Светящийся диск

Мы представляли собой небольшую и хорошо подобранную группу беспечных путешественников. Уже прошла неделя, как мы прибыли из Греции в Константинополь, и с тех пор по четырнадцать благословенных часов в день мы бродили вверх-вниз по крутым холмам Перы, заходя на базары, взбираясь на самый верх минаретов и пробираясь сквозь полчища голодных собак, неизменных хозяев улочек Стамбула. Говорят, что бродячая жизнь заразительна, и ни у какой цивилизации не хватит сил, чтобы разрушить очарование необузданной свободы, стоит ее вкусить хоть раз в жизни. Нельзя уговорить цыгана покинуть его шатер, и даже обыкновенный бродяга находит очарование в своем неудобном и опасном существовании, которое не позволяет ему поселиться в любом постоянном жилище. Таким образом моей главной заботой во время пребывания в Константинополе стала забота уберечь моего спаниэля Ральфа стать жертвой этой заразы и присоединиться к псам-кочевникам, наводняющих улицы. Он был прекрасным товарищем, моим постоянным спутником и любимым другом. Опасаясь потерять его, я постоянно строго следила за его передвижениями; но в течение первых трех дней он вел себя весьма сносно, как хорошо воспитанный четвероногий, и постоянно ходил за мной по пятам. На каждое дерзкое нападение со стороны своих мусульманских собратьев, выражали ли они враждебность или демонстрировали попытки завязать дружбу, он всегда отвечал одним и тем же: поджимал хвост и с выражением скромного достоинства искал защиты под крылышком кого-нибудь из нашей компании.

Так как он продемонстрировал решительное отвращение к скверной компании, я окончательно уверилась в его осмотрительности и вечером третьего дня заметно ослабила бдительность. Однако эта беспечность с моей стороны вскоре была наказана, и я горячо пожалела о чрезмерном доверии. В один момент отсутствия бдительности он услышал глас какой-то четвероногой сирены, и последнее, что я увидела, было кончиком его косматого хвоста, исчезающего за углом грязной, извилистой улочки.

Преисполненная величайшим раздражением, я провела остаток дня в тщетных поисках моего бессловесного компаньона, обещая за него награду двадцать, тридцать, а потом и сорок франков. И тотчас же множество бродяг мальтийцев начали постоянные поиски, и к вечеру к нашей гостинице явилось целое полчище людей, которые волочили за собой более или менее шелудивых дворняг и пытались убедить меня, что это именно мой пес. Чем сильнее я отвергала их, тем торжественнее они настаивали на этом, а один даже встал на колени и, ударяя себя в грудь с проржавевшим образом Святой Девы, торжественно поклялся, что сама Богородица любезно указала ему на нужную собаку. Вокруг поднялась такая суматоха, что все выглядело так, словно исчезновение Ральфа повлекло за собой народные волнения, и в конце концов наш хозяин послал за парочкой кавассов из ближайшего полицейского участка, и это полчище двуногих и четвероногих вскоре было разогнано превосходящими силами. Я начинала убеждаться, что больше никогда не увижу своего пса, и уже впала в глубочайшее уныние, когда гостиничный портье, полупочтенный старый разбойник, проведший, судя по его внешности, не меньше шести лет на каторжных работах, бодро заверил меня, что горевать бессмысленно, поскольку мой спаниель, безусловно, уже мертв и сейчас уже сожран, ибо турецкие собаки просто обожают некоторых своих английских собратьев.

Этот разговор имел место на улице возле входа в гостиницу, и я было отказалась от своих поисков, по крайней мере, этой ночью, когда некая старая греческая дама, фанариотка, заслышавшая шум на лестнице около двери, подошла к нашей безутешной компании и предложила мисс Х***, одной из наших спутниц обратиться к дервишам, чтобы узнать, какая участь постигла Ральфа.

– Да что могут знать дервиши о моей собаке? – спросила я, будучи отнюдь не настроена на шутку, которой мне показалось это необычное предложение.

– Этим святым людям известно все, кириа (мадам), – несколько загадочным тоном ответила старуха. – На прошлой недели у меня украли новую атласную мантилью, которую сын привез мне из Бруссы и, как видите, я получила ее обратно, и теперь она закрывает мне спину.

– В самом деле? Тогда, по всей видимости, эти святые люди также оказались способны превратить вашу новую мантилью в старую, – произнес один из сопровождающих нас джентльменов, показывая на огромную дырку на спине, неуклюже заколотую булавками.

– А это как раз самая удивительная часть всей истории, – ровно ответила фанариотка без всякого смущения. – Они показали мне в сияющем круге городской квартал, дом, и даже комнату, в которой жил еврей, укравший мою мантилью и собирающийся разрезать ее на кусочки. Нам с сыном едва хватило времени, чтобы добежать до квартала Калинджикоулосека и спасти мою собственность. Мы застали вора как раз в этот момент и оба узнали в нем человека, показанного нам дервишами в магическом свете. Он признался в воровстве, и теперь находится в тюрьме.

Хотя никто из нас совсем не понимал, что означал магический свет и сияющий круг, и все мы были совершенно озадачены ее рассказом о божественной силе «святых людей», мы всё же отчасти ощутили удовлетворение от ее манеры рассказа и решили, что эта история не совсем вымышленная, и поскольку, как бы то ни было, она получила свою вещь обратно при помощи дервишей, мы решили на следующее утро отправиться туда и проведать сами, смогут ли они нам помочь.

Монотонный крик муэдзинов с высоты минаретов объявил о полудне, когда мы, спустившись с холмов Перы к порту Галата, с трудом протиснулись через неприглядные толпы людей, наводнивших торговый квартал города. Перед тем, как добраться до доков, мы наполовину оглохли от пронзительных криков, режущих слух воплей и вавилонского смешения языков. В этой части города бесполезно руководствоваться номерами домов или названиями улиц. Расположение любого желаемого места отыскивалось только по его близости к каким-то бросающимся в глаза строениям, например: мечети, бани или европейского магазина; а что касалось остальных зданий, то тут приходилось довериться Аллаху и его пророку.

Поэтому мы с огромными трудностями наконец обнаружили лавку британского поставщика корабельных принадлежностей, позади которой располагалось место нашего назначения. Наш гостиничный проводник знал о жилище дервишей не больше нас, но в конце концов маленький грек, облаченный в примитивный халат, согласился за скромный бакшиш проводить нас к плясунам.

