Теоретические проблемы современной когнитивной психологии

<…> Психология как любая наука нуждается в более прочном фундаменте – в метатеории. Метатеория – это более глобальная теоретическая система, предназначенная для анализа методов и законов так называемой предметной или объектной теории.

В современной психологической науке речь может идти о трех метатеориях: интроспекционизме, бихевиоризме и когнитивной психологии. Под интроспекционизмом, как правило, понимают «психологию сознания XIX века». Сферой изучения интроспекционизма было содержание сознания или сознательный человеческий опыт. Его основоположником по праву считается Вильгельм Вундт. Хотя, как утверждает B. Baars, термин «интроспекционизм» больше всего соответствует описанию «методики аналитического самонаблюдения» Эдварда Б. Титченера.

Примерно с 1913 по 1960 год в психологии господствовала метатеория бихевиоризма. Психология стала наукой о поведении, о физических, наблюдаемых движениях организма, о научении. Заслугой бихевиоризма можно считать усложнение методов исследования, применение статистики. Однако обратной стороной медали стала тенденция «не придерживаться ни какой теории».

Наконец на смену бихевиоризму пришла когнитивная психология. Когнитивные психологи изучают представления и преобразования представлений. Другими словами, они делают выводы о событиях, лежащих в основе явлений внешнего мира.

Когнитивисты согласны с бихевиористами в том, что данные психологии должны быть общими, но цель сбора этих данных заключается в обосновании теорий о ненаблюдаемых конструктах или внутренних ментальных репрезентациях.

Различия между названными выше метатеориями наиболее рельефно отражает их взгляд на проблему соотношения разума и тела. Для первой психологической метатеории – интроспекционизма – разум был реальностью. Для бихевиоризма, напротив, реальным был материальный мир, а разум – иллюзией. Когнитивное направление утверждает, что психология должна изучать осознаваемые и неосознаваемые внутренние процессы, о которых внешний наблюдатель может судить по психологическим фактам (поведению человека). С точки зрения когнитивистов, разум – это подразумеваемая сущность, но которая может играть роль реальной сущности. Таким образом, материальный и субъективный опыт, по их мнению, просто разный взгляд на материальный мир.

Обращение к термину «метатеория» позволяет отнести к разряду когнитивных даже те исследования, которые традиционно относятся к некогнитивным концепциям. Речь идет о так называемой латентной когнитивной революции (1955–1965) и о протокогнитивных психологах. <…>

Из числа тех зарубежных психологов, кто подготовил переход к новой метатеории в психологии, чаще всего называют пять имен. Все они сегодня считаются когнитивистами, однако степень принятия ими когнитивных предпосылок сильно отличается. Чарльз Е. Осгуд, необихевиорист, предпринимал попытки расширить теорию Хулла и вывести концепцию лингвистического значения. Джеймс Й. Дженкинс пробовал применить бихевиоральный подход в устном обучении языку, потерпел неудачу и затем стал инициатором исследования когнитивных альтернатив. Джордж А. Миллер, самый заметный лидер когнитивной революции, оказал большое влияние на других исследователей. Джером С. Брунер более известен как представитель школы «новый взгляд». Герберт А. Саймон известен работами в области искусственного интеллекта, выполненными в 50-е годы и только теперь вошедшими в русло когнитивной науки.

С точки зрения их приверженности к бихевиоризму, они представляют собой спектр от самого консервативного Ч. Осгуда до наименее консервативного Г. Саймона, остальные ученые располагаются где-то между ними.

Остановимся несколько подробнее на идеях представителей «великой пятерки». Так, Дж. А. Миллер начинал как психофизиолог в Гарварде и имел хорошую математическую подготовку. По крайней мере, трижды он привносил в экспериментальную психологию непсихологические положения. При этом он опирался на теорию связи, трансформационную грамматику и теорию символической обработки информации.

1. Дж. А. Миллер использовал в психологических исследованиях информационную теорию, разработанную во время второй мировой войны для описания пропускной способности каналов телефонных линий связи. При этом «информация» воспринималась как проблема выбора между представлениями принимающего сообщение вследствие выбора, сделанного его отправителем.

