Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул 10 страница



Вполне возможно предположить, что и в подобных случаях еще некогда употреблялось действие вроде того, как при лечении бородавок лунным светом. Какая-нибудь принадлежность ребенка, может быть, приводилась в соприкосновение с предметом присушки. Но и этим дело не ограничивается. Область сравнения все растет. К делу привлекается предание. До сих пор все были сравнения с чем-нибудь наличным, часто повторяющимся, или с тем, что всегда легко могло быть воспроизведено, а теперь будут сравнивать с чем-нибудь, о чем слышали, о чем говорит предание. Кровь течет. Надо остановить. Слышали, что, когда Иоанн крестил Христа, вода в Иордане стала. Параллель готова. И вот возникает заговор: "Стань крэв у рани, як вода в Ирдани, кеды ксцив свентый Ян, кеды ходзив Христос Пан" 186. Это опять один из важных моментов. Мы присутствуем при зарождении эпической части. Выхваченное из предания событие - это ячейка, которая будет все разрастаться, заполоняя собой и все увеличивая первую часть формулы. Так, только что приведенное сравн ние может дать повод, примерно, к следующему распространению формулы: Jesus that was in Bethleem born, and baptyzed was in the flumen Jordane, as stente the water at hys comyng, so stente the blood of thys Man 187.

Я, конечно, не утверждаю, что вторая из приведенных редакций мотива развилась непосредственно из первой. Вариантов и той и другой редакции было, наверно, бесчисленное множество. Где точки их реального соприкосновения, сейчас определить невозможно, да и вряд ли когда-либо явится такая возможность. Ведь до нас дошла и теперь записана только ничтожная часть той массы вариантов, какая на протяжении веков вращалась среди народа. Я только намечаю общий путь движения.

Насколько разнообразны были дальнейшие формы, какие принимал этот мотив можно видеть из работы Эбермана. - Первая половина подобных заговоров может разрастись до целого рассказа о каком-нибудь событии, во второй же останется пожелание, чтобы также было и в данном случае. Получится вид заговора-параллелизма с эпической ч стью. - Таковым мне представляется процесс органического развития заговора. Но это отнюдь не значит, что каждый заговорный мотив, какой мы теперь встречаем в форме позднейшей стадии, обязательно прошел все предыдущие, начиная с чистого действия. Процесс этот совершался всей массой заговоров, взятой в ее целом. Исторически ни одна из последующих форм не могла появиться раньше предыдущей. Напр., формы заговора, не сопровождающегося действием, не могли появиться раньше форм заговора, сопровождающегося действием. Эволюционировали формы. Содержание (мотивы) также, как увидим, эволюционировало; но для него не всегда была необходима та последовательность, какая требуется для форм. Когда уже органически выработался ряд различных форм чар, новые формулы стали часто создаваться по аналогии; и закон последовательности как бы отменялся. Новый заговор мог прямо создаться по образцу одной из позднейших форм.

Если бы все мотивы должны были проходить последовательно всю лестницу форм, то в конце ее, в эпическом рассказе, они, наверное, все бы сохранили, хотя самое туманное, отражение первой ступени, чар - действия. Но на самом деле этого нет. Во многих заговорах, при самом тщательном исследовании, нельзя найти никаких следов забытого действия. Объясняется это тем, что не все заговоры возникли из обряда. Множество из дошедших до нас заговоров было создано, вероятно, по аналогии. До сих пор нас занимала эволюция форм чар. Мы дошли до зарождения эпической части. Отсюда уже эволюция формы тесно сплетается с эволюцией самого мотива. Изменение эпической части развитие мотива, разрабатывающегося в ней. К эволюции мотивов теперь перехожу.

