АХ~ &^::4(>«.б*;г лШ

с другой стороны, они вторгнулись в область, долженствующую оставаться вечно под управлением церкви. <...> Как сделать, что­бы гражданскому закону отдано было действительно только то, что должно принадлежать гражданскому закону; чтобы обычаям было возвращено то, что должно оставаться во власти обычаев, и чтобы за церковью вновь утверждено было то, что должно вечно принадлежать церкви? Словом, как возвратить все на свое место?» [8, с. 360].

«Возвратить все на свое место» более не удастся. Впрочем, и принять по царскому указу, тем более создать в одночасье, как мечтал Петр I, те общественные институты призрения, на взращи­вание которых западный христианский мир затратил несколько столетий первого периода эволюции отношения к людям с физи­ческими и умственными недостатками, окажется невозможным.

0 непопулярные реформы

обрывает смерть реформатора

Принявшие власть из рук реформатора «верхи» не поддержали и не развили его начинания в области государственного (светского) призрения. «Ничтожные наследники северного исполина, — писал А. С. Пушкин, — изумленные блеском его величия, с суеверной точ­ностью подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения. <...> Действия правительства были выше собственной его образованности, и добро производилось не нарочно, между тем как азиатское невежество обитало при дворе» [30, с. 274].

Взошедшую на престол вдову императора проблемы государст­венной благотворительности волновали мало. Из-под пера Екате­рины вышло только одно соответствующее распоряжение — Указ «О кормовых деньгах незаконнорожденным младенцам и их кор­милицам» (1726). Пафос документа направлен против злоупотреб­лений в приютах, где наемные кормилицы подменяли умерших подкидышей своими младенцами, т. е. не сироты спасались за ка­зенный счет, а хитрые служащие пытались украсть у них и у госу­дарства на пропитание собственным чадам. Оттого и указ носил характер карательный, а не стимулирующий развитие богоугодной службы.

Столь же мало, как светское призрение, волновало Екатерину I состояние отечественной науки и образования, правда, духовное завещание мужа она исполнила, открыв в северной столице Ака­демию наук (1725). Ученых для этого благого дела пришлось при­гласить из-за границы, первые 16 академических вакансий заняли один француз, три швейцарца, а прочие — немцы. «Устроившись в столице, они скоро увидели, что в качестве профессоров им там нечего делать. Так как по уставу они должны были читать лекции, а лекций читать было не для кого, то решили и слушателей выпи­сать из Германии. Вызвано было и приехало 8 студентов» [25, т. II, с. 258]. В 1733 г. деятельность Академического университета при­останавливается.

Светские учебные заведения заполняли преимущественно дети приказных, а общее число учащихся по стране не превышало 500 человек. В 1732 г. городские цифирные школы преобразовали 1! гарнизонные, с тем чтобы учить в них исключительно солдат­ских детей, которым впоследствии предстояло пополнять полки этих гарнизонов. Безрадостно складывалась ситуация даже в сто­личной университетской гимназии (где русских воспитанников становилось все меньше), в год открытия (1726) она насчитывала 112 учащихся, в 1729 г. — 74, в 1737 г. — всего 19 человек! В 1726 г. многие цифирные школы в целях экономии средств слили с духов­ными епархиальными училищами. Образование становится со­словным и в то же время воспринимается как повинность, в силу чего дворяне требуют определенных послаблений и получают их. Государыня разрешает обучать дворянских отпрысков на дому, приглашать к ним иностранных учителей, отправлять «в науку» за рубеж. Страна не признавала школьное образование ценностью, в подобной ситуации индивидуальное обучение глухих, совершен­ствовавшееся на Западе более сотни лет¹, не могло родиться.

Итак, Екатерина I не испытывала потребности ни в развитии науки, ни в поощрении филантропии, а потому охладевает к за­морской моде и аристократия. Деятельная благотворитель­ность не успела стать частью сословной морали, как то произошло в рассматриваемую историческую эпоху в протестант­ских странах. Православное духовенство также не взрастило в своей среде подвижников, равных новгородскому митрополиту Иову. Его кончина предопределила закрытие монастырских сиро-питательниц и странноприимниц. Указ, запретивший заключать «дураков» в монастыри, отменяется, Синоду велено «не чинить никаких препятствий» к приему сумасшедших и слабоумных от­прысков в монастыри и не ссылаться на петровские указы (1727). От прожектов возвести госпитали для слабоумных и сумасшедших следов не сохранится даже на бумаге.

