Просвещение и наука

Царизм по природе был враждебен просвещению. «Деспотизм боится просвещения, ибо знает, что лучшая подпора его — невежество», — говорил декабрист К.Ф. Рылеев. Действительно, все самодержцы держались правила, которое сформулировала Екатерина II в письме к московскому генерал-губернатору П.С. Салтыкову (письмо это видел у поэта И.П. Мятлева — правнука Салтыкова — и процитировал в своей книге «Правда о России» кн. П.В. Долгоруков): «Господин фельдмаршал, простого народа учить не следует; если он будет иметь столько же познаний, как Вы и я, то не станет уже нам повиноваться, как повинуется теперь». Однако неодолимая сила экономического развития постоянно расширяла потребности в квалифицированных /358/ кадрах для промышленности, транспорта, здравоохранения, государственной службы. Поэтому самодержавие вынуждено было (даже вопреки собственной природе) время от времени проявлять «заботу» о просвещении, открывать новые учебные заведения, разрешать издание журналов и открытие научных обществ.

Если к началу XIX в. Россия имела только одно высшее учебное заведение (Московский университет — с 1755 г.), а в начале 60-х годов — 14, то в 1896 г. их стало 63. В 1862 г. в Петербурге и в 1866 г. в Москве были открыты первые русские консерватории.

Книг в стране было издано в 1803 г. 143, в 1855 г. — 1020, в 1895 г. — 8699. Число типографий выросло за 1855-1895 гг. с 96 до 1315. К 1890 г. Россия вышла на третье место в мире (после Франции и Германии) по количеству названий издаваемой литературы. Среди книгоиздателей выделялись такие энтузиасты отечественной культуры, как Ф.Ф. Павленков, К.Т. Солдатенков и особенно Иван Дмитриевич Сытин. Костромской крестьянин, начавший трудовую жизнь 14 лет от роду «учеником для всех надобностей» в скорняжной лавчонке на Никольском рынке в Москве, Сытин вырос в крупнейшего и популярнейшего (а также богатейшего) книгоиздателя с мировым именем. В 1914 г. его «Товарищество» давало свыше 25 % всей книжной продукции в России. Сытин выпускал и дорогие, роскошные юбилейные издания (например, шеститомник «Великая реформа», семитомник «Отечественная война и русское общество», великолепную — к сожалению, незаконченную-18-томную «Военную энциклопедию»), но главное, он издавал самые дешевые в стране книги, которые мог покупать и читать простой народ. «Это настоящее народное дело, — писал об издательстве Сытина А.П. Чехов. — Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею». Сытин был не только издателем — он был просветителем. За это его ценили И.А. Бунин, И.П. Павлов, В.И. Суриков, A.M. Горький, но и ненавидели мракобесы. В 1905 г. эти последние, действуя по принципу «чтоб зло пресечь, собрать бы книги все да сжечь», сожгли лучшую часть «Товарищества И.Д. Сытина»[1].

В типографиях Сытина, Павленкова, Солдатенкова печатались первые полные собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, Белинского, Добролюбова, труды Сеченова, Менделеева, Тимирязева, русские переводы В. Гюго, Ф. Шиллера, Вальтера Скотта, Г. Сенкевича.

Выдающуюся роль в культурной жизни страны всегда играли демократические журналы. «Современник» (1836-1866), первым редактором которого был А.С. Пушкин, а последним — Н.А. Некрасов, «стоял (по мнению демократа В.И. Танеева) не /359/ только во главе всей русской литературы, но и всего русского общества». Вслед за «Современником» по значению демократически настроенные россияне ставили «Отечественные записки» (1839-1884) А.А. Краевского, Н.А. Некрасова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, «Русское слово» (1859-1866) Г.Е. Благосветлова и Д.И. Писарева, «Дело» (1866-1888) Г.Е. Благосветлова, Н.В. Шелгунова, К.М. Станюковича, сатирический журнал «Искра» (1859-1873) B.C. Курочкина. Эти журналы опирались на творчество крупнейших писателей-классиков (Некрасова, Тургенева, Щедрина, Льва Толстого) и были идейными центрами русской демократии, рупором передового общественного мнения. Все они, кроме «Дела», с 1884 г. круто повернувшего вправо, были закрыты в административном порядке «за вредное направление».

Зато царизм благоволил к изданиям таких громкоговорителей реакции, как М.Н. Катков («Московские ведомости»), князь В.П. Мещерский («Гражданин»), П.П. Цитович («Берег»), а также к известной своей продажностью газете «Новое время», которую Щедрин метко назвал: «Чего изволите?» Хозяином этой газеты с 1876 г. больше 35 лет был А.С. Суворин — беллетрист и публицист, в молодости пострадавший (был под судом, сидел в тюрьме) за либеральные убеждения, а затем обратившийся в беспринципного приспособленца. Он хлопотал даже о создании в России охранительной партии из людей, «не потерявших политического нюха», — «нюховои партии», как назвал ее демократ А.И. Стронин. Газета Суворина слыла наиболее оперативной в России и очень старалась поддержать такую свою репутацию: например, о сожжении фабрики Сытина, к чему актив газеты приложил руку, она сообщила... за день до пожара. Радикальный журналист П.Ф. Алисов язвил, что прыткие корреспонденты «Нового времени» «кажется, и к смерти ходили за кое-какими сведениями». Именно в «Новом времени» подвизался даровитый, но беспринципный, как и его хозяин, журналист В.П. Буренин, настолько желчный, что о нем сложили стихи:

По Невскому бежит собака,
За ней Буренин, тих и мил
Городовой, смотри, однако,
Чтоб он ее не укусил!

Успехи просвещения в России XIX в. (особенно после «великих реформ» 60-х годов) были всеохватывающими. Общий уровень грамотности населения вырос за вторую половину века более чем в 3 раза, хотя и составил к 1897 г. всего 21,1 % (больше всего грамотных было в Петербургской губернии — 55 %, зато в Ферганской — меньше 3 %).

Казалось бы, здесь налицо забота о просвещении со стороны царизма. Но достаточно вспомнить школьный устав 1828 г. или циркуляр 1887 г. «о кухаркиных детях», охранительный университетский устав 1884 г., чтобы понять истинный смысл этой заботы. Вот характерный факт: в Казанском университете годами единственный профессор по медицине читал лекции только /360/ двум слушателям, а некоторое время даже одному — Николаю Ивановичу Лобачевскому. Такое могло быть только в России. Допуская рост просвещения, царизм управлял им так, чтобы оно было уделом только господствующих классов, а простонародье держал в темноте и религиозном смирении. По переписи населения 1897 г., ученых и литераторов в России было 3 тыс., врачей — 17 тыс. (из них женщин — 580 на всю страну), артистов и художников — 18 тыс., зато священнослужителей — 250 тыс., т.е. почти в 7 раз больше, чем ученых, литераторов, врачей, артистов и художников, вместе взятых.

За пореформенные десятилетия открылось много библиотек и музеев. Иные из них обрели национальное значение: публичная библиотека при Румянцевском музее (1862; ныне Российская государственная библиотека), Исторический музей (1872), художественная галерея П.М. и С.М. Третьяковых (1856) и Театральный музей А.А. Бахрушина (1894) в Москве, Русский музей в Петербурге (1898). В 1852 г. был открыт для публики петербургский Эрмитаж. Однако пользоваться этими национальными сокровищницами могли почти исключительно имущие россияне, «низы» доступа к ним практически не имели, и власти считали это в порядке вещей. Когда, например, в 1914 г. председатель Всероссийского съезда художников заявил, что «недостаточно наделить музеи сокровищами, нужно еще дать возможность их использовать», директор Эрмитажа граф Д.И. Толстой надменно ответил: «Это — бесспорная истина, но едва ли оратор выведет из этого заключение, что при библиотеках необходимо открывать для посетителей школы грамотности и обучать посетителей читать по складам».