Для эпического мотива не обязательно прохождение тех форм чар, какие исторически предшествовали зарождению эпической части. Первичные формы, как мы видели, состояли из простого действия. Понятно, что затронутый выше мотив Jordan-Segen, говорящий о крещении Христа, не мог выражаться в таких первичных формулах. Он прямо родился в форме сравнения, независимого от действия. Потом принял эпическую форму и далее уже развивался по законам, действовавшим при развитии эпической части. Но в эпических частях разрабатываются и такие мотивы, которые имеют прямое отношение к первичным формам чар, чистому действию. С этими-то именно мотивами и связано органическое развитие эпической части. К сожалению, большинство их либо известно по случайным, разрозненным вариантам, либо исказилось до такой степени, что теперь уже очень трудно восстановить их первоначальные редакции. Громадное количество известных эпических мотивов, как, напр., Jordan-Segen, как будто не носят никаких следов утраченного обряда. Но вполне возможно, что, при более тщательных изысканиях, и под ним вскроется какое-нибудь давно забытое действие. Относительно же некоторых a priori можно сказать, что напрасным трудом было бы искать под ними забытого обряда. Таковы, напр., заговоры с эпич ской частью, содержащей какой-либо евангельский рассказ (напр., о кровоточивой жене).

Это все - заговоры позднейшего происхождения, созданные по аналогии с более ранними мотивами, на которых развивалась эпическая форма, мотивами, выросшими из обрядов Заговоры с такими первичными мотивами в большинстве случаев, можно думать, уже исчезли. Они или забылись, или растворились в массе новых, там и сям выбиваясь из-под них, как раскиданные по снежному полю вехи. Эти вехи, как ни мало их сохранилось, по воляют все-таки определить пройденный когда-то путь, хотя теперь уже занесенный. Процесс представляется в следующем виде. Как выше было сказано, прирост слова происходил за счет отмирания действия. Прежде всего обряд потребовал пояснения, так как стал забываться его первоначальный смысл. Это - первая стадия развития эпического мо ива, зарождение его из обряда. Она, очевидно, происходит за счет начинающегося разложения обряда. На этой стадии возникают такие заговоры, как приведенные выше грыжные слова: "Не пуп загрызаю" и т.. Таким образом смысл обряда закрепляется в сопровождающей его формуле. С этой стороны, как будто, существование его упрочено и разложение предотвращено. Но опасность является с другой стороны. Смысл обряда понятен. Но целесообразен ли сам обряд? Почему при помощи его именно можно достичь желанного результата? Раньше, когда симпатическая магия была в полной силе, такого вопроса не могло явиться. Само собою было понятно, что если обвести потухшим углем "вогник", то и "вогник" потухнет.

Сомнение в целесообразности симпатического средства - крупный шаг вперед в истории человеческой мысли. На явившийся вопрос необходимо было подыскать и ответ. И вот на сцену появляется миф. Но пока в такой неясной форме, что его трудно еще отличить от были. Миф входит в формулу в виде ссылки на то, что так было когда-то прежде. Прием раньше употреблялся и был вполне пригоден. Стало быть пригоден и теперь. Получается видимость ответа. Само собой видно, как низок еще умственный уровень человека на этой ступени развития. Однако, в современном обществе сплошь д рядом отпор критической мысли делается именно в такой форме. Отцы и деды наши так делали, а они были не глупее нас. Вот обычный ответ на сомнение в целесообразности какого-либо общественного института. Эта стадия развития мотива имеет решающее значение в его истории. Именно здесь мотив принимает эпическую форму: рассказывается, что такой-то случай был тогда-то. Когда мы рассматривали развитие форм заговора, то видели другую возможность развития эпической части (Jordan-Segen). Там просто делалось сравнение с каким-нибудь фактом, сохранившимся в предании (стояние воды в Иордане), а потом этот факт обрастал подробностями, благодаря чему из формулы сравнения разворачивался эпический заговор-параллелизм.