К моменту смерти Петра I реформы не успели набрать силу, а сторонники западных моделей образования и светской благотво­рительности исчислялись единицами. Подавляющая часть населе­ния, включая привилегированные сословия и духовенство, идею государственного призрения не восприняла. Инициированные Петром I новации в сфере светского организованного призрения после его смерти тихо угасли.

¹ В 1620 г. Боннет публикует учебное пособие по сурдопедагогике (Ис­пания). Со второй половины XVI в. повышенный интерес к проблеме обу­чения глухих проявляет Лондонское королевское общество (Англия). Гол­ландец Амман издает вызвавшие большой интерес в научном мире книги «Говорящий глухой» (1662) и «Диссертацию о речи» (1700). Выходит эссе Беркли «О новой теории зрения» (1709 г., Англия), монография Рафеля «Искусство научить глухого и немого говорить» (1718г., Германия). На протяжении XVII столетия в Испании, Нидерландах, Италии, Германии, Дании, Англии, во Франции накапливается опыт индивидуального обуче­ния глухонемых.

' '"

Л;;.:»»:."¹'*'

• Ч ■:-,•'.':...•■•-,• '•■-*

■:■■■■■■■■::':'^;:-.-м.................... ^::

Л

.г.'_г1 ч»жу у.;

%А$Ш ■

/;>»,ЛА„;

^^?ьь- ^—^,

^!

\Ш «Дурацкие потехи» при дворе

Анны Иоанновны, или Возврат к старине

Российские самодержцы, занимавшие престол в период между кончиной Петра I (1725) и коронацией Екатерины II (1762), почти не оставили следа в истории отечественного светского призрения. В 1728 г. двор, словно демонстрируя возврат к прежнему допетров­скому укладу жизни, на некоторое время переезжает в Москву. Тогда же, по воле случая или по злому умыслу, пожар уничтожил Немец­кую слободу (1729) — источник пагубных, по убеждению москвичей, иноземных влияний. В 1730 г. на российский престол взошла пле­мянница Петра I Анна Иоанновна, и при дворе вновь появились ис­чезнувшие было шуты, сказочники-бахари и дуры. Испытывая особую страсть и любопытство к человеческой инакости, Анна Иоан­новна завела «дурацкие потехи». Как отмечает С. Ф. Платонов, «дво­рец был полон малоумными шутами и комичными уродами, которы­ми любила развлекаться императрица. Для шутовской свадьбы однажды был построен даже ледяной дом на Неве, освещенный из­нутри, и в нем был дан шумный праздник» [26, с. 310].

Любовь императрицы к «дурацким потехам», ее интерес к увечным и чудным людям понятны: калеки и юродивые сопро­вождали Анну Иоанновну на всех этапах ее жизни. Власти царица достигла «в зрелом возрасте, испытав до этого много горя, непри­ятностей и унижений. С детства нелюбимая матерью, она выросла на руках мамок, юродивых и святош, постоянно наполнявших дом царицы Прасковьи Федоровны» [34, с. 44]. Взойдя на трон, Анна Иоанновна в петербургском европейском дворце воссоздала осо­бый дух своего детства и отрочества. По ее приказу в столицу сво­зили «старушек и вдовиц, «бахарок»-сказочниц и чесальщиц пяток на сон грядущий. <...> Шуты-дураки и дуры, уродливые карлы и

-^:

В. И. Якоби. Ледяной дом. Фрагмент

■ 3 ч:

