Хабаровск. " в первом же бою рядом с твоим отцом, тогда совсем ещё парнишкой, разорвалась граната

Посёлок Чёрная речка.

Год.

"…в первом же бою рядом с твоим отцом, тогда совсем ещё парнишкой, разорвалась граната. Фрицы наступали, но твоего отца, раненого-контуженого, успели и в медсанбат доставить, и ногу правую до колена ампутировать, и в тыловой госпиталь отправить. А в конце сорок первого твоего отца из госпиталя выписали, и он вернулся сюда, домой. Вот так, добровольцем на фронт уходил на своих, а вернулся на деревяшках. Длинной да короткой. И что ему было делать? Как ему было дальше-то жить? До войны-то он в городе обучался на столяра-плотника, а теперича оказалось, что всё зря! Какой из него теперь был плотник или столяр? Да никакой! От обиды на судьбу, стал твой отец, парень-инвалид горькую попивать. Тогда-то Петрович, сосед его, старик-сапожник и предложил ему научиться у него сапожному делу. И что? Днём инвалид носом клевал рядом со стариком, а вечером – рядом с бутылкой самогонки. Вот тут-то мать твоя, непутёвая да некрасивая, в оборот отца твоего-то и взяла, да так, чтоб не вывернулся! Да, ладно бы по любви! Так нет! Ну, кто на неё до войны смотрел? Да никто! А как похоронки по семьям пошли, так у неё и выхода другого не было, как под батьку твоего лечь. Мать твоя всё рассчитала. И чтобы отец-то твой от неё в сторону не рыпнулся, сразу забрюхатела, и о деньгах подумала вперёд. Всем хвасталась, что какие-никакие, а инвалиду войны деньги всегда дадут. Женился на ней твой отец, а куда денешься? И вот ты у них родился – копия матери. Некрасивый... Худой... вечно голодный... плохо одетый... незнамо, как и вырос-то... Денег для тебя на одёжку поприличней отродясь у неё не было, зато на самогонку завсегда находила. Вы билет брали? Брали?! А-а... Так вот, возьмут у барыжницы нашей Катьки-косой, и кажный божий день в два горла лопают, лопают... а до мальца дела нет, сдачу возьмите, так вот..."

Сколько же раз за своё поганое детство выслушивал он эту историю от кондукторши-соседки (той ещё сплетницы-злыдни)? Да не сосчитать!

Сперва он плакал от обиды, что соседка-вредина о родителях его такое на весь автобус по два раза на дню рассказывает, но через месяц поездок из посёлка в город на тренировки плакать перестал, и даже научился делать вид, что не о нём кондукторша причитает: "Ой-ой, как мне жалко мальчонку-то... Мало того, что имя идиотское дали, так и жизня у него ненормальная. Билетик возьмите... Вот я и говорю: плохо-то как живёт-то, бедолаженька... Не любят его родители, не заботятся... Ваша сдача... Да что и говорить-то, ясно, что он, при живых-то родителях, сиротинушка горькаяаа..."

А он и без стервозы-соседки знал: в семье у него действительно никогда ничего хорошего не было! Какая любовь? Какая забота? За сорняками и то больше следят-выпалывают. А его, когда бы домой не пришёл, ждали там только уроды-родители пьянющие, которые либо по углам валялись, либо на кухне с соседями лаялись... мат-перемат...

Самому надоела такая серая жизнь до смерти, а здесь ещё сволота болтливая на мозоль болючую давит и давит! И так ему тошно стало, что решил он говорунье этой язык укоротить. Ему тогда уже десять лет было. Незаметно для всех в автобусной толчее он связал ей шнурки правого и левого ботинка между собой в один узел. А когда к конечной остановке подъезжали, вонючка-кондукторша встала со своего высокого рабочего места и тут же рухнула поперёк прохода полупустого автобуса. Жаль, что жива, падла, осталась, но зато онемела навсегда! Паралич её разбил всю напрочь! Года полтора ещё пожила, гнида, в постели валяясь. Даже если и догадалась, кто ей такой праздник-отдых устроил, ни сказать, ни написать всё равно не смогла. Дачё про неё вспоминать-то? Сдохла давно уже. Так ей и надо...