Проскурякова Н.А. (НИУ – ВШЭ). Концепты российской модернизации в постсоветском отечественном обществознании

Использование модернизационных моделей открывает большие возможности для объяснения исторического процесса нового и новейшего времени. Активное освоение модернизационной теории началось относительно недавно, лишь в постсоветской России. При этом интерес к модернизационной парадигме во многом объясняется надеждами на ее познавательную эффективность при изучении той коренной политической, экономической и социокультурной трансформации, которая началась в нашей стране с конца 1980-х гг.

Модернизационная парадигма была сформулирована в середине XX столетия в условиях распада европейских колониальных империй и появления большого количества “молодых наций” в Азии, Африки и Латинской Америке. Перед ними встала проблема выбора путей дальнейшего развития. Собственно программа модернизации (ускорения перехода от традиционности к современности) была предложена учеными и политиками США и Западной Европы странам “третьего мира” в качестве альтернативы коммунистической ориентации.

В 1950 — начале 1960-х гг. различные аналитические течения и теоретические традиции объединились в единую междисциплинарную компаративную перспективу (теория, или точнее теории, модернизации) на проблемы развития, которая казалась особенно полезной для обеспечения толчка в эволюции стран “третьего мира”. В дальнейшем, на протяжении второй половины XX в., в рамках модернизационной перспективы был накоплен значительный теоретико-методологический и эмпирический опыт изучения различных аспектов, в том числе исторических, перехода от традиционного к современному, индустриальному обществу. При этом модернизационная парадигма прошла длительный путь совершенствования, развиваясь в постоянном взаимодействии с реальными процессами развития, вносившими коррективы в ее содержание.

Можно выделить следующие этапы эволюции школы модернизации: 1) вторая половина 1950-х — первая половина 1960-х гг. — период рождения и быстрого роста модернизационных исследований в классической версии;

2) конец 1960-х — 1970-е гг. — критический период, в течение которого модернизационная перспектива подверглась значительной критике, как внутренней, так и внешней — со стороны конкурирующих теорий отсталости (зависимости, зависимого развития; была сформулирована в 1960-е гг.), миросистемного анализа И. Валлерстайна (вторая половина 1970-х гг.), неомарксизма; 3) 1980-е годы — посткритический период возрождения модернизационных исследований, в течение которого обнаружили себя тенденции конвергенции школ модернизации, зависимости и миросистемного анализа; 4) конец 1980-х — 1990-е годы — становление неомодернизационного и постмодернизационного анализа в значительной степени под влиянием грандиозных трансформаций в странах Центральной-Восточной Европы и Евразии.

В общем, модернизацию можно охарактеризовать как процесс, посредством которого, традиционные аграрные общества трансформируются в современные, индустриальные. Данный переход приводит к появлению и развитию передовых индустриальных технологий, а также соответствующих им политических, культурных, социальных механизмов, позволяющих указанные технологии поддерживать, использовать и управлять ими. Модернизационный переход редко протекает синхронно и равномерно; он оказывает воздействие на все социальные институты, всех членов общества. Термин "модернизация", таким образом, должен описывать множество одновременных изменений на различных уровнях. Модернизация сопровождается расширяющейся дифференциацией экономической, организационной, политической и культурной сфер. Тесно связаны с модернизацией процессы индустриализации, урбанизации, бюрократизации, которые, тем не менее, нельзя отождествлять.

Фактически все представители ранней модернизационной перспективы (1950-х — 1960-х гг.), несмотря на различную дисциплинарную принадлежность, разделяли ряд теоретико-методологических предположений эволюционистского и структурно-функционалистского толка, что обусловило создание в качестве первичной теоретико-методологической конструкции линеарной модели (У. Ростоу, А. Органский, М. Леви, Д. Лернер, Н. Смелзер, С. Блэк, Ш. Эйзенштадт и др.) изучения модернизации. В рамках данной модели процесс модернизации рассматривался как линейный революционный, связанный с радикальными и всеобъемлющими трансформациями моделей человеческого существования и деятельности при переходе от традиционности к современности.

Модернизации присваивался признак комплексности, что означало несводимость ее к какому-либо одному измерению. Сторонники линеарной модели считали, что модернизация вызывает изменения практически во всех областях жизни общества, человеческой мысли и поведения. Линеарная модель порождала представление о модернизации как глобальном процессе, который обеспечивался как распространением современных идей, институтов и технологий из европейского центра по всему миру, так и эндогенным развитием неевропейских сообществ. Все общества, по мнению сторонников данной модели, можно было распределить вдоль оси, идущей от традиционности к современности, процесс модернизации рисовался как процесс унификации, постепенной конвергенции сообществ. Модернизация считалась необратимым и прогрессивным процессом.