2. Дж. Миллер первым обратился к идеям Н. Хомского. С его подачи трансформационная грамматика последнего заняла подобающее место в работах по психолингвистике.

3. Наконец, Дж. Миллер инициировал обращение психологов к теории символической обработки информации. Оставался один шаг до принятия «компьютерной метафоры».

По мнению когнитивистов, компьютер копирует обработку информации человеком. Информация – это абстрактная сущность, позволяющая человеку различать альтернативы. Основное понятие теории обработки информации – понятие абстрактных сигналов, которые передаются от человека к человеку, от культуры – к человеку, в самом человеке, в его мозге, и которая интерпретируется мозгом человека и в его мозгу.

Дж. Дженкинс получил докторскую степень в 1950 году в университете штата Миннесота и занимался исследованиями в области бихевиоральной посреднической теории вербального обучения. Посредническая теория возникла из постулата Хулла о том, что внутренние процессы можно считать аналогами внешнего обучения и что те же процессы обусловливания, наблюдаемые извне, могут иметь место и при невидимых стимулах и реакциях. В последствии он все более склонялся к принятию теории Н. Хомского, хотя, по мнению B. Baars, он так и остался вне какой-либо методологии.

Для осознания становления когнитивной метатеории представляет интерес обращение к исследованиям языка через анализ поведения Ч. Осгуда. До него психологи-бихевиористы были заняты явлением «семантического обобщения». Например, они полагали, если удается создать у взрослого человека рефлекс на слово «ваза» (vase), то он будет обобщать это слово со словами «лабиринт» (maze) или «туман» (haze) по частоте звука. Но обобщение происходило с синонимом первого слова, например, «урна». Классическая теория обусловливания объясняла этот факт как эквивалентное восприятие стимулов, хотя они и не были похожи.

Ч. Осгуд стал рассуждать по-иному: в основе различных по форме синонимов лежал единственный, физический, потенциально измеряемый объект и, как следствие, потенциально заметная реакция (реакция частичного значения). В этом смысле реакция частичного значения Ч. Осгуда похожа на теоретические конструкты вполне развитой когнитивной психологии.

Отличия информационного подхода от бихевиоризма обобщил Д. Норман. Если вы изучаете только поведение, то не учитываете все внутренние процессы, которые при этом происходят. Если вы изучаете только мозг, вы узнаете что-то о существующих механизмах мозга и нервных проводящих путях. Однако для полного понимания всего происходящего необходимы знания об информационных сигналах, которые передаются по этим проводящим путям и что при этом с ними происходит. Формально, информация – это абстрактная сущность, минимальная единица информации – бит – различает только две альтернативы. Для психологии само по себе это определение не было особенно полезно, но оно позволило обратиться к идее наличия средств для генерации сигнала, его интерпретации, передачи, кодирования и декодирования. Когда речь идет о человеке, мы можем только предполагать, что другой человек имеет ввиду, передавая или принимая информацию. <…>

Одним из последствий бурного развития психологической науки в XX столетии является отсутствие одной научной парадигмы, противостояние или даже «вражда школ». Достаточно взять в руки любой отечественный учебник по психологии, чтобы ощутить всю пагубность такого положения дел. Читатель, не владеющий генетическим принципом, т.е. постоянно не возвращающийся к истокам каждого психологического термина, просто не в состоянии осилить его вербальную мозаику. Одно и то же психическое явление, один и тот же психологический факт зачастую одновременно трактуются исходя из разных психологических концепций. Учебное пособие напоминает детский калейдоскоп, в котором не трудно обнаружить отголоски русского или американского бихевиоризма, гештальтпсихологии, фрейдизма и гуманистического подхода. Между тем, в современной психологической науке явно наметилась тенденция к интеграции. Не последняя роль в этом процессе принадлежит когнитивной психологии. <…>

Когнитивная психология как направление психологической науки возникла в 50–60 годы XX века. Сам термин «когнитивная» восходит к латинскому cognito, что означает «знание». Оформление названного направления как особой дисциплины обычно связывают с именем У. Найссера. В 1967 году он опубликовал книгу «Cognitive psychology». Это книга, можно сказать, стала официальным манифестом когнитивистов.