Столь же охранительно относилось самодержавие и к развитию наук, стремясь превратить университеты в присутственные места, а ученых — в чиновников. Такие выражения, как «чиновник по философии», «чиновник по словесности» и т.д., были обычными для обозначения вузовских педагогов. За «неблагонамеренность» царские власти преследовали таких ученых, имена которых составляют предмет национальной гордости россиян. Так, ботаник К.А. Тимирязев, историк В.И. Семевский, социолог М.М. Ковалевский были уволены из университетов; математик С.В. Ковалевская и биолог И.И. Мечников вынуждены были покинуть родину и вести научную работу на чужбине. Злобным нападкам официальных «верхов» подвергались физик А.Г. Столетов и физиолог И.М. Сеченов. Прислужники царизма трижды проваливали кандидатуру Сеченова на выборах в академики[2]. По /361/ меткому определению Тимирязева, Российская академия наук «блистала отсутствием» самых крупных отечественных ученых: Сеченова, Мечникова, Менделеева. Гениальные самородки И.В. Мичурин и К.Э. Циолковский были окружены равнодушием со стороны царских властей. Царизм лишал ученых необходимой поддержки, отказывался субсидировать исследовательские эксперименты — словом, держал естественные науки в загоне. Он не спешил использовать даже изобретенное в 1895 г. А.С. Поповым радио, которое до 1917 г. чаще связывалось с именем итальянского бизнесмена-изобретателя Г. Маркони, открывшего секрет радиоволн годом позднее Попова.

Но и в таких условиях естественные науки все-таки развивались. Это было вызвано экономическими потребностями страны, промышленным переворотом, рационализаторскими опытами в сельском хозяйстве, расширением торговли, освоением новых земель. Трудный, но крутой подъем естественных наук уже в первой половине столетия выдвинул плеяду первоклассных ученых, которые сделали ряд открытий мирового значения. Николай Иванович Лобачевский к 1826 г. создал новую, гиперболическую, неевклидову геометрию, которая отличалась от старой параболической, созданной древнегреческим математиком Евклидом еще в III в. до н.э. Так родилась «геометрия Лобачевского». За это современники назвали Лобачевского «Коперником геометрии». Идеи Лобачевского составляют теперь необходимое звено в теории относительности и служат инструментом расчета атомных и космических процессов. Академик Николай Николаевич Зинин получил в 1842 г. анилин из нитробензола и заложил основы развития промышленности синтетических красителей, а другой академик Василий Яковлевич Струве открыл на небе почти 3 тыс. звезд и основал в 1839 г. знаменитую Пулковскую обсерваторию, которую уже в середине века стали называть «астрономической столицей мира».

Во второй половине столетия ученые-натуралисты добились еще больших успехов. Отец русской физиологии Иван Михайлович Сеченов создал учение о рефлексах головного мозга, осуществив тем самым переворот в биологической науке. Он первым научно доказал единство и взаимную обусловленность психических и телесных явлений, подчеркнув, что «душевная жизнь» есть не что иное, как отражение деятельности головного мозга. Таким образом, физиология была перевернута с головы, на которой она стояла ранее, на ноги.

Гениальный ученый Сеченов был передовым человеком своего времени, другом Н.Г. Чернышевского. Он послужил Чернышевскому прототипом Кирсанова в романе «Что делать?», а его жена Мария Александровна — прототип Веры Павловны, главной героини того же романа. Классический труд Сеченова, излагающий основы его учения — «Рефлексы головного мозга» (1863), — был написан по предложению Некрасова для журнала «Современник». /362/ Двигая вперед науку, Сеченов тем самым вставал поперек дороги воинствующему мракобесию, реакции. Не зря Совет Главного управления по делам печати заключил, что его книга «вредна как изложение самых крайних материалистических теорий» и постановил «арестовать и подвергнуть оную судебному преследованию».

Величайший русский химик Дмитрий Иванович Менделеев в 1869 г. открыл периодический закон химических элементов — один из важнейших законов естествознания, составляющий фундамент современного учения о веществе. Периодическая система элементов Менделеева показывает, что химические свойства элементов (т.е. их качество) обусловлены количеством их атомного веса. Это наглядное подтверждение одного из общих законов диалектики, а именно закона перехода количества в качество. Как многогранный ученый и патриот, Менделеев заботился о всемерном подъеме хозяйственной мощи России, сказав новое слово в различных отраслях знаний. Он выдвинул идею подземной газификации угля и принцип непрерывной дробной перегонки нефти, прогнозировал освоение Великого Северного морского пути, участвовал в первых опытах воздухоплавания в России.

По образу мыслей и складу характера Менделеев, как и Сеченов, был демократом. Он изучал философские труды Герцена и был лично знаком с Добролюбовым. Царей и царских сатрапов Менделеев не любил и вел себя по отношению к ним независимо, а то и дерзко. В 1879 г., например, когда его вызвал к себе один из «шести Аракчеевых» Александра II петербургский военный генерал-губернатор И.В. Гурко и начал было отчитывать за потворство студенческим волнениям, Менделеев вскипел и накинулся на всесильного сатрапа: «Как вы смеете мне грозить?! Вы кто такой? Солдат и больше ничего! В своем невежестве вы не знаете, кто я. Имя Менделеева навеки вписано в историю науки. Знаете ли вы, что он произвел переворот в химии? Знаете ли вы, что он открыл периодическую систему элементов? Что такое периодическая система? Отвечайте!» Гурко не знал, что такое периодическая система элементов, и умолк[3].

Всю свою жизнь Менделеев активно боролся против реакционеров от науки, нажив себе тьму врагов в официальных верхах. Царские власти ненавидели его, как и Сеченова, за демократизм воззрений. В 1880 г. Менделеев был забаллотирован реакционными кругами на выборах в Российскую академию, хотя состоял членом девяти академии разных стран мира, включая США. Имя Менделеева занесено на Доску почета науки Бриджпортского университета (США) в ряду имен величайших ученых мира.

Столь же широкую мировую известность заслужил еще до конца XIX в. Иван Петрович Павлов — создатель учения о высшей /363/ нервной деятельности, общепризнанный глава физиологов мира, лауреат Нобелевской премии (1904). Всесветно прославленный ученый Павлов оставался страстным патриотом России. «Что ни делаю, — писал он о себе, — постоянно думаю, что служу этим, сколько позволяют мои силы, прежде всего моему отечеству, нашей русской науке. И это есть и сильнейшее побуждение, и глубокое удовлетворение».

Выдающийся вклад в мировую науку внесли и многие другие русские ученые: биологи И.И. Мечников и А.О. Ковалевский — основоположники эволюционной эмбриологии, математики М.В. Остроградский и П.Л. Чебышев, физики П.Н. Лебедев и Н.А. Умов, химики A.M. Бутлеров и В.В. Марковников, географы Н.М. Пржевальский и Н.Н. Миклухо-Маклай, медики Н.И. Пирогов и С.П. Боткин, почвоведы В.В. Докучаев и П.А. Костычев, основоположник геохимии В.И. Вернадский. Вместе с ними вошла в историю науки математик Софья Васильевна Ковалевская — первая женщина, ставшая профессором Стокгольмского университета и членом-корреспондентом Петербургской Академии наук, автор классических трудов о вращении твердого тела.

Опираясь на успехи точных наук, корифеи русской технической мысли творили изобретения всемирной значимости. Еще в 1802 г. петербургский академик В.В. Петров первым в мире (на 6 лет раньше знаменитого англичанина Г. Дэви) открыл явление электрической дуги, в 1832 г. П.Л. Шиллинг изобрел клавишный, а затем и электромагнитный телеграф; в 1834 г. Б.С. Якоби сконструировал электромотор. В 1876 г. П.Н. Яблочков создал дуговую электрическую лампу (так называемую «свечу Яблочкова»), которая освещала улицы крупнейших столиц мира и получила всеобщую известность под названием «русский свет». В 1881 г. морской офицер А.Ф. Можайский построил первый в мире самолет (правда, не выдержавший испытаний), а в 1888 г. механик-самоучка Ф.А. Блинов изобрел в Балакове (под Саратовом) гусеничный трактор («паровоз для шоссейных и грунтовых дорог», как его тогда называли).