:. _г-ум. < ^ -

ОБРЕТЕНИЕ ПРАВА НА ПРИЗРЕНИЕ

карлицы, блаженные и расслабленные, убогие, немые и безногие составляли «комнату» императрицы» [2, с. 107—108]. В день свадьбы (1710) дядя будущей императрицы — Петр I, зная при­страстия племянницы, сделал ей соответствующий подарок. На праздничный стол подали два огромных пирога, которые царь соб­ственноручно разрезал. «Из них выскочили две разряженные кар­лицы и на свадебном столе протанцевали менуэт. <...> Для увесе­ления публики со всей страны было свезено более семидесяти карликов и устроена шутовская свадьба двоих из них» [21, с. 626]. «Все гости, в особенности царь, не могли навеселиться на ковер­канье и ужимки 72 уродцев, хохотали до упаду. У иного были ко­ротенькие ножки и высокий горб, у другого — большое брюхо, у третьего — ноги кривые и вывернутые, как у барсуковой собаки, или огромная голова, или кривой рот и длинные уши, или малень­кие глазки и расплывшееся от жира лицо» [2, с. 81]. Н. И. Косто­маров замечает: «Таких уродов нетрудно было достать, потому что при дворах особ царского рода и знатных господ было в обычае вместе с шутами держать карликов и карлиц» [21, с. 627].

Камер-юнкер Фридрих Берхгольц, встретив в царских покоях Измайловского дворца (1722) полуслепого и грязного бандуриста, пришел в изумление. Озадаченный немец записал в дневник: «Я еще больше удивился, увидев, что у них по комнатам разгулива­ет босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина. <...> Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии и там жила сообразно своему званию, здесь может терпеть возле себя такую бабу» [2, с. 152].

Ярая противница реформ и ревнительница старины, Анна Иоан-новна попыталась вернуть ее дух. Требовательность же к исполне­нию дворянством государственного долга (в петровском его понима­нии) была не в чести — дворяне получили ряд льгот, включая освобождение своих детей от обязательного обучения и службы в ар­мии. Образованные люди перестали быть нужными государству.

Постатейная запись расходов, пошедших в 1734 г. на содержа­ние двора, представляет собой любопытный документ, во всех ню­ансах отразивший монаршие устремления и приоритеты.

«Потрачено на содержание:

100 000 руб. 260 000 руб. 47 371 руб. 16 006 руб. 4500 руб. 1746 руб. 4876руб.» [36, с. 303].

императорской конюшни

двора

двух Академий (наук и адмиралтейской)

Медицинской канцелярии

геодезистов и школьных учителей

арестантов и ссыльных кормовых

придворную прислугу, певчих, нищих и на

отопление богаделен

Казенных денег на жалованье школьным учителям выделялось немногим более, чем на прокорм преступников: то ли арестанты на Руси перевелись, то ли учителя стоили дешево. Расходы на крайне недорогое отопление богаделен, милостыню нищим вкупе с содер-

жанием почти даровой прислуги сопоставимы с затратами на обес­печение двух уникальных научных заведений Российской импе­рии, в то же время годовое содержание конюшни превысило рас­ходы на образование, науку и благотворительность, вместе взятые. В понимании задач и масштаба социальной помощи Российское государство середины XVIII столетия далеко отошло от евангель­ского идеала христианского подвижничества, от заветов князя Владимира и Феодосия Печерского, но столь же далеко находи­лось оно и от современных ему, т. е. присущих второму периоду, западноевропейских моделей светского призрения.

В годы правления Анны Иоанновны голод, опустошительные эпидемии и нищенство приобрели угрожающие размеры. С. М. Соло­вьев пишет: «В 1733 г., принимая снова меры против бродяжничест­ва, вспомнили указы Петра Великого, который, вооружаясь против способных к работе тунеядцев, приказывал в то же время строить бо­гадельни для неспособных работать: Сенат приказал построить в Пе­тербурге 17 богаделен при церквях, так чтобы с прежде существовав­шими было 20; в них должно было давать приют четыремстам человекам мужеского и женского пола, помещая по 20 человек в каж­дую богадельню. В 1734 г. голод увеличивал число нищих, и потому разрешено было подавать милостыню. <...> В 1736 г. правительство должно было признаться, что указы против бродяг недействительны; как в Петербурге, так и во всех других городах число нищих увели­чивалось. <...> В начале 1740 г. опять именной указ, что бродящих нищих людей многое число, а в средине года другой с тою же жало­бою. <...> Нужно было принимать меры против народного бедст­вия — повальных болезней. Здесь средства государства были также недостаточны. <...> В 1737 г. Главная полицмейстерская канцелярия представила в Медицинскую канцелярию, что в Пскове в одну неде­лю заболело головною болезнью 355 человек, из которых умерло 8, болезнь все усиливается, а в городе лекарей нет. Медицинская канце­лярия донесла императрице, что у нее лишних докторов и лекарей нет; есть штадт-физикус с лекарем, но и те нужны в Петербурге; в Москве при ратуше есть лекарь...» [36, с. 306—307].

