, по всей видимости, заранее все согласовали. Какое будет конкретно задание, ему тогда не сказали, однако сразу объявили, что по выполнении он получит отдельную квартиру в новом доме, и показали выписанный на него ордер. Кроме того, эти люди уверили, что он останется служить в Российских Вооруженных Силах и как национал не будет отправлен в республику суверенный Казахстан.

После согласия у майора тут же, в вагончике, отобрали подписку о неразглашении, которую он, кроме подписи, скрепил отпечатками большого и указательного пальцев обеих рук. Его строго предупредили, чтобы он не говорил ничего даже жене. Пришедшие посадили его в черную "Волгу", подвезли к общежитию, где жила семья, велели переодеться, взять с собой "тревожный" чемодан и сообщить домашним, что уезжает в командировку на две недели...

На этой же машине его привезли в Москву, но при въезде в город попросили надеть очень темные солнцезащитные очки. Майор и так не знал столицы, тут же вообще потерял всякую ориентировку. Ему стало страшно, показалось, завезут куда-нибудь и убьют, хотя никакой агрессивности эти люди не проявляли. Потом майора привезли в жилой дом, поднялись на лифте, в квартиру примерно двенадцатого этажа. Здесь он прожил одиннадцать дней, и при нем все время неотлучно находился человек с протезом, который попросил называть его Николаем. Он занимался с Индукаевым разучиванием версии с золотом, которую потом и услышал Арчеладзе. Сначала майор выучил ее с машинописного листа, затем Николай заставил все забыть и пересказывать только своими словами, пусть путано и сбивчиво. Попутно он обрисовал, как могут выглядеть контейнеры, ящики, золотые чушки, охранники и прочее. Этот инструктор ничего о себе не рассказывал, но однажды обмолвился в бытовой беседе, что Афган никогда не забудет. Из окон четырехкомнатной квартиры с левой стороны был виден шестнадцатиэтажный жилой дом с космической телеантенной на крыше и тремя велосипедами, привязанными к стальным поручням, из окон зала - дом из белого кирпича с номером "98", написанным на углу красной краской.

После натаски уже на другой, иностранной марки машине майора отвезли в гостиницу профсоюзов, где был снят отдельный номер 254. Ему принесли новую военную форму в полном комплекте, китель и фуражку, которые полковник предусмотрительно забрал перед откровенным разговором с Индукаевым. От Арчеладзе майор должен был вернуться в свой номер, где ему обещали вручить ордер на квартиру и проездные документы.

С какой целью проводится вся эта операция, майору не объясняли, на все вопросы отвечали, что преследуются только государственные интересы.

Выслушав эту исповедь, полковник посадил Индукаева в приемной, вызвал эксперта и приказал сделать фотороботы работавших с майором людей. Сам же пошел в лабораторию технической экспертизы, где пороли китель и фуражку Индукаева. В лацканах были обнаружены два микрофона с передающими устройствами, а в фуражке выше кокарды - радиомаяк. Майора нашпиговали импортной радиоэлектроникой, что означало постоянную слежку за ним людьми профессиональными и предусмотрительными.

В этот момент Арчеладзе подумал и пожалел о своей ошибке - не снял со старика Молодцова шляпу, плащ и пиджак: именно эти вещи унесли "грабители". И ясно зачем - освободить его от электроники и имитировать простую уголовщину...

Полковник приказал поставить на место микрофоны и радиомаяк, аккуратно зашить, отгладить все и принести к нему в кабинет.

Когда он составлял сам штатное расписание отдела, то умышленно не заложил ни одной должности заместителя, чтобы все держать в собственных руках, чтобы ни один исполнитель никогда не мог видеть общей картины оперативно-розыскных действий. Теперь он чувствовал желание перевалить судьбу майора на кого-нибудь, поручить это дело тому, с кого можно спросить потом, но такого человека в отделе не было. За два года сотрудники привыкли исполнять детали, в редком случае отдельные узлы, а здесь требовалось отличное знание всей обстановки...