Когнитивная психология возникла не на пустом месте. Она базируется на достижениях необихевиоризма, гештальтпсихологии, структурной лингвистики и кибернетики. В этом смысле примечательно признание одного из лидеров современной когнитивной психологии американского психолога Д. Брунера о том, что на его становление как психолога оказали влияние следующие известные ученые: Л.С. Выготский, Ж. Пиаже, Ф. Бартлетт и Э. Толмен.

Возникновению и оформлению современной когнитивной психологии предшествовали две когнитивные революции. Первая когнитивная революция явилась следствием утверждения о том, что когнитивные феномены (мысли и чувства) неотделимы от предмета исследования психологической науки. Такое утверждение сложилось, когда были сформированы, во-первых, «компьютерная метафора» психических процессов и, во-вторых, теория переработки информации.

Компьютерная аналогия позволила рассматривать мозг и его когнитивные процессы тождественно компьютеру и его функциональным программам, а психология как утверждает финский психолог Ром Харре, стала наукой о создании и проверке гипотетико-дедуктивных теорий, описывающих ненаблюдаемые (и даже не подающиеся наблюдению) психические процессы.

Изменение взгляда на психику привела к изменению отношения к человеку как носителю этой психики. Мозг человека во многом был персонифицирован, ему стали непосредственно приписывать ментальные процессы, ранее приписываемые личности. Когнитивисты времен первой когнитивной революции изучали модель преобразования информации с момента поступления сигнала в органы чувств до получения ответной реакции. При этом человек стал восприниматься как канал переработки информации с ограниченной пропускной способностью.

По утверждению Б.М. Величковского, компьютерная метафора открыла новые теоретические возможности. Она заменила представление об энергетическом обмене организма со средой на представление об информационном обмене. В результате принцип сохранения энергии и строгого психофизиологического параллелизма оказались несостоятельными: вычислительное устройство, потребляя незначительное количество энергии, способно управлять огромными механизмами, информация на входе не тождественна информации на выходе.

Когнитивистов времен первой когнитивной революции часто критиковали за «концепцию пассивного субъекта». Человек в данной парадигме играл роль свидетеля, очевидца как явных, так и скрытых когнитивных процессов. Идея прямой компьютерной аналогии, объяснение психики как ментальной машинообразной обработки информации (несмотря на возражение типа: «не мозг уподобляется ЭВМ, а компьютер создается по образу и подобию мозга человека») звучали не совсем убедительно.

Современная когнитивная психология является результатом «второй когнитивной революции». Сторонники второй «когнитивной парадигмы» под психикой понимают собирательный термин, который описывает дискурсивную активность, характерную для данного индивида. При этом сам термин «discourse» (рассуждение) трактуется достаточно широко. Обычное его понимание как вербальной презентации мысли и довода расширено до анализа всех видов познания, точнее познавания.

Чтобы рельефнее отразить характер исследований в когнитивной парадигме, приведем следующие примеры.

1. Открытие Д.И. Менделеевым периодической системы элементов.

Физический мир, который первоначально сводился к совокупности четырех элементов: земля, огнь, воздух и вода, в результате последующих открытий неизмеримо усложнился и, в определенной степени, утратил целостность. Необходимо было обнаружить новые связи и восстановить утраченную целостность картины мира.

Как известно, Д.И. Менделеев взял карточки, написал на них названия и атомный вес всех известных на тот день науке химических элементов. Он раскладывал их как в пасьянсе. И вот однажды во сне наступило неожиданное озарение, возник прообраз будущей системы.

То, что сделал ученый это пример того, как естественная, природная информация структурируется мыслью человека и отвечает двум требованиям: точно отображает природу и поддается пониманию.

