Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

История всемирной литературы 85 страница. Хотя в «шарле Герене» есть следы общего для эпохи увлечения Шатобрианом (в начале 1-й главы IV части комментируется отрывок из «атала»



Хотя в «Шарле Герене» есть следы общего для эпохи увлечения Шатобрианом (в начале 1-й главы IV части комментируется отрывок из «Атала», герой романа читает «Мучеников» и т. д.), Шово в какой-то мере использует и бальзаковскую традицию. При этом жанровая специфика произведения оказывается весьма эклектичной. Исполненное социального смысла повествование о том, как обосновавшийся в Канаде делец Вагнер с помощью бесчестных махинаций сгоняет Геренов с их родной земли — отцовского достояния, растворено в описаниях картин быта, живописных канадских пейзажей. Сцены, воспроизводящие местные нравы, обычаи и свидетельствующие о значении религии в жизни франко-канадцев, описание эпидемии холеры, обрушившейся на Квебек в 1832 г., диалоги, в которых возникает облик различных слоев общества, изображение патриотических настроений, озабоченности национальными проблемами накануне революции 1837 г., — все это складывается в выразительную панораму и оправдывает подзаголовок произведения — «роман о канадских нравах».

Но «Шарль Герен» — это также роман о молодом человеке, постигающем опыт жизни. Растиньяковский вариант этой темы намечается в истории Анри Вуазена, который принимает решение любой ценой сделать карьеру и ради восхождения по ступеням социальной лестницы становится интриганом и негодяем. Что же касается главного героя, то движение его сознания, как в просветительском романе, идет от наивных иллюзий, неопределенных мечтаний через смятение чувств, жизненные испытания и душевные потрясения к зрелости и практической деятельности.

Соотнося судьбу Шарля Герена с реальным историческим временем, Шово в начале романа писал о «социальной болезни» (результате английского засилья и консервативной неподвижности Квебека), выражавшейся в том, что для франко-канадской молодежи после окончания коллежа не находилось места в социальной структуре общества. Ограниченность выбора — право, медицина, богословие — и отсутствие вакантных должностей приводили к тому, что молодые франко-канадцы были обречены «на праздность, если они богаты, на голодную

586

смерть или эмиграцию, если они бедны». Итог же, к которому приходит Шарль Герен в финале произведения, отказываясь от ранее избранного адвокатского поприща и обращаясь к земледелию, призван был указать путь и наметить ориентиры. Исполненный поучительности эпилог свидетельствовал, что герой нашел себя, обрел благополучие и реализовал свои патриотические устремления, освоив свободную землю и основав на ней новый приход с церковью, образцовым хозяйством и патриархально-умиротворенными нравами.

Первый этап в развитии франко-канадского романтизма завершается творчеством Октава Кремази (1827—1879). Его поэтическое наследие невелико: 27 стихотворений и поэм, созданных между 1849 и 1862 гг. В 1863 г. Кремази, запутавшийся в долгах, вынужден был уехать во Францию и в Канаду уже не вернулся. Ко второму, французскому, периоду творчества поэта относится его переписка, содержащая размышления о франко-канадской литературе и духовной атмосфере в Квебеке, а также дневник «Осада Парижа».

Раздумья Кремази о франко-канадской литературе пессимистичны. Он полагает, что две причины препятствуют ее развитию: безразличие публики, общества «лавочников», неспособных подняться над бездуховностью своего существования, и — что еще важнее — отсутствие собственного языка, в результате чего франко-канадская литература обречена быть лишь захудалой провинцией литературы французской.

Кремази считал себя сторонником романтизма. Он восхищался «стилем и способом выражения классицистов», однако утверждал, что их «идеи отжили свой век», «ничего не говорят сердцу и уму», и называл «людьми своего времени» Мюссе и Ламартина. Однако Кремази остался чуждым исповедальному пафосу романтической поэзии, он писал, что не считает возможным «кроить одежду скомороха из своих несчастий». В его поэзии отсутствуют личные мотивы, он пишет лишь о национально существенном или общезначимом. Поэта привлекают патриотические и героические идеалы, приобретающие в его стихах характер всепоглощающей страсти, и тема смерти. Хотя почти все стихи Кремази являются откликом на конкретные события, ему свойственно романтически высокое представление о священной миссии поэта.

