Глава І 8 страница

А эти основания сводятся к тому, что, с одной стороны, в случае признания существования подобного искусства возникает опасение, как бы разумные существа вовсе не оставили прорицалища демонов и не обратились за советом исключительно к птицам, а с другой стороны – в противовес этому опасению выступает строго засвидетельствованный факт, что многие, убежденные в прорицательной силе птиц, избавились от величайших опасностей. Мы пока согласимся, что на самом деле существует искусство – узнавать будущее по полету птиц, но, однако, с тем, чтобы потом показать всем опутанным подобными мнениями, как велико превосходство человека перед неразумными животными, даже такими, которые обладают пророчественной силой вещания, – как неизмеримо высоко стоит человек перед животными. Итак мы говорим: если животным присуща божественная сила – знать наперед о будущем, и при том присуща в такой большой степени, что они могут из своего переизбытка сообщать эту силу и людям, желающим узнать будущее, то тогда они, очевидно, должны были бы предугадать гораздо ранее то, что касается их самих, – знать то, чего им нужно в последствии остерегаться, – улетать прочь от того места, где люди расставили для них силки и сети с целью поймать их, или улететь прочь оттуда, где стрелки на них наводят стрелы и на лету метят в них. И если бы орлы предвидели заранее те козни, которые замышляются против их птенцов змеями, которые подползают к ним и убивают их; если бы, с другой стороны, орлы заранее предвидели козни и со стороны людей, захватывающих птенцов отчасти для потехи, отчасти с целью извлечь из них какое‑либо полезное и целебное средство; то тогда они, конечно, не держали бы своих птенцов там, где для них могла бы встретиться столь большая опасность. Вообще никогда ни одно животное не оказалось бы пойманным людьми, если бы только животные на самом деле были «божественнее и мудрее людей».

Но и вот что (нужно сказать): если бы прорицающие птицы и некоторые другие неразумные животные обладали божественной силой, и божественным ведением, и знанием будущего, если бы они вели между собой разговор, как это утверждает Цельс, то они во всяком случае о таких вещах стали бы сообщать друг другу, и тогда птица, о которой рассказывает Гомер, не положила бы своих птенцов там, где они вместе с ней могли сделаться добычей дракона, и дракон, о котором говорит тот же поэт, не был бы схвачен орлом. О первой (т. е. птице) мы читаем у славного Гомера в его творении следующее:

Показалось там великое чудо – дракон с кроваво‑красными пятнами на спине:

Его сам Олимпиец на землю послал.

Подползши к алтарю, снизу вперед двинулся он.

Медленно на ветки взобрался – на высокий платан,

Коснулся и самой вершины его, где на самом верху

Было гнездо, а там маленькой птички восемь птенцов.

На высоких ветвях сидели они и бесперых крыльев своих трепетаньем

Мать свою звали. Но напрасно писком мать они призывали.

Смертоносными зубами своими дракон их схватил и пожрал,

И самую мать, с жалобным криком трепавшую

Крылья свои, он схватил и в голодное чрево отправил.

И вдруг Кронос, внезапно явившись, в камень его обратил.

Мы же стояли с изумлением на лицах,

И робость нас одолела, – мы больше тому удивлялись,

Зачем эта тварь – чудовище, о которой говорить невозможно, к святыне богов приползла.

О другом же (т. е. драконе) говорится, что:

Вот птица явилась – лишь только стали пытаться они перелезть, –

Высокопарящий орел; он, острые когти вонзив в кровавую спину дракона

Великого, по воздуху его нес – налево от той стороны,

Где Трои враги разрушить вражьи стены пытались.

Но вот он, свирепый, назад свою пасть повернул;

Зубы вонзились в птичью высокую грудь.

Страдая от боли, расправила когти она, змею

На Троян пустила и по воздуху вдоль понеслась,

Пронзительный крик испуская. Трояне

Все трепетали, явленья эти странные видя.

И верить они начинали, что этим несчастье им предвещает Зевес.

Итак, значит, только орел знал будущее, дракон же нет, хотя прорицатели и на этом звере также проверяют свои наблюдения? Как же это так? Если уж легко обнаруживается несообразность такого разграничения, то почему же не опровергнуть тогда и другое положение, приписывающее обоим (животным) вещательную силу? Ведь если бы дракон обладал силой пророческого провидения, то разве он не уберегся бы от того, что ему грозило от орла? И случаев подобного рода можно было бы отыскать и еще множество – таких случаев, которые подтверждают, что животные, отнюдь, не имеют в себе души, обладающей провещательной силой, но что они – как думает поэт и многие другие люди – посылаются самим Олимпийцем (Зевсом), чтобы видеть свет. В известных случаях и Аполлон также пользуется ястребом в качестве вестника, почему ястреб и называется «быстроходным Аполлоновым посланником».

По нашему же убеждению, в этом отношении существуют некоторые злые духи, относящиеся к разряду титанов или гигантов, если можно так выразиться, – духи, которые совершили преступление перед лицом истинного Бога и Ангелов небесных, почему и были низвергнуты с неба и теперь влачат свое существование в более грубой оболочке телесной и в нечистотах земных. Но так как они все же лишены качеств земного тела, то они могу иметь некоторое прозрение в будущее, и так как все их стремления и деятельность направлены к тому, чтобы возбуждать человеческий род к отпадению от истинного Бога, то они избирают местом своего пребывания тела животных, наиболее хищных, наиболее диких, наиболее зловредных, и устремляют их всюду, куда хотят и когда хотят: или же действуют на фантазию тех или иных животных и заставляют их летать и двигаться туда и сюда, – и все это затем, чтобы люди, ослепленные этой вещательной силой, какую они усматривают в неразумных животных, не искали Бога, Господа и Вседержителя, не заботились об истинном богопоклонении, но все свои помышления приковывали к земле – к птицам, драконам, лисицам и волкам. Люди, опытные в подобного рода делах, имели еще такое наблюдение, что при помощи этих животных получаются самые верные предсказания, – и это потому, что демоны над прирученными животными не имеют столько власти, сколько они имеют над теми (дикими животными), так как эти последние в отношении злобности имеют ближайшее сходство с демонами. Впрочем, эта злобность, которая обнаруживается в подобных животных, не есть зло в собственном смысле, а нечто только кажущееся – только подобие зла.

Если в чем особенно я проникаюсь удивлением перед личностью Моисея, так это именно в том отношении, что у него заслуживает особенного внимания та (часть его произведения), где он рассматривает различные породы животных. Оставляя совершенно в стороне вопрос о том, научился ли Моисей от Бога тому, что касается сродства демонов с каждым животным (из разряда указанных выше) и сходства их между собой в данном отношении или же он дошел до такого признания своей собственной мудростью (Ср. Лев. 2) – я отмечу только то, что Моисей при классификации животных установил особый признак, по которому не следует ли считать нечистыми всех тех животных, которые у египтян и прочих народов почитаются провидящими, и наоборот – считать чистыми всех остальных животных вообще. К нечистым Моисей причисляет волка, лису, дракона, орла, ястреба и подобных им. И ты найдешь, что почти везде не только в Законе (Ср. Ис. 2.6; Ис. 65.25; Иер. 5.6; Иез. 13.4; Иез. 22.27; Пс. 62.11; Иоиль. 2.15), но также и у пророков эти животные всегда представляются образом всего наихудшего и что в приложении к волку или лисице никогда не делается здесь указания на действия их в хорошую сторону. Вот почему мне думается – у известного класса демонов есть до некоторой степени определенная связь с каждым видом животных. И подобно тому как между людьми есть некоторые такие, которые оказываются сильнее других, – конечно, я имею здесь в виду не нравственные качества – так и некоторые демоны подобным же образом в пределах отношений, по существу безразличных, могут быть сильнее иных демонов. Одни из демонов пользуются теми или иными зверями для того, чтобы вводить в заблуждение людей по воле того (демона), который в наших Писаниях именуется князем века сего (Ср. Ин. 12.31; Ин. 14.30; Ин. 16.11; 2 Кор. 4.4); другие же (демоны) при посредстве иного вида животных предвещают будущее. И обрати внимание, до каких размеров простирается нечистота демонов: некоторые из них пользуются даже услугами ласточки, чтобы обнаружить этим путем будущее! Поразмысли же теперь сам с собой, что лучше принять – то ли мнение, что Бог, Вседержитель, и Его Сын возбуждают птиц и прочих животных к пророческим движениям или же то мнение, по которому все эти действия приписываются демонам, – этим злым и, как их называет Священное Писание, нечистым духам, которые, несмотря на присутствие людей, однако ж возбуждают не людей, а тех или иных животных.

Если вообще «душа птиц должна быть божественной потому, что через нее возвещается будущее», то не должны ли мы тогда признать, что в том случае, когда предсказания исходят от людей, и душа оказывается божественной собственно у тех, из‑за которых мы получаем предсказания? Будет, поэтому, божественной и та мельничиха у Гомера, которая о женихах (Пенелопы) говорила:

Наконец в последний раз они ужинать будут. Она именно должна быть божественной, а, отнюдь, не Одиссей – этот друг Гомеровской Афины, хотя собственно Одиссей воспринял и понял то предвещание, которое дано было божественной мельничихой, и сильно возрадовался, как говорит поэт:

Предсказанию рад был дивный Одиссей.

Обрати внимание еще на то, что, если «птицы имеют божественную душу», если они могут воспринимать своими чувствами Божество или – как выражается Цельс – воспринимать «богов», то отсюда с необходимостью следует, что и мы – люди, когда чихаем, то потому собственно чихаем, что в нас действует в данном случае какое‑то божество, наделившее нашу душу провещательной силой. И такое убеждение подтверждается даже многими свидетелями. Вот почему и поэт говорит:

Молящемуся он чихнул предсказанье

Потому же самому и Пенелопа говорит:

Иль ты не видишь, что сын мой на слова мои ответил чиханьем?

Но истинный Бог для предсказания будущего пользуется не бессловесными животными, даже не людьми, случайно подвернувшимися; Он избирает для этого святейшие и чистейшие души людей, которые и вдохновляет своим Божеством и делает пророческими. И если, поэтому, в Законе Моисея обретается какое‑либо изречение, возбуждающее удивление, то именно следующие слова, приведенные в Законе, должны быть отнесены (к разряду достопримечательных изречений): да не будет у вас ворожбы и гаданий (Лев. 19.26), и в другом месте: ибо народы сии, которых Господь Бог твой истребит от лица Своего, будут слушать гадателей и прорицателей, а тебе не то дал Господь Бог твой (Втор. 18.14,12). Потом дальше он присоединяет: пророка из среды братии твоих воздвигнет тебе Господь Бог твой (Втор. 18.15). И так как Бог желает именно через гадателя отвратить народ свой от гадания, Он, поэтому, сделал так, чтобы дух в лице авгура сказал: нет волшебства в Иакове и нет ворожбы в Израиле; в свое время скажут об Иакове и об Израиле – вот что желает сотворить Бог! (Чис. 23.23). Зная же эти и подобные им места (Писаний), мы хотим повиноваться следующей заповеди, заключающей в себе таинственный смысл и гласящей: всяким хранением соблюдай сердце твое (Притч. 4.23), дабы никакой демон не вошел в ум наш или какой‑либо вражий дух не направил наше воображение туда, куда это ему угодно. Мы, напротив, молимся, чтобы свет знания славы Божией воссиял в сердцах наших (Ср. 2 Кор. 4.6), чтобы Дух Божий вселился в наше воображение и образовал в нем образы Божественных предметов. Ибо все, водимые Духом Божиим, сии суть сыны Божий (Ср. Рим. 8.14).