Когда мы добрались до места, то очутились в просторном мрачном помещении, смахивающем на заброшенную конюшню. Оно было длинным и узким, а пол покрыт толстым слоем песка, как в школе верховой езды. Свет пробивался туда сквозь маленькие оконца, расположенные на одинаковой высоте от пола. Дервиши закончили свои утренние представления и, очевидно, отдыхали от изнуряющих трудов своих. Они выглядели совершенно отрешенными; некоторые лежали по углам, другие сидели на корточках, бессмысленно уставясь в пространство, как нам потом объяснили, медитируя о своем невидимом божестве. Казалось, они ничего не видели и не слышали, ибо никто не отвечал на наши вопросы до тех пор, пока из темного угла не появилась гигантская фигура в высокой шапке, отчего нам показалось, что в этом человеке по меньшей мере семь футов росту. Сообщив нам, что он их предводитель, гигант объяснил, что святых собратьев, по обычаю получающих указания о дополнительных церемониях от самого Аллаха, ни в коем случае нельзя беспокоить. Но когда наш переводчик объяснил ему цель нашего посещения, которое касалось лишь его одного, поскольку он являлся единственным хранителем «божественного жезла», его возражения тотчас же испарились, и он протянул руку за пожертвованиями. Вознагражденный, он вскользь упомянул о том, что только двое из нашей компании могут быть приняты одновременно, чтобы довериться будущему, и двинулся вперед, ведя за собой мисс Х*** и меня.

Мы пошли за ним и вскоре очутились в некоем подобии прохода, наполовину находящегося под землей. Затем он провел нас к подножию высокой лестницы, ведущей в помещении, находящееся под самой крышей. Мы взобрались наверх за нашим проводником и наконец очутились на небольшом отвратительного вида чердаке с голыми стенами и полностью лишенном мебели. На полу лежал толстый слой пыли, а со стен беспорядочно свисали бесконечные гирлянды паутины. В углу мы увидели нечто, что я поначалу ошибочно приняла за груду старого тряпья; но вскоре эта куча зашевелилась и поползла к нашим ногам, приближаясь к центру помещения, после чего остановилась перед нами. Это оказалось самого необычайного вида создание, которое я когда-либо видела. Оно было женского пола, однако невозможно было определить, женщина это или ребенок. Это была омерзительная карлица с огромной головой, гренадерскими плечами и соответствующей талией; и все это держалось на коротких, уродливых паукообразных ножках, которые, казалось, неспособны справиться с задачей выдержать вес этого чудовищного тела. Она имела насмешливое выражение лица, как у сатира, и это лицо было разукрашено буквами и знаками из Корана, нанесенными ярко желтой краской. На лбу виднелся кроваво-красный полумесяц; а голову венчал пыльный колпак или феска; ее ноги были обряжены в просторные турецкие шаровары, а тело завернуто в грязный белый муслин, едва скрывающий ее чудовищные уродства. Это создание скорее лежало, нежели сидело на середине пола, а когда она всем своим весом опустилась на рахитичные ножки, то вверх поднялось огромное облако пыли, отчего мы закашлялись и зачихали. Это была знаменитая Татмос, известная как оракул Дамаска!

Не теряя времени на пустые разговоры, дервиш взял кусок мела и нарисовал вокруг этой девушки круг примерно шести футов в диаметре. Затем он вышел за дверь и принес двенадцать маленьких медных ламп, которые наполнил какой-то темной жидкостью из бутылочки, что снял со своей груди. Потом он симметрично расположил лампы по окружности магического круга. Затем выломал щепку из полуразвалившейся двери, уже носившей на себе многочисленные следы подобного обращения, и, держа ее между большим и указательным пальцем, начал дуть на нее с постоянными интервалами, бормоча при этом странные, даже жуткие заклинания, пока на ней внезапно не появилась искра, хотя ничего для разжигания у него не было. Спустя несколько мгновений щепка загорелась, как сухая спичка. Тогда дервиш при помощи этого самозародившегося пламени зажег двенадцать ламп.

Во время этого процесса Татмос, сидевшая до сих пор спокойно, внезапно скинула со своих обнаженных ног желтые тапочки и швырнула их в угол, продемонстрировав нам в качестве дополнительного украшения шестой палец на каждой своей уродливой ноге. Теперь дервиш вступил в очерченный им круг, и, схватив карлицу за лодыжки, оторвал ее от пола, словно поднял мешок с кукурузой. Он оторвал ее от пола, а потом, отступив на шаг назад, опустил ее голову вниз. Она затрясла головой так, будто высыпали содержимое мешка, и движения ее были легкими и регулярными. Затем он стал раскачивать ее то вперед, то назад, как маятник, пока не достиг необходимого момента, и тут, когда она отставила одну ногу в сторону, он обеими руками ухватился за вторую и с необыкновенным усилием закружил ее в воздухе, как будто она была индийской булавой.

Моя спутница в ужасе отошла в самый дальний угол мансарды. А дервиш все продолжал кружить свою живую тяжесть, она же оставалась совершенно равнодушной к этому. Он закружил ее еще быстрее до тех пор, пока мы едва могли уловить взглядом кружащееся тело. Наверное, это длилось две или три минуты, пока он постепенно не замедлил движение и в конце концов остановился. А спустя мгновение он опустил девушку так, что она оказалась на коленях в самом центре освещенного лампами круга. Таков был способ погружения в гипнотическое состояние на Востоке, практикуемый дервишами.

И тут карлица, совершенно не замечая окружающих ее предметов, впала в глубокий транс. Ее голова и челюсть безвольно упали на грудь, глаза пристально уставились в одну точку, а вся ее внешность стала намного чудовищнее, нежели прежде. Тогда дервиш осторожно закрыл ставни на единственном окошке, и мы очутились бы в кромешной тьме, если бы не крошечное отверстие, через которое пробивался яркий луч солнца, освещающий затемненную комнату вместе с девушкой. Дервиш взял ее за голову и расположил ее так, что луч упал ей прямо на головной убор, после чего, сделав знак, чтобы мы молчали, он сложил руки на груди и, сосредоточив взгляд на освещенном месте, застыл, как каменный идол. Я тоже вперилась в это место, размышляя, что же будет дальше и как эта странная церемония поможет мне отыскать Ральфа.

Постепенно яркое пятно, как будто напитанное солнечным лучом, сконцентрировалось во всем своем великолепии в одной точке, приняв форму сверкающей звезды, посылая во все стороны лучи, как из фокуса.