Кремази воспевает Канаду, восхищается ее лесами и озерами. Он обращается к прошлому, пишет о первых колонистах и миссионерах, осуждает эмиграцию, сожалея о тех, кто обречен попирать «землю, лишенную воспоминаний». Любовь к родине сочетается в его поэзии с меланхолической интонацией, культом Франции и тоской о героическом прошлом.

В «Знамени Карийона», самом известном своем произведении (оно принесло автору славу «национального поэта»), Кремази, развертывая сюжет по эпическому принципу, противопоставляет настоящему героическое прошлое, символом которого становится французский стяг с королевскими лилиями. Старый ветеран, знаменосец армии генерала Монкальма, бережно хранящий эту святыню, решает попытаться изменить ход истории. Он отправляется за океан к французскому королю, чтобы показать пробитое пулями знамя и напомнить о покинутых детях Франции. Но времена изменились, в обстановке Версаля старый солдат понимает всю безнадежность своей попытки воскресить прошлое. Он возвращается в Канаду, чтобы умереть в том месте, где французское оружие одержало последнюю победу, возле знамени, гимном которому завершается произведение.

Кремази свойственен не только культ былой французской доблести, но и культ наполеоновской Франции. Наполеона III — из-за океанского далека — он воспринимает через романтически преображенный в творчестве французских поэтов образ его великого предшественника. Поэтому стихотворения Кремази «Восточная война», «Кастельфидардо» и др., полные декламационной патетики в духе «Ориенталий» Гюго, посвящены подвигам солдат Третьей империи. Они для поэта наследники тех, кто сражался под знаменем Монкальма, создавая славные страницы канадской истории.

Наиболее глубоко романтическое мироощущение проявилось в произведениях Кремази на тему смерти («Мертвые», «Прогулка трех мертвецов»), приближающихся по своему характеру к жанру философско-религиозной поэмы. В «Мертвых», подготавливая развитие действия пейзажем поздней осени, когда «небо собирает тучи и готовит саван, которым зима покроет мир», поэт, отчуждаясь от мира живых, выступает ходатаем мертвых. Он пишет о том, что покой тех, кто умер, — это иллюзия, которую создают себе живые, чтобы оправдать свое эгоистическое право на забвение, а ведь мертвые нуждаются в памяти и молитве. Уже здесь философско-религиозная концепция пересоздается в глубочайшее личное переживание и намечается характерное для «мрачного романтизма» Т. Готье и Ш. Бодлера сочетание загробной фантастики с натуралистически точными деталями. В «Прогулке трех мертвецов» (1860—1862), незавершенной драматизованной поэме, стремление поэта ответить на мучительный

587

для него вопрос, способна ли плоть человеческая испытывать страдания после смерти, предопределяет усиление бодлеровских акцентов. В одном из эпизодов поэмы Могильный червь, терзающий свою добычу, с дьявольской насмешкой объявляет себя той непреложной реальностью, о которую разбиваются все человеческие мечты.

Сознавая, что подобное произведение должно шокировать читателя, Кремази писал: «Романтическая школа не предпочитает безобразное прекрасному, она принимает природу такой, какая она есть, полагая, что может созерцать, а иногда и воспевать все то, что бог взял на себя труд создать».

Таким образом, литературное развитие Французской Канады на протяжении первой половины века заполнено поисками, постоянно сопровождавшимися теоретическими размышлениями о литературе. Процесс становления литературы — за исключением первых классицистических опытов — совпал с зарождением и развитием романтизма, в котором для франко-канадцев оказалась привлекательной сначала идея свободы, а затем идея национальной самобытности. При этом хотя преимущественным ориентиром для франко-канадских поэтов и писателей являлся ранний французский романтизм, а иногда и предромантизм, это не исключало более поздних романтических влияний, вплоть до Бодлера. Романтические мотивы носили разнородный характер и, не обретая европейской остроты, свободно сочетались с элементами классицистической поэтики, просветительскими тенденциями и отдельными выходами в сторону реализма.

