Браццано, привыкший видеть в Строгановой беспрекословно повинующуюся его капризам рабу, - окаменел от изумления и бешенства

Но не он один был так сильно изумлён. Сам Строганов пронзительно взглянул на свою жену и перевёл вопрошающий взгляд на сэра Уоми. Тот ответил ему улыбкой, но улыбнулись только его губы. Глаза, строгие, пристальные, с каким-то иным - несвойственным его всегдашней ласковости - выражением устремились на Браццано.

Побелевший от злости Браццано прошипел в ответ хозяйке дома:

- Я не привык выслушивать замечания нигде, а у вас в доме в особенности.

- Он с трудом взял себя в руки, постарался улыбнуться, хотя вместо улыбки вышла гримаса, и продолжал уже более спокойно: - Я простудился и был болен эти дни.

Внезапно он встретился взглядом с Анандой и точно подавился чемто, потом кашлянул и продолжал:

- Только несколько часов тому назад я почувствовал облегчение благодаря усилиям моего доктора, которого я имел удовольствие вам только что представить, Елена Дмитриевна, - поклонился он Строгановой. - Пусть это печальное обстоятельство будет мне извинением. Смените гнев на милость и...

Тут он направился прямо к Анне, намереваясь вести её к столу, и уже складывал свою правую руку калачиком, как ему опять не повезло. Откуда ни возьмись, вынырнула маленькая собачонка Строгановой, и Браццано споткнулся об неё и едва не полетел на ковёр.

Это было смешно, его грузная фигура точно склонилась в глубоком поклоне, полы фрака взметнулись, да вдобавок он ещё неловко зацепился за ножку стоявшего поблизости кресла и никак не мог разогнуться, - и я не выдержал и залился смехом, капитан мне вторил, оба Джел-Мабеда и сам хозяин, а за ними и многочисленные родственники надрывались от хохота. Только сэр Уоми и оба моих друга хранили полную серьёзность. Сэр Уоми подошёл к хозяйке дома, поклонился и предложил ей руку, чтобы вести к столу.

Я взглянул на капитана, находясь под впечатлением величавых, полных достоинства и спокойствия манер сэра Уоми; но капитан сам приковался взглядом к его фигуре, будучи, очевидно, во власти обаяния сэра Уоми.

Пока доктор Бонда помогал Браццано выпрямиться, что удалось не без труда, Ананда подошёл к Анне, точно так же поклонился, как сэр Уоми её матери, слегка склонив голову, и подал ей руку.

Как они были прекрасны оба! Так же прекрасны, как в первый музыкальный вечер у князя, в день приезда Ананды. Я забыл обо всём, улетел куда-то, стал "Лёвушкой-лови ворон" и внезапно услышал голос Флорентийца.

"Ты видишь сейчас величие и ужас путей человеческих. Ты видишь, что всякий - идя своим путём - может постичь истинное знание, но только тогда, когда преданность стала уже не просто одним из его качеств, но основною из осей всего его существа. Осью главной, на которой зиждется и развивается творчество человека. Учись различать пути людей. И помни, что никто тебе не друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе Учитель".

Я рванулся было вперёд, туда, где слышал голос, но И. крепко держал меня под руку, а капитан удивлённо смотрел мне в лицо.

- Вам, Левушка, нехорошо? Что-то вас расстроило? - тихо спросил он меня.

- Вот видишь, как необходима внимательность. Держи руку Флорентийца в своей, как будто бы он рядом, - шепнул мне И.

- Нет, капитан, я вполне здоров, - ответил я своему другу. - Это Бог наказал меня за то, что я так потешался над Браццано.

- Ну, если уж Богу стоит вмешиваться, - возразил, смеясь, капитан, - то только разве затем, чтобы покарать этого наглеца и шарлатана, а никак не наказывать невинных младенцев за вполне оправданный смех.

Между тем сэр Уоми уже входил в двери столовой. Уже и Ананда с Анной намного опередили нас, а Браццано со своим доктором всё ещё оставался на месте.