Интерпретация Д.И. Менделеева, констатирует Р. Солсо, была не единственной, возможно не лучшей и даже не совсем точной. Однако его система помогала понять часть физического мира, и была совместима с «реальной природой». Такой поиск решения в основном соответствует когнитивной модели познания, когда представления ученого не изменяют природу (или изменяют ее незначительно), но наблюдение за природой изменяет представление самого ученого о ней.

2. Научное изучение покашливания.

Кашель во время концерта камерной музыки – непреодолимый, возникающий против всякого желания. Вы ничего не сможете сделать, кроме как прокашляться. Вы не можете взять под контроль запушенный механизм кашля. Однако, что представляет собой этот кашель? Является ли он непроизвольным нейрофизиологическим феноменом или результатом произвольного намерения кашлять с физиологической целью – прочистки бронхов?

Или ваш кашель во время концерта является одной из форм «семантического покашливания»? В таком случае покашливание может означать «пожалуйста, обратите на это (на меня) внимание» или «простите, можно Вас на минутку».

И хотя, как утверждает Р. Харре, в современной социальной психологии существует брешь: покашливание не изучается научными методами, его изучение можно сформулировать в виде современной психологической исследовательской программы, соответствующей второй когнитивной революции.

В такой программе, очевидно, будут присутствовать два аспекта:

Ø изучение нейрофизиологии кашля;

Ø изучение роли семантического покашливания, т.е. произвольного использования индивидом нейрофизиологического механизма для коммуникативных социальных нужд. Необходимо учитывать, что происхождение семантического покашливания является общественным и осуществляется активным субъектом в социальном контексте.

Итак, когнитивная модель познания – это метафора, основанная на наблюдениях и выводах, сделанных из этих наблюдений. Она интерпретирует процесс обнаружения, хранения и использования информации. При этом наши внутренние репрезентации не соответствуют точно внешней реальности и даже могут искажать эту реальность. <…>

В целом, благодаря второй когнитивной революции, когнитивная психология значительно решила представление о предмете исследования. Сегодня она удачно интегрирует достижения естественнонаучной и гуманитарной парадигм. <…>

РУКОВОДСТВО ДЛЯ ПСИХОИСТОРИКОВ

О.М. ШУТОВА

<…> Возникновение психоистории традиционно связывают с выходом в свет известных работ З. Фрейда «Леонардо да Винчи и память его детства» (1910), «Тотем и табу» (1912), «Моисей и монотеизм» (1939). С этого момента жанр психобиографий становится особенно популярным в исторических исследованиях. Однако идеи поиска психологических детерминант исторического процесса были известны довольно давно. Например, Ф. Мэнюэл начинает дофрейдовский этап психологически ориентированной истории с примера использования психологии в «Новой науке» Дж. Вико, затем переходит к трудам Ж. Мишле, И. Г. Гердера, Г. Гегеля, В. Дильтея. Однако большинство ученых придерживается мнения, что эти работы нельзя считать собственно психоисторическими.

Современный период развития психоистории часто связывают с 1958 г., когда известный психолог Эрик Г. Эриксон опубликовал свою работу «Молодой Лютер: психоанализ и история». Книга Э. Эриксона называлась многими первым убедительным психоисторическим исследованием, и все еще остается, пожалуй, самой известной работой в этой области.

<…> В 1970-х гг. начинается организационное оформление психоистории и одновременный ее раскол. Это было связано с возникновением Группы за использование психологии в истории (англ.сокращ. ОЦРН) в 1972 г., некоторых субгрупп в Чикагском институте психоанализа, Гарвардской психологической клинике, Калифорнийском университете и с основанием Ллойдом де Маузе Международной Ассоциации и Института психоистории (1975).

Любопытно, что Генри Лоутон, автор пособия, сам тяготеющий к Институту психоистории, определяет этот разрыв как разногласия радикалов и консерваторов, имея ввиду, соответственно, приверженцев Л. де Маузе и членов группы. «Радикалы» определяют психоисторию как отдельную дисциплину, независимую от истории и психологии. «Консерваторы» не поддерживают эти сепаратистские тенденции, считая психоисторию одним из направлений истории.