Самым выдающимся из технических открытий века было изобретение радио. 7 мая 1895 г. малоизвестный тогда преподаватель физики и электротехники в двух училищах Кронштадта Александр Степанович Попов продемонстрировал первый в мире радиоприемник. Этот день вошел в историю и до сих пор отмечается в России как День радио.

В конце века было сделано еще одно открытие, которое не привлекло особого внимания современников, но теперь справедливо считается историческим. В 1893 г. бедный, непризнанный, слывший то за чудака, то за сумасшедшего, с 9 лет оглохший калужский учитель Константин Эдуардович Циолковский разработал проект корабля-ракетоплана, положив начало теории реактивного движения. Справедливость требует отметить, что /364/ раньше Циолковского, еще в 1881 г., приговоренный к повешению за участие в покушениях на Александра II народоволец Николай Иванович Кибальчич в тюрьме за считанные дни до казни составил проект летательного аппарата с реактивным двигателем. «Я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству, — писал Кибальчич в предисловии к этому проекту. — Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью». Царизм, однако, повесил Кибальчича, а проект его схоронил в архиве. Не получили признания при царском режиме и труды Циолковского.

Если развитие естественных наук в России страдало от недостатка внимания к ним со стороны государства, то общественные науки душила деспотичная государственная опека над ними. Царизм буквально насиловал их в интересах оправдания и возвеличения своего режима. Квалифицированные философы (С.С. Гогоцкий, П.Д. Юркевич, Л.М. Лопатин), историки (М.П. Погодин, Н.Г. Устрялов, Д.И. Иловайский), правоведы (Ф.Л. Морошкин, П.П. Цитович, Н.В. Муравьев), словесники (С.П. Шевырев, И.И. Давыдов, К.Н. Леонтьев) ревностно обслуживали правящий режим. Им противостояли главным образом революционные мыслители (А.И. Герцен и Н.Г. Чернышевский, П.Л. Лавров и М.А. Бакунин), труды которых издавались преимущественно за границей или в подполье и не имели столь широкого хождения, как официозная литература. Впрочем, даже среди лояльных к властям ученых было много не только талантливых, но и сравнительно независимых, искренних в своем служении не правительству, а науке профессионалов: философ B.C. Соловьев, литературовед А.Н. Пыпин, лингвисты Ф.И. Буслаев и А.А. Шахматов, создатель уникального «Толкового словаря живого великорусского языка» (около 200 тыс. слов) В.И. Даль, историки Т.Н. Грановский и Н.И. Костомаров. Самыми выдающимися из российских историков XIX в. были Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев (отец B.C. Соловьева) и В.О. Ключевский.

Николай Михайлович Карамзин к 1826 г. написал «Историю государства Российского» в 12 томах (12-й том, доведенный до событий 1611 г., был издан в 1829 г. посмертно). Соединяя в себе равновеликий талант историка и писателя, он создал шедевр исторического повествования. Правда, идейные позиции Карамзина сегодня выглядят архаично. Феодал и монархист, он приветствовал артиллерийскую расправу царизма с декабристами. «Я, мирный историограф, — говорил он о себе, — алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж». Помогает уяснить смысл «Истории» Карамзина и такая деталь: на сочинение «Истории» от Александра I он получил 2 тыс. рублей (что стоило тогда больше нынешних 20 млн.) «ежегодного пенсиона» и в «благоговейную признательность» за это обещал /365/ царю «посвятить всю жизнь свою (труд свой, разумеется, тоже. — Я.Г.) на оправдание его благодеяний»[4]. Так он и сделал, за что еще до окончания «Истории» получил Анненскую ленту через плечо.

Карамзин изображал главным двигателем отечественной истории царя-самодержца. Фактически его «История» — не столько государства Российского, сколько российских царей. Народ в ней вообще отсутствовал. Сам Карамзин объяснил это так: «История народа принадлежит царям». А.С. Пушкин писал о нем:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья И прелести
кнута.

Другой профессиональный недостаток «Истории» Карамзина (который широкие читательские круги воспринимали как достоинство) заключается в том, что ее художественное начало довлеет над исследовательским. Вот что писал об этом В.О. Ключевский: «Карамзин не изучал того, что находил в источниках, а искал в источниках, что ему хотелось рассказать живописного и поучительного. Не собирал, а выбирал факты...»

Как бы то ни было, богатством содержания и блеском изложения, поучительностью и живописностью труд Карамзина увлек все российское общество, пробудив в нем глубокий интерес к отечественной истории. «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! — восклицал К.Ф. Рылеев, прочитав 9-й том «Истории» Карамзина о царствовании Ивана Грозного. — Не знаю, чему удивляться: тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита». По словам Пушкина, Карамзин открыл россиянам их собственную историю, подобно тому как Колумб открыл Америку. Вместе с тем он своим трудом высоко поднял в глазах не только общества, но и власти престиж историка и писателя, первым в России «показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно, как именитейший гражданин в государстве»[5].

Сергей Михайлович Соловьев — ученик и друг Т.Н. Грановского, профессор и заведующий кафедрой русской истории Московского университета (с 1872 г. академик) — совершил научный подвиг, написав «Историю России с древнейших времен» в 29 томах, кроме 300 других произведений. Он работал над «Историей» последние 29 лет своей жизни (1851-1879), издавая каждый год по одному тому с непостижимой размеренностью. Этот фундаментальный труд, в котором обобщен колоссальный (большей частью извлеченный из архивов) фактический материал, представляет собой высшее достижение русской историографии, /366/ сохраняющее поныне свою научную ценность. Здесь, в отличие от «Истории» Карамзина, невысоко художественное начало, зато начало исследовательское надо признать высочайшим. Смерть помешала Соловьеву продолжить его великий труд, который выглядит непосильным для одного человека. Он успел довести изложение событий только до 1775 г.

Первым из российских историков Соловьев развил идею закономерности исторического процесса и стремился обосновать преемственность политических и общественных форм в истории отечества. «Показать связь между событиями, показать, как новое проистекло из старого, соединить разрозненные части в одно органическое целое» — так определял он задачи историка. Главным героем и двигателем истории Соловьев, в отличие от Карамзина, считал не царя, а государство, которое он изображал выразителем народной воли. История народа растворялась под пером Соловьева в истории государства. Ориентиром для периодизации отечественной истории Соловьев, подобно Карамзину, считал смену лиц на государевом престоле.

Либерал по убеждениям, который к тому же с годами правел, Соловьев боялся народных движений. Крестьянские войны он трактовал как злодейства, реакционные по своей исторической роли, поскольку они грозили разрушить государственный организм. «Перемены в правительственных формах, — внушал Соловьев, — должны исходить от самих правительств, а не вымогаться народами у правительств путем возмущения».

Однако народ как нацию (от пахаря до монарха) Соловьев ставил превыше всего, причем главную роль в развитии национального самосознания отводил истории. «Спросим человека, с кем он знаком, — говорил Соловьев, — и мы узнаем человека. Спросим народ об его истории, и мы узнаем народ». К самодержавному деспотизму он относился как к злоупотреблению властью, крепостное право осуждал. Его идеалом была буржуазная конституционная монархия типа Франции при Луи Филиппе 1830-1848 гг.

Как университетский профессор, Соловьев был не только великим ученым-исследователем, но и выдающимся педагогом, замечательным лектором. Лекции он читал, точнее — говорил, с закрытыми глазами, задумчиво, словно уходя в себя. Студенты подозревали в этом особую, с подвохом, манеру подглядывать за аудиторией — из-под ресниц, но он как-то признался Ключевскому, что никогда не видел перед собой слушателей. «Говорящее размышление» — так определил лекции Соловьева Ключевский.