Ростки государственной социальной политики, вызванные к жизни Петровскими реформами, в годы бироновщины зачахли. Власти, ранее запретившие личную помощь нищим и калекам и заявившие об учреждении соответствующих официальных служб и заведений, не стали эти службы развивать и поддерживать. Бо­лее того, государственная установка на искоренение бродяжниче­ства и нищенства¹ формально объясняла нецелесообразность госу-

¹ Указы «О мерах к пресечению бродяжничества нищих и об учреждении для содержания их при церквях богаделен», «О непропуске на заставах в Санкт-Петербург беспаспортных людей, которые приходят просить мило­стыню» (1733), «О прекращении нищенства» (1736), «О мерах к искорене­нию нищенства». Именной, данный Полицмейстерской канцелярии указ «О надзоре со стороны полиции за праздношатающимися по улицам бродя­гами и нищими», именной указ Сенату «О смотрении полиции, чтоб нигде не было нищих и бродящих людей» (1740) [28].

дарственной заботы о приютах и богадельнях: раз исчезнут нищие, незачем держать богоугодные заведения.

Обнищавшее и постоянно обираемое императрицей и ее фаво­ритами население не имело возможности помогать страждущим. Государство же, взяв курс на возврат к старине, ограничилось пре­кращением исполнения ранее принятых на себя обязательств по организации светского призрения.

Духовенству указ 1730 г. предписал строжайшим образом со­блюдать церковные обряды, осудив ранее проводимые реформы. Для обучения детей духовенства создается особая образовательная система: семинарии и низшие школы при местных церквях.

Итак, прошедшее после смерти реформатора сорокалетие мож­но оценить как печальное для дела развития светской благотвори­тельности. Все задуманные государем преобразования остались на бумаге, правительство о них забыло, а россиянам — как «почве», так и «цивилизации» — петровские эксперименты по искоренению традиционных форм милосердия и насаждению регламентирован­ного попечения убогих и калек изначально представлялись козня­ми антихриста. Первая попытка переноса западных моде­лей светской благотворительности на отечественную почву завершилась полным крахом. Падение официального интереса к подготовке специалистов остудило и без того нежаркий пыл соотечественников к образованию, о детях-инвалидах вспоми­нать ни у общества, ни у государства повода не находилось.

ШЩ Ш Светская благотворительность в годы правления Елизаветы: слово и дело

Иго бироновщины удалось преодолеть Елизавете Петровне (1709—1761), взошедшей на престол в 1741г. Основной задачей своей политической деятельности дочь Петра I и Екатерины I про­возгласила возвращение к принципам правления Петра Великого. Внутренняя политика императрицы в целом отличалась стабиль­ностью, тенденцией к реформам в духе «просвещенного абсолю­тизма». При Елизавете «Россия пришла в себя...» [36]. Правда, как об этом пишет Г. В. Вернадский: «Немецкое культурное влияние сменилось на французское. Поочередно французское, английское и немецкое культурное влияние на двор сохранялось до середины XIX столетия» [6, с. 162].

Несмотря на то что в елизаветинский период «нравы смягчают­ся, к человеку начинают относиться с большим уважением и умст­венные интересы начинают находить более доступа в обществе» [36, с. 375], Россия продолжает оставаться страной абсолютизма и кре­постничества. В Первопрестольной, как о том впоследствии запи­шет в дневник Екатерина II, не было ни одного помещичьего дома без пыточных и тюремных помещений для крепостных рабов.