587

ЛИТЕРАТУРА НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

Англо-канадская литература в первой половине XIX в., как и в XVIII в., сохраняет региональный характер, только складывается она, опираясь прежде всего на просветительские традиции, следует образцам англоязычных литератур (английской, позднее — литературы США).

Так, Оливер Голдсмит (1794—1861), явно подражая своему предшественнику, английскому поэту-сентименталисту Оливеру Голдсмиту, пишет поэму «Встающая деревня» (1825). Эта поэма по формальным признакам весьма близка поэме английского поэта «Покинутая деревня». И хотя произведение Голдсмита-канадца в художественном отношении слабее скорбно-элегической поэмы Голдсмита-англичанина, оно было вехой в развитии национальной англоканадской литературы.

Крупнейшим явлением в литературе англоязычных провинций, получившим международное признание, была книга Томаса Халибертона (1796—1865), писателя, историка и общественного деятеля, «Часовщик, или Рассуждения и дела Сэма Слика из Сликвиля» (1836). Книга эта представляет собой сплав традиционного английского повествования в форме путевого дневника и бессюжетного эссе. В центре произведения — фигура типичного янки Сэма Слика, который оказался случайным попутчиком рассказчика и который считает американцев самой великой нацией на земле. Самоуверенный Сэм, выгодно и ловко пристраивающий свой товар (он торгует часами, причем у него своя «психологическая» манера торговли, дающая немалый успех), с презрением относится ко всему, что не связано с практической стороной жизни. Так, он считает праздной блажью не только занятия классическими языками, музыкой и живописью, но и чтение книг, кроме тех, по которым можно освоить счетоводство.

Несмотря на некоторые привлекательные черты — здравый смысл, изобретательность, чувство юмора, образ Сэма является яркой, броской сатирой на американский национальный характер. Автор сумел правдиво показать и высмеять некоторые существенные стороны американской психологии той поры, когда Соединенные Штаты, избавившиеся от колониального господства и провозгласившие идеалы республиканизма и демократии, стали проявлять экспансионистские устремления и порождать самодовольных дельцов, которых спустя шесть лет (за год до опубликования продолжения «фасовщика» под названием «Атташе, или Сэм Слик в Англии», 1843) так резко изобразил Диккенс в американских заметках. Не случайно Халибертона нередко называют основателем «американской школы юмора».

У Халибертона есть также страницы, посвященные горестной участи простых людей. Как историк и автор трудов о Новой Шотландии, он приводит немало фактов и статистических данных о положении народных масс.

До выхода отдельной книгой «Часовщик» Халибертона печатался в газете «Нова Скошн» («Новошотландец»), редактором которой был его друг Джозеф Хау (1804—1873). По характеру своей общественной литературной деятельности, по своим литературным вкусам и пристрастиям Хау — просветитель. Значение Хау в истории канадской литературы не столько в его поэзии (он писал стихи и поэмы, которым сам не придавал большого значения) или прозе (ему принадлежат дневники путешествий преимущественно по Новой Шотландии и политическая публицистика), сколько в издании самой значительной

588

в британской Северной Америке газеты, на страницах которой помимо Халибертона печатались Голдсмит и другие писатели того времени и где Хау публиковал свои собственные произведения. Кроме того, заслугой Хау было создание литературного клуба, где велись споры и дискуссии.

Пристрастием к простодушной документальности и описательности отмечены произведения сестер-писательниц Кэтрин Трейл (1802—1899) и Сюзанны Муди (1803—1885). Первой из них принадлежит книга «В лесах Канады» (1836) с характерным подзаголовком «Письма жены переселившегося в Канаду офицера, в которых изображается жизнь и быт канадской глуши».

Канада в изображении К. Трейл — страна, лишенная волшебных сказок и легенд. Но писательницу привлекает красота этой страны. Ее картины природы отличаются простотой и непритязательностью; в этих описаниях она достигает большого мастерства.

Трудностям освоения Канады посвящена и автобиографическая книга С. Муди «Как трудно жить в тайге» (1852). Эти произведения открывают характерную для канадской литературы XIX—XX вв. тему жизни пионеров, осваивающих необжитые земли и леса.

Популярным в канадской поэзии и прозе темам переселенчества из Старого Света и освоения новых земель посвящена поэма эмигрировавшего из Ирландии в начале XIX в. и обосновавшегося в Монреале Стендиша О’Греди (1793—1841) «Эмигрант» (опубл. посмертно в 1842 г.). В ней проявляется общая для англоканадской поэзии этого периода особенность: обилие риторики и традиционных общих мест.

Романтические веяния возникают в англо-канадской литературе уже в первой половине века, прежде всего в исторических произведениях Джона Ричардсона (1796—1852), созданных под несомненным воздействием прозы Скотта и Купера. Внук североамериканского купца и индианки, Ричардсон провел детство в тех местах, где канадцы (вместе с индейцами) отражали нападение вторгнувшихся в 1812 г. американских войск. Писатель проявлял постоянный интерес к индейской теме. Отважный вождь индейцев Текумсе стал центральной фигурой поэмы Ричардсона «Текумсе, или Воитель Запада» (1828). Осада Детройта индейским воином Понтиаком — историческая основа романа «Вакуста» (1832), который (как и его продолжение «Канадские братья», 1840) имел большой успех. Следует также упомянуть представляющую значительный интерес книгу воспоминаний Ричардсона «Восемь лет в Канаде» (1847) и неоконченную «Историю войны 1812 года» (1842).

Война с Соединенными Штатами в 1812 г., общественный подъем и восстание 1837—1838 гг. в Верхней и Нижней Канадах способствовали становлению национального самосознания канадцев. В общественной и культурной жизни провинций начало этого процесса ознаменовалось в первой половине XIX в. появлением новых периодических изданий. Вслед за франко-канадской газетой «Ле Канадьен» у англо-канадцев появляется газета «Гардиан» («Страж»), издателем которой становится Джозеф Уилкокс, участник ирландского освободительного движения, душа оппозиционно настроенных канадцев, последовательный и непримиримый в революционных убеждениях. В литературе Английской Канады духовное сближение провинций проявится в полной мере уже после 50-х годов. Направлением, объединившим региональные литературы в единую англо-канадскую литературу, станет романтизм.

Литературы Латинской Америки [первой половины XIX в.]

588

ЛИТЕРАТУРЫ ИСПАНСКОЙ АМЕРИКИ
В ПЕРИОД ВОЙНЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

Конец XVIII — начало первой половины XIX в. — поворотный период в истории Латинской Америки. Это момент подготовки и осуществления национально-освободительной антииспанской революции и первых самостоятельных шагов вновь образовавшихся государств.

Идея независимости определяла развитие всех сфер жизни — политической, научной, художественной.

Литература участвовала в формировании духовного климата, сделавшего возможным свержение колониального ига; она участвовала в освободительной антииспанской войне, которая продолжалась в общей сложности с 1810 г. до конца 20-х годов XIX в. А когда страны Латинской Америки обрели независимость, литература стала фактором формирования наций. Борьба и творчество часто соединялись в жизни самих деятелей освободительного движения, в том числе и первого выдающегося его вождя — Симона Боливара. Литературное наследие Боливара

589

столь значительно, что обеспечило ему почетное место также и в истории латиноамериканской словесности. Его речи, письма, равно как и автобиографические произведения аргентинца Бернардо Монтеагудо «Политические мемуары» (1822) или мексиканца Сервандо Тереса-и-Миера «Мемуары» (1812), запечатлели характерные приметы исторической личности того времени. Порой сами эти деятели уподоблялись героям художественной литературы — столь напряженным был драматизм их судьбы, столь велик накал политических и личных столкновений.

Переход от одной эпохи к другой, от колониализма к независимости (от конца XVIII в. до конца 20-х годов XIX в.) был периодом, когда традиции, унаследованные от прошлого, сталкивались с новыми течениями.

Идеология независимости и освободительная антииспанская война в Латинской Америке, подготовленные всем ходом предшествующего социально-экономического развития и конкретно — необратимым кризисом колониальной власти, в духовном плане были детищем европейского Просвещения, европейского рационализма. Два события всемирно-исторического значения — Война за независимость Соединенных Штатов и Великая Французская революция — сыграли роль стимулятора политического брожения в заморских колониях Испании.

Колониальные власти жестоко преследовали пропаганду просветительских и революционных идей. Пожизненным заключением заплатил за то, что перевел и отпечатал «Декларацию прав человека и гражданина» Антонио Нариньо, один из образованнейших людей вицекоролевства Новая Гранада. Другой отважный просветитель, основавший в Эквадоре первую газету, Хавьер Эспехо, также подвергался преследованиям за то, что перевел на испанский язык «Общественный договор» Руссо. Кстати, эта книга сыграла решающую роль в политическом воспитании Симона Боливара.

При этом, разумеется, процесс творческого претворения передовых идей, проникавших в американские колонии Европы, был весьма сложным. Мыслители и писатели Латинской Америки решительно отбирали и переосмысливали достижения европейской культуры, исходя из особенностей и потребностей собственного исторического процесса. Так, весьма характерной чертой идеологии Латинской Америки той эпохи было сосуществование принципов рационализма и католицизма. Для творческой и практической деятельности писателей и вождей борьбы за независимость был характерен общеамериканский патриотизм; общность исторической судьбы и культуры, общность освободительных задач — такова его основная предпосылка. Чувство нации возникает позже. В эту эпоху жители испанских колоний видели себя сыновьями большой американской родины.

Идейные устремления тех лет прежде всего нашли непосредственное художественное воплощение в поэзии. Страстная любовь к американской родине, идея освобождения — таковы основные мотивы поэзии независимости. Наиболее адекватной для нее оказалась эстетическая программа революционного классицизма» с его верой в прогресс, гражданственностью, апелляцией к античности. Непосредственной моделью служили оды испанского поэта Мануэля Кинтаны, в духе которого были написаны стихотворения «Шестнадцатое сентября» Андреса Кинтана Роо, стихотворение уругвайца Франсиско Акунья Фигероа «Как на востоке прекрасен нового солнца восход», позже ставшие национальными гимнами. Но одновременно начинали заявлять о себе и ростки романтического восприятия действительности, выразившиеся прежде всего в безудержно-лирическом воспевании родной природы и исторических героев.

Все эти характерные тенденции проявились прежде всего в творчестве двух крупнейших поэтов эпохи освободительной войны: Хосе Хоакина Ольмедо и Андреса Бельо. Они первыми воплотили идею независимости освобождающейся Америки — один главным образом в картине героических сражений, другой — в описании естественных богатств и неизбывной силы девственного континента. Оба поэта не только идейно, но и биографически олицетворяли историческое и духовное единство бывших испанских колоний Америки. Уроженец Венесуэлы Бельо основную часть своей просветительской и творческой деятельности отдал Чили. Уроженец Эквадора, Ольмедо был кровно связан с Перу, а также другими андскими странами.

«Победа при Хунине, Песнь Боливару» — так называется самое значительное одическое произведение Хосе Хоакина Ольмедо (1780—1847). Это монументальное по замыслу произведение возникло как непосредственный поэтический отклик на только что отгремевшие битвы. Поэт сознательно прибегнул к контаминации фактических событий — победоносной битвы в долине Хунин, которой руководил Боливар 6 августа 1824 г., и сражения при Аякучо 10 ноября того же 1824 г., возглавлявшегося генералом Сукре и приведшего к падению испанской власти. «Освободитель» Боливар реально действует в битве при Хунине, но масштаб сражения увеличен битвой при Аякучо. Ольмедо сам объяснил это совмещение: «Произошла битва

590

в Хунине, и я начал писать свою песню... но не сумел продвинуться за месяц... Затем свершилась битва при Аякучо, и она разбудила меня своим громом». Античным богом-громовержцем выступает в этой поэме Боливар:

Кто, подобен грозе, устремляется в бой,
Как крылатый и пламенный вестник победы,
И, подобно какому-то грозному чуду,
На летящем коне появляется всюду?
Это — он. Это — Марса прославленный сын!

(Перевод В. Державина)

Ритм, форма стиха в «Песни Боливару» — классицистические. Не раз устанавливалась перекличка между строфами поэмы Ольмедо и Горация. Не кто иной, как сам герой поэмы Боливар, проследил влияние на Ольмедо образов античной мифологии. И он же подметил намеренное отступление автора оды от хода воспетых им событий. В битве при Хунине обе стороны дрались холодным оружием, а «вы умудрились выстрелить... там, где не раздалось ни единого выстрела», — писал Боливар поэту.

Горячей лирической эмоциональностью окрашено описание андского пейзажа, — горных вершин, где состоялись героические сражения. Эта пылкость явно не укладывалась в классически строгий стих. О воздействии новой романтической эстетики на первую героическую эпопею освобождающейся Латинской Америки свидетельствовало также и то, что Ольмедо заставил ожить на ее страницах историческую фигуру великого индейского предка Уайна Капака. Могло показаться странным с точки зрения сухой логики, что последний правитель империи инков, разрушенной испанскими конкистадорами, Уайна Капак приветствует потомка своих покорителей. Но была иная, высшая логика истории в том, что поэт связал образ далекого индейского предка с образом героя антииспанской войны; именно так утверждал он идею духовной самобытности американских народов в момент, когда шла борьба за независимость политическую.

Уайна Капак выступает в «Песни Боливару» не только как герой возрождаемого исторического прошлого Америки. Ему доверяет автор высказать собственные нужды и пророчества, касающиеся общей судьбы борющихся народов: «Вы составляете один народ, одну семью, и все вы — сыновья мои!»

Существуют два варианта поэмы (1825 и 1826 гг.), причем во второй, расширенной версии прибавились и новые фигуры, дополняющие Уайна Капака. Это последний император ацтеков — Монтесума и его героический племянник Гуатемоцин. Второй вариант еще более укрепляет ольмедовскую концепцию преемственности освободительных традиций в истории Латинской Америки.

Крупнейший эквадорский поэт XX в. Хорхе Каррера Андраде увидел в «Песни Боливару» Ольмедо одно из первых проявлений художественной самобытности литературы Нового Света: «Оригинальность этой поэмы, классицистической по форме и романтической по вдохновению, возвышенность идей и образная красота обеспечили ей выдающееся место в поэтической продукции века. В Америке рождалась новая поэзия, создавались новые формы. На небосводе бывших колоний, который подобно огромному инкскому покрывалу окутывал Андские горы, уже не было места громоподобному Юпитеру; его заменил Уайна Капак, — голос оракула. Вот так реальность и люди Нового Света включались в мировую поэзию».

Современник Ольмедо поэт Андрес Бельо был также выдающимся ученым и общественным деятелем Латинской Америки. Молодость Андреса Бельо (1781—1865), учителя Симона Боливара, — один из ярких моментов идейно-литературной жизни эпохи борьбы за независимость. Посланный в Лондон как дипломатический представитель венесуэльской революции, а затем потерявший этот пост в связи с ее временным поражением, Бельо использовал пребывание в Европе для получения широкого образования, которое он впоследствии отдал делу просвещения Латинской Америки. В 20-х годах XIX в. в Лондоне он основал первые печатные органы «Библиотека Американа» и «Реперторио Американо», в которых отражались события, происходившие на американском континенте. На их страницах и были опубликованы его «Американские сильвы» (сильва — одна из классических метрических форм испаноязычной поэзии), в которых воспевались молодые освобождающиеся народы Америки.

Первая из них (1827) «Обращение к поэзии» — пламенный манифест духовной независимости молодой Америки. Автор призывает музу поэзии покинуть Старый Свет и обратить свой взор к новому девственному континенту, где «земля еще одета в простые одежды».

Через двадцать с лишним лет программная сильва «Обращение к поэзии» открыла первую общеамериканскую антологию «Поэтическая Америка» (1846).

Во второй сильве Андреса Бельо «Сельскому хозяйству в тропической зоне» идея самоутверждения молодой Америки растворена в любовно воссозданной картине родной земли и человеческого труда. Вергилиевские «Георгики» послужили ему образцом для этого гимна сельскому хозяйству.

591

Иллюстрация:

Симон Боливар — Освободитель

Картина С. В. Рейнольдса. 1820-е годы

Тщательное описание плодов и растений родной тропической земли — сахара, бананов, юкки, хлопка, пальмы — исполнено непосредственности лирического чувства, обостренного ностальгией человека, живущего вдали от родины. Из чувственного восприятия естественного мира рождается возвышенный патриотизм, неотделимый от идеи свободы и независимости Америки.

О, Южная Америка моя,
Свободных наций юная семья,
Пред изумленною Европой
Ты гордо вскинула чело
И вольности венец лавровый!

(Перевод А. Якобсона)

А. Бельо был страстным проповедником просветительских идеалов. Во второй «Сильве» настойчиво звучит назидательный призыв — вернуться к земледельческому труду, от которого бурные годы войн и гражданских столкновений отвлекли людей его страны. Духом руссоизма наполнены строки, прославляющие чистоту деревенского труда, в котором поэт видит залог процветания будущих независимых наций. Из поэтов своего времени Бельо был единственным, кто не воспел бранного подвига. Его голос, призывавший к мирному труду, явно контрастировал с патетическими строфами певцов военных сражений. Нередко фигуры обоих венесуэльцев — Боливара и Бельо — рассматриваются

592

вместе, как две ипостаси эпохи независимости: один — рыцарь героических сражений, другой — певец созидательного мира. Случилось так, что родине, долгие годы раздираемой гражданскими междоусобиями, Бельо не смог отдать свои силы. Приглашенный в 1829 г. в Чили, единственную страну, где после войны за независимость установилась сравнительно стабильная гражданская жизнь, Бельо именно там развернул свою выдающуюся литературно-просветительскую и научную деятельность, став «отцом» чилийской культуры.

Картина поэтического развития времен независимости будет неполной, если не сказать о том, что наряду с высокой, «ученой» поэзией в годы войны получила развитие и другая, так называемая «народная», поэзия. Это было демократическое стихотворчество, непосредственно связанное с фольклором.

Само его появление было прямо обусловлено глубоким историческим сдвигом, совершавшимся в ту эпоху. Уже на первых порах выдвинулись такие оригинальные и несхожие поэты, как Мариано Мельгар (Перу) и Бартоломе Идальго (Уругвай).

Начав писать в традиционном классицистическом стиле, Мариано Мельгар (1791—1815) одновременно создавал поэтические миниатюры — ярави, по образцу кечуанского фольклора.

Солнце — главное божество индейцев кечуа — постоянно присутствует в мельгаровских ярави как изначальная ценность бытия. Поэт использует характерные образы фольклора: любимая — голубка, семья — гнездо, а также разрабатывает излюбленный жанр кечуанского фольклора — жанр басни. В басне «Каменотес и мул» он от имени загнанного животного высказывает открытый протест против гнета, который терпит коренное население Америки.

Участник антииспанского заговора, возглавленного индейским вождем Пумакауа в Куско, Мельгар был после разгрома захвачен в плен и расстрелян в 1815 г., когда ему было двадцать три года. И вот этому-то юноше выпала роль стать первым, кто не только в перуанской, но и вообще в латиноамериканской литературе попытался внести в поэзию на испанском языке формы и средства фольклора коренного населения Америки.

Жизнь другого известного создателя народно-демократической поэзии в Ла-Плате, Бартоломе Идальго (1788—1822), также связана с участием в антииспанской войне. Уроженец Монтевидео, Идальго вступил в освободительную армию Хосе Х. Артигаса в 1811 г., и ее трудный поход отразился в одном из ранних сочинений Идальго — «Марше восточных братьев». В историю поэзии того времени Идальго вошел своими «сьелитос», в которых он, используя строфику народной песни, повествовал о текущих событиях. Идальго писал простонародным языком, порой весьма грубым, часто с фамильярной иронией говоря об исторических битвах и фигурах.

Анонимная сатирическая поэзия, традиция которой была заложена еще в колониальную эпоху, питала собой не только плебейское стихотворчество эпохи Войны за независимость. Она оказывала ощутимое воздействие и на революционную журналистику той поры; одним из самых ярких примеров может служить журнал «Пенсадор мехикано», начавший издаваться в Мексике в 1812 г. Основателем и автором этого журнала был Хосе Хоакин Фернандес Лисарди (1778—1827), который вошел в историю литературы Латинской Америки не только своей язвительно-просветительской публицистикой, высмеивавшей прогнившее колониальное общество, но более всего как автор ее первого романа. Обстоятельства появления этого романа четко отразили специфику литературного процесса в Латинской Америке.





Дата публикования: 2015-11-01; Прочитано: 206 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.013 с)...