Василий Осипович Ключевский — ученик и преемник Соловьева на посту заведующего кафедрой русской истории Московского университета (с 1900 г. академик) — во многом пошел дальше своего учителя, хотя сам он скромно говорил о себе: «Я ученик Соловьева, вот все, чем я могу гордиться как ученый». Он первым /367/ начал серьезно исследовать экономические процессы, выдвинул на передний план историю не царей, как это делал Карамзин, и не государства, как делал Соловьев, а народа; отказался от общепринятой до него традиции освещать историю России по царствованиям. «Цари со временем переведутся, — говорил Ключевский. — Это мамонты, которые могли жить лишь в допотопное время». В январе 1895 г., когда только началось 23-летнее царствование Николая II, он в откровенном разговоре со своим учеником А.А. Кизеветтером убежденно предсказал: «Попомните мои слова: Николаем II закончится романовская династия; если у него родится сын, он уже не будет царствовать»[6].

По убеждениям Ключевский был таким же либералом, как Соловьев, причем с возрастом еще больше, чем Соловьев, склонялся вправо. Хотя идеалом Ключевского тоже была конституционная монархия, он опускался иногда до оправдания самодержавия. Печальную известность обрела его хвалебная речь «Памяти в бозе почившего государя императора Александра III» 28 октября 1894 г. в Московском университете. Студенты устроили против этой речи демонстрацию протеста, освистали Ключевского на его лекции (хотя любили его как лектора больше, чем кого-либо) — десятки из них были за это арестованы. Потрясенный Ключевский, по свидетельству его сына, не мог забыть этого случая до конца жизни.

Ключевский написал ряд трудов по конкретным вопросам отечественной истории, историографии, источниковедения, которые (особенно его докторская диссертация «Боярская Дума древней Руси») считаются классическими. Но главный его труд — это «Курс русской истории» в 5 томах (1904-1911 гг.), т.е. научно обработанный курс лекций для студентов Московского университета. Вслед за Соловьевым Ключевский дал целостное истолкование всего российского исторического процесса, учитывая при этом экономические, социальные, политические и географические факторы. Критерием периодизации отечественной истории он считал колонизацию русским народом Восточно-Европейской равнины, причем несколько переоценивал внешнюю опасность как движущую силу исторического развития. Классовую борьбу Ключевский не просто осуждал, а считал ее случайным явлением, аномалией, которая лишь дезорганизует предопределенный экономически, географически и т.д. ход истории. Так, декабристы в представлении Ключевского — это не более чем «историческая случайность, обросшая литературой».

Великий ученый, Ключевский был и непревзойденным лектором, художником слова. Он, как никто другой, умел воспроизводить прошлое — ярко, образно, почти зримо. Его характеристики исторических деятелей (царей, их наставников и /368/ фаворитов, полководцев, дипломатов) всегда колоритны — то уважительны, то насмешливы, а чаще всего столь тонко ироничны, что, например, A.M. Горький удивлялся: «Хитрый. Читаешь — будто хвалит, а вникнешь — обругал». Ключевский умел лаконично и емко, оригинальным сочетанием слов определить смысл любого политического режима: «конституционно-аристократическая Англия», «солдатски-монархическая Пруссия», «республикански-анархическая Польша». Очень эффектны афоризмы Ключевского, лишь недавно собранные в отдельном издании[7]. Вот несколько примеров: «Почему люди так любят изучать свое прошлое, свою историю? Вероятно, потому же, почему человек, споткнувшись, любит оглянуться на место своего падения»; «Торжество исторической критики: из того, что говорят люди известного времени, подслушать то, о чем они умалчивали»; «Чтобы править людьми, нужно считать себя умнее всех, т.е. часть признавать больше целого, а так как это глупость, то править людьми могут только дураки». Не удивительно, что лекции Ключевского всегда привлекали массу слушателей с разных курсов и факультетов.

Все это давалось Ключевскому нелегко. Прежде чем сказать или написать что-то, он тщательно обдумывал и отделывал каждую фразу, каждое слово. Сам он однажды заметил: «Легкое дело — тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить — тяжелое дело». Зато, как справедливо заключал М.Н. Покровский, «страницы курса Ключевского выдерживают сравнение с любым отрывком тургеневской прозы». Словом, если С.М. Соловьев был самой крупной, то В.О. Ключевский — самой яркой фигурой в российской историографии.

Выдающиеся российские ученые XIX в. (особенно его второй половины) работали и в области социологии и всеобщей истории. Мировую известность приобрели к концу столетия труды М.М. Ковалевского по социологии, Н.И. Кареева и И.В. Лучицкого по истории Франции, П.Г. Виноградова и Д.М. Петрушевского по истории Англии.

По мере роста достижений науки и техники в России все чаще возникали новые научные центры — всероссийские общества ученых разных специальностей. Кроме того, почти при всех университетах страны были созданы физико-математические общества, а в десятках губернских городов — общества естествоиспытателей. С 60-х годов в стране стали обычными национальные съезды ученых, которые издавали свои «Записки», «Труды», «Протоколы», популяризируя таким образом новейшие достижения науки и ее очередные задачи. В развитии исторических знаний важную роль сыграли археологические съезды. С 1869 до 1899 г. /369/ они созывались 11 раз. Рост научной периодики наглядно представлен в подсчетах библиографа Н.М. Лисовского: 1855 г. — 61 издание (44 в Петербурге, 10 в Москве и 7 — на всю провинцию); 1900 г. — 525 изданий (263 в Петербурге, 83 в Москве и 179 в провинции).

При капитализме, как правило, расширяются всякого рода международные связи (не только экономические и политические, но и культурные). Поэтому, естественно, во второй половине XIX в. русская наука усиленно сотрудничала с мировой наукой. Русские ученые активно участвовали в международных научных комитетах и съездах, которые нередко собирались в России (например, востоковедов в 1876 г. и геологический в 1897 г. в Петербурге, археологический в 1883 г. и медицинский в 1897 г. в Москве и др.). Обмен опытом и мнениями взаимно обогащал и российскую, и зарубежную науку.

Свидетельством мирового признания русской науки XIX в. были доклады и целые курсы лекций ученых России в зарубежных научных центрах (М.М. Ковалевского в Оксфорде, Стокгольме, Брюсселе, Чикаго; К.А. Тимирязева в Лондоне; П.Г. Виноградова в Оксфорде; П.Н. Лебедева в Берлине и Страсбурге). История мировой культуры помнит научное общение и сотрудничество Тимирязева и Дарвина, Мечникова и Пастера, электротехников-изобретателей А.Н. Лодыгина и Т. Эдисона. «Возьмите теперь любую книгу иностранного научного журнала, — говорил в 1894 г. Тимирязев, — и вы почти наверное встретите русское имя».

1. Воспоминания И.Д. Сытина, которыми в рукописи восторгался Д. А. Фурманов («Как это все интересно, хоть роман пиши!»), были изданы лишь через 28 лет после смерти автора. См.: Сытин И.Д. Жизнь для книги. М., 1962.

2. За год до смерти, в декабре 1904 г., 75-летний Сеченов, будучи уже в отставке, получил-таки звание академика. 7 января 1905 г. он направил в Академию благодарственное письмо из одной строки, подписанное таким образом: «7 января 1895 г. И. Сеченов». Биограф Сеченова X.С. Коштоянц по этому поводу заметил: «Читатель видит, что письмо датировано Сеченовым не 1905, а 1895 годом. Какая многозначительная ошибка! И было ли это ошибкой? Поздно, слишком поздно признала великого русского ученого императорская Академия наук».

3. Поссе В.А. Пережитое и продуманное. Л., 1933. Т. 1. С. 43.

4. Погодин М.П. Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1866. Ч. 1. С. 397, Ч. 2. С. 19.

5. Гоголь Н.В. Духовная проза. М., 1992. С. 96.

6. Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Прага, 1929. С.

7. См.: Ключевский В.О. Письма Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.

Культура: Литература

В едущей областью духовной жизни в России XIX в. была литература. В условиях самодержавного гнета она имела особое значение. «Литература у народа, не имеющего политической свободы, — писал А.И. Герцен, — единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести». Разумеется, не всякий мог решиться выступить с такой трибуны честно. «Чтобы владеть с честью пером, должно иметь более мужества, нежели владеть мечом», — говорил поэт Н.И. Гнедич. В царской России эта истина была очевидной, ибо царизм жестоко расправлялся с инакомыслящими литераторами.