Ко времени вступления Елизаветы Петровны на трон дело ор­ганизации светской благотворительности оставалось в печальном

,;•'■

с*.*;

I 6й«/4Л>

состоянии, иллюстрацией чему может служить тяжба между Сена­том и Синодом по поводу оплаты ремонта пришедшего в ветхость первого отечественного госпиталя (1744).

«Медицинская канцелярия донесла Сенату, что в московском госпитале экономическая синодская канцелярия не делает никаких починок, отчего больные претерпевают великое беспокойство, в пользовании больных остановка и невозможность, и больных при­нимать нельзя, потому что в палатах, где лежат больные, и в учени­ческих бурсах окончины и печи очень ветхи, топить их опасно; также и строение, где живут служители, очень ветхо; иное и попадало, а в ином зимою жить нельзя. Синод отписывался, что его Экономи­ческая канцелярия не обязана делать починки в госпитале: указа для этого нет; хотя по указу Петра Великого госпиталь построен из сборов Монастырского приказа, но, чтоб его чинить из сборов того же приказа, приказа не изображено <...> итак, починки госпиталя из доходов синодальных исправлять никак не следует <...> но Сенат приказал <...> то госпиталь исправить надобно непременно из до­ходов Экономической канцелярии в непродолжительном времени, чтобы больным от стужи не помереть, ибо если уже госпиталь стро­ен на деньги Монастырского приказа и содержится на деньги Эко­номической канцелярии, то и чинить его надобно из тех же дохо­дов» [36, с. 371—372].

После Петра Великого первые лица империи долгое время не включались в деятельную благотворительность, перестав при этом следовать правилам милостыни в духе идеалов православного бла­гочестия. По настоянию Елизаветы Петровны Сенат издает указ «О воспрещении увечным ходить в Санкт-Петербург для проше­ния милостыни» (1758). Неужели властям не доставало предшест­вующих запретительных законов, счет коим исчислялся десятка­ми? Оказывается, к написанию очередного рескрипта государыню понудила случайная и неприятная для нее встреча на улице. «Марта 10 дня усмотрено, что одна женщина просила милостыню, у коей все лицо в ранах изрыто и смотреть весьма противно, дабы таким увечным и гнусным отнюдь не допускать здесь в резиден­ции таскаться, и когда впредь усмотрятся, и ежели не имеют про­питания, в богадельни определять; чего ради оныя вновь от Сената стараться мужския и женския построить в Васильевском острову, только не на больших улицах и в таком месте, где бы знатного проезда не было, а о крепком смотрении, чтоб таковых гнусных и увечных отнюдь по городу бродить не допущали, в Полицию под­твердить» [28, т. 15, с. 189-190].

Со времен киевского князя Владимира вплоть до правления Петра I русский властитель считал в порядке вещей принимать по личной потребности либо обряда ради убогих калек в дворцовых палатах. Дочь реформатора православная государыня Елизавета в силу личной брезгливости запрещает «гнусным и увечным» (от­талкивающего вида) людям появляться на главных улицах столи­цы, особенно там, где их могут встретить особо важные персоны.

В 1748 г. Сенат издает указ «О невыдаче паспортов слепым, дряхлым и увечным крестьянам для прохода в Санкт-Петербург и

в другие места под взысканием штрафа за невыполнение сего ука­за». Данный документ свидетельствует о том, что, по убеждению российских сенаторов середины XVIII в., слепота, физическое уве­чье могли служить причиной поражения человека в правах. На­помним, почти за сорок лет до выхода российского указа «О невы­даче паспортов слепым» незрячего английского математика Николаса Саундерсона избрали на должность профессора в Кемб­ридже (1711). Ньютон счел возможным пригласить слепого к со­трудничеству, а парламент по рекомендации короля Георга II при­своить Саундерсону степень доктора права. В молодые же годы получать образование талантливому слепцу помогали и родители, и школьные учителя, и ученые-математики, и волонтеры из хрис­тианского колледжа.