Потом случился весьма любопытный оптический эффект: помещение, которое до этого было лишь частично освещено солнечным лучом, становилось темнее и темнее, в то время как звезда увеличивалась в своем сиянии, и так продолжалось до тех пор, пока нас не охватила египетская тьма. Звезда мигала, трепетала и изменялась, сперва в медленном вращательном движении, становящемся все быстрее и быстрее, с каждым оборотом ее диаметр увеличивался, и наконец мы увидели сверкающий диск. Мы больше не смотрели на карлицу, которая, казалось, растворялась в своем свечении. Постепенно достигнув наивысшей скорости, подобно тому, как это сделала девушка, когда ее вертел дервиш, движение стало замедляться и наконец превратилось в еле заметную вибрацию, очень похожую на отблеск лунного света на покрывшейся рябью воде. Потом свет на какое-то мгновение замерцал, испустил несколько завершающих вспышек и, приняв вид плотного зрачкоподобного огромного опала, остался недвижимым. Теперь диск излучал свет, похожий на лунный, мягкий и серебристый, но вместо того, чтобы освещать чердак, он, казалось, только усиливал тьму. Очертания круга были не расплывчатыми, а, напротив, резко выделялись в темноте, подобно серебристому полю.

Теперь, когда все было готово, дервиш, не промолвив ни слова и не сводя взгляда с диска, вытянул руку и, схватив меня, подтащил к себе и указал на светящееся поле. Глядя на указанное место, мы заметили, как на нем появились довольно крупные пятна, как на луне. Постепенно они сформировались в очень рельефные фигуры, которые стали окрашиваться в свои естественные цвета. Они не были похожими ни на фотографии, ни на гравюры; и меньше всего походили на образы, отраженные в зеркале, однако диск очень напоминал камею, и фигуры поднимались над его поверхностью, а затем наполнялись жизнью и движением. К моему изумлению и ужасу моей подруги, мы узнали мост, ведущий из Галаты в Стамбул, перекинутый через Золотой Рог, из нового города в старый. По нему туда и обратно сновали люди, синие воды Босфора бороздили пароходы и юркие каики. Мы видели отражающиеся в воде множество разноцветных зданий, вилл и дворцов; и вся эта картина озарялась полуденным солнцем. Она проходила перед нами, как панорама, но производимое ею впечатление было настолько ярко и живо, что мы стояли, не двигаясь, и не в силах произнести хотя бы слово. Повсюду кипела жизнь, движение, суматоха, но ни один звук не нарушал гнетущей тишины. Все было бесшумно, как сон. Это была картина-призрак. Улица за улицей, квартал за кварталом проплывали друг за другом; вот и базар, а вот его узкие, крытые коридоры, крохотные лавки по обеим их сторонам, кофейни с бодрыми турками, курящими благовонный табак; и когда они проскользали мимо нас, или мы – мимо них, один из курильщиков опрокинул наргиле и кофе прямо на другого, и тотчас же мы изумленно ощутили поток беззвучных ругательств. Так мы путешествовали вместе с изображением до тех пор, пока не подошли к крупному зданию, в котором я узнала дворец министра финансов. И в канаве позади здания, неподалеку от мечети, лежал в грязной луже в своей шелковой и испачканной попоне мой бедняга Ральф! Тяжело вздыхая и вытянув лапы, словно от жуткой усталости: казалось, что он при смерти; а рядом с ним собрались несколько жалких дворняг, которые лежали, греясь на солнышке, и изредка лаяли на мух!

Я увидела все, что хотела, хотя я не могла рассказать дервишу о собаке, и к тому же в эти мгновения меня больше охватывало любопытство, нежели какая-либо удачная мысль. Мне не терпелось немедленно уйти отсюда и вызволить из беды Ральфа, но поскольку моя спутница умоляла меня немного задержаться, я с явной неохотой согласилась. Наконец, сцена поблекла, и мисс Х*** в свою очередь заняла место рядом с дервишем.

– Я буду думать о нем, – прошептала она мне на ухо страстным голосом, которым, как правило, говорят о том, кого боготворят.

Появилась длинная полоска песка и синее море с белыми волнами, пляшущими на солнце. Затем мы увидели огромный пароход, плывущий вдоль далекого заброшенного берега, оставляя за собою молочно-белый след. На палубе вовсю кипит жизнь, все мужчины чем-то заняты; из кубрика вышел кок в белой шапочке и переднике; прохаживаются офицеры в форме, пассажиры собрались на юте, они отдыхают, флиртуют или читают. И тут появился молодой мужчина, которого мы обе узнали. Он вышел вперед и перегнулся через гакаборт. Это был он.

Мисс Х*** вздохнула, зарделась и улыбнулась, после чего снова сосредоточилась на своих мыслях. Изображение парохода исчезло; магическая луна еще несколько минут оставалась чистой. Но вот новые пятна появились на ее светящемся лике, и мы увидели, как откуда-то из глубины медленно выплывает библиотека с зелеными коврами и обоями и с книжными полками по всем четырем стенам. В кресле за столом под свисающей с потолка лампой сидел пожилой джентльмен и что-то писал. Его седые волосы были откинуты со лба назад, а вся его внешность и выражение свежевыбритого лица говорили о доброте.

Дервиш сделал быстрое движение, призывая к тишине; и вот свет на диске дрожит, но все-таки продолжает ровно светиться, и снова, во второй раз, его поверхность оказывается пуста.

Теперь мы возвращаемся в Константинополь, и из кристально чистых глубин поля показываются наши апартаменты в гостинице. Мы видим наши бумаги и книги на бюро, в углу висит шляпа для путешествий моей подруги, ее ленты свисают на стекло, а на постели лежит платье, которое она сменила перед началом нашей экспедиции. Ни одной подробности не упущено, поэтому сходство полнейшее; и, словно в доказательство этому мы не видим в своем воображении ничего необычайного. На туалетном столике лежат два нераспечатанных письма, подпись на которых моя подруга отчетливо узнала. Эти письма от ее дорогих родственников, о которых она ожидала услышать еще по приезду в Афины, но там ее постигло разочарование. Сцена постепенно стала блекнуть, и вот мы увидели комнату ее брата, и его самого, лежащего в ленивой позе; затем увидели слугу, моющему ему голову, и к нашему ужасу заметили капающую кровь. Когда мы уезжали, то оставили мальчика совершенно здоровым, но это было за час до нашего ухода. При виде этого зрелища моя спутница издала тревожный крик и, схватив меня за руку, потащила к двери. Мы присоединились к нашему проводнику и друзьям, оставшимся в том длинном помещении и поспешили в гостиницу.