У Герцена есть строки, которые каждый русский запоминал в XIX в. на всю жизнь, как запоминают клятву или проклятие. «История нашей литературы — это или мартиролог, или реестр каторги. Погибают даже те, которых пощадило правительство... Рылеев повешен Николаем. Пушкин убит на дуэли, 38-ми лет. Грибоедов предательски убит в Тегеране. Лермонтов убит на дуэли, 30-ти лет на Кавказе. Веневитинов убит обществом, 22-х лет. Кольцов убит своей семьей, 33-х лет. Белинский убит 35-ти лет, голодом и нищетой. Полежаев умер в военном госпитале /370/ после 8 лет принудительной солдатской службы на Кавказе. Баратынский умер после 12-летней ссылки. Бестужев погиб на Кавказе, совсем еще молодым, после сибирской каторги»[1].

Этот реестр только первой половины века еще неполон. К нему надо добавить имена А.И. Одоевского, отправленного на каторгу, а затем под пули черкесов на Кавказ, где он и умер; В.К. Кюхельбекера, умершего после 20-летней каторги и ссылки; В.Ф. Раевского, умершего после 30 лет тюрьмы и ссылки; Ф.М. Достоевского, пережившего смертный приговор, а после его замены шесть лет каторги и солдатчины; Т.Г. Шевченко, отбывшего 10 лет солдатчины.

И во второй половине столетия российская литература развивалась буквально под шквалом правительственных репрессий. Н.Г. Чернышевский 21 год провел в тюрьме, на каторге и в ссылке. МЛ. Михайлов погиб на каторге. 13 лет каторги и ссылки отбыл П.Ф. Якубович, 15 лет сибирской ссылки — П.А. Грабовский. В тюрьмах и ссылке подолгу томились Д.И. Писарев, В.Г. Короленко, К.М. Станюкович, А.И. Эртель, Н.В. Шелгунов, В.В. Берви-Флеровский, Г.А. Мачтет, Н.Е. Петропавловский-Каронин. Г.З. Елисеев состоял под надзором полиции 14 лет, И.Г. Чавчавадзе — 16, Глеб Успенский — 20, Короленко — 40 лет.

Характерна для царской и крепостной России судьба поэта А.И. Полежаева. За смелые выпады против самодержавия в поэме «Сашка» (1825 г., опубликована лишь в 1861) Полежаев, тогда студент Московского университета, в июле 1826 г. по личному приказу Николая I был отдан в солдаты[2]. Но и в условиях солдатской каторги поэт не сложил оружия, «под свист шпицрутенов» (как выразился советский историк А.В. Фадеев) он писал вольнолюбивые стихи. Его солдатская лирика чутко улавливала и отражала настроения протеста и тоски по свободе, характерные для русского общества после расправы с декабристами. По словам В.Г. Белинского, Полежаев до конца жизни сохранил «безумный пыл к утраченной свободе». А конец его жизни был ужасен. Он умер 28 января 1838 г. от чахотки в солдатском госпитале. Труп его выбросили в подвал, где его обглодали крысы. Могила поэта на Смоленском кладбище в Москве затерялась. «Мы не знаем более трагической жизни и более рокового конца», — писал о Полежаеве Н.П. Огарев.

В творческом наследии Полежаева выделяется памфлет «Четыре нации» (1827). Поэт высмеял здесь как национальную черту россиян (в сравнении с англичанами, французами и /371/ немцами) угодничество и раболепие перед правителями, которые, сидя на шее народа, грызутся между собой, нередко свергают друг друга, а народ каждого из них прославляет, перед каждым пресмыкается, вместо того чтобы сбросить их с себя на свалку истории:

В России чтут царя и кнут... А
русаки, как дураки, Разинув рот, во
весь народ Кричат: «Ура! Нас бить
пора! Мы любим кнут!» Зато и
бьют Их, как ослов, без дальних
слов.

Эти стихи продиктованы истинным патриотизмом, который, по определению Белинского, «обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но и в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всяком отечестве». Полежаев выразил здесь «патриотическую скорбь» о том, что россияне слишком терпеливы в своем рабском положении. Такой же смысл надо искать в словах Лермонтова: «немытая Россия, страна рабов, страна господ»; в словах Чернышевского: «жалкая нация, нация рабов, сверху донизу все — рабы»; в словах Писарева об «ультраослином терпении» русского народа.

Из всех сфер культуры литература наиболее живо, проникновенно реагировала на развитие освободительного движения в России и с наибольшей силой отражала его идеи и потребности. Именно освободительные (и революционные, и либеральные) идеи вдохновляли самых замечательных художников слова и стимулировали подъем русской литературы, которая пережила в XIX в. свой Ренессанс, вопреки самодержавному, жандармскому, цензурному и прочему гнету, что и дало основание Максиму Горькому сказать о ней так: «Никто в Европе не создавал столь крупных, всем миром признанных книг, никто не творил столь дивных красот при таких неописуемо тяжких условиях». Весь путь развития русской литературы XIX в. не только отечественные, но и прогрессивные зарубежные исследователи рассматривают как духовную революцию, которая предшествовала революции социальной. Хорошо сказал об этом Генрих Манн: «Сто лет великой литературы — это русская революция до революции».

Всю первую половину столетия русская литература была ареной напряженной идейной борьбы, в результате которой сменились одно за другим несколько литературных направлений — классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм.

Русский литературный классицизм[3], связанный с именами М.В. Ломоносова, А.Д. Кантемира, Г.Р. Державина, В.К. Тредиаковского и переживший расцвет в XVIII в., оказался /372/ непригодным для выражения новых, демократических идей и настроений и превратился в литературу узких, консервативно-дворянских кругов, ревнителей крепостнической старины. Именно эти круги создали первое в России литературное общество — «Беседу любителей русского слова» (1811-1816) во главе с адмиралом А.С. Шишковым, который был при Александре I государственным секретарем и министром просвещения. Правда, характерные для классицизма литературные формы (ода, трагедия, комедия, басня) широко бытовали и далее, но в них с первых десятилетий XIX в. уже вкладывалось новое, антикрепостническое содержание. Примеры: ода юного А.С. Пушкина «Вольность», комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума», тираноборческая трагедия В.К. Кюхельбекера «Аргивяне», басни И.А. Крылова.

В самом начале нового столетия на смену классицизму приходит в русскую литературу сентиментализм (от французского sentiment — чувство). Его приход был обусловлен начавшимся разложением крепостного строя и усилением среди россиян антифеодальных настроений. Дело в том, что после страшного пугачевского бунта и грандиозной Французской революции часть российских дворян во избежание новой пугачевщины или, еще хуже, «робеспьеризма» признала необходимым смягчить остроту противоречий между помещиками и крестьянами посредством хотя бы частичного ограничения помещичьего произвола. Идеолог этой части дворянства Н.М. Карамзин и его единомышленники начали вводить в литературу образы простых людей, показывали, что «и крестьяне чувствовать умеют», на художественных примерах идиллических отношений между помещиками и крестьянами убеждали дворян в том, что они должны стать «добрыми помещиками», ибо только так смогут удержать крестьян в повиновении и сохранить свое господство. Наиболее характерной в этом отношении была популярнейшая повесть Карамзина «Бедная Лиза».

Заслугой сентименталистов (в первую очередь, самого Карамзина) надо признать начатую ими реформу русского литературного языка. Они отказывались от неудобочитаемых церковно-славянских речений и вводили в обиход новые, сегодня привычные для нас, слова: «общественность», «человечный», «промышленность». Против них яростно выступили шишковисты, т.е. участники «Беседы любителей русского слова», которые вслед за адмиралом Шишковым отстаивали церковно-славянскую терминологию и словесные архаизмы как неотъемлемую часть феодально-охранительных устоев российской жизни. «Шишковисты» тоже предлагали реформировать русский язык, но по-иному: вместо таких «отвратительных заимствований из языка похабной Европы», как, например, «развитие», «аудитория», «оратор», «галоши», вернуть исконно-русские слова — «умоделие», «слушалище», «краснослов», «мокроступы».