Между тем, существуют и другие трактовки “коренных” разногласий между психоисториками. Так, В. Раньян указывает на то, что исследователи, группирующиеся вокруг Института и Ассоциации психоистории, убеждены в необходимости использования и плодотворности психоанализа в исторических исследованиях. Одновременно Раньян сожалеет о том, что часто в историографии именно приверженцы Л. де Маузе рассматриваются как представители психоистории в целом, хотя многие другие психоисторики – «консерваторы» – критически оценивают возможности психоанализа и рассматривают психологические факторы наряду с другими детерминантами исторического развития.

<…> Как научиться проводить психоисторическое исследование? Какого рода теоретическая и практическая подготовка необходима для этого? Каковы основные принципы создания психоистории? Все эти и многие другие вопросы задает себе начинающий психоисторик. Исходя из позиций психоанализа, Г. Лоутон считает, что для подготовки психоисторика необходимы навыки психоанализа, самостоятельная интеллектуальная и эмоциональная работа, а также соответствующие исторические знания.

<…> Рассуждая таким образом, он предлагает читателю главу “Психоаналитическая теория для психоисториков”, материал которой сгруппирован вокруг следующих ключевых проблем:

1) философия психоанализа и главные его мыслители. Здесь Г. Лоутон ограничивается кратким рассуждением о вкладе отдельных представителей аналитической теории (З. Фрейд, М. Клейн, Э. Эриксон, Х. Кохут) в понимание исторических проблем и рекомендацией литературы о них, особо выделяя концепции раннего развития, эгопсихологии, харизмы и др., которые имеют решающее значение не только для психоистории, но также и для политологии, философии, антропологии и других наук об обществе и человеке.

2) базовые понятия психоанализа и их значение для постижения исторического процесса (сны, фантазии, ментальная репрезентация, нарциссизм, проективная репрезентация, определение личностных категорий – «истерический», «депрессивный», «параноидальный», «шизоидный» и др., – память, трансфер и контртрансфер, бессознательные коммуникации, например, передача настроения и др.). Следует отметить, что в предлагаемых определениях и пояснениях к терминологии Г. Лоутон заметно отходит от классической фрейдистской теории.

<…> Психоисторическая методология стала объектом специального изучения в третьей главе книги. Г. Лоутон отмечает главные отличия традиционной истории от психоистории: история описывает то, что случилось, а психоистория отвечает, почему это случилось. В этом высказывании слышны отглоски позитивистских взглядов. Однако он добавляет, что история все же не только фиксирует прошлое, но и интерпретирует его, используя в представлении исторической реальности все средства, доступные историку. Психоистория, со своей стороны, переносит акценты именно на интерпретацию, в меньшей степени уделяя внимание вопросам репрезентации и описания исторической реальности, что уже более свойственно традиционной истории. Как и в психотерапии, интерпретация в психоистории — это объяснение мотивов и их смысла, но не с терапевтической целью, а для того, чтобы понять тенденции исторического процесса.

Хотя интерпретация действий и событий прошлого отличается сегодня от того, какой она могла быть в прошлом, это не означает, что она неправильная. Как говорит Г. Лоутон, просто это разные интерпретации. Вечно истинных теорий объяснения, действующих в любых исторических эпохах, не бывает. «Понимание истории и ее интерпретация,— заключает Г. Лоутон,— неизбежно должно со временем претерпевать изменения, вместе с тем, как меняется смысл событий прошлого и открываются новые факты». Только таким образом мы сможем избежать доминирования какой-либо теории над действительностью.