Поэтому Арчеладзе пришлось раскладывать работу по установлению неизвестных лиц на трех своих помощников: одного послал в кремлевскую больницу искать среди больных хроническим гастритом подходящего под старшего из штатских, другого - в Министерство обороны установить полковника с седыми волосами и моложавым лицом, третьего - в кадры Министерства безопасности: однорукий инструктор наверняка проходил службу в КГБ, откуда и попал в Афганистан. Предстояло еще дать задание Кутасову, но прежде полковник ушел в комнату отдыха выпить вина. Оказалось, что запасы исчерпаны и в баре ничего не осталось в бутылках. Он тут же набрал номер телефона Капитолины.

- Солнце мое, принеси мне, пожалуйста, хорошего красного вина, - чувствуя прилив радости, попросил он. - И приходи ко мне сама, с вещами. С сегодняшнего дня будешь моей желанной помощницей.

- Что случилось? - тревожно спросила Капитолина.

А он сам не знал, что случилось и отчего ему так хочется говорить ласковые слова, значение которых до недавнего времени было утрачено для него. И казалось, навсегда...

- Ничего, хочу видеть тебя рядом.

- Хорошо, приду, - сдержанно и настороженно проговорила она.

Кутасова он усадил рядом на стул. Блудливые, авантюрные глаза начальника группы захвата искрились в предчувствии: ему было легко рисковать ставить трюки и проводить пленэры, ибо за все его дела нес ответственность один полковник. Прыжки совершал Кутасов, а разбиться мог Арчеладзе...

- Трюков на сей раз не будет, Сергей Александрович, - предупредил он. Видел в приемной майора?

- Раскосенького? Видел.

- Возьмешь под негласную охрану. И чтобы волос с головы... У него четверо детей, а в голове... Впрочем, его вынудили, ладно.

- Что за птица? - поинтересовался Кутасов, улыбаясь хитро, но широко, от уха до уха.

Полковник сразу же вспомнил Птицелова.

- Он не птица... Он что-то вроде приманки. На него может прилететь какой-нибудь орел. Короче, убирать его будут, понял?

- Это серьезно, - озабоченно проронил Кутасов. - Придется охранять его тело.

- И не только, Сережа. Бери всякого, кто приблизится к нему, хватай, невзирая на чины и звания, - распорядился полковник. - Особенно смотри при входе и выходе из гостиницы. Могут посадить снайпера. Проверь номер на предмет мины, кормить его будут только твои ребята, из своей посуды. Но чтобы ни одна душа не заметила.

- Эдуард Никанорович... Когда я совершаю трюк, должен знать, зачем он нужен, - с расстановкой проговорил Кутасов. - Прыгать вслепую непрофессионально... Зачем я брал "Валькирию"? Ни я, ни ребята мои не знают. А работали, старались! Если бы видели, какая там охрана была... Два ряда колючки, контролыю-следовая полоса, сигнализация по периметру, управляемые телекамеры, два пулеметных гнезда на крышах. Зачем я ходил туда, товарищ генерал? Понимаю, пленэр, тренировка, тыры-пыры-пассатижи...

- Ты не догадываешься, зачем ходил? - спросил полковник.

- Хорошо бы и знать...

- С помощью материалов, которые ты добыл, мы кое-кого нашли и кое-что выяснили очень существенное.

- Да? - усмехнулся Кутасов. - Информация исчерпывающая. Но это я так могу своим мужикам сказать... А мне, товарищ генерал, нужна правда. Должен же хоть один из нас знать, за что рискует.

- Рискую я, Сережа...

- Вы - генерал, вам донизу лететь далеко. А я - капитан, у меня земля сразу под ногами. Не обезвредили бы пулеметные гнезда - порубили бы нас, когда уже с материалами шли назад.

- Не спрашивай меня о "Валькирии", - попросил Арчеладзе. - А о майоре я тебе скажу...

- Хотя бы об этой... птице.

- С нами кто-то давно затеял игру, капитан. Кто - пока не знаю. Похоже, и отдел наш создан для игр, для таких вот развлечений с майорами.