Разница в характере этих двух эпических заговоров видна сама собой. Во-первых, эпическая часть вида Jordan-Segen не служит подкреплением расшатавшегося авторитета симпатического средства. За такими заговорами магический обряд может вовсе и не предполагаться. Во-вторых, для таких заговоров пр дставляется возможность развития из одного лишь определенного вида: из формул типа quomodo (quomodonon). В них необходимо присутствие сравнения, из которого они и развиваются. Когда же эпическая часть является для подкрепления авторитета симпатического средства, то для нее нет необходимости в формуле сравнения. В этом случае она развивается из предшествующей формулы-пояснения. А пояснение, как мы видели, может обходиться и без сравнения. Поэтому-то в некоторых эпических заговорах и отсутствует пр ведение параллели между описанным случаем в заговоре и наличным обстоятельством. Потому же и нельзя объяснить такие случаи "недоговоренностью" формулы. Мнение Зелинского, что во всех заговорах есть сравнение, а, если где и отсутствует, то легко может быть объяснена причина отсутствия, приходится оставить.

Сравнение отсутствует в эпическом заговоре потому, что его не было в формуле-объяснении при симпатическом обряде, из какого развился данный мотив. Таким образом ссылкой на то, что так было, успокаиваются первые сомнения пробуждающейся мысли. Прибегали ли к мифу или ссылались на действительный факт, решительно было все равно. Важна в этом случае не действительность факта, а уверенность в его дей твительности. Но долго оставаться на таком примитивном решении дела невозможно. Раз пробудившийся критицизм поведет свою работу дальше и дальше. Хорошо, средство это уже давно применяется. Но почему оно применяется? И вот тут-то выступает на сцену авторитет божества. Средство верно потому, что его при таких-то вот обстоятельствах употребило божественное существо. В языческой среде в роли действующих лиц выступят языческие боги, в христианской - Христос и святые. В эпической части одни из них явят я в роли нуждающихся в помощи, другие - в роли помогающих. И помогающий будет проделывать то же самое, что проделывает знахарь при лечении. Было, напр., лечение от укуса змеи смыванием яда. Оно явилось в глубокой древности. Когда появилась потребно ть в объяснении происхождения этого средства и его авторитетности, то стали рассказывать легенду о том, как змея укусила ап. Петра, а Христос дал ему этот самый рецепт 188. Ап. Петр, конечно, заменил здесь ап. Павла. В старинных требниках помещалась молитва св. ап. Павла от змия". Источником молитвы послужила 28-я глава "Деяний" апостольских. В ней рассказывается, как на острове Мелите змея укусила ап. Павла и не причинила ему вреда. "Молитва" от змия к этому присоединила целое апокрифическое ск зание о том, как Павлу во сне явился арх. Михаил и дал ему "книгу". Апостол проснувшись нашел возле себя эту книгу, а в ней было написано заклинание от змей 189. Ясно, что различные магические приемы лечения от укуса змеи существовали до создания апо рифа. Они-то именно и были причиною появления апокрифического сказания. Темный ум не мог удовлетвориться простым рассказом о чуде ап. Павла и объяснить его по-своему. Если на апостола не подействовал змеиный яд, значит у него в руках было средство пр тив этого яда. Таким образом легенда и магический обряд тесно сплелись, пополняя и поддерживая друг друга. С некоторыми из таких мифов, развившихся на почве чар и ранее не существовавших, мы познакомимся в следующей главе. Замечу, что и эта стадия развития заговорного мотива отразила в себе один из важных моментов умственного развития, свойственный всем н родам на известных ступенях культуры.

У всех народов рано или поздно появляется стремление объяснить происхождение исторически установившихся в их среде отношений, тех или других социальных явлений, обрядов, обычаев. Истинное происхождение их давно забыто, и на помощь приходит миф. Явлению приписывается божественное происхождение и тем самым не только объясняется его возникновение, но еще и подкрепляется его авторитет. К поддержанию авторитета объясняемого явления главным образом и сводится роль аких мифов. Евреи таким образом объяснили происхождение института царской власти. Греки создали миф о происхождении ареопага. Русские по тем же психологическим побуждениям подводили фундамент под гордую идею третьего Рима, создавая целый ряд легенд. ля объяснения простых обычаев прибегают также к легенде. Это отразилось и в сказках. Существует огромное количество сказок-легенд, объясняющих происхождение явлений, обычаев. Точно так же и авторитет симпатического средства подкрепляется мифом о боже твенном или необыкновенном его происхождении. Так, напр., создалась легенда, объясняющая происхождение одного приема лечения глазной боли: будто бы Мария исцелила глаз рыбы. И соответствующий заговор начинается словами:

"The charm that Mary put to the eye of the fish at the pool".