В Российской империи слепец оказался вне закона, Православ­ная церковь не желала, да и не могла поддерживать его, поскольку собственных средств на это недешевое дело у нее не имелось, цар­ская же казна, как мы убедились, помогать не предполагала. Более того, государство по-прежнему намеревалось решить задачу при­зрения калек и убогих за счет немилосердного обирания церкви. Правительство продолжало активную секуляризацию церковной собственности, так, именной указ «О новом устройстве управле­ния монастырских и архиерейских имений» (1757) обязал духо­венство на собственные средства немедленно приступить к учреж­дению инвалидных домов. В нарушение всех писаных и неписаных законов государство взыскивало немалый дополнительный налог с тех, кто до того исправно выплатил все, что с него причиталось. Мало того что очередной «милосердный» указ имел срок действия, направленный в прошлое, он предписал «остальное в Банк отдать, дабы процентами и ежегодными с монастырей порциями будущих в них отставных содержать» [28, т. XIV, с. 796]. Спустя три года Сенат вновь потребовал взыскать с церкви деньги на содержание инвалидных домов. Синод выступил с встречным предложени­ем — отчислять ежегодно из экономических сумм по 300 000 руб­лей. Затяжной спор сенаторов с сидельцами из Синода убеждает, что средств на богадельни для гражданских увечных и калек власть не предусмотрела, указ априори оказался неисполнимым, система закрытого государственного призрения существовала исключительно на бумаге да в высоких чиновничьих помыслах.

Наступлению на церковь сопутствовало усиление борьбы с юродством. И хотя в середине XVIII в. на Руси по-прежнему «фантастически велико было число дурачков и придуривающихся, приживал и нищих, живших в городах и ходивших по богомоль­ям» [13, с. 152], ситуация для них менялась к худшему. Поха-бов-обличителей государство включило в круг политических вра­гов, диссидентов, в этом смысле действия российской бюрократии напоминают логику европейских судов инквизиции XVI в. На не­которых юродов раскольническая комиссия (1745—1757) заводит уголовные дела, за другими устанавливает полицейский надзор. Юродивый-обличитель и юродивый-сумасшедший одинаково от­торгаются властью, вызывают у нее подозрение и неприязнь.

Для людей, испытывающих к одержимым и бесноватым чувст­во сострадания, проявлять его публично становится небезопасно. Человек, на людях выказывающий сердоболие к юродивому, в гла­зах государства становится неблагонадежным. Простонародье, лю­ди «подлого сословия», продолжают прислушиваться к бессвязной речи бесноватых, тогда как озабоченные карьерой представители «цивилизации» («просвещения») вынуждены сторониться их.

В елизаветинскую эпоху власть декларирует необхо­димость организации светского призрения, пытается вновь навязать обществу западную модель благотвори­тельности, но при этом не прилагает даже минималь­ных усилий к ее финансовому, организационному и кадро­вому обеспечению. Государыня ограничивается изданием грозных указов и карательными мерами, не переходя к реальному строительству богоугодных заведений, которые без ее вмешатель­ства появиться в России не могли.

Трагическое рассогласование правительственных решений и общественных устремлений, указующих директив и исполнитель­ской дисциплины, благих порывов и их финансового подкрепле­ния становится характерной чертой развития светской благотво­рительности в России времен Елизаветы.

Поворотные события в истории европейского призрения, как мы не раз убеждались, оказывались результатом консолидирован­ных усилий государства, церкви (либо ее представителей) и ин­теллектуалов (врачей, педагогов, философов-просветителей), но их отголоски проникали по эту сторону границы как эхо неизвест­ных событий, как тексты на незнакомом языке. А потому письма Дидро «О глухих в назидание слышащим» и «О слепых в назида­ние зрячим», взорвавшие Париж, россияне пролистали спокойно и без особого интереса.