Сторонники Карамзина объединились для борьбы с шишковистами в литературный кружок «Арзамас» (1815-1818). Члены /373/ «Арзамаса» — В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский и др., с осени 1817 г. А.С. Пушкин — поставили целью «просвещение, богатство языка и вкуса очищение». Реакционеров из «Беседы» Шишкова они ненавидели и презирали. Каждый «арзамасец» при вступлении в кружок должен был сказать надгробную речь кому-нибудь из членов «Беседы». Таков был обряд вступления. Карамзин был знаменем борьбы между «Арзамасом» и «Беседой», любовью «арзамасцев» и ненавистью шишковистов. Отношение этих последних к Карамзину В.Л. Пушкин (дядя Александра Сергеевича) пародировал в таком двустишии:

И аще смеет кто Карамзина хвалить,
Наш долг, о людие, злодея истребить!

Н.И. Греч переадресовал это двустишие карамзинистам, изменив в нем только одно слово:

И аще смеет кто Карамзина судить,
Наш долг, о людие, злодея истребить!

Сентиментализм укоренился в русской литературе неглубоко. «Гроза Двенадцатого года» и безвременье аракчеевщины вызвали к жизни новое, более действенное литературное течение — романтизм. Его истоком явилось разочарование в действительности после 1812 г. «Воображение, недовольное сущностью, алчет вымыслов», — писал об этом декабрист А.А. Бестужев. Однако недовольные «сущностью» 10-20-х годов «алкали» разные «вымыслы»: одни были деморализованы и стремились отрешиться от мрака и духоты аракчеевщины в интимных переживаниях, в мистике; другие кипели возмущением, жаждали борьбы, воспевали подвиги и самопожертвование. Так возникли две разновидности романтизма — консервативная и революционная.

Консервативный романтизм, ярко представленный во Франции Ф.Р. Шатобрианом и в Германии Ф. Новалисом, в России нашел столь же сильное выражение в меланхолической, с мистическими мотивами, но высокохудожественной[4] поэзии В.А. Жуковского. Самыми выдающимися представителями революционного романтизма стали в России декабристы, в начале творчества А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов. Они решительно осуждали уход литераторов от насущных проблем жизни, от борьбы против всякой несправедливости. К.Ф. Рылеев так говорил о поэзии Жуковского: «Мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность растлили многих и много зла наделали».

Решающий удар по классицизму, а затем по сентиментализму и консервативному романтизму нанесли именно декабристы и находившиеся под их влиянием литераторы первой четверти XIX в. Литературная политика декабристов имела целью использовать /374/ художественное творчество, во-первых, для развития национально-самобытной культуры, свободной от подражания чужим образцам, а во-вторых, для пропаганды антикрепостнических и антисамодержавных идей. Столь высокая цель не могла быть достигнута силами только литераторов-декабристов, но декабристы (Рылеев, А.А. Бестужев, А.И. Одоевский, В.К. Кюхельбекер, Ф.Н. Глинка, П.А. Катенин, В.Ф. Раевский) возглавили передовое литературное движение эпохи, опираясь на писателей, идейно близких к ним, среди которых были два гиганта — Пушкин и Грибоедов, — а также выдающиеся поэты К.Н. Батюшков, Е.А. Баратынский, П.А. Вяземский, А.А. Дельвиг, Н.И. Гнедич и др.

Первым шагом декабристов к воздействию на литературную жизнь было вступление Н.И. Тургенева, Н.М. Муравьева и М.Ф. Орлова в кружок «Арзамас». К тому времени (1816) закрылась «Беседа любителей русского слова», и выпады против нее потеряли остроту. Тургенев, Муравьев и Орлов попытались заменить узколитературное направление «Арзамаса» политическим. На заседаниях кружка начались дискуссии об освобождении крепостных. Правое крыло «Арзамаса» во главе с Карамзиным воспротивилось этому. В 1818 г. «Арзамас» распался.

Тогда в марте 1819 г. по инициативе С.П. Трубецкого и Я.Н. Толстого было создано новое литературное общество «Зеленая лампа» (1819-1820), которое выполняло роль побочной управы Союза благоденствия. Вместе с декабристами (Трубецким, Толстым, Глинкой, А.И. Якубовичем) в обществе участвовали Пушкин, Дельвиг, Гнедич. Все они вели, наряду с лирико-вакхическими, политические беседы, изобличали «деспотизм тиранов», спорили, как надо обустроить Россию. Декабрист А.Д. Улыбышев читал здесь свою политическую утопию «Сон» об идеальном государстве будущего, каковым, правда, объявлялась всего лишь конституционная монархия, а Пушкин воспламенял слушателей вольнолюбивыми стихами, за которые летом 1820 г. он поплатился ссылкой на юг.

Если в «Арзамасе» и «Зеленой лампе» декабристы только влияли на свое литературное окружение, то «Вольное общество любителей российской словесности» они превратили в собственный орган. Это общество («Ученая республика», как называли его участники) возникло еще в 1816 г. и до 1819 г., когда его возглавил Ф.Н. Глинка, сторонилось всякой политики. Глинка привел с собой много друзей-декабристов, они занялись политизацией общества. Состав его был многолюдным (около 250 членов) и разнородным: от декабристов и литераторов, идейно близких к ним (Грибоедова, Баратынского, Дельвига), до таких охранителей, как Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч, М.А. Корф. Декабристы приложили много сил к тому, чтобы из общества ушли реакционеры и в нем воцарилась вольнолюбивая атмосфера. Это им удалось. /375/

«Вольное общество любителей российской словесности» просуществовало до конца 1825 г., пережив восстание 14 декабря. Последние годы оно фактически представляло собой «литературный филиал Северного общества декабристов»[5]. Именно в нем родился альманах К.Ф. Рылеева и А.А. Бестужева «Полярная звезда» (1823-1825), который стал легальным проводником декабристских идей.

Через посредство «Арзамаса», «Зеленой лампы» и своей «Ученой республики» декабристы широко по тому времени распространяли антифеодальные произведения. Стихи Глинки («Не слышно шума городского», популярнейшая революционная песня), Катенина («Отечество наше страдает») и особенно Рылеева воодушевляли россиян, недовольных аракчеевскими порядками. О сатире Рылеева «К временщику» (эпиграмма на Аракчеева) современники говорили: «Это был первый удар, нанесенный Рылеевым самовластью». «Думы» Рылеева будили патриотические чувства, готовность к самопожертвованию ради свободной отчизны.

Итак, революционный романтизм как литературное направление не исследовал действительность, а возбуждал читателей против нее, настраивал их на недовольство, протест, борьбу, но и уводил от забот реальной жизни к иллюзиям. Поэтому он уже с 20-х годов стал уступать в литературе другому направлению — реализму, сущность которого — это правда изображения жизни во всех ее проявлениях. Именно с победой реализма связано рождение новой русской литературы и современного русского литературного языка. По-разному готовили эту победу И.А. Крылов и А.С. Грибоедов.

Иван Андреевич Крылов, сын бедного армейского офицера, завоевал себе литературную известность еще в XVIII в.[6] острыми сатирическими пьесами, статьями, повестями, рецензиями, но в шеренгу классиков русской литературы он вступил как непревзойденный мастер басенного жанра, один из величайших, наряду с древним греком Эзопом и французом Ж. Лафонтеном, баснописцев мира. Басенный жанр привлек Крылова прежде всего своей доходчивостью и общедоступностью. «Этот род литературы понятен каждому, — говорил Крылов, — его читают и слуги, и дети». Кроме того, свойственный басням эзоповский (аллегорический, иносказательный) язык позволял Крылову высказывать оппозиционные взгляды при максимуме осторожности. «Истина сноснее вполоткрыта», — любил повторять баснописец.