Или в заговоре от свиха говорится, как Христос дал ап. Петру рецепт от свиха, и последние слова имеют явную цель подчеркнуть авторитетность рецепта: Wer war der Arzt? Christys der Herr war es selbst.

Интересное в этом отношение описание древнеегипетского врачевания мы находим у Масперо. "Предание рассказывает, что однажды Ра заболел мучительными спазмами. Гор тотчас слепил статую Изиды-дитяти, в которую гелиопольские боги волшебством перенесли боли, испытываемые Солнцем. Нибамон (врач-заклинатель) не задумываясь испытывает благодетельную силу этого рецепта над Псару (пациент). Он вынимает из своего сундучка куклу, похожую на ту, которую сделал когда-то Горус для Ра, и поет над ней заклинате ьную формулу, в которой кратко рассказывается история исцеления с ее помощью".

Чарование при помощи куклы - явление широко распространенное у различных народов. И, конечно, не оно родилось на почве египетского мифа, а наоборот: миф развился на почве обряда. Заклинатель старается как можно точнее воспроизвести то, что, по преданию, когда-то случилось с богами. На себя он принимает роль Горуса, больного называет Ра и приглашает присутствующих взывать к гелиопольским богам. "Гор и страдающий животом Ра - тут. Взывайте к гелеопольским богам: скорее, скорее, ваши книги! ибо Ра страдает...". - Как известно, египетское бальзамирование покойников и приготовление мумий состояло из сплошного ряда магических действий. Бальзамировщики - маги. "Похоронные свивальники в их руках превращаются в сеть таинственных переплетов, из которых каждый имеет особое значение, имеющее целью удалить от тела всякие опасности и всяких врагов, угрожающих ему - богов, людей и насекомых - и предохранить его от разложе ия. Подкладывают под них амулеты, фигурки, высушенные цветы, щепотки травок, плитки, исписанные иероглифами, - все это составляет заколдованную броню покойника". Все это сопровождается чтением священных формул. Конечно, такой важный в египетском бы у обряд, как приготовление мумии, не мог не породить легенд о его происхождении. И действительно, из заклинаний, сопровождающих бальзамирование, мы узнаем о происхождении первой мумии. В века, следующие непосредственно за сотворением мира, бальзамирования совсем не знали, и первые люди умирали дважды: сначала умирало тело, потом умирал двойник. "Но, когда Тифон убил Озириса, Гор собрал части тела своего отца, оросил их благовонными веществами при помощи Изиды, Нефтисы, Тота и Анубиса, пропитал редохраняющими от тления веществами и обвил их широкими свивальниками, произнося все время молитвы, которые сделали его дело на веки нерушимым".

Все эти примеры наглядно показывают смысл эпической части заклинания. То, что сначала пережил обряд, переживает потом и заговорная формула. Магическая сила ее явилась постепенно и незаметно. Слово обогащалось за счет действия не только со стороны содержания, но и свой магический авторитет приобретало благодаря долгому осуществованию с обрядом. Репутация обладания магической силой с обряда незаметно распространялась и на его спутника. Слово как бы обкрадывало обряд, пока не оторвалось от него, почувствовав в себе, наконец, самостоятельную силу. Медленный рост силы лова не замечался, и вопросов ни каких не возбуждалось. Но вот чудодейственная сила слова явилась во всем своем блеске. И снова должно было повториться то же, что раньше было с действием. Опять возникает вопрос - почему? Почему данная формула имеет м гическую силу? Аналогичен и ответ: привлекается опять божество. "Не я говорю, а сам Иисус Христос", "не своей силой, а Божией", "не я говорю, а Божия Матерь". Все подобные фразы являются ответом на сомнение, явившееся относительно действительности словесных чар.