В заочную дискуссию с французским философом из россий­ских насельников мог бы вступить лишь профессор математики Георг Крафт¹, сделавший по латыни доклад на диковинную тему «Могут ли цветы, известным, некоторым образом расположенные, произвести в глазах глухого человека согласием своим такое уве­селение, какое мы чувствуем ушами из пропорционального распо­ложения тонов в музыке» (1742). Впрочем, Дидро напишет свои «Письма» несколькими годами позднее, а в России изыски столич­ного академика никого не могли заинтересовать даже в шутку. Ин­терес к причинам, последствиям, методам лечения глухоты и обу­чения людей с нарушенным слухом мог возникнуть исключи­тельно в научной среде, но к середине XVIII в. таковая в отечестве едва-едва зарождалась. Возобновила свою деятельность Петер­бургская академия наук, в Москве открывается университет (1755)

¹ Крафт (КгапТ) Георг Вольфганг (1701—1754) — академик Петербург­ской академии наук (с 1727 г.), родом из Вюртемберга. В качестве инженера привлекался к строительству дворца изо льда — «Ледяного дома» (1739 г., архитектор П. М. Еропкин), возведенного по приказу Анны Иоанновны для шутовской свадьбы князя М. А. Голицына и А. И. Бужениновой.

с тремя факультетами (философским, медицинским, юридиче­ским), правда, с немецкой по преимуществу профессурой. При университете учреждаются две гимназии: одна для дворян, другая для выходцев из прочих городских сословий. «Одна академиче­ская гимназия в Петербурге, — писал об этом времени С. М. Соло­вьев, — три или четыре военных училища, две гимназии в Москве и одна в Казани — вот все средства, которыми располагало свет­ское образование в России. Больше училищ завести было нельзя, ибо прежде всего негде было взять для них учителей...» [36, с. 479].

Упомянутый доклад Крафта, вполне возможно любопытный для академиков-иностранцев, не имел даже косвенного касательства к отечественным реалиям. Как мы знаем, предпосылкой индивиду­ального обучения глухих в Европе послужило развитие имуществен­ного права, лишенный слуха человек мог получить наследство при условии владения устной и письменной речью. В самодержавном го­сударстве, игнорировавшем гражданские права, где властелин при желании мог конфисковать имущество у любого, даже весьма знат­ного и влиятельного подданного, подооное произойти не могло не только при Елизавете, но и во времена ее преемников. В доказатель­ство приведем историю принцессы Екатерины, внучатой племянни­цы императрицы Анны Иоанновны, дочери российской правительни­цы Анны Леопольдовны, потерявшей слух в восьмилетнем возрасте.

В результате дворцового переворота (1741) Анна Леопольдов­на вместе с мужем и детьми подверглась высылке. Ее несчастным наследникам позволят покинуть холмогорский острог только во взрослом возрасте! Среди высокородных арестантов все эти годы находилась и принцесса Екатерина¹, перенесшая в четырехмесяч­ном возрасте сотрясение мозга, — во время ареста родителей мла­денца уронили на пол, и вскоре девочка начала терять слух. Со­хранилась письменная характеристика, данная ребенку офицером охраны: «Сложения больного и почти чахоточная, притом несколь­ко глуха, говорит немо и невнятно и одержима всегда разными бо­лезненными припадками, нрава очень тихого» [2, с. 197].

Во исполнение распоряжения Елизаветы «О необучении детей известной персоны грамоте до указу» (1750) отпрысков Анны Ле­опольдовны и Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского² офи­циально никто не учил. Семья несколько десятилетий провела I! пределах острога, не имея контактов ни с кем, кроме находив­шейся при них бывшей фаворитки императрицы — фрейлины

¹ Принцесса Екатерина Антоновна Брауншвейгская (1741 —1807) — дочь
императрицы Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха. С 1741 по
1780 г. находилась в заключении в Холмогорах. В 1780 г. покинула Россию.
Остаток жизни провела в Дании. Вдовствующая датская королева Юлиа­
на-Мария приходилась Екатерине Антоновне теткой по отцу.

² Брауншвейг-Беверн-Люнебургский Антон-Ульрих (1714—1774) — принц.
Вступил на русскую службу (1733). Сочетался браком с великой княжной
Линой Леопольдовной, удостоен титула императорского высочества (1741).
11осле переворота в пользу великой княжны Елизаветы Петровны (1741) со­
держался под арестом до своей кончины.

'.,. ■■■■:■.::....

4йк .Ъ{^

АЛ «I!

'Ш: