Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | ||
|
Каркало воронье в сумрачном зимнем небе над киркой св. Фомы, над островерхой крышей школы, над оголенными Апельскими садами. Пруссаки покинули город.
У места гусарских биваков на торговой площади шустрые воробьи выклевывали овсяные зерна из затоптанного навоза. Пооткрывали свои лавки купцы. И быть может, в кофейном заведении Циммермана уже готовились к возобновлению развлекательных концертов.
В точно установленные часы Баха встречали на пути из дома в школу, в кирку. Давно он не заходил уже в пивной погребок, чтобы выпить кружку-другую.
Из-под шляпы виднелись пряди парика под цвет седины, походка кантора потеряла приметы быстроты. Он ходил несколько сутулясь. С ним почтительно здоровались горожане, и озорные школьники замедляли таг, снимая картузы перед кантором.
Иоганн Себастьян не всех узнавал. Он все хуже видел. И замечал, что чаще кружилась голова, когда он обращал лицо вверх, к сводам Томаскирхе.
Баха часто видели теперь с младшими сыновьями — они старались держать себя по-взрослому, Фридрих и Христиан. Одному шел уже пятнадцатый год, другому — двенадцатый. Маленький Христиан, непоседливый, не всегда прилежно разучивал полифонические упражнения, но рос, как говорится, парень с головой. Это ему еще при жизни кантор выделит в наследство два отличных клавесина, что вызовет неудовольствие старших, покинувших отчий дом сыновей; они ведь с некоторой ревностью относятся к вниманию отца, оказываемому детям от второго брака.
Светских кантат, по-видимому, Бах не сочинял, все чаще занимался редактированием старых духовных произведений, перерабатывал и некоторые светские.
В течение 1746 и 1747 годов Иоганн Себастьян не раз покидал Лейпциг. Но Дрезден не видел знаменитого музыканта. Там уже не жил больше Фридеман. После тринадцати лет службы органистом он принял предложение возглавить городскую музыку и занять должность органиста одной из церквей в Галле. Там помнили Баха-отца, знали и талант Фридемана.
В Дрездене умер композитор и славный музыкант Зеленка. Очевидно, не столь близкими стали отношения стареющего Баха с супругами Гассе. Покинул Дрезден и русский посланник Кейзерлинг. После прусско-саксонской войны его перевели на службу при берлинском дворе.
В августе 1746 года Иоганн Себастьян выезжал в го-
род Цшортау испытывать орган. Какой уж по счету за долгую жизнь!
Знаменательным был следующий выезд, спустя месяц, в город Наумбург. Здесь встретились два выдающихся мастера Германии: Иоганн Себастьян Бах и его сверстник, строитель органов Готфрид Зильберман. Поводом для встречи послужило испытание инструмента. Городской совет, как подобало в таких случаях, превратил событие в музыкальный праздник. Гостям оказали радушный прием. Почтенные мастера имели возможность о многом поговорить друг с другом. И конечно, о новых музыкальных инструментах.
Читатель уже осведомлен о страсти Иоганна Себастьяна к изобретательству. Завершив своим искусством большую эпоху творчества на испытанных в веках клавишных инструментах — органе, клавикорде, клавесине, он предвидел неизбежность улучшения их в будущем. Некоторым музыкантам нашей эпохи представляется, что Бах интуитивно писал музыку и для современного рояля.
Род Зильберманов в лице самого известного из них Готфрида Зильбермана довел до совершенства строительную технику клавишных инструментов, в особенности органов. В наше время если музыкант-солист играет на сохранившемся зильбермановском органе, это указывается в концертных афишах и на грампластинках. Само немецкое имя Зильберман звучит почтительно, подобно имени итальянского скрипичного мастера Страдивари.
Когда-то Готфриду, еще молодому ремесленнику, в Гамбурге попалась статья об изобретении итальянским изготовителем клавесинов Кристофори «молоточкового пианофорте». Новый механизм извлечения звука возбудил мысль немецкого конструктора. Уже через год построенный им инструмент нового типа был, в частности, представлен на отзыв тоже молодому тогда лейпцигскому Баху. Иоганн Себастьян похвалил общую звучность инструмента, но с присущей ему прямотой отозвался отрицательно о новинке «из-за слабых дискантов и тяжелого туше».
Зильберман всегда ценил отзывы Баха об органах своей постройки, на этот раз его самолюбию был нанесен удар. Как говорят, он затаил обиду на лейпцигского кантора. Но все же не решился выпускать новый инструмент, а упорно улучшал его конструкцию. Сохранилось
предание, будто Бах после музицирования на пианофорте с улучшенным механизмом бросил кратко: «Этот инструмент мне уже подходит». Похвала быстро разнеслась в музыкальной среде. Зильберман выпускал теперь уже не единичные молоточковые «фортепьяно»; дорогие инструменты стали покупать богатые и знатные меломаны.
Известно, что инструменты — предшественники рояля, да и рояль ранних конструкций — были недружелюбно встречены поборниками клавесинного искусства. Великий Вольтер, защищая клавесин, отзовется о рояле как об «инструменте людей, бьющих посуду». Но Вольфганг Моцарт будет в восторге от нового инструмента и своими концертами для фортепьяно с оркестром окончательно утвердит и этот жанр, и царственное назначение рояля в музыкальном искусстве...
Будем помнить, что при рождении нового инструмента, которому и орган впоследствии отдаст первенство, рядом с конструктором стоял и великий лейпцигский музыкант.
Следующий, 1747 год во всех жизнеописаниях Баха отмечен рассказом о визите его в Берлин и приеме знаменитого музыканта Фридрихом II. Националистический культ Фридриха более полутораста лет господствовал в военно-дворянских кругах Германии, распространяясь на все, что хотя бы косвенно относилось к деятельности этого короля. Поэтому встречу Баха с Фридрихом обращали иногда чуть ли не в кульминацию жизненного пути великого музыканта. Монарх «эпохи просвещенного абсолютизма» рисовался покровителем искусств. Музыкально способный король обожал флейту, создал при дворе капеллу, в которой собрались одаренные артисты. Он был и сочинителем. Рассказы о короле-музыканте содержат быль и выдумки, они драматизировались и приукрашивались. Любовь к музыке Фридриха была якобы столь велика, что даже после одного из неудачных сражений, удрученный, он, дабы показать непоколебимость своего духа, в походной палатке сочинил менуэт...
Документы, однако, скупы. Комментариями нынешних исследователей снят флер покровительственной опеки короля в отношении Баха. Поездка в Берлин лейпцигского музыканта и композитора действительно вошла важным событием в его жизнь. Но не столько потому, что королю угодно было принять капельмейстера, а пото-
му, что отец еще раз увиделся с сыновьями и пробыл с ними несколько дней. Однако в историю жизни композитора это событие вошло все же и как встреча Власти и Искусства.
Фридрих много слышал о мастерстве саксонского музыканта. Возможно, и от музыкантов капеллы, и от русского посла графа Кейзерлинга. В беседах с Эммануелем король выражал желание повидать и послушать его отца, хотя музыки прославленного музыканта он не знал. Нет свидетельств о том, что Иоганн Себастьян собирался гастролировать у прусского короля. Он даже отмалчивался на приглашения Эммануеля приехать в Берлин к королю. Но сын продолжал настаивать. Здоровье ухудшалось, ни Фридеман из Галле, ни Эммануель из Берлина в Лейпциг не приезжали. Тогда отец и отправился в Потсдам, возможно, где-то в пути встретясь с Фридеманом. Они прибыли к Эммануелю во второй половине дня 7 мая. Эммануель едва успел обнять отца и брата, он оделся с большим тщанием и поспешил во дворец: в этот вечер король намерен был музицировать в кругу семьи и приближенных.
Известен рассказ, записанный Форкелем со слов Фри-демана: «...Когда король собрался играть на флейте и уже все музыканты были в сборе, вошел офицер с докладом о новоприбывших чужеземцах. С флейтой в руке король просматривал список приезжих, вдруг повернулся к музыкантам и сказал с волнением в голосе: «Господа, приехал старый Бах!» Флейта была немедленно отложена, и послали за «стариком Бахом».
По другой версии, подобострастной, изложенной спустя четыре дня после события местной газетой, королю доложили о прибытии капельмейстера, когда Бах находился в передней дворцовых апартаментов «в ожидании всемилостивейшего разрешения исполнить в его (королевском) присутствии музыку». Как это непохоже на Баха!
Рассказ Фридемана — Форкеля правдоподобнее. Посланец дворца застал лейпцигского гостя отдыхающим с дороги в квартире сына, не дал ему даже времени надеть черный сюртук и повез во дворец. Бах появился перед королем в дорожном платье, очевидно, вместе с Фридеманом, потому что именно Фридеман не без юмора рассказал Форкелю о пространных извинениях отца по поводу его «не соответствующей случаю одежды».
После чего «между артистом и монархом завязался оживленный диалог».
Фридрих владел искусством показывать себя и ум свой в любой ситуации. Деспотически строгий король, на приемах в кабинете дворца он был внимательным дипломатом, сейчас же, вечером, — беспечно влюбленным в музыку любезным хозяином гостиной.
Флейта на этот вечер была «отменена» — необычайный знак внимания к гостю. Король повел Баха по комнатам дворца, в которых стояло несколько зильбермановских «пианофорте». Король полагал, что старый органист и кла-весинист еще мало сведущ в новых инструментах, доступных по своей стоимости только именитым покровителям музыки. Фридрих предложил гостю испробовать каждый из них. К его изумлению — но не к изумлению музыкантов капеллы, знавших Баха! — лейпцигский капельмейстер со свободой молодого артиста играл, импровизировал, фантазировал на каждом из инструментов, переходя из комнаты в комнату. Он развивал собственные темы, а потом учтиво попросил короля дать ему свою тему. Король не блеснул музыкальной тонкостью, но напел фразу-две. Иоганн Себастьян сел за инструмент и экспромтом заиграл на эту тему фугу. Фридрих, залюбовавшись собственным созданием, захотел послушать фугу на шесть голосов!.. Гость почтительно дал понять светлейшему хозяину, что не всякая тема пригодна для шестиголосной фуги. Но ждать себя не заставил: наиграл свою тему и тут же, поразив присутствующих музыкантов, «провел ее в шести голосах с таким же великолепием и ученостью, как только что тему короля». Бах не только еще раз показал неувядающее искусство импровизатора, но и утвердил своим авторитетом ценность нового создания Зильбермана, прообраз будущего фортепьяно.
На другой день король отложил не только свою флейту, но, возможно, и утренние приемы. Он пригласил Баха в Гарнизонную церковь Потсдама. В окна вливались потоки лучей майского солнца. Они освещали орган на галерее и... полковые знамена. Это было ново для Баха — видеть воинские реликвии в кирке... Иоганну Себастьяну предстояло показать свое искусство игры и здесь.
Бах сегодня в черном сюртуке с кружевными манжетами, в парадном светлом парике с длинными, даже модными завитками, в белых чулках, в нарядных, но удобных для работы на педали туфлях. Строгим выгля-
дит лицо с глубокими складками. Вряд ли он жаждет выступить сейчас гастролером-артистом. Тем более что Берлин и Потсдам уступают по музыкальным вкусам Гамбургу, Дрездену, даже Галле. Но он принял эту роль. И с блеском, как в былые времена, проводит большой органный концерт.
Вечером опять выступление — в придворной церкви Сан-Суси, совершенно офранцуженной летней резиденции короля.
Снова успех, похвалы, знаки почтения.
Авторитет ученого музыканта из Лейпцига весьма укрепился в эти дни в королевских кругах. Артисты капеллы по пятам ходили за ним и ловили каждое его высказывание. Баха повезли в Берлин посмотреть новое здание оперы. Сохранилось предание: гость, взобравшись на круговую галерею, с усилием поднял голову и напряженно вглядывался в своды потолка. «Больше уже он не интересовался здесь ничем, заявив, что архитектор произвел на свет настоящее чудо...» — так сообщает современник об этом дне. Бах объяснил, что секрет заключается именно в сводах, протянувшихся по потолку, очень точно доносящих звук от одной крайней точки зала до другой. Знание секретов акустики поразило всех.
Иоганн Себастьян утомился. Успех мало воодушевлял его. Это был знакомый ему успех виртуоза импровизатора.
Король Фридрих оказал внимание придворному музыканту курфюрста Саксонского и короля Польского, почтенному отцу своего аккомпаниатора. «Бах единствен» — эти слова, брошенные им после захватывающей игры гостя, останутся в жизнеописаниях Иоганна Себастьяна; Фридрих восхищен его игрой, но остался безучастен к Баху-композитору. Величие творца национального Искусства и в эту встречу Власть не оценила.
Без подобострастия судил о своем монархе-покровителе Филипп Эммануель. Он признавал музыкальные способности покровителя. Но в дни свидания с отцом мог высказать ему мнение, которое в афористически краткой форме изложит многими годами позже: «Вы думаете, что король любит музыку, нет, он любит только флейту; но если вы думаете, что он любит флейту, то вы и тут ошибаетесь, — он любит лишь свою флейту».
Отец Бах был рад встрече с семьей Филиппа Эмма-нуеля. Свекор познакомился со снохой: она ждет уже
второго ребенка. Дедушка позабавился с внуком-первенцем. Все-таки ему непривычно видеть маленького Баха не в колыбели детской комнаты своего лейпцигского дома, не на руках Анны Магдалены...
Эммануель предан музыке, однако его поиски и увлечения идут стороной от коренной дороги отца. Спустя десятилетия будет оттеснено имя Баха-отца; великим Бахом назовут Филиппа Эммануеля... Сам он будет уверять, что хранит исполнительские традиции отца, но, как установят современные нам исследования, окажется, что как раз Эммануель, отвечая новым эстетическим вкусам, в пору развития «галантного» стиля, возможно, не ведая того, отойдет от исполнительской традиции отца.
Старший, Фридеман, оставил Форкелю сведения о свидании отца с королем. Но ни слова, ни строки нет о беседах отца с ним, Фридеманом.
Органные композиции, сборник сонат, другие произведения Фридемана были близки по стилю и духу Иоганну Себастьяну. Первенцу Баха было уже далеко за тридцать. Он оставался одиноким. Самый талантливый из сыновей, Вильгельм Фридеман, испытывал дни падения воли. Возможно, и до Лейпцига доходили слухи о нерадивости его к обязанностям органиста в Галле. Немногословные отец и старший сын вряд ли затрагивали тревожащие обоих вопросы. Их общим языком оставалась музыка.
Возвратясь в Галле, Фридеман сочинит сонату для клавира и посвятит ее, изящно изложив посвящение по-французски, «сыну королевского музыканта» — своему племяннику, которому как раз в дни пребывания дедушки и дяди в Потсдаме исполнилось полтора года.
В двадцатых числах мая 1747 года Иоганн Себастьян был уже дома, в Лейпциге. Это подтверждается датой выдачи им свидетельства своему недавнему ученику Иоганну Христофу Альтниколю. В аттестате перечисляются музыкальные специальности ученика. Учитель озабочен устройством его на достойное место.
Бах снова в работе. Распахнул окно. Открывается вид на цветущие сады. Сплошной бело-розовый сгусток облаков вперемешку с пятнами легкой молодой зелени. Подробности лишь угадываются — зрение заметно ослабло с прошлой весны. Иоганн Себастьян в домашнем сюртуке, в неуклюжих очках, стекла которых тщательно выточены для кантора почитающим его оптиком. Перо уверенно, скорописью заполняет нотоносцы, страница за стра-
ницей. Еще на обратном пути из Берлина он нашел ход для обработки малоинтересной «королевской темы». Он сымпровизировал во дворце трехголосную фугу на нее. Теперь решил написать все-таки на эту тему фугу шестиго-лосную, как того хотел король.
Бах придает движение неподвижному, гибкую и строгую форму — музыкальному обрубку. Он вкладывает в свое начинание опыт и мудрость контрапунктиста. Дополняет фугу несколькими разновидностями канонов. Сочиняет еще сонату-трио для чембало, скрипки и флейты.
В величественном, хотя несколько холодном контрапунктическом цикле выступает учтивый гость, мастер-композитор и артист, пожелавший отплатить царственной особе за внимательный прием.
Иоганн Себастьян торопится. Издатель Шюблер ждет рукопись; ноты сразу идут граверу; уже в начале июля первая часть произведения с пространным посвящением, роскошно отпечатанная, отправляется королю. Бах называет свой подарок «Музыкальным приношением». Слово Opfer означает и жертву. «Музыкальная жертва» принесена не в ожидании милостей. На сей раз это лишь вежливая форма ответа на любезный прием. И может быть, благодарность за доброе отношение короля к сыну.
Текстологи отмечают, что, почтительнейше обращаясь к Фридриху II, композитор нашел такие интонации в посвящении, которые позволили ему выступить на равных с державным хозяином.
Вот строка из посвящения: «...я решил сию поистине королевскую тему обработать более совершенно и затем сделать известной миру».
Король снисходительно-равнодушно относится к национальной немецкой музыке. Что же, Бах снисходительно увековечил, украсив его тему в классической форме немецкой музыки — в фуге. Таков итог встречи короля с художником.
Совпал ли с поездкой в Берлин переход Баха к «ученому жанру» фуги или гастроли у короля и довольно сложная, если не сказать, хитроумная работа над «Приношением» снова пробудили в нем давний интерес к ученым жанрам, только именно с весны 1747 года композитор Бах делает поворот в сторону науки о музыке.
Около десяти лет назад ученик Баха, талантливый молодой музыкант и ученый Лоренц Христоф Мицлер, создал в Лейпциге Общество музыкальных наук. Деятель-
ныйпрофессор философии и математики (ему тогда еще не исполнилось и двадцати восьми лет) решил соединить в обществе интересы науки и музыкального искусства. За такое родство он ратовал и в статьях своего журнала «Музыкальная библиотека», ставшего проводником идей общества.
В мицлеровском обществе состояли членами уже многие композиторы Германии. В 1745 году был избран почетным членом Гендель. Лейпцигский кантор отмалчивался на призывы. Мицлер жил в Варшаве, но не переставал приглашать учителя в общество.
В июне 1747 года, по возвращении из Берлина, как раз когда Бах был озабочен выпуском своей «Музыкальной жертвы», он согласился на вступление в ученое общество и был принят четырнадцатым по счету членом. Воодушевления по этому поводу Бах не выказал никакого. Но выполнил все процедуры, положенные для принятия в общество. Представил довольно часто исполняемые и в нынешних баховских программах органистов «Вариации на рождественскую песнь» (769). Обаятельные лирические пьесы. Они были срочно выгравированы и изданы. Так полагалось в почтенном ученом обществе. Еще по своему почину Бах сочинил так называемый тройной шестиголосный канон, столь замысловато задуманный, что биографы, любители идеалистических интерпретаций баховского творчества, увидели даже в этом каноне чуть ли не мистическое начало. Но, может быть, более проницательными оказались молодые друзья и почитатели Баха — они знали влечение музыканта к хитроумным затеям!
Для вступления в общество положено было заказывать портрет нового члена. Иоганн Себастьян был изображен художником Э. Г. Хаусманом с благодушно-лукавой улыбкой на приветливом лице и с нотной страницей своего мудреного канона в руках! Таким, моложавым, просветленным, хотели ученики увидеть своего наставника.
Этот портрет Хаусмана контрастирует с другим, найденным впоследствии в городе Майнце, кисти неизвестного художника. На нем изображен поистине старый Бах. На обоих портретах видны черты сходства: высокий лоб, дуги густых бровей, характерные две вертикаль-вые складки между ними, двойной подбородок. Общее в портретах очертание лица пожилого человека. Оба портрета без декоративных фонов. Но это две разные духов-
ные ипостаси Баха! На одном портрете — Бах, согбенный под тяжестью лет, скорбный, углубленный в себя, готовый к очередному выпаду со стороны, к любому уколу суеты. Жесткий рисунок лица, сжатые губы. Суровость в выражении глаз.
В портрете Хаусмана Бах — жизнелюбивый семьянин, общительный музыкант, капельмейстер, гораздый и на шутливые экспромты, и на сложно-ученые выдумки. Опытный портретист разрешил «загадку Баха» в ключе жизнелюбия.
Он любил семью, отдавал заботы младшим детям. Лизхен уже невеста, она растет веселой и, право, схожа со своей тезкой из «Кофейной кантаты». Спустя год, в июле 1748 года, Бах пошлет письмо в Наумбург, где не так давно испытывал орган, — письмо с аттестацией своего ученика Альтниколя. Вскоре Альтниколь станет органистом в этом городе и женится на Лизхен.
Не забывают старшие сыновья, хотя и неотвратимо обозначаются границы между духовной жизнью отца и каждого из них. Деда порадовала красиво переписанная соната Фридемана, посвященная им своему племяннику. Кто-нибудь из младших, наверное, сыграл ее на клавесине в доме кантора. Судьба пощадила отца Баха: он уже не узнает, что, не всегда радиво относящийся к своим обязанностям музик-директора в Галле, его первенец Вильгельм Фридеман выдаст за свою и исполнит в городе музыку отца. Случится, однако, так, что ее услышит, оказавшись в тот день здесь, заезжий провинциальный кантор и раскроет истину, изобличит сына господина лейпцигского духовного композитора. Пока же у отца в папке хранятся достойные сочинения его талантливого сына-органиста, «галльского Баха».
Пришло радостное письмо из Берлина — сноха Иоганна Мария подарила Эммануелю дочь Филиппину.
* * *
Осталось рассказать о двух с половиной годах жизни Иоганна Себастьяна. О двух с половиной из шестидесяти пяти.
Увядание таланта? Покой старости? Трагедия одиночества непонятого художника? Нет, не увядало мастерство
Баха: оно вошло в избранное им русло совершенных форм. Покоя как бездеятельности не знал старый композитор. Бах успевал исполнять должностные обязанности, сочинял музыку, наставлял учеников. Не брало власть над ним и чувство одиночества. Он знал свое место на земле, свой долг в искусстве, и не завершен был еще последний акт творения.
Великому композитору многое было известно в европейской музыке, но многого он сторонился. Дружески относясь к Адольфу Гассе и достойно ценя его, Бах так и не принял близко к сердцу итальянизированное оперное искусство саксонской столицы. Как и офранцуженное — в столице Пруссии.
Еще в поездках с кётенским князем он не мог не встречаться с чешской музыкой. Но осталось неизвестным, был ли Бах знаком, например, в последнюю пору жизни с крепнувшей мангеймской школой. С 1745 года лучшую в Германии тех лет капеллу в Мангейме возглавлял чешский композитор, скрипач и капельмейстер Ян (Иоганн) Стамиц. Новая школа отличалась любовью к певучим мелодиям, окрашенным чувством, поощряла сопоставление ярких нарастаний, спадов, контрастов в звучаниях. Развивалась форма четырехчастцой симфонии. Музыка чешской школы была сродни культуре грядущей эпохи, предвестия которой уже ощущались.
...Телесные недуги вершили свое дело. Дух же сосредоточился на последнем деле жизни. Выбор задачи вызывает удивление. Кому, как не композитору — эрудированному богослову, автору «Страстей», создателю едва ли не энциклопедии духовных кантат, отдать оставшиеся силы жанрам церковной музыки? Так подобало бы его должности, возрасту, правоверным воззрениям. Но он не усложнял уже в этих жанрах своих задач.
Великий упрямец снова обратился к своей ученой форме музыки — к фуге.
После сочинения «Музыкального приношения» Бах создает монументальный цикл «Искусство фуги». В форме фуги Бах, как никто другой из композиторов, совершенно мыслил. Так в форме симфонии мыслили величайшие творцы музыки позднейшей эпохи.
Да, и «Музыкальное приношение», и «Искусство фуги» лишены той доли «тепла и человечности, которые
раньше до краев наполняли самые углубленные и фило-софско-обобщенные музыкальные образы» — как справедливо заметила историк В. С. Галацкая.
В «Искусстве фуги» Бах разрабатывал формы красоты или красоту формы. Выступил художник-конструктор, выявляя закономерность, гармонию прекрасного, питаемую математическим расчетом голосоведения, полифонии.
Последнее произведение Баха, изданное уже после кончины композитора, разошлось лишь в количестве тридцати экземпляров. Медные доски с гравировкой нот вскоре были отданы на переплавку. Музыканты и музицирующие любители не нуждались в подобном величественном творении... Не по силам было оценить совершенство произведения и толкователям музыки следующих поколений. Только в XIX веке слава творчества Баха объяла и этот цикл фуг.
Теоретики и композиторы стали пытливо исследовать «ученые» жанры баховского творчества. Но высказывались и слова огорчения по поводу того, что Иоганн Себастьян Бах вынужден был обстоятельствами эпохи, «сухой, жесткой и педантичной» (оценка Рихарда Вагнера), обращаться к контрапункту. Характерна своим тоном защита Баха Н. А. Римским-Корсаковым в книге «Летопись моей музыкальной жизни»: «Контрапункт был поэтическим языком гениального композитора, укорять его за контрапункт было бы так же неосновательно, как укорять поэта за стих и рифму, которыми он якобы себя стесняет, вместо того чтобы употреблять свободную и непринужденную прозу».
Пройдет еще полвека, многие видные композиторы мира возвратятся к форме фуги; будут созданы циклы фуг, при этом старая форма интерпретируется в духе современного музыкального мышления.
Не подобное ли обновленное влечение к математической первооснове полифонии предвидел С. И. Танеев, крупнейший исследователь, знаток и ценитель контрапунктического письма? Своему классическому труду о «контрапункте старого письма» Танеев предпослал в качестве эпиграфа слова Леонардо да Винчи (из первого параграфа первой части «Книги о живописи»): «Никакое человеческое исследование не может почитаться истинной наукой, если оно не изложено математическими способами выражения».
Выверенные умом и фантазией Иоганна Себастьяна
Баха конструкции, как духовные мосты, перебрасываемые через клубящиеся страстями два века истории европейской культуры, поразительно сблизили сознание немалого числа любителей музыки — наших современников с полифоническим музыкальным мышлением прошлого.
В цикле «Искусство фуги» (1080) четырнадцать фуг и четыре канона на одну тему.
Фуги этого вариационного цикла названы Бахом контрапунктами. Заключает произведение неоконченная тройная фуга на тему В — А — С — Н. Еще живя в Веймаре, Себастьян обратил внимание друзей на то, что слагаемое из тонов s-bemoll, la, do, si составляет начертание Ь — а — с — h. Некоторые композиторы последующих веков сочиняли контрапунктические произведения на эту тему, В — А — С — Н, в знак почитания великого имени.
Иоганн Себастьян записал свой цикл без указания инструмента, и ныне фуги исполняются на клавесине, рояле, на органе или ансамблем струнных инструментов. Исполнители пользуются некоторой свободой в выборе порядка следования контрапунктов, по-своему раскрывают логику произведения, как бы выделяя группы фуг по признакам — интонационным и ритмическим, при этом акцентируется внимание на наиболее значительных фугах этих групп.
В сравнении с «Искусством фуги» даже пьесы «Хорошо темперированного клавира», даже «Инвенции» кажутся насыщенными жизненным содержанием. Контрапункты последнего баховского цикла — торжество чисто музыкальной идеи в ее совершенном воплощении. Воспользуемся образом немецкого композитора нашего века Пауля Хиндемита, который сказал, что деятельность Баха здесь «независима от всего окружающего, как солнце от жизни, которую оно одаривает своими лучами».
Про художника, заканчивающего свой жизненный путь, принято с грустью говорить: если бы у него было еще время, сколько бы он создал! Приложима ли такая фраза к Баху? Он дал миру столько, сколько хватило бы на жизнь не одного гения. Создано целое музыкальное мироздание. И последний акт творения отдан упрочению и идеальной отделке первоопоры, начала начал созданного мира — контрапункту.
Прикасались ли руки Иоганна Себастьяна к клавесину ради исполнения фуг этого цикла? Пробовал ли уменье свое кто-нибудь из учеников старого кантора? Может
быть, Иоганн Христоф Альтниколь, кантор города Наум-бурга? Как жених Лизхен, он часто приезжал в Лейпциг; или юноша Готфрид Мюттель, молодой органист из Шве-рина, преданный своему учителю? Он не оставлял Иоганна Себастьяна в дни болезни, даже жил в это время в доме кантора. Впоследствии, с середины 50-х годов до конца 80-х XVIII века, Мюттель будет служить органистом в Риге.
Баха посещали и другие приезжие канторы и органисты. Он приободрялся, радушно встречал гостей. На прощанье иной раз дарил канон-шараду. По возвращении домой гость часами просиживал над разгадыванием замысловатого подарка. Сохранился один такой канон, написанный некоему господину Шмидту.
Музыканты посвящали достопочтенному кантору и собственные опусы. Такова, например, тетрадь клавирных произведений Георга Андреаса Зорге. Член ученого миц-леровского общества, придворный и городской органист из Лобенштейна посвятил свои пьесы «князю всех клавирных и органных исполнителей», как почтительно назвал он Баха на титульном листе тетради. И в посвящении написал: «великая музыкальная добродетель, которой обладает Ваше высокородие, украшается еще величайшей добродетелью — приветливостью и нелицемерной любовью к ближнему».
Ныне опубликованные, с тщанием собранные в разных архивах и редких изданиях документы ослабляют распространенное суждение о том, что в последние годы жизни Баха рвались «слабые нити», связывающие его с миром. Имя Баха в 40-х и 50-х годах XVIII века передавалось из уст в уста знатоками музыки, часто упоминалось в тогдашних газетах, сборниках и ученых трудах, в дневниках и письмах современников. Слава его имени пересекла границу Германии. И сам Джамбаттиста Мартини, знаменитый в целой Европе, а не только в Италии падре Мартини, теоретик и историк музыки, собиратель нотных рукописей, музыкант, композитор, педагог, основательно знакомится с некоторыми сочинениями Баха еще при жизни лейпцигского кантора. В письме из Болоньи к капельмейстеру Паули он относит Баха к «первым органистам мира». Падре Мартини считает даже ненужным подтверждать это и отзывается о Бахе определенно: «он весьма известный и вызывающий восхищение не только в Германии, но и во всей нашей Италии».
Не стапем преувеличивать прижизненной известности Баха за рубежами Германии, но не будем и преуменьшать его известности как музыканта на родине. Иоганн Себастьян спокойно, с равнодушием относился к молчанию. И не торопил славу.
Бах и в старости был незлобив. Его и теперь не покидала добродушная шутка. Подтверждают это сохранившиеся письма Иоганна Себастьяна к двоюродному брату Иоганну Элиасу. Тот жил теперь в Швейнфурте, состоял в должности кантора и инспектора местной гимназии. Осенью 1748 года Иоганн Себастьян отправил Элиасу два письма. Еще ровный и крепкий почерк. 6 октября он пишет:
«Высокоблагородный многоуважаемый господин кузен.
За недостатком времени я постараюсь вкратце многое сказать, сердечно призывая к ожидаемой к благословенному сбору винограда свадьбе божью милость и помощь. Просимого экземпляра прусской фуги в данный момент прислать не могу, поскольку издание как раз сегодня исчерпано; было напечатано только 100 экземпляров, из коих большинство роздано добрым друзьям бесплатно. Однако в ближайшее время, до новогодней ярмарки, я думаю заказать еще некоторое число экземпляров; если г. кузен расположен еще будет получить один экземпляр, прошу при случае уведомить меня об этом, но также и прислать 1 талер, тогда требуемое будет исполнено. В заключение еще раз шлю лучшие приветы от нас всех».
Представим Иоганна Себастьяна пишущим вечером это письмо. Щипцами надрезал обгорелые фитили свечей и дописал последние строки. Ставит подпись: «И. С. Бах». Тушит одну свечу, с другой в руке идет в спальню, по пути взглянул в окно — на дворе дождь, осенняя непогода. Магдалена спит. Из-под чепца спустилась на подушку седая прядь волос. Как же это он забыл сказать Элиасу о новости в семье? Себастьян осторожно, держась за стулья и косяк двери, возвращается в кабинет. Обмакивает в чернильницу перо и пишет на полях:
«P. S. Мой сын в Берлине имеет уже двух наследников мужского пола; первый родился в то время, когда мы, к сожалению, имели прусское вторжение, второму же едва 14 дней».
Еще один наследник по мужской линии! Внучка не упомянута: старая привычка музыкантского рода. Что касается недавно родившегося внука, то деда порадовало
дополнительное сообщение: крестным стал граф Кейзер-линг. Благожелатель Баха по-прежнему поддерживает дружескую связь с его семьей. Может быть, не без совета Кейзерлинга новорожденного и назвали в честь деда — Иоганном Себастьяном?
В начале ноября Бах снова пашет двоюродному брату, в ответ на очередное письмо от него. Видно, он в хорошем настроении духа. Перо идет легко.
«Высокоблагородный многоуважаемый господин кузен.
О том, что вы вместе с женой и близкими пребываете в добром здоровий, убедило меня ваше, вчера только что полученное письмо и присланный мне бочонок прекрасного молодого вина, за что я приношу большую благодарность. Приходится, однако, очень сожалеть, что бочонок получил или в пути, или еще каким образом повреждение, ибо после обычного в нашем городе досмотра оказался почти на одну треть пустым и, по заявлению досмотрщика, содержал не более шести кружек; очень жаль, что хоть одна капелька такого благородного дара божия проливается. Сердечно благодарю за полученное от вас благодеяние; я должен, однако, в настоящее время признать невозможность для меня на деле дать реванш. Однако, что отложено, то не отброшено, я надеюсь, что мне представится оказия мой долг выплатить. Приходится сожалеть, что дальность расстояния между нашими двумя городами не позволяет нам лично навещать друг друга, ибо я позволил бы себе пригласить вас, уважаемый г. кузен, к бракосочетанию моей дочери Лизхен с новым органистом в Наумбурге, г. Альтниколем, каковое должно состояться в январе 1749 года. Но так как упомянутое уже дальнее расстояние, а также неудобное время года навряд ли позволят г. кузену лично прибыть к нам, то я позволю себе заочно послать вам христианское пожелание. Остаюсь к Вашим услугам, передаю наилучшие пожелания от всех нас».
Что еще сообщить? Бородкой пера он проводит по бровям и переносице раз-другой, посыпает лист песком, стряхивает песок на глиняную тарелочку.
Складка между бровями смягчается, лицо кантора светлеет, на губах появляется лукаво-добродушная улыбка, как есть на портрете Хаусмана в мицлеровском обществе! Иоганн Себастьян снова берет письмо и на следующей странице с усмешкой, но в деловитом тоне приписывает:
«Несмотря на то, что г. кузен объявляет себя готовым и впредь доставлять мне подобный ликер, я тем не менее ввиду чрезмерных расходов от сего вынужден отказаться, ибо фрахт составляет 16 грошей, доставка 2 г., досмотрщик 2 гр., местный акциз 5 гр. 3 пф„ генеральный акциз 3 гр.; таким образом, каждая кружка мне обойдется в 5 грошей, что для подарка окажется слишком дорогим».
Но, может быть, на сей раз, господин кантор, молодое вино стоило такой цены? В конце декабря в Наумбурге состоялась помолвка молодых, а 20 января 1749 года в Томаскирхе Элизабет Юлиана Фредерика Бах и Иоганн Христоф Альтниколь были повенчаны. Еще до свадьбы, наверно, распили присланный дядей «ликер»!
Весной, спустя месяца три после свадьбы, здоровье Иоганна Себастьяна резко ухудшилось. Он прервал должностные занятия. Зачастили врачи. Примолкла музыка, хотя она и не могла вовсе умолкнуть в многодетном доме композитора и кантора.
Весть о болезни Баха разнеслась по городу. Но с быстротой примечательнейшей она дошла до дрезденского двора. Суперинтендант ли Дейлинг, другой ли какой чиновник услужливо сообщил в столицу о безнадежном состоянии старого кантора. Не теряя дня, сам министр-президент граф Брюль, тот самый, что в 1736 году подписал рескрипт короля о присвоении Баху придворного звания, в письме, датированном 2 июня, называет претендентом на место кантора церкви св. Фомы директора собственной капеллы Готлиба Харрера. Через шесть же дней, а именно 8 июня, по распоряжению его превосходительства первого министра объявленный кандидат уже проходит испытание на должность кантора; исполняется его церковная кантата.
Вот он слово в слово, поразительный по чиновничьему цинизму документ, сохранившийся в городском архиве Лейпцига:
«8 июня 1749 года по распоряжению муниципалитета нашего города, большинство членов которого лично явилось в большой музыкальный концертный зал «Трех лебедей», директор капеллы его превосходительства тайного советника и премьер-министра графа фон Брюля господин Готлиб Харрер весьма успешно играл на пробу с той целью, чтобы получить должность кантора в церкви св. Фомы, если капельмейстер и кантор господин Себастьян Бах скончается».
А что говорят городские врачи? Они надеются на выздоровление господина кантора... Бургомистр Маскау и суперинтендант Дейлинг смущены. Услужливо уведомляя канцелярию первого министра о решении, принятом в пользу его ставленника, они вынуждены добавить, что, пока кантор Бах жив, его должность не может быть замещена.
Вряд ли известие о пробном концерте Харрера родные смогли скрыть от удрученного Баха. Привык, однако, старый музыкант к выходкам власть имущих.
Постепенно к Баху вернулись силы, только зрение неумолимо слабело. Нужно завершить цикл фуг в поучение преданным искусству музыкантам. А младшие сыновья? Четырнадцатилетнего Христиана отец может считать законченным артистом. Ему легко дается и композиция. Спустя несколько лет после смерти отца он, Христиан, первым из рода Бахов, уедет в Италию, прославится там как автор приятных опер в чисто итальянском стиле, примет католичество, потом переедет.в Лондон и станет известнейшим и моднейшим композитором-музыкантом в Англии. Совсем юный Вольфганг Моцарт будет недолгое время брать у него уроки... По отношению же к наследию отца «лондонский Бах» проявит больше, чем кто-либо из его братьев, равнодушия, даже непочтительности. Пока же любимец отца получил в дар от него два лучших клавесина; Христиан радует своей игрой и живостью нрава.
Иоганн Себастьян озабочен устройством семнадцатилетнего Фридриха. Прослышав, что молодой граф фон Липпе, владетель Бюккебурга, нуждается в придворном чембалисте, Бах в конце года обратится к нему с прошением о сыне. Но уже не повинуются ему глаза и рука. Послание неизвестно чьим почерком написано под диктовку Иоганна Себастьяна. Двадцатилетний граф согласен взять на службу сына знаменитого виртуоза. И спустя несколько месяцев Фридрих уже окажется у графа Липпе. Тихий, терпеливый, самый скромный из сыновей лейпцигского кантора, Фридрих войдет в историю немецкой музыки как «Бюккебургский Бах». Он прослужит в этом городе много десятилетий. Однако только в наше время будет по достоинству оценен незаурядный композиторский дар Иоганна Христофа Фридриха Баха.
Иоганн Себастьян работает. Немного, когда отпускает болезнь головы. Он дорожит тогда каждым часом светлого времени дня. Осенью ли, зимой ли. Пишет фуги заду-
манного цикла и делает хоральные обработки, которые могут быть уподоблены теперь в жизни больного композитора лирическим высказываниям поэта.
В доме живет Альтниколь. На страницах нот потерявший твердость почерк Баха сменяется молодым почерком зятя. Потом снова появляется след руки автора. В тетради, которую спустя полтораста лет держал перед собой Альберт Швейцер, он с волнением заметил, как высыхающие чернила, очевидно, разбавляемые водой, становятся жиже, едва прочитываются ноты...
Рано «покончили» с кантором господа советники муниципалитета. Как раз в это время дошла до него весть о новом наговоре на музыкальное искусство. Знакомая история! Давно ли Эрнести боролся с музыкой в школе Фомы. Теперь подобное приключилось во Фрейберге. Тамошний ректор Биедерман ополчился на молодого кантора Долеса — это был один из способнейших учеников Баха. За что же? Тот показал себя не только отличным музыкантом и капельмейстером, но увлеченным и увлекающим педагогом. В своей актовой речи ректор заявил, что музыка оказывает дурное влияние на юношество и это может привести к распущенности нравов. Как подобает ученому филистеру, Биедерман ссылается на историю. Приводит примеры древних христианских общин, не допускавших музыки в молитвенные места. Ректор оживляет мрачные тени Калигулы и Нерона, у которых жестокость уживалась с пристрастием к музыке... Все эти доводы так знакомы Баху еще с мюльхаузенских годов жизни.
С отповедью «мрачному мизантропу» славно выступил гамбуржец Маттесон. Считает не вправе оставить беззащитным своего недавнего ученика и наш кантор. Член ученого музыкального общества, он обращается к коллеге по обществу Готлибу Шрётеру в город Нордхаузен. И тот по просьбе почтенного сотоварища выступает с брошюрой, в которой резко критикует Биедермана. Кантору нравится брошюра, он доволен. Но, не очень контролируя свои выражения, он сам вступает в спор.
Полемика между Биедерманом и его противником продолжится в будущем, 1750 году, она не замолкнет и после кончины Баха; имя его будет вдосталь склоняться участниками спора, как хулителями, так и защитниками музыкального воспитания.
Фрейбургскому музыканту Долесу впоследствии дове-
дется занять место кантора церкви св. Фомы. Именно он, Долес, познакомит в будущем Вольфганга Моцарта с мотетами своего учителя, и эти мотеты вызовут восторг у Моцарта...
В конце же 1749 года, желая завершить полемику с Биедерманом, Бах еще раз тряхнул стариной. На скорую руку ученики его ставят и исполняют в Лейпциге давно им сочиненную светскую кантату «Спор между Фебом и Паном» (201). Она исполнялась в свое время в Музыкальной коллегии. Теперь кантата бьет в цель. Бах обновляет текст, вводит такое имя героя сатиры, что слушатели без труда угадывают, в чей лагерь метит свои стрелы старый кантор. Они узнают двух ректоров: фрей-бургского Биедермана и лейпцигского Эрнести. Великий упрямец дал свой последний бой.
Осенью, как раз в разгар полемики, у Лизхен и Хри-стофа Альтниколя в Наумбурге родился мальчик, родители, как и Эммануель в Берлине, нарекли его именем деда. Но радость была недолгой. Всего лишь несколько дней прожил малютка Иоганн Себастьян. После погребения младенца молодая чета приехала в дом отца. Теперь Альтниколь будет лишь по служебным обязанностям отлучаться в Наумбург.
Тестю в новом, 1750 году снова стало хуже. Усилились головокружения и боли в голове. Катаракта застилает оба глаза.
В городе объявился знаменитый английский врач-окулист Тейлор. Ему показали больного кантора. По мнению врача, предотвратить полную слепоту могла только операция, и Иоганн Себастьян решается на нее. Для тех времен это была трудная и рискованная операция. В конце марта врач Тейлор произвел ее. Через неделю, между 5 и 7 апреля, кантора Томаскирхе оперируют еще раз. Неудачно.
С этих дней Иоганн Себастьян живет в комнате с зашторенными окнами, редко покидая постель.
Дух творца, однако, сопротивляется сумеркам жизни. Баху надо закончить цикл контрапунктов «Искусства фуги». Больной, превозмогая слабость, он диктует музыку Альтниколю. Как справедливо отметят исследователи, в музыке фуг не ощущается ни страдания, ни суеты, ни преходящих настроений. Просветленная музыка, свидетельствующая о гармонии мира.
Бах диктует также три хорала, завершающих давно
задуманный цикл (651—668). Одновременно диктует короткие деловые письма.
Сочиняет Иоганн Себастьян лежа или в кресле. Он слышит не только хоральные голоса, но и звуки, заполняющие этажи квартиры: смех маленькой Каролины, чьи-то клавирные упражнения, звон посуды в кухне, плеск воды, которую выливает из ведра в чан служитель школы; о чем-то увлеченно спорит в своей комнате Христоф с приятелем.
В один из дней июля Иоганн Себастьян подозвал зятя. Альтниколь по привычке взял перо. Тесть нота за нотой заново продиктовал хоральную обработку, по счету восемнадцатую, с ведущей мелодией сопрано на тему «Wenn wir in hochsten Noten sein» («Когда мы в тяжелой беде»). Продиктовал неторопливо; отпускал зятя от себя, потом опять призывал. Альтниколь записал последнюю фразу. Бах в раздумье, с закрытыми глазами; положил слабую руку на руку зятя, удерживая его. Велит зачеркнуть название хоральной обработки и озаглавить ее по-иному: «Vor deinen Thron tret'ich» («Перед троном твоим предстаю»).
Завершается наполненная трудом и откровениями жизнь. Остается немногое: расстаться с миром.
За десять дней до кончины, как свидетельствовали близкие, больной неожиданно прозрел. Проснувшись июльским утром, он открыл глаза, пораженный: он видит свет! Иоганн Себастьян кликнул родных. Он просит отдернуть оконные занавеси. На его лице не то просветление, не то испуг. Привстает с постели и обращает лицо в сторону окна, за которым пылают на солнце летние краски. Его губы трогает младенческая улыбка, а Анна Магдалена с тревогой и надеждой следит за своим Себастьяном.
Широко открыты глаза под приподнятыми бровями с сединой. Они стали такими большими, округлились, будто жадно впитывают свет, но остаются неподвижными. Видят ли они что, обращенные в окно, к голубеющему небу? Альтниколь с Мюттелем поддерживают взволнованного, вздрагивающего учителя. Иоганн Себастьян делает назад несколько шагов и тихо опускается на кровать. Удивление, растерянность в блуждающей улыбке на бледном лице. Веки смыкаются, потом поднимаются снова: Бах что-то видит?
Вместе с Анной Магдаленой («Твои прекрасные руки
закроют мои верные глаза...»), с дочерьми, с учениками, зятем, сыном и Мюттелем побудем же, читатель, и мы в комнате кантора в эти тревожные минуты зыбкого просветления...
Спустя несколько часов больного постиг удар. Его лихорадило, поднимался жар. Послали за врачами. Несколько дней он провел в забытьи. Городские лекари как могли утишили страдания больного.
Как оповестил впоследствии некролог, написанный сыном Эммануелем и учениками композитора, «28 июля 1750 года в 9 1/4часов вечера Иоганн Себастьян Бах на шестьдесят шестом году кротко и спокойно почил».
И без официального уведомления городских и церковных властей по Лейпцигу быстро разнеслась скорбная весть — кантора знали в городе все, от подростков до старцев. Первое публичное сообщение гласило: «28 июля, в 8 часов пополудни, мир живых покинул господин Иоганн Себастьян Бах». Автор заметки привел далее титулы усопшего директора музыки, кантора школы св. Фомы, добавив:
«Неудачная операция глаз похитила у нас этого достойного мужа Мира, который своим необыкновенным искусством в музыке заслужил бессмертную славу и который оставил после себя сыновей, также приобретших известность в музыкальной деятельности».
В хлопотах о похоронах прошли следующие дни. Мастерская гробовщика Мюллера доставила дубовый гроб. Заказан был катафалк, предусмотрены подробности ритуала погребения по стародавним обычаям Томасшуле.
Отпевание и погребение состоялось в пятницу, 31 июля.
Неизвестно, изволили, нет ли, почтить своим присутствием этот прощальный ритуал высокие представители городского и церковного управлений. Из документов явствует, что на день похорон объявлен был крестный ход, поэтому отпевание назначили на ранний час летнего дня. Впрочем, сам покойный кантор был строг к порядкам, и он приказал бы поступить так же. Мальчики-ученики со своими префектами составили полный школьный хор для проводов учителя. Они отдали свой долг наставнику и после погребения отправились к исполнению певческих обязанностей в час крестного хода.
Похоронили Иоганна Себастьяна на кладбище св. Иоанна у церковной стены.
Смерть музыканта, капельмейстера и кантора нашла отклик в немецких городах.
«О потере этого неслыханно талантливого и славного человека глубоко скорбит каждый истинный знаток музыки», — писала берлинская газета 6 августа в своем извещении о его кончине.
В течение 1750 года и следующих лет имя Баха, отзывы об игре его и отзвуки его игры будут встречаться на страницах журналов, в статьях критиков и в ученых трудах. Со временем будут прочитаны и прокомментированы упоминания о нем и его искусстве в частных письмах современников. Собранные вместе в нынешних академических изданиях статьи, краткие заметки, упоминания о личности и искусстве лейпцигского кантора и капельмейстера производят внушительное впечатление.
Памяти Себастьяна Баха посвящают стихотворные строфы Мицлеровское общество и молодой брауншвейг-ский поэт Цахариэ, а спустя полгода после кончины композитора — знаменитый Телеман. Более счастливый по легкости своего музыкального пути, Телеман никогда не становился поперек дороги Баха. Они не были соперниками, эти художники разного духовного склада. Время возвысило творчество Баха, но не бросило тени на взаимоотношения двух композиторов. И вот теперь Телеман пишет сонет памяти Баха.
...Отдали последний долг лейпцигские доброжелатели Иоганна Себастьяна. А магистрат и консистория? Состоялся еще один акт чиновничьего произвола, когда уже опустили в могилу тело старого кантора.
Нет, на сей раз кандидатура Харрера оказалась не единственной. Посмели поспорить с протеже графа известные музыканты. Кто же это? Первым в списке соискателей назван «сын покойного, господин Бах в Берлине». Составители протокола не сочли даже нужным упомянуть имя Карла Филиппа Эммануеля и его звание; между тем он знаком им хорошо, потому что служил чембалистом в самой церкви св. Фомы.
Назван Гёрнер, известный Лейпцигу музыкант, органист этой же церкви. Еще назван талантливый кантор Граун из Мерзенбурга, наконец, уже заслуживший немало похвал любимейший ученик покойного Иоганн Люд-виг Кребс. Можно представить, какой это был бы блистательный многочасовой концерт соискателей на должность славного Себастьяна Баха! Но в протоколах выде-
лено одно имя: руководителя капеллы его превосходительства премьер-министра графа Брюля.
Бургомистр Штиглиц рекомендует к избранию Харрера. Все присоединяются к предложению. Между Nos и П1е на сей раз противоречий нет.
На следующий день составляется окончательный протокол. Суперинтендант Заломон Дейлинг подтверждает решение. Подписывает последний акт, еще связывающий жизнь церкви и школы св. Фомы с памятью Себастьяна Баха. Приведем примечательнейшие слова одного из советников, угодившие в строки протокола. Не желавшие и не способные видеть что-либо выходящее за пределы их повседневных интересов, власть имущие патроны юношества по-своему лаконично охарактеризовали покойного кантора: «...Господин Бах, без сомнения, был большим музыкантом, но не учителем». Гениальный творец музыки и гениальный педагог так и остался до последних своих дней недоступным пониманию бедных мыслью коллег и начальников.
Расстался с миром подвижник духа, познавший и тяготы странствий, и утеснения чести, и празднества вдохновенного артистического дара. Художник, не плененный прелестью преходящих успехов, Бах незыблемо верил в призвание своей музыки служить Истине прекрасного, Истине добра ради людей.
Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 337 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!