Юный Х*** упал с лестнице и довольно сильно порезал себе лоб; в нашей комнате на туалетном столике оказались два письма, доставленные в наше отсутствие. Наняв экипаж, я немедленно отправилась к дворцу министру финансов, и отпустив проводника, поспешно добралась до канавы, которую впервые увидела на светящемся диске! Прямо посреди лужи, всклокоченный, полуголодный, но все-таки живой, лежал мой красавец спаниель Ральф, а рядом с ним шелудивые дворняги, равнодушно порыкивая на мух.

Пещера, где живет эхо (Необычная, но правдивая история)

Эту историю мне поведал ее очевидец, некий русский джентльмен, очень набожный и полностью заслуживающий доверия. Кроме того, эти факты запечатлены в полицейских рапортах П. Очевидец, о котором идет речь, разумеется, объясняет происшедшее отчасти божественным вмешательством, а отчасти – вмешательством со стороны Дьявола.

Е.П.Б.

В одной из отдаленных провинций Российской империи, в небольшом сибирском городке примерно тридцать лет тому назад произошла весьма загадочная трагедия. Приблизительно в шести верстах от городка П., прославившегося красотою своей местности и богатством его жителей – главным образом, владельцев рудников и сталелитейных предприятий – располагалось аристократическое поместье. В нем проживали его хозяин, старый богатый холостяк, и его брат, вдовец и отец двух сыновей и трех дочерей.

Известно, что владелец поместья, господин Изверцов, усыновил детей своего брата, и, испытывая особую привязанность к старшему из племянников, Николаю, сделал его единственным наследником своего баснословного состояния.

Шло время. Дядя старел, племянник становился старше. Так, в скучной безмятежности, проходили дни и годы, когда, на пока еще ясном горизонте этой благословенной семьи, внезапно появилось облако. Воистину несчастливым стал тот день, когда одной из племянниц взбрело в голову учиться играть на цитре. Однако нигде поблизости не было ни инструмента, изготавливаемого только в Германии, ни преподавателя игры на нем, поэтому снисходительный и потакающий во всем детям брата дядюшка послал за ними Санкт-Петербург. После неустанных и кропотливых поисков нашелся один-единственный профессор, выразивший желание отправиться в городок, находящейся в такой близости от Сибири. Это был старый немецкий музыкант, разделяющий свою любовь поровну между цитрою и дочерью, очаровательною блондинкой, с которыми не расстался бы никогда. И вот, в один прекрасный день, старый профессор появился в поместье, с цитрою в одной руке, а другой рукою опираясь на ручку своей очаровательной Мюнхен.

С этого дня еле заметное облачко быстро стало превращаться в тучу; ибо каждый мелодичный отзвук цитры отдавался эхом в сердце старого холостяка. Говорят, что музыка пробуждает любовь, и это пробуждение, начавшееся с первым звуком цитры, завершилось благодаря небесно-голубым глазам Мюнхен. По истечении полугода племянница прекрасно выучилась играть на цитре, а дядя безумно влюбился.

Как-то утром, собрав возле себя пятерых детей брата, он по очереди стал нежно обнимать их, при этом обещая, что не забудет их в своем завещании, а потом неожиданно ранил их в самое сердце, объявив о своем твердом намерении жениться на голубоглазой Мюнхен. Произнеся это, он по очереди бросался к ним на шею, рыдая от молчаливого восторга. Его домочадцы, осознав, что их обманули с наследством, тоже рыдали; но отнюдь не от восторга, а совершенно по иной причине. Проплакавшись, они утешали себя и пытались порадоваться вместе с пожилым джентльменом, которого искренне любили. Впрочем, радовались не все. Николай, пораженный в самое сердце прекрасной немкой, чувствовал, что его обманули как с красавицей, так и с деньгами дядюшки, не радовался и не утешал себя, а на целый день куда-то исчез.

Тем временем, господин Изверцов приказал приготовить ему на следующий день карету. Вокруг шептались, что он собирался отправиться к губернатору, живущему на некотором расстоянии от его поместья, намереваясь внести изменения в завещание. Несмотря на баснословное богатство, у господина Изверцова не было поверенного, управляющего его состоянием, ибо он вел свои денежные дела собственноручно. Тем же вечером после ужина все услышали, как из его покоев доносились крики. Господин Изверцов яростно бранил своего слугу, проработавшего у него больше тридцати лет. Этот человек, по имени Иван, был уроженцем северной Азии, Камчатки, он воспитывался семьей в христианской религии и, как считалось, был очень привязан к своему хозяину. Несколько дней спустя, когда первое трагическое событие, о котором я рассказываю, привело в поместье всю полицию городка, кто-то вспомнил, что Иван напился пьяным и что его хозяин, ненавидевший этот порок до глубины души, по-отечески поколотил его и выгнал прочь из своей комнаты. Кто-то видел, как Иван вылетел за дверь, бормоча угрозы.

В обширных владениях господина Изверцова находилась прелюбопытная пещера, вызывающая огромный интерес всех, кто приезжал в поместье в гости. Эта пещера существует и по сей день, и хорошо известна каждому жителю П. Сосновый бор, начинающийся сразу в нескольких футах от ворот усадьбы, взбирается на крутые уступы длинного ряда каменистых холмов, которые он покрывает широкой лентой непроходимой зеленой чащобы. Грот, ведущий в пещеру, известную под названием «Пещера, где живет эхо», расположен примерно в полумиле от усадьбы, откуда она кажется маленькой выбоиной на склоне холма, почти скрытая от посторонних глаз пышно разросшейся растительностью. Однако пещера скрыта не совсем, поэтому с уступа, находящего напротив дома, легко можно разглядеть человека, входящего в пещеру. Очутившись внутри грота, вошедший обнаруживает в его противоположной стене узкую расщелину; а пройдя через нее, попадает в величественную пещеру, едва освещаемую светом, проникающим через трещины в сводчатом потолке, находящемся в пятидесяти футах от земли. Сама пещера огромна, и в ней без труда поместилось бы три тысячи человек. В те дни, когда жил господин Изверцов, часть пещеры выстлали камнем-плитняком, а летом любители пикников часто использовали пещеру, как танцевальную залу. Она имела форму неправильного овала, постепенно сужающегося в довольно тесный коридор, простирающийся на несколько миль под землей, время от времени образуя другие залы, такие же просторные, как «танцевальная зала», но совершенно на нее не похожие, ибо их невозможно было преодолеть, не имея лодки, поскольку они всегда заполнены водою. В народе поговаривали, что эти природные бассейны бездонны.

На краю одного из этих бассейнов располагалась маленькая платформа, с несколькими грубо отесанными и покрытыми мхом камнями, приспособленными как сиденья, откуда можно было услышать необыкновенное и почти сверхъестественное эхо, отчего пещера и получила свое название. Слово, произнесенное шепотом, или даже вздох подхватывались бесконечными игривыми голосами, и вместо того, чтобы постепенно затихнуть, как случается с обычным эхо, звук становился все громче и громче с каждым его повторением, и так продолжалось до тех пор, пока он не взрывался грохотом, наподобие пистолетного выстрела, и затем с жалобным воем исчезал где-то в бесконечности коридора.

В тот день, о котором идет речь, господин Изверцов выразил намерение устроить танцевальный вечер в пещере в день его свадьбы, который он назначил заблаговременно. На следующее утро, когда он готовился к поездке, домочадцы заметили его входящим в грот в сопровождении лишь одного сибирского слуги. Спустя полчаса Иван возвратился в дом за табакеркой, забытой хозяином в его комнате, а потом снова отправился в пещеру. Еще через час весь дом содрогнулся от его пронзительного крика. Совершенно бледный и насквозь промокший Иван, словно безумный, стремительно ворвался в дом и заявил, что он не нашел господина Изверцова в пещере. И, решив, что хозяин упал в озеро, он нырнул в первый бассейн, чтобы найти господина Изверцова, но сам едва не утонул.

Целый день прошел в тщетных попытках обнаружить тело. Дом наводнила полиция. Громче всех рыдал от отчаяния Николай, который вернулся домой уже после того, как было получено это печальное известие.

И вот, черные подозрения пали на сибиряка Ивана. Ведь все знали, что прошлым вечером хозяин поколотил его, и многие слышали, как Иван поклялся жестоко отомстить обидчику. Кроме того, только Иван сопровождал Изверцова в пещеру, а когда полиция тщательно обыскала покои господина, где, как известно, тот хранил шкатулку с фамильными драгоценностями, то ее обнаружили под матрасом Ивана. И тщетно крепостной призывал в свидетели Господа, что перед самым уходом в пещеру хозяин собственноручно отдал ему шкатулку на хранение, объяснив это тем, что хочет сделать невесте свадебный подарок; тщетно Иван клялся и божился, что, не задумываясь, отдал бы жизнь за воскрешение своего хозяина, если бы знал, что тот умер. На его стенания не обратили никакого внимания, и Иван был арестован и препровожден в тюрьму по обвинению в убийстве. Там его и оставили, ибо по российским законам преступника нельзя было (во всяком случае в те времена) осудить за преступление, даже несмотря на неопровержимые доказательства, до тех пор, пока он не признает свою вину.

Итак, ранним утром после недели бесполезных поисков, вся семья собралась вместе; и поскольку первоначальное завещание так и осталось без кодицилла, ^[30] вся собственность перешла в руки племяннику. Старый учитель музыки и его дочь восприняли этот внезапный поворот судьбы с чисто немецким бесстрастием и стали готовиться к отъезду. И вот, с цитрой под мышкой, старик уже протянул свободную руку к Мюнхен, как вдруг племянник преградил им путь, предложив прекрасной деве руку и сердце вместо своего усопшего дядюшки. Это предложение нашло приятный отклик, и без долгих разговоров и суматохи молодые люди обвенчались.

Незаметно пролетело десять лет, и мы снова видим счастливую семью в начале 1859 года. Очаровательная Мюнхен стала толстой и вульгарной. Со дня исчезновения старика Николай стал мрачным, замкнутым и неопрятным человеком, и многие люди изумлялись происшедшей с ним перемене, ибо теперь он никогда не улыбался. Казалось, что его жизненная цель состоит лишь в одном: отыскать убийцу дяди, или точнее, заставить Ивана сознаться в содеянном. Но сибиряк по-прежнему упорно утверждал, что он невиновен.

У молодой четы родился единственный сын, оказавшийся весьма странным ребенком, маленьким, хрупким и очень болезненным. Казалось, что его жизнь висит на волоске. Когда черты его лица разглаживались, его необычайное сходство с покойным дядей становилось настолько поразительным, что все члены семьи часто приходили в ужас. Ибо у этого девятилетнего ребенка было сморщенное лицо шестидесятилетнего старца. Никто ни разу не видел, чтобы мальчик смеялся или играл. Он восседал на своем высоком стуле, сложив руки тем особенным образом, как это делал старый господин Изверцов; причем в этой неподвижной, дремотной позе он мог пребывать часами. Няни часто крестились тайком, и ни одна не соглашалась провести ночь в детской наедине с мальчиком. А поведение отца в отношении сына было еще более странным. Казалось, что он страстно любит мальчика – и одновременно ненавидит лютой ненавистью. Он редко обнимал или ласкал его, зато мог часами наблюдать за ним пристальным взором, когда мальчик тихо сидел в своем уголке в старомодной позе, очень походя на домового. Когда Николай рассматривал сына, его лицо всегда было белым, как мел.

Ребенок ни разу не выходил за пределы усадьбы, и мало кто, за исключением родственников, знал о его существовании.

Примерно в середине июля в городок П. приехал некий венгерский путешественник, имеющий репутацию весьма эксцентричного, баснословно богатого и загадочного человека. Он приехал с севера, где, как поговаривали, прожил много лет. Он поселился в городке вместе со своим спутником – шаманом, или сибирским колдуном, на котором, как утверждали, он производил месмерические опыты. Путешественник давал роскошные ужины и званые обеды, и всякий раз демонстрировал своего шамана, которым весьма гордился, ибо приводил этим в приятное изумление своих гостей. Однажды дворяне городка П. неожиданно приехали во владения Николая Изверцова, и попросили его предоставить им пещеру для вечернего приема. С огромной неохотой Николай дал согласие, и только после величайшего колебания и уговоров решился присоединиться к знатным гостям.

Первая пещеры и платформа, примыкающая к озеру, были ярко освещены огнями. Сотни зажженных свечей и факелов, установленных в щелях между камнями, озаряли это место, а также темные закоулки, заросшие мхом и плесенью, которые пребывали в покое долгие годы. На стенах сверкали сталактиты, а уснувшее эхо внезапно пробудилось от веселого смеха и разговоров. Шаман, всегда находящийся под неусыпным взором своего друга и хозяина, сидел в углу, как обычно пребывая в трансе. Он сидел, сгорбившись на выступающем между входом и озером камне, и, с лимонно-желтым изможденным лицом с приплюснутым носом и редкой бороденкой, скорее походил на уродливого каменного идола, нежели на человеческое существо. Большинство из присутствующих тесным кольцом обступили его, чтобы получить верные ответы на свои вопросы. А венгр с веселым видом подвергал свой месмерический «объект» перекрестному допросу.

Внезапно одна из дам заметила, что они находятся в той самой пещере, где десять лет назад совершенно непостижимо исчез господин Изверцов. Похоже, иностранца заинтересовало это замечание, и он выразил желание узнать как можно больше об этом происшествии. Тогда Николай протиснулся сквозь толпу вперед и остановился напротив собравшихся, глаза которых горели нетерпением. Ведь он был хозяином, и поэтому посчитал неприличным отказать гостям в рассказе о случившемся со старшим Изверцовым. Дрожащим голосом он повторил эту печальную историю, а на фоне побелевших щек лихорадочно горели его глаза, повлажневшие от слез. Его рассказ произвел на общество неизгладимое впечатление, после чего все произнесли панегирик достойному поведению любимого племянника в честь памяти его усопшего дяди и благодетеля. Затем все стали перешептываться, продолжая обсуждать случившееся, как вдруг Николай поперхнулся, а глаза его выступили из глазниц, и, издав сдавленный стон, он отшатнулся назад. Присутствующие не сводили с него глаз, с любопытством глядя на его изможденное лицо, и изумленный взор, устремившийся на болезненное личико, показавшееся за спиною венгра.

– Откуда ты пришел? Кто привел тебя сюда, дитя мое? – выдохнул Николай, бледный как смерть.

– Я уже лег спать, папа; и тут ко мне пришел этот человек. Он взял меня на руки и принес сюда, – просто отвечал ребенок, показывая на шамана, рядом с которым он и стоял на камне. Шаман, закрыв глаза, раскачивался из стороны в сторону, словно оживший маятник.

– Все это очень странно, – заметил один из гостей. – Ведь этот человек вообще не выходил отсюда.

– О, Боже милосердный! Какое поразительное сходство! – пробормотал один из старейших жителей городка, друг исчезнувшего господина Изверцова.

– Ты лжешь, дитя мое! – с чувством произнес Николай. – Отправляйся в постель, здесь тебе не место!

– Ну, полно, полно, – вмешался венгр, и выражение его лица было очень странным. Сказав это, он обнял хрупкую детскую фигурку. – Малыш видел двойника моего шамана, который иногда выходит из его тела и бродит далеко-далеко от него. Мальчик ошибся, приняв призрак за человека. Пусть он немного побудет с нами.

Услышав эти странные слова, гости стали переглядываться в немом изумлении, а некоторые, самые набожные, перекрестились и сплюнули в сторону, вероятно, на дьявола и на его нечестивые дела.

– Кстати, – продолжал венгр решительно, обращаясь скорее ко всему обществу, нежели к кому-либо в частности. – Почему бы нам не попытаться с помощью моего шамана разгадать тайну этой трагедии? Подозреваемый все еще в тюрьме? И что? Он до сих пор не признался? Это очень и очень странно. Но теперь мы узнаем правду за считанные минуты! Только пусть все соблюдают тишину!

Тогда он подошел к шаману и тотчас же начал представление, даже не спросив согласия хозяина пещеры. Последний стоял неподвижно, точно врос в землю. Казалось, что он не способен вымолвить ни слова от сковавшего его ужаса. У всех остальных это предложение вызвало одобрение. У всех, кроме Николая. И особенно похвалил эту идею полицейский инспектор полковник С…

– Дамы и господа, – приглушенным голосом промолвил последователь Месмера. – Позвольте мне на этот раз отступить от моих обычных методов. Я воспользуюсь методом природной магии, поскольку он более соответствует этому дикому месту и гораздо действеннее, нежели европейский метод гипноза. Вы сами это увидите.

И, не дожидаясь ответа, он вытащил из сумки, с которой никогда не расставался, сначала маленький барабан, а потом – две крохотных пиалы, одну наполненную жидкостью, а вторую – пустую. Он начал обрызгивать шамана содержимым из первой пиалы. Все заметили, что шаман задрожал и закивал намного сильнее, чем когда-либо прежде. Воздух наполнился терпкими ароматами, и сама атмосфера стала намного яснее. Потом, к ужасу всех присутствующих, он подошел к тибетцу, и, вытащив из кармана крохотный стилет, вонзил сверкающее лезвие ему в предплечье. Когда оттуда хлынула кровь, он подставил под нее пустую пиалу. Когда пиала наполнилась наполовину, он большим пальцем закрыл разверстую рану, и остановил поток крови также легко, как закупоривают бутылку, после чего он окропил кровью голову мальчика. Затем он повесил барабан себе на шею и двумя палочками из слоновой кости, с вырезанными на ними магическими знаками и буквами, пробил короткую барабанную дробь сигнала утренней побудки, дабы, как он пояснил, привлечь духов.

Свидетели этого необыкновенного действа столпились вокруг венгра. Выражения их лиц были наполовину испуганными, наполовину изумленными этим процессом, и в течение нескольких секунд в гигантской пещере воцарилась мертвая тишина. Николай, похожий на живой труп, как и прежде, стоял неподвижно с искаженным лицом. Гипнотизер встал между шаманом и платформой и опять начал медленно бить в барабан. Первые удары были приглушенные, они разносились по воздуху так тихо, что не вызывали эха, а шаман стал раскачиваться, как маятник, еще быстрее. Ребенок же беспокойно задвигался. И тогда барабанщик стал напевать медленную, тихую, выразительную и очень торжественную песнь.

Когда эти неведомые слова сорвались с его губ, огни свечей и факелов заволновались и замерцали, и так продолжалось до тех пор, пока они не заплясали в такт этой песни. Откуда-то из-за озера, из кромешной тьмы коридора сильно подул холодный, пронизывающий до костей ветер, оставляя за собою жалобный стон эха. Затем все увидели, как по стенам и каменистой земле начал расползаться расплывчатый пар, который постепенно стал обволакивать шамана и ребенка. Вокруг мальчика образовалось прозрачное серебристое свечение, а шамана скрыло красное зловещее облако. Чародей приближался к платформе, и по мере своего приближения он бил в барабан все сильнее и сильнее, и на этот раз эхо подхватило этот звук. Эффект был ужасающий! И тут и там эхо превратилось в непрерывные, грохочущие раскаты, пока этот громоподобный звук не стал походить на хор тысяч и тысяч демонических голосов, все громче и громче доносящихся из бездонных глубин озера. Вода, поверхность которой была освещена множеством цветов, и до этого казалась ровной, как стекло, внезапно забурлила, будто волнуемая мощными порывами ветра. Венгр запел еще одну песнь и снова забил в барабан, и вместе с этими раскатами, напоминающими пушечные залпы, гора задрожала у самого основания, в то время как эхо прокатилось по темным и самым отдаленным ее коридорам. Тело шамана поднялось в воздух на высоту двух ярдов, после чего, он, раскачиваясь из стороны в сторону и кивая, растворился, словно привидение. И тут тело ребенка стало видоизменяться, что привело в священный трепет всех присутствующих, которые наблюдали за происходящим, лишившись дара речи. Казалось, что серебристое облако, обволакивающее мальчика, тоже поднимало его в воздух; однако, в отличие от шамана, его ноги не отрывались от земли. Ребенок стал увеличиваться, словно годы каким-то загадочным образом завершили свою работу за какие-то несколько мгновений. Он стал высоким и крупным, а проявившиеся на лице старческие черты становились еще старше по мере старения его тела. А еще несколько секунд спустя детские формы полностью покинули его тело. Оно полностью растворились совершенно в другой личности, и, к ужасу тех, кто некогда знал, как он выглядел, эта новая личность оказалась не кем иным, как старым господином Изверцовым. На его виске зияла глубокая рваная рана, из которой крупными каплями сочилась кровь.

И тут этот призрак двинулся к Николаю и остановился прямо напротив него, застывшего со вздыбленными волосами от изумления от этого превращения его сына в его дядю. И в эти мгновения могильную тишину прервал голос венгра, который, обращаясь к ребенку-призраку, торжественно спросил:

– Именем Великого Мастера, Того, кто обладает всем могуществом на Земле, расскажи правду, и ничего, кроме правды. О, потревоженный дух, поведай же нам, погиб ли ты от несчастного случая или был предательски убит?

Губы призрака зашевелились, но не он ответил на вопрос, а эхо, которое отозвалось повсюду замогильным криком:

– Убит! У-у-бит!

– Где? Как? И кем? – вопрошал чародей.

И тут привидение указало пальцем на Николая, а затем, не сводя с него взгляда и не опуская протянутой руки, стало медленно отступать к озеру. И с каждым его шагом младший Изверцов, словно подверженный чарам, которым не мог сопротивляться, тоже начал приближаться к озеру, до тех пор, пока призрак не достиг воды. А в следующий момент все увидели, как призрак заскользил по его глади. Это было ужасающее, жуткое зрелище!

Когда Николай оказался в двух шагах от края этой бездны, наполненной водою, страшные судороги пробежали по телу виновного. Резко упав на колени, он отчаянно вцепился в одно из поросших мхом сидений и безумным взором вперился в озеро, издавая пронзительные, леденящие душу вопли. В эти секунды призрак неподвижно стоял на воде и, выпростав палец, медленно поманил Николая к себе. Съежившись от презренного страха, он извивался и громко кричал, а эхо разносило его вопли по пещере:

– Нет! Нет… Я не убивал тебя!

Но тут послышался всплеск, и теперь все увидели, как в темной воде барахтается мальчик, который отчаянно боролся за свою жизнь. Он находился на самой середине озера, а над ним нависал неподвижный, суровый призрак.

– Папа! Папочка! Спаси меня! Я тону!.. – жалобно восклицал тоненький детский голосок, подхватываемый громким издевательским эхом, разносившим его по пещере.

– О, мой мальчик! – вскричал Николай безумным голосом и резко вскочил на ноги. – Мой мальчик! Спасите его! О, спасите его!.. Да, я признаюсь… Я – убийца! Это я убил дядю!

Раздался еще один всплеск, и призрак исчез. С криками ужаса все присутствующие устремились к платформе; но внезапно ноги отказались им повиноваться, и гости словно вросли в землю. И они увидели сквозь кружащийся водоворот белесую бесформенную массу, которая крепко схватила убийцу вместе с мальчиком и медленно утянула обоих в бездонное озеро…

На следующее утро после этих событий, когда, проведя бессонную ночь, часть компании отправилась в дом венгерского джентльмена, они обнаружили дверь запертой, а дом – пустым. Венгр и шаман исчезли. Среди старых жителей П. многие помнят его; и особенно полицейский инспектор, полковник С., скончавшийся спустя несколько лет в полной уверенности, что знатный путешественник оказался самим дьяволом. Вдобавок к ужасу, перенесенному всеми свидетелями происшедшего, той же ночью усадьба Изверцова сгорела дотла. Архиепископ тотчас же произвел обряд изгнания дьявола, однако эта местность и по сей день считается проклятой. Губернатор распорядился произвести тщательное расследование случившегося, после чего приказал хранить молчание.

Из холодного края (Рождественская история)

Примерно год тому назад во время празднования Рождества в одной из старинных усадьб, а точнее – в родовом замке одного из богатейших землевладельцев Финляндии, собралось многочисленное общество. Здесь сохранилось многое, присущее гостеприимству и радушию наших предков, равно как сохранились и средневековые обычаи, основанные на традициях, безотчетных предубеждениях и суевериях, наполовину финских, наполовину русских, причем последние привносились сюда богатыми представительницами прекрасного пола с берегов Невы. Уже нарядили елки и приготовили все принадлежности для ворожбы. Ибо вся обстановка старинного замка способствовала этому: мрачные, выцветшие от времени портреты знаменитых предков, рыцарей и дам их сердца, старинные заброшенные башни с бастионами и высокими готическими окнами; таинственные хмурые аллеи, темные и бесконечные подвалы, незаметно превращающиеся в подземные переходы и пещеры, позабытые тюремные камеры, часто посещаемые неугомонными призраками героев местных сказаний. Короче говоря, старинный замок являл собой наилучшее место для кошмаров, описанных в романтических историях. Но увы! на этот раз они не служили ни для какой цели, ибо в настоящем повествовании старые добрые ужасы не играют никакой роли, как это могло бы показаться…

Главный герой нашей истории – самый заурядный, прозаический человек… назовем его Эрклер. Да, доктор Эрклер, профессор медицины, наполовину немец по отцу, а с материнской стороны – совершенно русский по воспитанию и образованию. Это был человек плотного телосложения, как и многие другие простые смертные. Тем не менее, с ним произошли весьма экстраординарные события.

Как оказалось, Эрклер был заядлым путешественником и некогда сам вызвался сопровождать в кругосветное путешествие одного из самых знаменитых в мире исследователей. Неоднократно они лицом к лицу встречались со смертью, то изнывая от палящего солнца тропиков, то замерзая в арктических льдах. Но несмотря на все эти опасности, доктор с неослабевающим энтузиазмом рассказывал об их «зимовках» в Гренландии или на Новой Земле, о бесплодных равнинах Австралии, где они на завтрак ели кенгуру, а на ужин – эму, после чего едва не погибли от жажды во время перехода через совершенно безводное место, занявшего у них сорок часов.

– Да, – обычно замечал он. – Я испробовал на себе все, кроме того, что вы назвали бы сверхъестественным … Безусловно, если сбросить со счетов одно определенно исключительное событие в моей жизни… когда я познакомился с человеком, о котором сейчас расскажу… и весьма необычных, я бы даже сказал – необъяснимых последствий этого знакомства.

Присутствующие громко потребовали от доктора объяснений, и он, вынужденный уступить, приступил к рассказу.

– В 1878 году мы были вынуждены остановиться на зимовку на северо-западном берегу Шпицбергена. Мы тогда предприняли попытку за очень короткое лето добраться до Северного полюса; однако, как водится, все наши усилия потерпели крах из-за айсбергов, и после нескольких бесплодных попыток, нам пришлось отказаться от этой затеи. Не успели мы решить, что предпринять, как наши пароходы в Проливе Мюссель зажало между торосами льда, и на восемь долгих месяцев мы оказались отрезаны от всего человечества. Признаюсь, лично я сначала чувствовал себя ужасно. Но особенно мы пали духом, когда одной штормовой ночью снежный ураган унес почти все материалы, заготовленные нами для строительства зимовья. И в ту же роковую ночь мы лишились больше сорока оленей из нашего стада. Сами понимаете, скорая перспектива голодной смерти не поднимает настроения. Ведь вместе с оленями мы потеряли нашу основную линию обороны против полярных морозов, ибо в этом климате человеческому организму требуется повышенное тепло и основательная пища. Но в конце концов мы смирились с утратой, и даже привыкли к местной пищи, оказавшейся еще больше питательной едой – тюленям и тюленьему жиру. Из остатков древесины наши люди возвели строение и аккуратно разделили его на два отсека: один предназначался для наших трех профессоров и меня, второй же – для себя самих. Им удалось построить несколько деревянных сарайчиков для метеорологических, астрономических и магнетических целей, добавив к ним хорошо укрепленное стойло для нескольких оставшихся оленей. После же началась нескончаемая вереница безрассветных дней и ночей, которые почти ничем не отличались друг от друга, разве что темно-серыми оттенками. Порой на нас нападала хандра, и это было ужасно! В сентябре мы решили отправить домой два из трех наших пароходов, однако преждевременно и непредвиденно нас окружили льды, что полностью разрушило наши планы. И вот, мы остались со всей нашей командой, и поэтому нам пришлось все больше и больше экономить скудную провизию, топливо и свет. Лампы мы использовали только с научными целями, а все оставшееся время нам приходилось довольствоваться Божьим светом – от луны и арктической Авроры… Но как вам описать великолепное, ни с чем не сравнимое северное сияние! Кольца, стрелы, гигантское зарево из аккуратно отделенных друг от друга лучей, переливающихся самыми яркими и разнообразными цветами. Самыми прекрасными были лунные ночи ноября. Все вокруг точно окрасилось яркими цветами! И эта игра лунных лучей на снегу и ледяных скалах завораживала. Это были сказочные ночи.

– И вот, в одну из таких ночей, – продолжал Эрклер, – а возможно – и дней, ибо, насколько я помню, с конца ноября до почти середины марта мы совсем не видели сумерек, и поэтому не могли отличить день от ночи – мы вдруг завидели издалека, что в игре разноцветных лучей, окрашивающих снежные равнины золотисто-розовым цветом, двигается какое-то темное пятно… Оно постоянно увеличивалось, и казалось, что оно приближается прямо к нам. Что это такое?.. Оно было похоже на оленя или на небольшую группу людей, быстро идущих по снежной пустыне… Но животные в этих краях были белые, как все остальное вокруг. Тогда, что же это было? Человеческие существа?..

Мы не могли поверить нашим глазам. Да, к нашему убежищу приближалась группа людей. Их оказалось примерно пятьдесят охотников на тюленей, идущими за своими проводником – Матилиссом, знаменитым бывалым моряком из Норвегии. Они тоже попались в ледяную ловушку айсбергов, как и мы.

– Как вы узнали, что мы здесь? – осведомились мы.

– Старый Иона, старейший из группы, показывал нам дорогу, – отвечали они, показывая на почтенного старика с совершенно седыми волосами.

– И в самом деле, их проводнику гораздо больше подобало бы сейчас сидеть у домашнего очага, нежели отправиться с более молодыми людьми на охоту на тюленей в арктические земли. Мы так и сказали, по-прежнему изумляясь, как он узнал о нашем пребывании в этом царстве белых медведей. На что Матиллис и его спутники улыбались, уверяя нас, что «старому Ионе» известно все на свете. И еще они заметили, что мы, должно быть, новички в арктических землях, ибо не знали о выдающейся личности Ионе и удивлялись всему, что он говорил.

– Вот уже почти пятьдесят пять лет, – произнес главный охотник, – как я ловлю тюленей в Полярных морях, и сколько помню, я всегда знал его, причем точно таким же, как нынче: старым, седобородым человеком. И, насколько помню, в те дни, когда я маленьким мальчиком впервые вышел в море вместе с отцом, мой папа частенько рассказывал мне о старом Ионе то же самое. И всегда он прибавлял, что и его отец и его дед, будучи совсем детьми, тоже знали о старом Ионе, и никто из них не помнил его иным, чем человеком, седым, как эти снега. Наши предки прозвали его «всеведущий седоволосый», посему мы, охотники на тюленей, зовем его так же и по сей день.

– Не хотите ли вы убедить нас, что ему двести лет? – рассмеялись мы. И некоторые из наших матросов столпились вокруг этого седого, как лунь, чуда и засыпали его вопросами.

– Дедушка, ответьте нам, сколько вам лет?

– Я и в самом деле не знаю, дети мои. Я живу столько, сколько отмерил мне Господь Бог. А что касается моих лет, я их никогда не считал.

– А как вы узнали, дедушка, что мы зимуем именно в этом месте?

– Бог направлял меня. А откуда мне стало об этом известно – не знаю; если не считать того, что я знал… я знал, куда держать путь.