Потроха

С суждением, в которое все верят, будто на нем держится незыблемость существования, что человек на 80% состоит из воды, Антон в тот теплый июньский поздний вечер готов был поспорить. Возвращался он со встречи выпускников той группы, в которой некогда познавал все прелести студенческой жизни и всю серость специализации химической технологии легкой промышленности. С самого начала встречи всё пошло как-то не так. То ли от череды роскошных автомобилей, паркующихся у ресторана, который они специально сняли по такому случаю, то ли из-за мыслей Антона о следах пота, которые, как он чувствовал, начали проступать на дорогой сорочке, под еще более дорогим пиджаком, взятыми им в аренду. Чтобы заглушить мысли карьерной неудачи, было принято решение воспользоваться старым добрым (каким Антон ощущал себя рядом с этими, пышущими благосостоятельностью людьми) проверенным методом – залить в себя как можно больше алкоголя.

И вот он переставляет конечностями, в жалкой попытке изобразить человеческую походку, на неизвестной ему улице. Где он находится, Антон не понимал, метро уже было закрыто, пространственная ориентация сведена к минимуму, а планирование маршрута ограничивалось десятью метрами. Под сводами монолитных стен из красного кирпича, увенчанных чистым звездным летним небом, он извергал потоки жидкой массы, состоящей из алкоголя разного вида и крепости, пару бутербродов с неизвестным составляющим, и целой гаммы чувств, концентрация которых оказалась слишком велика, чтобы раствориться в алкоголе. Совсем скоро оказалось, что блевать ему уже нечем, и вход пошла желчь, выходившая из него ничтожными порциями, под сопровождение неких ритуальных движений и звуков, исходящих из недр ротовой полости. Антон попытался встать, но ухватиться было не за что. Ощущая руками теплоту асфальта, он приблизился к стене, зажмурившись и максимально сконцентрировавшись на контроле своего тела. На несколько секунд ему показалось, что он понял, каково людям в подбитом вертолете. Уперевшись правой рукой в стену, а левой схватившись за край мусорного контейнера, спустя непродолжительное время, ему удалось подняться на ноги. Ощущая острую необходимость в какой-либо надежной опоре, как в повседневной жизни, так и в данный момент, и понимая, что долго простоять он не сможет, Антон грудью навалился на край мусорного контейнера. Руки и голова нависли над кучей мусора, нос, помимо кисловато-горького запаха, стал воспринимать целый букет причудливых сочетаний ароматов человеческих отходов. Так он и повис, как над некой разделительной чертой. Одна часть Антона оставалась в мире иллюзий, несбывшихся планов, бесконечных займов и игру в «стойкий характер», хотя казалось, исход этой игры был известен задолго, до уже вполне обозримого финала. Другая его половина находилась в зловонном, ограниченном пространстве. Как некая идея или мысль, появившаяся в черепной коробке, которой суждено, после первых же опровержений собственной значимости, медленно разлагаться, исчезать, и в конечном итоге и вовсе исчезнуть.

Господи. Горькая каша. Горькая каша везде. Ни одной мысли в голове, только каша. Мысли заторможены. Это даже не мысли, а некие обрывки сознания, нечто на животном уровне, позволяющее оценить себя в данный момент. Состояние всего Антона в целом (вместе с его дерьмовым вкусом к кроссовкам, взглядом на мир, скукожившимся желудком, треском в голове и болью во всем теле) можно было охарактеризовать как «дерьмо». Будто бомба эквивалентом в тысячи утренних «Боже, как мне хреново» взорвалась внутри. Спустя мгновение, после того как Антон очнулся, пощечина ужаса привела все его чувства в максимально возможное напряжение. Это как пробуждение от сна, в котором падаешь в пропасть. Вдруг пришло осознание, что темнота вокруг не рассеивается и представляет нечто материальное, обволакивающее до полной неподвижности. Когда привкус блювотины становится само собой разумеющимся, Антон, по запаху, понимает, что он придавлен мусором. После первой волны истерики, которая длилась несколько секунд, с воплями и тщетными попытками немного освободить пространство вокруг, мозг живо начал генерировать мысли по освобождению тела из мусорного плена. Недосформировавшиеся мысли были приглушены нарастающим гулом. Впервые в жизни всё вокруг начало тянуться к Антону. Его давили. Точнее основной целью был мусор, Антон по-прежнему был никому не нужен, но по глупому стечению обстоятельств он оказался в брюхе мусоровоза, водитель которой, после планового опустошения контейнеров одного из дворов, включил прессовку мусора. Антон не кричал, он визжал. Но осмысление этого было далеко не первым в очереди мыслей, вихрем ворвавшихся в его, придавленной к грудной клетки, голову. Дыхание сперло, мусор впивался во все тело. В районе левой ноги от давления лопается бутылка, и маленькие осколки разрывают голень. В бок впивается что-то металлическое и тонкое, кажется, это была вязальная спица. Глаза вылезают из орбит от жуткой, всеобъемлющей, нестерпимой боли…

И тут он очнулся. Пришел в себя. Голова его была чиста, так же как и помыслы. Будто весь мусор, захламлявший его голову, отягощающий её, был загружен в мусоровоз, и все различия между составом и размерами ненужного были не важны, при обретении единой формы. Всё было вывезено на далекую свалку, в сторону которой никогда более не обращается взор. Он понял, что делал не так и понял, как нужно жить.

Только вот спицу уже не вынуть.