Крылов не был революционером, но разоблачительная сила его басен не уступала революционным обличениям. Он высмеивал дворянство, чиновничество, духовенство, рисуя их в образах мелких и крупных хищников — лисиц, волков, тигров, медведей. Нередко Крылов направлял острие сатиры и против самого «царя /376/ зверей» льва, т.е., на деле, против самодержца российского. Басни Крылова идеально для этого жанра сочетают в себе меткую индивидуализацию персонажей с широтой художественного обобщения. Вот почему они воспринимаются как реалистическое отображение (в образах животного мира!) современной баснописцу российской действительности. «Басни Крылова — не просто басни, — подчеркивал В.Г. Белинский. — Это повесть, комедия, юмористический очерк, злая сатира, словом, — что хотите, только не просто басня».

Александр Сергеевич Грибоедов был на 26 лет моложе Крылова, но закладывать реалистические основы русской литературы он начал примерно в одно время е великим баснописцем. В отличие от Крылова, Грибоедов принадлежал к знатному и богатому дворянскому роду. Первоначальное образование он получил дома, затем учился в пансионе при Московском университете, а с 1806 г., т.е. с 11-летнего возраста, — в самом университете, где за пять лет окончил со степенью кандидата прав два факультета (словесный и юридический) и готовился к испытаниям на ученую степень доктора права. Уже к моменту окончания университета (в 17 лет!) он владел девятью европейскими и восточными языками. Перед ним открывалась блестящая научная карьера.

1812 год переломил его судьбу. Охваченный патриотическим подъемом Грибоедов отказался от научного поприща и поступил на военную службу, а в 1816 г., когда армия стала чуть ли не лобным местом аракчеевщины, ушел в отставку и начал служить в Министерстве иностранных дел. Человек буквально ренессансной разносторонности (отличный музыкант, дипломат, математик, психолог), «колоссальная, ослепляющая фигура», по впечатлению А.В. Луначарского, Грибоедов сам, видимо, до конца так и не смог определить, в чем кроется его главное призвание, но мы теперь знаем точно, что в первую очередь он был художник — поэт и драматург.

Первые литературные опыты Грибоедова — это комедии 1817-1818 гг. («Студент», «Молодые супруги», «Своя семья»), в которых юный автор уже проявил талант реалиста-сатирика. Над «Горем от ума» Грибоедов начал работать в 1821-1822 гг. и завершил его в 1824 г. «Горе от ума» — одно из самых выдающихся произведений русской литературы XIX в., художественное воплощение передовых идей своего времени. Героя комедии Чацкого А.И. Герцен прямо называл декабристом. В.О. Ключевский тоже утверждал: «Декабрист послужил оригиналом, с которого списан Чацкий». Мы теперь знаем даже имя оригинала, прототипа Чацкого — это Иван Дмитриевич Якушкин, троюродный брат Грибоедова. «Горе от ума» открыло новый этап русской классической литературы, связанный с проблемой создания образа положительного героя.

Вместе с тем комедия Грибоедова — это разящая критика порядков Российской Империи, ее социальных устоев и морали. /377/ В образе Фамусова здесь осмеян самодержавный произвол, в образе Скалозуба — аракчеевская военщина, а Молчалив стал нарицательным обозначением того рабского молчания, которое насаждал в России Николай I. Не зря Герцен расценил появление «Горя от ума» как событие, имеющее «значение государственного переворота», а царизм запретил не только ставить комедию на сцене, но и печатать ее. Она расходилась по стране в списках (впервые напечатана полностью лишь в 1862 г.). Впечатляет язык комедии — живой, как жизнь, он стал подлинным украшением отечественной литературы. «О стихах не говорю: половина — должна войти в пословицу», — раньше всех заметил Пушкин. Много лет спустя, читая «Горе от ума», уже «разрешенное к печати», иные «книголюбы» недоумевали в светских гостиных, «как это Грибоедов сумел составить целую пьесу почти из одних пословиц». Как один из создателей современного русского литературного языка, Грибоедов стоит рядом с Пушкиным.

Александр Сергеевич Пушкин завершил победу реализма в русской литературе. Поэтому именно ему принадлежит слава основоположника литературы и языка современной России. «Он у нас — начало всех начал», — верно сказал о нем Горький. Пушкин создал классические образцы литературы всех жанров, существующих и поныне: лирику и роман, повесть и трагедию, рассказ и поэму, сказку и публицистику, очерк и путевые записки, рецензию и эпиграмму. Творчество величайшего поэта России оплодотворило все виды искусств: музыку, живопись, театр, скульптуру. Только опер на его сюжеты написано больше 10 самыми выдающимися отечественными композиторами: М.И. Глинкой, П.И. Чайковским, М.П. Мусоргским, Н.А. Римским-Корсаковым, С.В. Рахманиновым.

Художественный гений Пушкина воздействовал и поныне воздействует на россиян тем сильнее, что он идейно прогрессивен и национально самобытен. То и другое определили два грандиозных события, пережитых Пушкиным, — Отечественная война 1812 г. и восстание декабристов. 1812 год разбудил в душе поэта и на всю жизнь укрепил в нем столь сильно проявившиеся тогда у россиян чувства беззаветного патриотизма, национальной гордости, личного достоинства. Как истинный патриот, Пушкин был вольнолюбец. Он часто повторял гордые слова великого россиянина М.В. Ломоносова: «Не токмо царю, но и самому Господу Богу холопом быть не хочу!» Общение с декабристами окрыляло вольномыслие Пушкина. «Хоть он и не принадлежал к заговору, который приятели таили от него, — писал о нем П.А. Вяземский, — но он жил и раскалялся в этой жгучей и вулканической атмосфере». Декабристские настроения пронизывали политическую лирику раннего Пушкина: таковы его ода /378/ «Вольность», стихотворения «К Чаадаеву» и «Деревня». Передовая Россия зачитывалась его стихами, обращенными к П.Я. Чаадаеву:

Товарищ, верь взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна И на
обломках самовластья
Напишут наши имена!

Впрочем, Пушкин не только «раскалялся» и призывал «воспрянуть ото сна». Он зрело обдумывал пути и способы борьбы. В 1824-1825 гг. он создал национальную историческую трагедию «Борис Годунов», где поставил на первый план вопрос о роли народа — самый актуальный из всех вопросов после восстания декабристов. Знаменательно, что царская цензура запретила постановку этой пьесы, хотя царь Борис изображен в ней с явным сочувствием[7].

«Борис Годунов» уже знаменовал собой переход Пушкина от романтизма к реализму. Высочайшее творение поэта «Евгений Онегин» (9 мая 1823 — 5 октября 1831 г.) — это не только «энциклопедия русской жизни», как выразился В.Г. Белинский, но и первый законченный реалистический роман в мировой литературе (романы О. Бальзака, ровесника Пушкина, появились, когда Пушкин уже написал «Онегина», «Повести Белкина», «Домик в Коломне», «Графа Нулина»).

«Евгений Онегин» стал истинным откровением русского реализма и знаменем его. Все образы романа как нельзя более типичны и жизненны. Сам Онегин — родоначальник всех так называемых лишних людей, от Печорина до Рудина. Татьяна Ларина открыла собой целый ряд пленительных женских образов русской литературы, который столь же поэтично увенчали тургеневские женщины. Воспринятый современниками как зеркало русской жизни, «Онегин» представил собой и зеркало души самого Пушкина. «Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его, — писал Белинский о Пушкине и его «Онегине», — здесь его чувства, понятия, идеалы». Главное же, в романе Пушкина воплощены идеи и характеры вечной, непреходящей ценности, которые будут волновать людей всегда, пока сохранятся на Земле жизнь, красота, поэзия.

В глухую пору николаевской реакции «неподкупный голос» Пушкина имел не только художественное, но и общественное значение. Он дарил россиянам надежду на лучшие времена. «Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений, — вспоминал Герцен о России 30-х годов. — Эта песнь продолжала эпоху прошлую, полнила своими мужественными /379/ звуками настоящее и посылала свой голос в далекое будущее. Поэзия Пушкина была залогом и утешением». Скорбь России о гибели Пушкина как о национальном бедствии лучше всех выразил писатель и философ В.Ф. Одоевский — в четырех словах: «Солнце русской поэзии закатилось».

Достойным преемником Пушкина стал Михаил Юрьевич Лермонтов, который подхватил и еще выше поднял выпавшее из пушкинских рук знамя реализма. Лермонтов родился после войны 1812 г. и ему было всего 11 лет, когда грянуло восстание декабристов, но эти два события и на него сильно воздействовали. Важную роль при этом сыграли родственные связи Лермонтова: он воспитывался бабушкой Е.А. Арсеньевой (урожденной Столыпиной), а родные братья бабушки, Александр (адъютант А.В. Суворова) и Афанасий (герой Бородина), были близки к декабристам, которые даже прочили Афанасия в состав Временного правительства после победы восстания; третий ее брат, Дмитрий, лично знал П.И. Пестеля и числился у Александра I в списке «секретных миссионеров» тайного общества вместе с А.П. Ермоловым и Н.Н. Раевским. Сам Лермонтов на Кавказе сблизился с декабристами А.И. Одоевским, Н.И. Лорером, В.Н. Лихаревым, М.А. Назимовым, что повлияло и на мировоззрение, и на творчество поэта.

Прогрессивные, антикрепостнические и антисамодержавные убеждения Лермонтова сложились уже к началу 30-х годов, о чем свидетельствуют его юношеские стихи «Предсказание», «10 июля», «Жалоба турка». Но как поэт русской демократии, как великий национальный поэт он заявил о себе через несколько дней после гибели Пушкина стихотворением «Смерть поэта», которое мгновенно обошло в рукописных копиях всю читающую Россию. «Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление», — свидетельствовал полвека спустя В.В. Стасов. Царизм усмотрел в «Смерти поэта» «воззвание к революции». Это гениальное стихотворение принесло Лермонтову славу нового после Пушкина кормчего русской поэзии. Оно же ополчило против Лермонтова правящие «верхи», которые начали преследовать его. Он был арестован и сослан на Кавказ под пули горцев. Узнав о его гибели, Николай I воскликнул: «Собаке — собачья смерть!»[8]

Пора зрелого художественного творчества Лермонтова продолжалась всего четыре года. На небосклоне русской литературы он промелькнул, как метеор: стремительный взлет — ослепляюще яркий и бурный расцвет и — трагический конец. За четыре года Лермонтов успел написать около 100 стихотворений, не уступавших по мастерству крупнейшим поэтам века, замечательные /380/ поэмы и самую совершенную в русской литературе (по признанию таких авторитетов, как Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой и А.П. Чехов) прозу — роман «Герой нашего времени» (1837-1840). Все творчество Лермонтова отрицает современный ему уклад жизни «немытой» николаевской России, «страны рабов, страны господ». Ненавистью к паразитирующим дворянским «верхам» проникнуты строки его стихотворения «Как часто пестрою толпою окружен...»:

О, как мне хочется смутить веселость их И дерзко
бросить им в глаза железный стих, Облитый
горечью и злостью!

Лирика Лермонтова в большей степени, чем кого-либо из его современников, насыщена мотивами гордого вызова, ожидания бури, мятежа. Его герои, как правило, — свободолюбцы и бунтари: Вадим, Демон, Мцыри, купец Калашников. Больше всего Лермонтов презирал бездеятельность, рабскую покорность. Показательна его «Дума», которая, по свидетельству В.Г. Белинского, «изумила всех алмазною крепостию стиха, громовою силою бурного воодушевления, исполинскою энергиею благородного негодования и глубокой грусти <...> Эти стихи писаны кровью».

К добру и злу постыдно равнодушны, В
начале поприща мы вянем без борьбы; Перед
опасностью позорно-малодушны И перед
властию — презренные рабы.

Лермонтов был убит майором Н.С. Мартыновым[9] на дуэли, больше похожей на убийство (поэт стоял, держа свой пистолет дулом вверх, а по другим данным, даже выстрелил в воздух, после чего Мартынов сразил его выстрелом в сердце). Могучий талант 26-летнего поэта был загублен в самом расцвете. «Он весь — недопетая песня», — сказал о нем Горький. Действительно, вместе с ним погибли замыслы новых творений, которые могли бы обогатить русскую литературу, как никто ее не обогащал. «Лук богатыря лежит на земле, но нет уже другой руки, которая натянула бы его тетиву и пустила под небеса пернатую стрелу», — так грустил о гибели Лермонтова Белинский.

Отклики российских поэтов на смерть Лермонтова (как и на смерть Пушкина) до сих пор выражают не только патриотическое, но и личное чувство боли и горечи за непоправимо раннюю утрату гения, творчество которого украшает, а могло бы украсить еще более (проживи он подольше) жизнь каждого россиянина. /381/ Вот заключительные строки из стихотворения Максима Геттуева «Если б мог...»:

Я убийцу у горы не встретил И не
преградил ему пути Не было меня
тогда на свете Лермонтов, прости
меня, прости!

Критическое начало реализма, характерное для Крылова и Грибоедова, Пушкина и Лермонтова, с наибольшей силой проявилось в первой половине XIX в. у Николая Васильевича Гоголя. Один из двух (наряду с Щедриным) величайших русских сатириков, Гоголь в 1836 г. опубликовал комедию «Ревизор» — нечто вроде «полного курса патологической анатомии русского чиновника» (определение Герцена) В иронической, даже забавной форме Гоголь вскрыл порочность николаевской бюрократии Он как бы говорил, тыча пальцем в ее монстров: «Посмотрите, кто управляет нами!» Сам Николай I (который, кстати сказать, не ценил Гоголя и даже путал его с В.А. Соллогубом) после премьеры «Ревизора» признал: «Всем досталось, а мне — более всех!»

После чиновника Гоголь выбрал мишенью своей сатиры другого врага — помещика. Он написал по сюжету, подсказанному Пушкиным, роман-поэму «Мертвые души» (1835-1842), где с такой силой обличил зловредность крепостников, что навлек на себя их ярость. «Многие помещики считают вас своим смертельным врагом», — предупреждал Гоголя писатель С.Т. Аксаков. Впрочем, «Мертвые души», по авторитетному мнению Герцена, «потрясли всю Россию <...> Поэма Гоголя — этот крик ужаса и стыда, который издает человек, опустившийся под влиянием пошлой жизни, когда он вдруг видит в зеркале свое оскотинившееся лицо Но чтобы подобный крик мог вырваться из груди, надобно, чтобы в ней оставалось что-то здоровое, чтобы жила в ней великая сила возрождения».

Сам Гоголь определил смысл «Ревизора» и «Мертвых душ» так. «Нельзя устремить общество к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости». Но не менее выразительны произведения Гоголя, в которых он сочувственно описывал жизнь простых людей, — особенно «Шинель». Ф.М. Достоевский, желая подчеркнуть место Гоголя в развитии национальной реалистической литературы, заявил: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”».

К середине XIX в. реализм уже стал господствующим в русской литературе направлением. Вопреки политическим и цензурным гонениям неуклонно усиливались его антикрепостнические мотивы. С конца 40-х годов против крепостного права направляют свои произведения не только революционер А.И. Герцен («Кто виноват?», «Сорока-воровка»), но и либералы И.С Тургенев («Записки охотника»), Д.В. Григорович («Антон-Горемыка»), И.А. Гончаров («Обломов»). /382/ «Записки охотника» Ивана Сергеевича Тургенева (1847-1852) стоят первыми по значимости в ряду тех произведений 40-х годов, которые показывали, сколь мучительна жизнь крепостного крестьянства, — они звали к его освобождению. Тургенев прямо говорил, что он в «Записках» ставил целью напасть, как можно сильнее, на главного врага народов России. «В моих глазах, — уточнял он, — враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был — крепостное право». И.С. Аксаков выразился таким образом: «“Записки охотника” — это батальный огонь против помещичьего быта».

Николай Алексеевич Некрасов создал в 40-х годах «Современную оду», «Псовую охоту», «В дороге», «Еду ли ночью...» и другие воинствующе антикрепостнические стихотворения. Уже в те годы он назвал свою поэзию «музой мести и печали» и провозгласил «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» Герцен раньше всех засвидетельствовал «демократическую и социалистическую ненависть» Некрасова.