Кутасов тихо посвистел:

- Может, и золотой запас не пропадал?

- Может, и не пропадал...

- Теперь ясно.

- Ничего не ясно, Сергей Александрович, - вздохнул полковник. - Сработает приманка, возможно, что-то и прояснится. Помни: против тебя будут профессионалы высокого класса. Попробуй мыслить нестандартно... Впрочем, что я тебя учу. Ты - трюкач.

- Я не трюкач, товарищ генерал, - вдруг признался Кутасов. - Мне везде скучно жить. Думал, кино - чудо, искусство, потом думал, КГБ - вот это да! Там можно нервы пощекотать. Но и тут кино, игры. На другом уровне, без "хлопушки", но все равно игры, а так надоело, откровенно сказать...

- Мне тоже надоело, Сережа, - сказал Арчеладзе. - Да эту игру придется доиграть. А потом...

- Ладно, товарищ генерал, доиграем, - согласился он. - Вдруг повезет?

Провожая его, Арчеладзе вышел в приемную - все вскочили и вытянулись.

- Где рапорт? - спросил он секретаря. Тот с готовностью выложил на стол лист бумаги, который полковник подписал не читая.

- Первое задание тебе, лейтенант, - сказал Арчеладзе, глядя на майора. Поезжай с ним в Рязань, найди семью и спрячь се. Да так, чтобы никто не нашел. И оставайся с ними до особого распоряжения.

- Есть, товарищ генерал! - обрадовался секретарь. Индукаев посерел, словно вмиг покрылся слоем пыли. Полковник хотел посоветовать ему, если все обойдется, немедленно подать рапорт об увольнении, однако помолчал: все равно не поймет, а говорить об офицерской чести Арчеладзе всегда почему-то стеснялся, считая это банальным. Честь, казалось ему, это то, что дается от рождения; она не могла оцениваться, как оценивается та или иная идеологическая убежденность, поэтому не приобреталась в не утрачивалась.

Капитолина, угадав вкус полковника, принесла две бутылки темного сухого вина молдавского производства. Они уединились в комнате отдыха, оставив приемную неприкрытой, без боевого охранения.

- Мне неловко будет сидеть у тебя под дверью, - сообщила Капитолина. Комиссар знает о наших отношениях...

- Это же не секрет! - засмеялся полковник, разливая вино. - Мы ничего не станем скрывать. Принципиально.

Она сидела несколько отрешенная, возможно, внутренне еще протестовала, и никак не могла доказать ему, что должность секретаря ее не устраивает по этическим и нравственным причинам. А он пил вино и наслаждался вкусом молдавского солнца и омытых виноградным соком девичьих ног. Однажды в Чернобыле, где он пристрастился к этим темно-красным винам, ему рассказали, что у молдаван есть ритуал: чтобы вино веселило и восхищало мужчину, чтобы никогда не кисло и не превращалось по цвету в чернила, первый виноград в чане давит непорочная девушка. Она приходит в сад в длинном сарафане, под которым больше ничего нет; ей омывают ноги соком, затем мужчины сцепляют руки в виде лестницы, и девушка поднимается по ним, спускается в чан и, поддерживая край подола, давит ступнями гроздья. А мужчины поют песни...

- Он поймал меня сегодня в коридоре у столовой, - сказала Капитолина. Ждал... И предупредил, чтобы я не делала глупостей и работала на него. Сказал: у меня нет другого выхода. Иначе он все устроит так, что ты меня возненавидишь... У меня действительно нет выхода. Я боюсь его.

- Выход есть, - Арчеладзе налил два полных бокала. - Капитолина, прошу тебя... выходи за меня замуж.

Она не ожидала предложения, поставила поднятый для дежурного тоста бокал.

- А ты не спешишь, Эдуард? Дай мне привыкнуть к тебе. Мне важно почувствовать веру... Нет, даже опору!.. И подумай, кого ты берешь.