Кроме того, нужно знать, что провидение будущего не является необходимо в каждом отдельном случае чем‑то божественным: само по себе оно не есть благо или зло и может выпадать на долю как злых, так и праведных (людей). И врачи, например, благодаря своему врачебному искусству точно также предузнают кое‑что, хотя по своему нравственному строю они и бывают даже злыми. Точно также и кормчие на кораблях, хотя и бывают людьми порочными, но на основании долгого наблюдения и опыта знают те признаки, которые предвещают бурю и разные изменения в состоянии погоды. И никому не придет даже в голову – назвать их божественными существами, особенно если дело коснется того, что и их жизнь в нравственном отношении запятнана пороком. Ложью, потому, нужно считать следующее изречение Цельса, которым он вопрошает: «кто может сказать, что есть нечто более божественное сравнительно с предвещанием и предсказанием будущего»? Ложью оказывается также и его следующее мнение, что, будто бы, «многие из животных присваивают себе право на обладание божественными мыслями». Ведь ни одно из бессловесных животных не имеет знания о Боге. Неправильным нужно признать затем и то положение (Цельса), по которому выходит, что «отношения, в каких стоят бессловесные животные к Богу, будто бы, гораздо теснее и ближе (подобных же отношений людей)»; ибо даже наипроницательнейшие и ученейшие люди «куда как далеко стоят от этой связи и отношения к божеству», особенно если они к тому же обретаются в состоянии порочности. Только те, которые действительно мудры и почитают Бога с чистым сердцем «находятся в теснейшем общении с Богом». Но к подобным лицам, по нашему учению, и относятся наши пророки и Моисей, к которому за необычайную чистоту, по свидетельству Писания, и было обращено такое (божественное) слово: Моисей один пусть приблизится к Богу, все же остальные да не приближаются (Исх. 24.2).

Как безбожно, затем, утверждение этого человека, который ставит нам возражение в безбожии, но сам говорит, будто бы, «неразумные животные не только мудрее и разумнее, но и более угодны Богу, чем люди». И кто не почувствует отвращения, слыша от него такие слова, что «драконы, лисицы, волки, орел, ястреб владеют любовью Божией в большей степени, чем это можно сказать про род человеческий?» Если все эти указанные животные находятся у Бога в большем благоговении, чем люди, то отсюда совершенно последовательно вытекает заключение, что они Богом возлюблены более, чем Сократ, Платон, Пифагор, Ферекид и другие богословствующие мужи, которых сам же Цельс несколько раньше превозносил до небес. Здесь можно было бы противопоставить Цельсу одно из таких пожеланий: если эти животные Богу любезнее и приятнее, чем люди, то не можешь ли ты сам – я обращаю именно к тебе такое пожелание – разделить с ними их приятность Богу и сделаться подобным тем, которые в твоих глазах Богу более угодны, чем люди. Но пусть Цельс этого пожелания не принимает в дурную сторону. В самом деле, кто же не пожелает вполне уподобиться тем животным, о которых он убежденно говорит, что они Богу приятнее, чем прочие существа, так что и сам он, следовательно, может сделаться столько же боголюбезным, как и они?

Что же касается пожелания Цельса, чтобы «разговоры бессловесных животных считались более священными», чем наши (разговоры), то в данном случае он подобную историю обосновывает не на авторитете каких‑либо простецов, но на авторитет людей разумных. Люди же разумные собственно и являются в действительности добрыми; ибо никто из разумных не бывает злым. На этом основании Цельс выражается таким образом: «и люди разумные утверждают, что животные ведут между собой разговоры, и что эти разговоры, по всем данным, отличаются у них большей святостью, чем наши; ученые, будто бы, понимают эти (птичьи) разговоры, и доказывают это на деле, а именно: когда они предсказывают, что птицы им открыли о своем намерении улететь туда‑то и туда‑то, сделать то‑то и то‑то, они и на самом деле осуществляют это (свое намерение), улетая именно туда и совершая то, о чем заранее предсказали (им)». Но по правде сказать, ни один «разумный» человек никогда и не выставлял такого утверждения, ни один мудрец не говорил, что, будто бы, «существуют разговоры у бессловесных животных, – более святые, чем у людей». Если мы поглубже вникнем в изыскания Цельса и обратим внимание на следствия, вытекающие из них, то будет ясно, что, по ходу его мыслей, «разговоры бессловесных животных окажутся святее» возвышенных диалогов Ферекида, Пифагора, Сократа, Платона и других философов. Но это будет мнение не только само по себе мало вероятное, но и в высшей степени нелепое. Если мы даже допустим такую вероятность, что есть некоторые люди, понимающие нечленораздельные птичьи звуки и могущие определять по ним, куда птицы полетят и что именно они будут делать, то мы на это скажем, что в данном случае демоны обо всем этом сообщают людям при помощи известных знаков с целью ввести людей в заблуждение, отклонить их ум от неба и от Бога и приковать его еще глубже к земле.

Я собственно не понимаю, откуда Цельс узнал, что «слоны хранят верность клятве «и что «они благоговейнее относятся к божеству» чем мы, и что «они обладают знанием о Боге». Мы, правда, о природе и кротости этого животного знаем много и, притом, удивительных рассказов, но о верности слонов клятве, признаюсь, – я нигде ничего не читал. Если даже под кротостью и как бы доверчивым отношением слонов к людям – благодаря которым они раз и навсегда попали под власть человека – мы вместе с Цельсом будем подразумевать соблюдаемую слонами верность клятве, то и тогда именно такое заключение (Цельса) будет ложным. Ведь, судя по рассказам, бывают, хотя и редко, но такие случаи, когда слоны, казавшиеся досель ручными, начинали опять проявлять свою первоначальную дикость, так что устремлялись на людей и убивали их, почему как бесполезные и сами обрекались на избиение.

И если Цельс далее, в подтверждение своего положения, что «аисты», как он полагает, «гораздо благочестивее людей» приводит все рассказы, которые имеются в истории об этих птицах, как они любят своих родителей и приносят им корм, памятуя о полученных от них благах: то мы по этому поводу должны заменить, что аисты поступают так вовсе не из сознания долга и не вследствие будто бы присущей им разумности, но вследствие требования природы, которая настроила их так с особенной целью – дать через неразумных животных пример, при помощи которого люди могли бы научиться благодарности в отношении к своим родителям. Если бы Цельс обратил внимание, какая громадная разница существует между действиями, совершаемыми по требованию разума, в последнем случае, и действиями, составляющими результат слепого влечения природы – в первом случае, то он и не сказал бы, конечно, что «аисты благочестивее людей».

Поставив себе как бы в обязанность – охранять права неразумных животных в области благочестивых чувств и представлять соответствующие этому доказательства, Цельс, далее, упоминает еще об арабской птице – фениксе, говоря, что «она по истечении многих лет, переселяется в Египет и несет сюда прах своего отца, заключенный в миртовый венок, и полагает его на том месте, где стоит храм Солнца». Об этом, действительно, существует рассказ. Но если даже признать этот рассказ правдоподобный, то самый факт можно легко объяснить естественным путем. Может быть, Божественное Провидение, создав столь великое множество и столь большое разнообразие животных, желало показать то чрезвычайное разнообразие, какое господствует в мире и в его составных частях и которое распростирается также и на птиц. Оно, может быть, и вызвало к бытию это единственное в своем роде животное собственно затем, чтобы дать повод людям удивляться не животным, но Тому, Кто их создал.

Ко всем указанным положениям Цельс в заключение присоединяет еще следующие слова: «итак, – говорит он, – все это создано не для людей, равно как и не для льва или орла, или дельфина, но так, чтобы этот мир как произведение Божие представлял из себя целое и совершенное (творение) во всех своих частях. На этом основании все вещи так распределены, чтобы относились не друг к другу в отдельности» – как будто это второстепенная цель! – «а ко всему бытию в его целом составе. Бог, конечно, печется обо всем мире, и Его Провидение никогда не оставляет (без попечения) этого мира; никогда он не бывает также хуже, и по истечении известного времени Бог не обращает его опять к Себе. Он ничуть не гневается из‑за людей, равно как (не гневается) также и из‑за обезьян и мышей. Он никогда не грозит запретами по отношению к этим существам, из которых каждое продолжает сохранять свое место, указанное ему (Богом)». Мы вкратце дадим на эти положения (Цельса) свой ответ. Я думаю, что и из предшествующих (моих) рассуждений с очевидностью вытекает заключение, что все вещи созданы для человека и вообще для всякого разумного существа. Ведь преимущественно для разумного животного явилось творение мира и сотворены все вещи. Конечно, Цельс будет настаивать на том, что они для человека созданы в той же малой степени, сколько и для льва и прочих животных, о которых он упоминает: но мы со своей стороны должны сказать, что Бог эти вещи во всяком случае создал не для льва и не для орла, равно как и не для дельфина, но ради именно разумного животного, и для того, чтобы «этот мир, составляющий произведение Божие был целым и совершенным во всех отношениях». С этим последним выражением (Цельса), конечно, соглашаемся и мы, так как оно прекрасно. И Бог имеет попечение не об одном только мире, взятом в его целом, – как это думает Цельс, – но и о каждом разумном существе без исключения, и о нем во всяком случае предпочтительнее, чем о всем мире. И Провидение никогда не будет оставлять мира без своего попечения; если даже вследствие греховности разумного творения некоторая часть этого мира и должна была сделаться худшей, то Он все равно заботится о том, чтобы совершить его очищение и, «по истечении известного времени, обратить мир к Себе». И Бог, конечно, не на обезьян и мышей источает Свой гнев, но на людей, которые преступили закон природы; на людей Он посылает (Свой) суд и мщение и им именно Он грозит через пророков и Спасителя, Которого послал для всего человеческого рода, дабы через угрозы могли обратиться (к Богу) внемлющие (этим угрозам), а небрегущие о слове покаяния потерпели достойное осуждение, которое Бог по своему мудрому совету и воле из желания блага для всякого человека должен был наложить на тех именно, которые нуждаются в столь трудном лечении и исправлении.

Но довольно: эта четвертая книга и без того уже приобрела чрезвычайно значительные размеры; благовременно закончить наше слово. Да поможет же нам Бог через Сына Его, Который есть Бог – Слово и Мудрость, и Истина, и Правда (Ин. 1.1,4,6; Ин. 24.30), и все то, что о Нем возвещает постоянно в своем богословии священное Писание, при помощи слова Его, которое нисходит в нашу душу и освещает ее, – начать также и пятую книгу и закончить ее счастливо и с пользой для слушателей.

Ориген

ПРОТИВ ЦЕЛЬСА книга 5.

Оп.: Богословский вестник. М., Св.-Тихон. правосл. богосл. ин-т., вып. 2, М., 1999. Номер страницы перед текстом.

От редакции. Мы предлагаем вниманию православного читателя ту часть знаменитого апологетического творения учителя Церкви III века Оригена "Против Цельса", которая до сих пор не была опубликована на русском языке. Перевод I-IV книг этого сочинения был осуществлен в 1912 году Л. Писаревым2. Книги с V по VIII на русском языке не публиковались.

КНИГА ПЯТАЯ Глава I

[Вступление (§1)]

1. [Теперь], благочестивый Амвросий3, мы приступаем уже к пятой книге4 против сочинения Цельса5, не гонясь за достойным осуждения "многословием", при котором "не миновать греха" (Притч 10:19), но по мере сил стараясь не оставлять без исследова-

1 Перевод выполнен по изданию: Sourses Chretiennes, Paris, 1969, 1.147. Перевод и комментарии — Фокин А. Р.

2 Ныне он переиздан: "Против Цельса апология христианства, сочинение Оригена учителя александрийского". М., 1996. — Ред.

3 Ориген (182-255 гг.) написал это апологетическое сочинение "Против Цельса" (Contra Celsum) приблизительно между 244 и 249 гг. по просьбе сво

его ученика Амвросия, бывшего образованного язычника, которого Ориген обратил в христианство и который впоследствии стал главным меценатом

Оригена. Он выделил Оригену целый штат стенографистов, записывавших все проповеди Оригена, и регулярно предоставлял средства на издание его со

чинений. — Здесь и далее примечания переводчика.

4 До этого Ориген написал уже четыре книги своей Апологии "Против Цельса".

5 Сочинение Цельса против христиан было написано приблизительно в 178 г. и называлось "Истинное слово" (Aoyos dXr|8f|s), в котором Цельс пока

зал свое серьезное знание Священного Писания и христианского учения, но которое страдало односторонностью и слишком поверхностным взглядом на христианство.

ния ничего из того, что он сказал, и особенно то, в чем, как кому-нибудь могло бы показаться, он справедливо обвиняет нас [.христиан,] или иудеев. И если было бы возможно благодаря этому рассуждению проникнуть в сознание каждого читателя сочинения Цельса и извлечь [оттуда] все стрелы, наносящие раны тому, кто [еще] не полностью защищен "всеоружием Божиим" (Еф 6:11), а также приложить разумное лекарство6, исцеляющее раны, наносимые Цельсом, которые не дают "устоять в здравой вере" (Тит 2:2) тем, кто прислушивается к его словам, то мы бы это сделали. Но это Божие дело — невидимо пребывать Своим Духом вместе с духом Христовым в тех, в ком Он считает необходимым пребывать. А мы, стремясь обратить людей к вере при помощи слов и сочинений, должны сделать все для того, чтобы называться "делателями неукоризненными, верно преподающими слово истины" (2 Тим 5:15). И нам кажется, что самое важное — это сделать все от нас зависящее для опровержения убеждений Цельса, верно исполняя все, порученное тобой. Итак, излагая далее доводы Цельса, следующие за его рассуждениями, которые мы ранее уже опровергали, — а опровергли ли мы их или нет, пусть судит читатель, — мы приведем [теперь] наши возражения на них. Бог же да не допустит, чтобы в предстоящем деле наш ум и рассуждение7 совершенно лишились Божественного вдохновения, чтобы вера тех, кому мы хотим принести пользу, "была не в премудрости человеческой" (1 Кор 2:4-5). А мы, восприняв "умХристов" (1 Кор 2:16) от Его8 Отца, Единственного, Кто его9 дарует, и заручившись помощью для приобщения к Слову Божиему, да ниспровергнем "всякое превозношение, восстающее против познания Божиего" (2 Кор 10:5), и мнение Цельса, восстающее на нас [, христиан,] и на нашего Иисуса, а также на Моисея и пророков, чтобы у читателей укреплялась вера благодаря Слову и Силе Божией, если только Тот, Кто дает "глагол благовествующим силою многою" (Пс 68:12), и нам даст его и дарует нам "силу многую"10.

Глава II

[Может ли Бог сходить к людям? (§§ 2-5)]

2. Итак, сейчас нам предстоит возразить на следующее утверждение Цельса: "Иудеи и христиане! Никакой Бог и никакой

6 То есть разумные доводы. и 7 Или: "нашему духу и разуму".

8 То есть Христа.

9 То есть ум.

10 Христос, Сын Божий, и есть Сила Божия (1 Кор 1:24) и Слово Божие (Ин 1:1), к Которому приобщаются верующие в Него.

Сын Божий11, никогда не сходили [с небес] и не могли бы сойти. Если же вы говорите о каких-то ангелах11, то скажите, кто они: боги или какой-нибудь иной род? А иной [род] — это, несомненно, демоны13".

Нет никакой необходимости далее обсуждать с Цельсом этот [вопрос], к которому он часто возвращается (ведь выше он уже неоднократно говорил об этом), — ибо достаточно того, что мы об этом [уже] сказали. Но мы [все же] приведем лишь некоторые из множества [доводов], которые, как нам кажется, хотя и согласуются со сказанным выше, но имеют не совсем тот же смысл. В них мы покажем, что Цельс, доказывая, что вообще никакой Бог или никакой Сын Божий не сходили к людям, отрицает и мнение большинства о Богоявлении, и свои собственные слова, сказанные выше14. Ибо если Цельс справедливо утверждает, что вообще никакой Бог, и никакой Сын Божий не сходили [с небес] и не могли бы сойти, то [этим], очевидно, отрицается, что на земле были боги, которые сходили с небес, чтобы давать людям прорицания или исцелять

11 В греческой мифологии было много сынов различных богов, но в основном Зевса: Аполлон, Гермес и др., которые часто сходили с небес и являлись людям, что противоречит утверждению Цельса. Иустин в 1 Apol. и в Dialog, замечает это сходство представлений, но истолковывает его в пользу христианства: греки заимствовали у ветхозаветных пророков это положение, но исказили его или даже по научению дьявола старались кощунственно подражать писаниям пророков Божиих.

12 Ангелы - то есть вестники воли богов, каковым был, например, Гермес.

13 Греческое понятие "даймон" не совсем тождественно нашему понятию "демон". Первое означает духа-хранителя, сопутствующего с рождения каждому человеку, который в нравственном отношении должен считаться скорее добрым, чем злым. У римлян такой дух-хранитель назывался словом "genius" (гений), которое в современном языке приобрело совсем иное значение — "талантливый человек". Знаменитый гений (даймонион) Сократа (см. Платон, "Апология Сократа") был именно таким духом-хранителем, отвращавшим его