В данном случае автор касается проблемы, нам хорошо знакомой. Слишком часто, говорит он, историк подходит к интерпретации прошлого с уже готовой теорией объяснения в руках. Поэтому актуальной становится задача «вырабатывать теорию на основании данных, а не подгонять факты под теорию». Однако в следующем пункте его рассуждений мы сталкиваемся с явным противоречием: негибкость его позиции выражается в главном постулате психоисториков, определяющем эмоции как основной каузальный фактор. Все аспекты человеческого поведения, экономические, социальные, культурные, политические факторы являются, по их мнению, продуктами чувств, эмоций человеческого индивидуума или коллектива. Такие взгляды психоисториков послужили, и не без основания, почвой для нарастающего скептицизма в отношении их науки в целом, обвинений в редукционизме и антиисторичности.

И все же, наше знание минувшего, безусловно, станет полнее после нового прочтения сочинений мемуарного характера, дневников, писем исторических лиц, психологического взгляда на процессы воспитания, фольклор, массовые народные волнения и др.

Как и в традиционных исторических исследованиях, для психоисториков неизбежно встает проблема субъективности ученого, или, как ее часто называют сами психоисторики проблема контртрансфера. <…> Важно помнить, говорит Г. Лоутон, что контртрансфер, субъективность не является синонимом предвзятости. Понимать что-то или кого-то – значить вступить с ними во взаимоотношения. Задача исследователя состоит не в том, чтобы уничтожить такую субъективность, а в том, чтобы, прислушавшись к собственным ощущениям, заставить их говорить. Бессознательные порывы, эмоциональное сопереживание объекту своего исследования должны помогать психоисторику в его работе.

<…> Проведение психоисторического исследования Г. Лоутон считает необходимым разделить на несколько частей: формулировка проблемы, ведение дневника собственных ощущений и мыслей, накопление достаточного для анализа материала, самообразование, написание своей работы (как называет этот процесс автор, «вслушивание в голос материала»), контакт и поддержка со стороны коллег, публикация. <…> Говоря о значении знаний из сферы различных дисциплин, Г. Лоутон, естественно, отмечает особую роль истории, без которой психоисторик не может существовать. В связи с этим он высказывает интересную мысль об эмоциональном смысле истории для человека во времени: должны ли мы знать историю для сохранения своей человеческой сущности или же под завесой истории скрываются могущественные групповые фантазии. Постановка подобных вопросов, касающихся психоисторического смысла истории, заслуживает большого внимания и дальнейшего изучения.

Одной из важнейших проблем, поднимаемых психоисторией, является история детства. Мы редко сознаем, в какой степени повторяем свое прошлое, пронося образцы эмоциональных реакций и поведения с детства через всю жизнь. Большинство психоисториков считают ранний детский опыт определяющим в формировании взрослого человека. История детства и семьи – сфера для исследований со стороны психологии, социологии, педагогики, медицины, поле для междисциплинарных исследований. Однако психоисторики уделяют ей особенно большое внимание. Среди них Ллойд де Маузе. Генри Лоутон, подчеркивая свое уважение и дружеские чувства к этому исследователю, тем не менее, не всегда согласен с его психогенетической теорией истории и ее основными положениями:

1. Эволюция взаимоотношений родителей и детей является независимым источником исторических изменений. Причина этой эволюции заключается в способности родителей успешно воспроизводить собственный детский опыт, но уже лучшим образом, максимально избегая недостатков своего детства.

2. Этот «пресс поколений» имеет значение не только для психических изменений, но также влечет за собой социальные и технологические перемены.

3. История детства – это смена моделей взаимоотношений родителей и детей с тенденцией сокращения психической дистанции между ними.

4. Ход истории подтверждает гипотезу о том, что с течением времени способы воспитания детей изменяются в лучшую сторону.

5. Психическая структура должна всегда передаваться из поколения в поколение, являясь главной составляющей для передачи и развития культурных элементов общества.

Эволюция детства осуществляется с различными темпами, как на индивидуальном, так и на общественном уровне:

1) вариации на уровне индивидуума происходят благодаря биологическим различиям, различиям в происхождении и рождении, случайностям (ранняя потеря родителей, травма, другие факты личной жизни);

2) вариации на уровне популяции в психогенетической эволюции появляются благодаря селекции и изоляции (в условиях эмиграции), иммиграции (заимствование новых способов воспитания), отсутствию воспроизводства, культурным контактам (в т.ч. смешанные браки), материальным условиям (только в той степени, в какой они влияют на детское воспитание), факторам групповых фантазий (войны, революции и т.д.).