- Молчи! - приказал он. - У тебя комплекс, навязчивые мысли... Я вижу, кого беру!

- Не сердись...

Полковник тоже поставил бокал и сцепил руки, до хруста сжал пальцы.

- Сегодня был тут один майор. Тридцать два года, а уже четверо детей. Мне скоро полста, и - никого...

- Ты хочешь ребенка? - изумилась она и рассмеялась. - Неужели ты хочешь?.. Это серьезно? Ой, как интересно, ребенка...

Она вдруг потянулась руками к полковнику и опрокинула локтем бокал. Вино хлынуло по столу, и это рассмешило ее еще больше. Капитолина отпрянула, уберегая подол юбки от потока, хлынувшего на пол, однако помешала ручка тяжелого кресла. Вино потекло по ее голым коленям...

- Ой, как щекотно! - возликовала она. - Тону! Где у тебя тряпка?

Полковник опрокинул второй бокал, и она уже не убирала ног, омывая их ладонями, стирая бегущие струйки.

Воробьев воспользовался пустой приемной, вошел без доклада и сразу сунулся в комнату отдыха.

- Прошу прощения, - будто бы растерялся он. - Я не кстати, товарищ генерал...

- Заходи! - недовольно бросил полковник. - Пришел сообщить, что поймал кота?

- Мы тут вино разлили, - смутилась Капитолина. - Совершенно случайно...

- Где пьют, там и льют, - нашелся Воробьев, пропустив мимо ушей издевку Арчеладзе. - Все в порядке, товарищ генерал. Жабин все отрицает, но жена сделала стойку.

- Не везет тебе, Воробьев, - откровенно пожалел полковник. - Опять зря сработал...

- Что, что, товарищ... генерал?

- Впрочем, может, и не зря, - поправился Арчеладзе. - Послушаем, что скажет жена Жабина и что он скажет ей... Садись, выпей с нами вина.

Полковник достал три чистых бокала, неторопливо расставил их и разлил вино. Капитолина отыскала в туалетной комнате губку и заканчивала убирать пол возле стола, отжимая вино в пепельницу. Воробьев сел в полном замешательстве.

- Время покажет, Владимир Васильевич, - успокоил его полковник. - Не обращай внимания... Ты вот что скажи: пойдешь ко мне на свадьбу? Свидетелем, дружкой... Как там еще называют?

- Ити-схвати, - тихо, чтобы не услышала Капитолина, проговорил Воробьев. Вот это новость... Но извиняйте, товарищ генерал, не пойду.

- А почему, Володя?

- Не хочу опасного сближения с начальством, - заявил он. - Это напоминает мне ядерную реакцию.

Полковнику показалось, что он старается скрыть истинную причину - либо полную неприязнь к Капитолине, либо безответную любовь к ней. Возможно, то и другое вместе...

- Спасибо за откровенность, - однако же сказал Арчеладзе, ничуть не обидевшись на отказ. - Но в качестве гостя-то придешь?

- В таком качестве приду, - пообещал он. - В свободное от службы время.

- В таком случае я позову Нигрея, - решил полковник. - Он согласится сближаться с начальством?

- Он согласится, - заверил Воробьев. - В доску расшибется, потому что рыльце в пушку.

- У нас у всех оно в пушку, - философски проговорил Арчеладзе. - Садись, Капитолина! У Воробьева созрел тост! Он предлагает выпить. За что ты сказал?

- За любовь! - нарочито весело провозгласил он. - За нее, уважаемые невеста и жених!

Он одним махом выпил вино, пристукнул бокалом о стол, словно каблуками, и встал.

- Разрешите идти, товарищ генерал?

- Иди... Стой, Нигрей так и не звонил?

- Нет, не звонил.

- Позвонит - сразу ко мне, - распорядился полковник. - В любой час.

После Воробьева они сидели молча, и вина уже почему-то больше не хотелось. Шел седьмой час вечера...

- Поедем домой? - предложил полковник. - Тут нечего уже ждать.

