Кадр из фильма «Ленин в 1918 году». Режиссер М. И. Ромм. 1939 г. «Если враг не сдается, его уничтожают», - сказал как-то Максим Горький

Но нет и не может быть ничего более нелепого и дикого, чем считать эти сочиненные интеллигентами песни о Разине «народными». А культ Разина - проявлением народного духа, мечтой народа о разбое и грабеже.

Это Навроцкий, Суриков и Шаляпин видели Разина героем, которого помнит «земля». Возможно, эти городские интеллигенты и правда верили, что некий утес помнит мысли Разина и поделится ими с достойным… С продолжателем «дела» Стеньки Разина. Но эти интеллигенты путали разбойников и народ… Сам народ твердо понимал, кто есть кто, и себя с уголовными не смешивал. У Достоевского в «Записках из мертвого дома» как-то не понятна грань между преступником и случайно попавшим на каторгу человеком. Украл? Дело совершенно обычное. Не за то сажают, что воровал, а за то, что попался. А в каждом человеке сидит палач. Так уж он устроен, человек. Преступник у Достоевского оказывается даже лучше обывателя, он хоть честно сознается, что он вор.

У Максима Горького «положительный» вор Челкаш однозначно противопоставляется «отрицательному» крестьянскому парню. Вор честнее, порядочнее, приличнее. Идут «на дело» оба, а крестьянский парень оглушает Челкаша камнем по голове, берет украденные обоими деньги. Вор честен хотя бы по отношению к своим.[21]

Надо сказать, что нашу интеллигенцию ждал очень неприятный сюрприз: проникнувшись духом солидарности со всеми осужденными «преступным царизмом», большевики объявили уголовников «социально близкими» элементами. Так, во время Гражданской войны сами интеллигенты оказывались во власти жутчайших уголовных типов, которые имели право мордовать их, как хотели… Что и делали. После, попадая в сталинские лагеря, интеллигенты опять попадали в лапы «социально близких» авторитетов, на которых опиралась лагерная администрация.

Особняк Рябушинского в стиле модерн, построенный архитектором Ф. Шехтелем. Власть обласкала пролетарского писателя, вернувшегося из эмиграции. Предоставила Горькому, например, неплохую жилплощадь в центре Москвы - бывший особняк миллионщика Рябушинского. Сейчас там музей-квартира писателя

Вот тут несчастная обманувшаяся интеллигенция и взвыла! Первые книги, в которых уголовный мир выведен однозначно непривлекательным, даже отвратительным, в России написаны именно при советской власти. Причем это произведения не только врагов советской власти - А. Солженицына и В. Шаламова. У Шаламова преступный мир описан так, что страшно читать, никакой симпатии бандюганы не вызывают.[22]

Но и советский до мозга костей Ю. Герман тоже описал преступников далеко не привлекательными. Среди его персонажей есть «положительный» вор Жмакин, но он как раз угодил на нары «нечаянно», его подставили хитрые профессорские сынки, и Жмакин горит желанием исправиться. В конечном счете он становится честным шофером и не позволяет даже отрезать «кусманчик» мяса от перевозимых им бараньих туш.

Но в целом уголовный мир выглядит у Ю. Германа крайне непривлекательно. Показанные им типажи уголовных настолько неприятны, что просто диву даешься. Мерзкий старик по кличке Баклага еще противнее стивенсоновского Сильвера, - Сильвер хотя бы брился, ходил в относительно чистом кафтане и от него не во-няло.[23]

Вывод прост: как и во всех других случаях, миф «благополучно» живет до тех пор, пока выдумщики не сталкиваются с собственной выдумкой. Вольно выдумывать уголовный мир, поглядывая на него из окон квартиры в благополучном районе: в печке «стреляют» дрова, в чистой комнате за кофе и коньяком сидят вежливые образованные люди, под окном прохаживается городовой. А вот когда интеллигенты оказались в одном бараке с уголовниками, тем более когда они стали от них зависеть, тут-то миф мгновенно рассеялся.

Как это обычно и происходит с мифами при столкновении с действительностью.

А в середине-конце ХХ века уже совсем другие поколения русских интеллигентов вдруг… начали петь блатные песни. Невероятно проникновение в язык уже самих слов из жаргона уголовников: «блат», «беспредел», «по понятиям». Легко заметить, что как раз «народ» - скажем, жители маленьких провинциальных городков - используют эти слова намного реже, чем городские интеллигенты.

А сами уголовные песни. Как невероятно популярны стали они в 1960-1980-е гг.[24]в среде студентов, среди интеллигенции самого разного уровня и направления! Из всех русских бардов разве что Татьяна и Сергей Никитины да Булат Окуджава не сочиняли и не распевали подобных песен. Долгое время на них строил свои выступления и народный кумир Высоцкий, пока не обрел собственный голос. В общем, почти все по заслугам любимые, талантливые барды в этом жанре хоть раз да отметились.

У нас часто объясняли с умным видом, что все дело здесь в особой преступности режима Сталина. Мол, если 10 % мужского населения было в лагерях, что ж удивляться? Ясное дело, интеллигенция прониклась мировоззрением окружения, в который попала. Действительно ли это так?

Что же случилось с интеллигенцией?! Какая блатная муха их укусила?!

А никакая. В жизнь пришло поколение, которое не получило «прививки» в виде блатарей, «косящих» под анархистов и получивших мандат на грабежи от имени Совдепии. Или в виде лагерного надзирателя из уголовных. А психология у них принципиально не изменилась: как они считали уголовных частью народа, так и продолжали считать. И как только это стало не опасно, радостно запели блатные песни.

В общем, тут даже не один, а два связанных между собой мифа:

об особой вороватости русских и о том, что «в самом» народе трудно провести грань между честным тружеником и ворюгой.

Миф и есть миф! Как и во всех остальных случаях, его можно и должно испытать строгим знанием, требовать не эмоций и не «мнений», а фактов. Действительно. Кто же, что, у кого и когда именно украл?

Чтобы понять, где истина, а где вранье, ответим на заданные вопросы, конкретные и простые.