Рассматривая материалы по истории детства, Л. де Маузе выделил шесть моделей воспитания, сменяющихся на протяжении веков на Западе:

– «детоубийственный» способ (от античности до IV в. н. э.), частые насилия над детьми, выживание сильнейших;

– «отстраненный» способ (IV-ХШ вв.), когда наличие души у детей начало признаваться, и для лучшего воспитания их отдавали кормилицам, в монастыри, в чужие семьи, в качестве подмастерьев или слуг; для этого времени характерен образ Марии, сурово поддерживающей младенца Иисуса;

– «двойственный» способ (ХIV-ХVII вв.), характеризующийся, с одной стороны, распространением культа Марии и смягчением образа матери в искусстве, а с другой – сохранением популярного «воспитания палкой»;

– «навязывающий» способ (XVIII в.) – большой сдвиг в отношениях родителей и детей, характеризующийся попытками сблизиться духовно, осуществлявшимися, однако, посредством жесткого контроля поведения детей, их мыслей и чувств;

– «общественный» способ (XIX в. – сер. XX в.) – понимание воспитания как внушения, навязывания родительской воли постепенно сменяется процессом обучения, подготовкой для успешной интеграции детей в общество;

– «помогающий» способ (начиная с сер. XX в.), предполагающий осознание того, что сами дети лучше знают, в чем они нуждаются на каждой жизненной стадии; родители участвуют в жизни своих детей постоянным вниманием, заботой и помощью в самоидентификации.

Основные положения и выводы психогенетической теории оспариваются многими исследователями, но даже противники Л. де Маузе считают ее интересной, талантливой работой, дающей новый импульс поискам историков. Имея во многом сходные с Л. де Маузе взгляды, Г. Лоутон все же находит психогенетическую теорию весьма противоречивой и не считает ее законченной. Так, рассматривая эволюцию детства, Лоутон задается вопросами: является ли «помогающая» модель конечным продуктом его эволюции? правильно ли рассуждал Л. де Маузе о том, что дети лучше, чем родители знают, в чем они нуждаются? Видимо, родители должны быть для ребенка не слугами, а руководителями, прислушиваясь к его желаниям, но и давая ему понятия об ограничениях, помогая ребенку реализовать его потенциал. Значение работы, проделанной Ллойдом де Маузе, действительно велико, ибо он заставил многих исследователей по-новому взглянуть на человеческую историю.

Столь же значительное место в книге занимает глава, посвященная психобиографическим исследованиям. <…> Г. Лоутон называет 11 общих принципов психобиографического исследования, среди которых – мотивированность суждений; многогранность интерпретаций; изучение развития взаимоотношений объекта с окружающим миром и эволюции его эмоциональной жизни; знание психоисториком той деятельности, которой занимался его объект, и др.

Одной из наиболее сложных для исторической интерпретации тем остается история человеческих групп. Психоисторики выделяют ее в отдельную отрасль своих исследований. Индивидуальные действия, эмоции, фантазии, мотивации сами по себе достаточно сложны для понимания. Исследование этих вопросов в их совокупности в человеческом коллективе представляется еще более проблематичным. В отдельной главе своей книги автор рассматривает современное состояние, проблемы и перспективы психоисторической теории групп. Большое место уделено библиографии, содержащей необходимый теоретический материал.

<…> Автор констатирует, что ученый, решивший посвятить себя психоистории, должен быть готов к отрицательным результатам. Для психоисторика необходимы также открытость для новых методологий, постоянный поиск, междисциплинарность мышления и, безусловно, развитое чувство юмора. Психоистория, как говорит Генри Лоутон,— это большое приключение, и тем, кто решился и готов к нему, книга может служить замечательным спутником.