- Ты не пожалеешь потом? - Капитолина подняла глаза. - Ты не станешь попрекать меня... прошлым?

- Прошлого нет, Капа, - вымолвил он, плеская вино в бокале. - Оно прошло... А есть только будущее. И меня больше ничто не греет в этой жизни.

Подъезжая к дому, он увидел знакомый зеленый "Москвич" с затемненными стеклами: будущее поджидало его, можно сказать, у самого порога. По крайней мере, так казалось...

Слиток лежал в открытой коробке из-под импортной обуви. Тяжелый, массивный, он продавливал дно коробки и глубоко утопал в мягком сиденье. Стенки его были почти гладкими, зеркальными, слегка конусными книзу, а верх напоминал корку неудавшегося хлеба - проваленная, плоская, в бугристых натеках. В металле не было дрожжей, чтобы поднять его, сделать пышным, румяным и привлекательным.

И все-таки было очарование в металле, подобное тому, которым обладала сидящая рядом женщина - Дара. Оно исходило от света, роняемого поверхностью, желтого, как восходящее солнце. Массивный, непрозрачный металл как бы лучился изнутри, подсвечивая стенки коробки, и если приблизить к нему руку, то и кожа начинала золотиться в этом излучении. Наверное, поэтому чудилось, что слиток должен быть теплым, однако холод металла ощущался на расстоянии.

Мамонт молча наблюдал за полковником, пока тот рассматривал слиток. И не заметил никаких чувств, обычно вызываемых у человека золотом. Арчеладзе казался задумчивым и печальным - где-то на грани глубокого разочарования. Он не спрашивал, откуда это золото, каким образом попало в руки и в каком количестве. Наверное, он догадывался о многом, но подробности и детали его уже не интересовали. Полковник выглядел охотником, потерявшим азарт, уставшим от своего ремесла, и добытая кем-то дичь не вызывала в нем восторга или зависти.

- Сообщите своему патрону: Кристофер Фрич нашелся, - сказал Мамонт.Кажется, загулял с какой-то барышней, а сейчас вернулся на улицу Рокотова. Жив, здоров, полон энергии, и все документы фирмы "Валькирия" оказались при нем. Это весьма дальновидный молодой человек. Секретчица Галина Васильевна Жуго, его любовница, принесла ему самые важные материалы еще до налета, о котором он был заранее извещен. А погром учинили бывшие сотрудники фирмы, люди генерала Тарасова. Поэтому и действовали без всяких ошибок, знали, где что лежит.

Полковник лишь покивал головой - принял к сведению. Он закрыл коробку и попытался отодвинуть ее подальше от себя - ничего не вышло.

- Подозревал его, - проговорил он глухо. - Не было ни улик, ни фактов... Можно сказать, одни домыслы. И ощущение.

- Вы говорите о своем патроне? - спросил Мамонт. Полковник не ответил и продолжал:

- А увидел их втроем, все стало ясно. Банный день как Судный день.

- Патрон не причастен к этому золоту и к пропаже золотого запаса.

Арчеладзе молча поднял голову, ждал доказательств, не верил.

- Он бы вряд ли простил вам погром в фирме "Валькирия". - Мамонт развернулся к нему. - Думаю, ваш патрон догадывается, кто его устроил. В какой-то степени ваши молодцы даже помогли ему. Теперь Кристофер Фрич будет сговорчивее, теперь они его обработают.

- Мне казалось, им нужен Фрич, а не его фирма.

- Да, ваш патрон и этот, хромой, - реалисты, - согласился Мамонт. - Они не верят в легенды об уральских сокровищах и потому так легко отдают Кристоферу на откуп поисковые экспедиции. Мол, чем бы дитя ни тешилось... Им больше нужна фирма, точнее, технология и производство нового продукта с названием "Валькирия". Полагаю, что на это дело будет пущена изъятая из казны часть золотого запаса. Они, как всякие революционеры, хотят не богатства, а воплощения своих новых идеологий. Но у Кристофера есть свои взгляды и своя идеология, ориентированная не только на российскую почву.