Стремление понять причину магического влияния формулы приводит в конце концов к тому, что доброе влияние приписывается уже не словам и не знахарю, а Богу. Заговор, по своему значению, приближается к молитве. К нему присоединяются такие, н пример, придатки: "Не для ради хитрости, не для ради мудрости, а для ради великой Божьей милости". Или - Das helfe dir Gott der Vater, Gott der Sohn und Gott der heilige Geist. Французский король-знахарь, очевидно, именно так понимал целебную сил врачебных чар, когда лечил опухоль на шее, прикасаясь к ней и произнося следующие слова: "король сiя тоби дотыкает, а Бог тобя уздоравливает". Иногда же дело происходит совершенно аналогично с оправданием обряда. Как совершение обряда приписываетс божеству, так и заговорная формула влагается в уста божества (святого). Тогда эпическая часть еще расширяется. Таков процесс органического развития основного вида заговоров. Но он не обязателен для всех видов заговора. Раз чистое слово приобрело магический авторитет, то оно могло уже совершенно свободно принять самые разнообразные формы выражения, что мы и ви ели в предыдущей главе.

Наряду с разнообразием видов и форм заговора обращает на себя внимание разнообразие вариантов и редакций одного и того же мотива. На это обстоятельство до сих пор не обращалось серьезного внимания. А между тем об1яснить это необходимо. Ведь оно состоит в явном противоречии с требованием точного, буквального, воспроизведения заговорной формулы на практике. Замени хоть одно слово - и магическая сила заговора утеряна. Как же могли появиться не только новые варианты, но даже и новые редакции? Пока на это давалось два ответа. Главная причина - забывчивость. Формула забывалась и невольно искажалась. Согласно с этим взглядом, всякий новый вариант или редакция должен рассматриваться, как все дальнейшее большее и большее уродование, а не развитие заго орного мотива. На этой точке зрения и стоит Мансикка. По его мнению все разнообразие вариантов произошло именно благодаря постепенному забвению и искажению первоначальных стройных символических созданий церковников. Согласно с этим более пространные редакции считаются более первоначальными, а редакции краткие - позднейшими (напр., взгляд Ефименко и Мансикка на закрепку). Такое объяснение происхождения новых редакций и вариантов, конечно, допустимо. Иное дело достаточно ли оно? Второе объяснение с успехом может применяться собственно только к объяснению происхождения новых вариантов, а не редакций. Дело идет о роли рифмы в заговорах. Множество заговоров, особенно западных, рифмованы. Когда формула переходила из одного наречия или языка в дру ое, то рифма могла разрушиться. В результате стремления к ее восстановлению появляются новые варианты. Представителем этого взгляда является Эберман. "Новым фактором происхождения вариантов", говорит тот же исследователь, "является локализация заго оров: но она не имеет глубокого влияния. Места, реки или предметы, чуждые знахарю, заменяются близкими ему. Так Иерусалим или Вифлеем заменяются Римом или Виттенбергом, Иордан - Дунаем и т..". Все эти объяснения приходится признать недостаточными. Объяснения Эбермана пригодны только для вариантов. Объяснение же новых редакций, как результат забвения и искажения, разложения первоначальных формул, навязывает исследователю предвзятую точку зр ния на историю заговора. Раз исследователь согласился так рассматривать различные редакции, то он должен будет отказаться от надежды проследить развитие заговоров. Всюду перед глазами будет только гибель и разрушение. Однако на самом деле положение у е не так безнадежно. Нет надобности представлять себе заговоры вышедшими прямо в законченном виде из чьих бы то ни было рук и потом исказившимися. Конечно, такие искажения сплошь да рядом совершались; но главное-то течение шло в обратном направлении.

Выше я изложил в общих чертах тот путь, какой, по моему мнению, проходили заговорные мотивы в своем развитии. В следующей главе постараюсь доказать его на отдельных мотивах. Согласно с этой теорией, в заговорах можно последить не только процесс разло ения, но и процесс развития. Возникновение новых редакций будет возможно объяснить не только, как результат разложения, но и как результат дальнейшего развития данного мотива. Более пространные редакции окажутся в большинстве случаев не первоначальны и, а позднейшими. И если стать на высказанную здесь точку зрения, то, для устранения противоречия между требованием неизменного сохранения традиционных формул и возникновением новых вариантов, не придется пользоваться ссылкой на забывчивость в таких ироких размерах, как делалось это до сих пор. Напротив, как ясно из изложенного выше процесса развития мотивов, новые редакции создавались иногда вполне сознательно. Появление их требовалось поднятием умственного уровня творцов заговоров. В них отраз лось созидающее, а не разрушающее движение мысли.

Таким образом, с одной стороны, появление новых редакций требовалось ходом истории, а с другой - не было препятствий к их появлению. Да, препятствий не было. Требование точного соблюдения формулы - тр бование позднейшее. Первоначально не было надобности в такой точности по той простой причине, что слово в чарах играло роль второстепенную. Вся сила была в магическом обряде, а слово только его поясняло. Понятно, что пояснительные формулы могли прини ать самые разнообразные формы. Миф, какой дал эпическую часть заговору, первоначально был на службе у обряда. Он появлялся для укрепления авторитета обряда. Значит, даже еще в ту эпоху, когда уже существовали эпические заговоры, слово не обладало сам стоятельным, независимым от обряда, магическим авторитетом. Оно все еще было на службе у обряда. Поэтому то и не было препятствий для изменения формул. Формулы могли меняться, лишь бы цел оставался обряд, главный носитель магической силы. Все старани сводилось к точному соблюдению обряда. Требование же точного соблюдения формул явилось позднее, когда слово приобрело самостоятельную магическую силу. Сила эта приобретена за счет обряда. Поэтому ослабленный обряд перестал так строго соблюдаться, ка соблюдался раньше, когда был единственным носителем магической силы. Сначала он поделился своей силой со словом. Результатом было то, что и обряд и слово стали одинаково строго соблюдаться. Потом перевес перешел на сторону слова. В результате появил сь пренебрежение к обряду, доходящее иногда до полного забвения его. Таким образом открываются два параллельных процесса. Слово постепенно приобретает все большую и большую репутацию магического средства. Вместе с этим увеличивается и требование точн йшего сохранения заговорных формул. Рядом - обряд все теряет прежнее свое значение. Вместе с этим все более и более начинают пренебрегать им.

Выяснивши процесс возникновения и развития заговора, можно теперь попытаться дать и его генетическое определение. Оно будет формулироваться приблизительно так: заговор - это словесная формула, первоначально служившая пояснением магического обряда. Понятно, что под такое определение не подойдет громадное количество наличных заговоров, как не подходило оно и под генетическое определение, данное Потебней. Объясняется это тем, что такие заговоры не пережили исторического процесса, описанного здесь, и создались уже в эпоху расцвета магического авторитета слова, создались по аналоги с заговорами, уже существовавшими раньше. И ни одно из генетических определений, мне кажется, по изложенным выше соображениям, не может обладать желанной универсальност ю. Приходится ограничиваться только основным видом, как это сделал Потебня. Я могу только, если не ошибаюсь, раздвинуть границы этого основного вида, давая свое определение. Наконец, опять напомню, что очерченный в этой главе процесс не является единственным путем, каким слово приобретало себе авторитет магической силы. Рядом существовали и другие источники; но сейчас я их оставлю в стороне. Теперь же постараюсь показать что в эпических заговорах действительно сохранилось указание на забытые обряды, из которых развивались различные мотивы. Вехи эти, как я уже говорил, очень редки. Но они все-таки существуют.

Заговорные мотивы.

Ни на одном из мотивов не удается полностью проследить описанный выше процесс развития. Объяснняется это, конечно, тем, что в записи попала лишь ничтожная часть существовавших когда-то редакций, и исследователю приходится довольствоваться только скудными крохами. Различные мотивы в имеющихся записях с большей или меньшей полнотою представляют различные стороны этого процесса. В одних, например,сохранилось больше указаний на историю отмирающего обряда. В других - на рост эпической части. В третьих на роль симпатических эпитетов при разработке мифа, вошедшего в заговор и т.д. Поэтому в большинстве случаев отдельные мотивы будут иллюстрировать отдельные исторические этапы. Общее же представление должно получиться от всей их совокупности. Как ясно из предыдущего, первое место в истории заговорного мотива занимает процесс отмирания породившего его обряда. Это отмирание снимает путы с сопровождающей обряд формулы и дает полный простор ее развитию. Поэтому я и начну с такого мотива, где данный роцесс выразился ярче всего.

Начну с мотива чудесной щуки. Он развился в заговорах от грыжи. Наиболее распространенный способ лечения этой болезни - "загрызание" грыжи зубами. Иногда просто "пригрызают", закусывают больное место 1. Но чаще при закусываеии поясняют действие. Так, напр., приговаривают: "Не ты меня загрызаешь, а я тебя грызу. Тьфу, тьфу! я тебя загрызаю" 2. "Не тело и не пуп кусаю, а кусаю злую и лихую грыжу, выживаю из тела и укрепляю раба божьего на веки" 3. Раз закусывается не тело и не пуп, то вместо пригры ания пупа можно, очевидно, пригрызать и что-нибудьь другое. Так оно и есть. Пригрызают, напр., щепку с тем же символическим значением 4. Это чистейший вид симпатического лечения изобразительным действием. В заговорной формуле пока нет ничего непонятного. Но существует целый ряд заговоров от грыжи, в которых говорится о какой-то чудесной щуке. Откуда взялся этот образ? Мифологи усмотрели в нем отражение мифа о божественной рыбе. Для Мансикка рыба - символ Христа. Не будем об этом спорить, а только посмотрим, нет ли указаний на то, как явился образ щуки в заговорах от грыжи и как он развивался.

Вот один из самых простых заговоров, в каком встречается щука. После шаблонного вступления - "В чистом поле течет речка медвяная, берега золотые; плывет по этой речке рыба, а имя ей щука. Зубы у ея железны, щеки медны, глаза оловянны. И тая щука железными зубами, медными щеками, оловянными глазами загрызает, зак сывает и заглядывает лобочную грыжу, киловую грыжу" и т.д. следует перечень грыж и шаблонная заключительная формула 5. Прежде всего, как мог попасть в заговор образ какой бы то ни было щуки? Грыжу может "прикусывать" не только человек. Часто прикусывает и мышь. К пупку припускают голодную мышь, и она прикусывает 6. Сходным приемом лечат коровье вымя, выскребая болезнь когтями кота 7. Вероятно, кошачьи когти и зубы употреблялись и при лечении грыжи. Во всяком случае в заговорах от грыжи иногда упоминается кот, загрызающий грыжу 8. Аналогичен с этим приемом и способ лечения конской болезни "ногтя". Спину больной лош ди скребут рысьими когтями, читая заговор, в котором говорится о Булат-девице с рысьими когтями, выщипывающей болезнь из скотины 9. Является вопросом, не прикусывала ли грыжу щука? В этом нет ничего невероятного. Мы знаем, что щука играет известную роль в народной врачебной практике. Так, напр., употребление щуки известно при лечении желтухи: "берут в руки щуку и глядят на нее, покуда она уснет" 10. Роль щуки здесь не совсем ясна. Можно было бы предположить, что пристальным взглядом хотят передать болезнь щуке. Может быть, что некоторыми, особенно в позднейшее время, так это и понималось. Но трудно допустить, что таков именно был первоначальный смысл присутствия щуки. В предыдущей главе я подробно остановился на приемах передачи болезни животным. Там мы видели, что чаще всего болезнь передают животным при помощи купания в одной и той же воде больного и животного. Или же дают съесть животному какой-нибудь предмет, так или иначе поставленный в связь с больным (хлеб, яйцо, которым выкатывают ольного, ногти больного и т.п.). Приема же передачи болезни животному взглядом мне ни разу не встречалось. Поэтому я и в данном случае не могу принять такого объяснения присутствия щуки. Вероятнее всего предположить, что здесь мы имеем дело с какимо обрядом в процессе отмирания. Имеем дело с обрядом, не доведенным до конца. Случай аналогичный с примером Потебни. Как там перестали доводить обряд до конца, а лишь ограничиваются тем, что берут в руки приколень, так и здесь: щуку берут в руки, но зачем берут - позабыли. Однако можно установить, зачем ее брали. Существует способ передачи болезни щуке совершенно аналогичный с рассмотренным выше. Щуку заставляют съедать слюну больного 11. Съедая слюну, щука съедает и болезнь. Возвратимся теперь к лечению грыжи. Два факта установлены: 1) грыжу может загрызать человек или мышь, 2) щука может съедать (загрызать) болезнь. Так не существовало ил третьего факта: не загрызала ли щука и грыжу? Этот факт не засвидетельствован. Однако говорить о его существовании можно не только на основании одной аналогии. В обрядах, сопровождающих лечение грыжи, сохранился слабый отголосок того, что щука действительно играла в них предполагаемую роль. У Виноградова после одного заговора от грыжи, в котором говорит я о щуке, сообщается рецепт: "Говорить трижды на сало ворванное наштикис и натерино мелко. А мазать безымянным перстом или щучьими зубами против того места, где грызет" 12. У Ефименко после того же заговора приписка: "говори трижды на сало ворванное, или на кислыя шти, или на матерно млеко, или на щучьи зубы, и мазать безъименным перстом против того места, где грызет" 13. Мы, очевидно, присутствуем здесь при том самом последнем фазисе отмирающего действия и можем отчасти видеть, как совершалось отмирание. Видим, что первоначальный смысл его забыт и все более забывается, и скоро оно соверщенно отомрет. В приписке Виноградова требуется мазать салом при помощи щучьего зуба больное место. Это указание, если не на то, что щука пригрызала, как мышь, то по крайней мере на то, что зубами ее скребли больное место, как скребут больную скотину кошачьиим или рысьими когтями. Но, хотя и упоминаются щучьи зубы, смысл их присутствия уже потерян. Поэтому-то и не настаивается на их употреблении: мазать мож о или зубами, или перстом. Здесь мы видим взаимодействие двух способов лечения грыжи: загрызанием или выскребанием и смазыванием салом. Перевес оказался на стороне смазывания. Первый же способ забылся. Однако щучьи зубы все еще требовались при лечени грыжи, и, чтобы осмыслить их присутствие, им навязали совершенно неподходящую роль - смазывание. Так на этом примере мы видим, как один прием врачевания вытесняется другим. Самые средства личения в обоих случаях сильно разнятся. Лечение смазыванием алом ближе всего подходит к приемам современной медицины. Еще дальше пошло забвение по второй приписке. Тут уже мажут только перстом. В первом случае зубы еще соприкасаются с телом, указывая этим на прежнее свое значение; во втором они уже не соприка аются. На щучьи зубы только наговаривают, да и то не обязательно: можно говорить на сало, на кислые ши. А так как для большинства легче достать сало или кислые щи, то, очевидно, рано или поздно щучьи зубы должны совершенно забыться. Так действие отмерло. Но вместо него развилось слово, изображая то, что раньше делала щука.





Дата публикования: 2015-11-01; Прочитано: 299 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.008 с)...