Глава двадцать вторая. ШАГ ЗА ШАГОМ

Когда не осталось в живых никого из вожаков, кроме Анжольраса и Мариусана противоположных концах баррикады, центр ее, так долго державшийсяблагодаря Курфейраку, Жоли, Боссюэ, Фейи и Комбеферу, наконец дрогнул.Пушка, не проломив бреши, годной для прохода, выбила в середине редуташирокий полукруглый выем; разрушенный ядрами гребень стены в этом местеобвалился, и из обломков, грудой сыпавшихся внутрь и наружу, образовалоськак бы два откоса по обе стороны заграждения, внутренней и внешней. Внешнийоткос представлял собою наклонную плоскость, удобную для нападения. Тут осаждавшие предприняли решительную атаку, и эта атака удалась.Сомкнутым строем, ощетинясь штыками, пехота беглым шагом неудержимобросилась вперед, и на вершине укрепления в пороховом дыму показался мощныйавангард штурмовой колонны. На этот раз все было кончено. Защищавшая центргруппа повстанцев отступила в беспорядке. И тогда в них внезапно проснулась смутная жажда жизни. Очутившись подприцелом этого леса ружей, они не захотели умирать. Пришла та минута, когданачинает глухо рычать инстинкт самосохранения, когда в человеке пробуждаетсязверь. Их оттеснили к высокому шестиэтажному дому, служившему опоройбаррикаде. В этом доме они могли бы найти спасение. Но дом был запертнаглухо и как бы замурован сверху донизу. Прежде чем отряд пехоты прониквнутрь редута, дверь дома успела бы отвориться и мгновенно затвориться; этавдруг приоткрывшаяся и тотчас захлопнутая дверь для отчаявшихся людейозначала бы жизнь. За домом был выход на улицу, возможность бегства,простор. Они стучали в дверь ружейными прикладами и ногами, взывали опомощи, кричали, умоляли, простирали руки. Никто им не отпер. Головамертвеца смотрела на них из слухового оконца третьего этажа. Но Анжольрас и Мариус с кучкой человек в восемь бросились к ним напомощь. "Ни шагу дальше!" - крикнул Анжольрас солдатам; когда какой-тоофицер ослушался его, он убил офицера. Он стоял во внутреннем дворикередута, у стены "Коринфа", со шпагой в одной руке, с карабином в другой,отворив дверь кабачка и загораживая ее от атакующих. Тем, кто пал духом, онкрикнул: "Осталась только одна дверь на волю, вот эта!" И, заслоняятоварищей своим телом, один против целого батальона, он прикрывал их отход.Все бросились в дверь. Орудуя своим карабином, как палкой, применяя прием,называемый на языке фехтовальщиков "мельницей", Анжольрас отбился от штыков,направленных в него со всех сторон, и вошел в дверь последним; тут наступиластрашная минута, когда солдаты пытались ворваться, а повстанцы старалисьзапереть дверь. Дверь захлопнулась с такой силой, входя в дверную раму, чток ней прилипли отрезанные и раздавленные пальцы какого-то солдата,вцепившегося в наличник. Мариус остался снаружи. Выстрелом ему раздробило ключицу; онпочувствовал, что теряет сознание и падает. В этот миг, уже закрыв глаза, онощутил, как его схватила чья-то могучая рука, и в его угасающем сознании,сливаясь с последним воспоминанием о Козетте, промелькнула мысль: "Я вплену. Меня расстреляют". Не видя Мариуса среди бойцов, укрывшихся в кабачке, Анжольраспредположил то же самое. Но в такое мгновение каждый успевает подуматьтолько о собственной судьбе. Анжольрас наложил засов, опустил задвижку,защелкнул замок и, дважды повернув ключ, запер дверь, в то время как снаружив нее неистово колотили прикладами и топорами солдаты и саперы. Атакующиестолпились теперь перед этой дверью. Начинался штурм кабачка. Солдаты остервенели. Их привела в ярость гибель сержанта артиллерии, а кроме того, - ещеболее роковое обстоятельство, - за несколько часов до атаки среди нихпустили слух, что повстанцы истязают пленных и что в кабачке находитсяобезглавленный труп солдата. Подобные опасные измышления обычно сопутствуютмеждоусобным войнам, и позднее такого рода клевета вызвала катастрофу наулице Транснонен. Когда дверь была забаррикадирована, Анжольрас сказал товарищам: - Мы должны дорого продать свою жизнь! Затем подошел к столу, на котором покоились Мабеф и Гаврош. Под чернымпокрывалом угадывались два неподвижных окоченелых тела, большое и маленькое,два лица смутно обрисовывались под холодными складками савана. Со столасвешивалась рука, высунувшаяся из-под покрывала. То была рука старика. Анжольрас нагнулся и поцеловал его благородную руку с тем почтением, скаким накануне целовал его в лоб. Эти два поцелуя были единственными в жизни Анжольраса. Сократим наш рассказ. Баррикада защищалась, словно ворота древних Фив;кабачок боролся, точно дом в Сарагосе. Оборонялись с угрюмым упорством.Никакой пощады. Никаких переговоров. Люди согласны умереть, только быубивать. Когда Сюше говорит: "Сдавайтесь!" - Палафокс отвечает: "Нет! Палилииз пушек, перейдем на ножи". При штурме кабачка Гюшлу можно было увидетьвсе: булыжники, которые градом сыпались на осаждавших из окон и с крыши идоводили солдат до неистовства, нанося им страшные увечья; выстрелы изподвалов и чердаков, ярость атаки, отчаянье сопротивления, и наконец, -когда удалось вышибить дверь, - бешеную, исступленную резню. Ворвавшись вкабачок, спотыкаясь о разбросанные по полу филенки выломанной двери,атакующие не нашли там ни одного бойца. Посреди нижней залы валяласьвинтовая лестница, обрубленная топором, да несколько раненых при последнемиздыхании, все, кто не был убит, поднялись на второй этаж и открылиожесточенный огонь из люка в потолке, откуда прежде спускалась лестница. Наэто ушли их последние патроны. Когда все было израсходовано, когда у этихобреченных, но все еще опасных противников не осталось ни пуль, ни пороха,каждый из них вооружился двумя бутылками из запаса, сохраненного, как мыпомним, Анжольрасом, и принялся отбиваться от осаждавших этими грозными ихрупкими булавами. В бутылках была азотная кислота. Мы рассказываем мрачныеподробности этой бойни, нигде ничего не утаивая. Увы, осажденные сражаютсявсем, что есть под рукой! Греческий огонь не обесчестил Архимеда, кипящаясмола не обесчестила Баярда. На войне все страшно, тут не из чего выбирать.Выстрелы атакующих, при всем неудобстве целиться снизу вверх, былиубийственны. Края люка вскоре покрылись мертвыми головами, из которыхсочились длинные струйки красной дымящейся крови. В воздухе стоялневообразимый грохот; густой, обжигающий дым заволакивал мглой кровавуюбитву. Не хватает слов, чтобы описать весь ужас этой минуты. Участникиадской схватки потеряли человеческий образ. То уже не гиганты бились свеликанами: картина напоминала скорее Мильтона и Данте, чем Гомера. Нападалидьяволы, защищались призраки. Это был героизм, принявший чудовищный облик.