- И все равно, - не согласился полковник. - Патрон и Колченогий единственные, кто мог провернуть операцию с золотым запасом. Я сужу по их плавучести, по силе характеров... Это определенный психотроп. Они не похожи ни на кого, но очень - друг на друга. И - оказались вместе в банный день... Других не вижу!

- Да и я пока никого не вижу в России, - признался Мамонт. - А что касается психотропа и схожести... Они, Эдуард Никанорович, все друг на друга похожи, все, кто желает править миром. Не нужно быть физиономистом. Посмотрите на портреты, на физиологические качества фигур. От Наполеона и далее... Все метр с кепкой, у всех какой-нибудь физический недостаток, и все на одно лицо. Уверен, Аристотель и Македонский на кого-нибудь из них обязательно будут похожими. Бог шельму метит.

- Когда-нибудь попробую, - пообещал полковник. - Скоро у меня будет много времени для таких опытов. Чем еще заниматься пенсионеру?

- А не рано ли вам на пенсию?

- Теперь в самый раз! - оживился он. - Осталось выяснить еще, кто затеял со мной игру, и больше не останусь ни на минуту.

- Игру затеял Интернационал...

- Это для меня слишком расплывчато. Я тоже реалист, хочу увидеть их в лицо!

- У меня есть просьба к вам, - сказал Мамонт. - Доложите своему патрону о способе перекачки золота по нефтепроводу. Тем самым проверите его реакцию и окажете услугу мне. Если он не причастен к изъятию золотого запаса отправит вас за рубеж. И сам начнет очень часто ездить на Запад. Это было бы очень полезно сейчас.

- Золото в России? - вдруг спросил полковник.

- В России, Эдуард Никанорович.

- Ну хоть так, и то ладно, - полковник собрался уходить. - Где могу найти вас в случае чего?

Мамонт не имел права выводить полковника на Стратига и потому заколебался, но выручила Дара, протянула Арчеладзе визитную карточку.

- Вам ответит дама, - сказала она. - Передайте, что звоните по просьбе Надежды Петровны. И больше ничего.

Арчеладзе вышел из машины и отяжелевшей походкой направился к своему дому. Мамонт смотрел ему в спину через зеркало заднего обзора. У калитки полковник не выдержал и быстро оглянулся...

У Мамонта промелькнула мысль, что он видит этого человека в последний раз и что надо было остановить его, сказать еще что-то или попрощаться, однако полковник уже был за железным решетчатым забором...

Другая, в этот момент более значительная, мысль в тот же час овладела сознанием. Каждое мгновение этого вечера было уже расписано: наконец пришло время встретиться с сыном Алешей, поскольку рано утром Мамонт должен был уехать в музей забытых вещей, где его ждал Стратиг.

Прошло уже полгода с тех пор, как он видел сына. В принципе это была норма. И в прошлые времена командировки продолжались не меньше, но тогда они могли писать друг Другу письма. Сейчас же, появившись в Москве, Мамонт опасался даже подойди к дому, где жили Алеша и бывшая жена Татьяна. Там его хорошо знали в лицо. А после случайной встречи с экстрасенсом Гиперборейцем Мамонт вообще избегал мест, где жили друзья и давние знакомые.

Он остановил машину на противоположной стороне улицы, чтобы иметь обзор, и попросил Дару сходить за Алешей. Мамонт часто вспоминал Андрея Петуховачлена экспедиции Пилицина, который однажды вот так же приехал и увез с собой дочь. Кем она была, какой урок исполняла, Мамонт не знал и мог лишь предполагать, как сложилась ее судьба. В любом случае назад она не вернулась, как не возвращались все, кто прикоснулся к сокровищам варваров. И это обстоятельство удерживало Мамонта, когда он думал взять сына с собой, оторвать его от мира, который он не успел еще изведать и насытиться им. Возможно, рано или поздно это бы случилось, но мыслилось, чтобы Алеша прошел путь сквозь мир изгоев, который помог бы ему определить отношение к будущему.