Линеарная модельстимулировала обсуждение проблемы стандартных критериев модернизации, которые разрабатывались обычно на основе сопоставления идеал-типических образов традиционности и современности, представлявших, собственно, два полюса, между которыми и мыслился сложный процесс трансформации обществ. Данные критерии рассматривались сторонниками линеарной модели в качестве обязательных для всех обществ, вступивших на путь модернизации. В одной из своих ранних работ Ш. Эйзенштадт сформулировал набор признаков, сопровождающих модернизацию, применительно к различным сферам общества.

В качестве критериев модернизации в отдельных областях общественной жизни выделяются:

- в экономике: развитие и применение технологий, основанных на использовании научного (рационального) знания, высокоэффективных источников энергии; углубление общественного и технического разделения труда; развитие рынков товаров, денег и труда; постоянное усложнение организации производства; наличие стимулов для создания и внедрения технологических и организационных новаций; появление и расширение вторичного (индустрия, торговля) и третичного (услуги) секторов хозяйства; сокращение доли аграрного производства при его совершенствовании; преобладание капиталоемких производств над трудоемкими; тенденция к выравниванию доходов между различными секторами экономики, регионами и социально-профессиональными группами: рост значения "экономических организаций" (предприятий, банков, торговых фирм) в жизни общества; автоматический ("самоподдержива­ющийся") экономический рост;

- в социальной области: четкая специализация людей, общественных
и государственных институтов по видам деятельности; минимизация
зависимости последней от таких показателей, как пол, возраст,
социальное происхождение, личные связи людей; рост значение
таких признаков, как личные качества человека, его квалификация,
усердие, образование; замена отношений иерархической
подчиненности и вертикальной зависимости отношениями равноправного
партнерства, построенными на базе взаимного интереса;
глубокие перемены в повседневной жизни людей - обезличивание
обыденных отношений между ними, растворение человека из дерев­ни,
устроившегося на работу в большом городе, среди незнакомых
ему людей;

- в политической области: расширение территорий и упорядочение
административно-политических границ; образование национальных
или федеративных государств; усиление центральной (как законодательной,
так и исполнительной) власти, в то же время разделение властей;
способность государства к структурным изменениям в экономике,
политике и социальной сфере при сохранении стабильности и внутренней
сплоченности общества; включение все более широких масс насе­ления
в политический процесс; установление политической демократии
или хотя бы популистского правления; изменение способов легитимации
власти; "рекрутирование" государственной бюрократии в соответствии
с формальными требованиями к образованию, квалификации и
деловым качествам человека;

- в области культуры: дифференциация культурных систем и
ценностных ориентации; секуляризация образования и распространение
грамотности; разнообразие школ и течений в философии и науке,
конфессиональный плюрализм; развитие средств сообщения и трансляции
информации; приобщение широких масс населения к достижениям
культуры; распространение ценностей индивидуализма; рационализация
сознания на основе научных знаний с отказом от поведения
в соответствии с традициями.

Линеарная модель была рассчитана на изучение макросоциальных явлений (обыкновенно в масштабе страны), изучение «внутренней логики ситуации» не было включено в ее планы. Модель была разработана на основе опыта западной цивилизации и практически не учитывала многообразие цивилизационного опыта за пределами Западной Европы и Северной Америки. К существенным недостаткам данной модели необходимо отнести недооценку меняющихся условий международной среды для конкретных обществ, стремившихся модернизироваться. Упрощенным являлось представление о единой для всех лестнице к высотам современности, исключающее возможности «параллельного» развития или «неразвития» («недоразвития»).

Универсалистские претензии линеарной моделибыли подвергнуты критике со стороны теории отсталости, зависимости и зависимого развития, авторами которых являлись ученые развивающихся стран Латинской Америки и Африки. “Депендъентисты” (от испанского слова dependiente – зависимый) выступали против предложений авторов теории модернизации от выдаче развивающимся странам всеобщие рецепты модернизации. По их мнению, эти авторы не учитывали реалий этих стран, в частности, субъективные и специфические элементы культуры. По мнению теоретиков зависимости “следовало пересмотреть дихотомию традиционное общество/современное общество”, в которую не вмешалась многообразная действительность развивающихся стран.

Критика самой идеи модернизации стала толчком для преодоления внутренней ограниченности модернизаторских концепций. Первым результатом стала парциальная модель модернизации. “Во многих обществах — писал автор концепции Д. Рюшемейер, — модернизированные и традиционные элементы сплетаются в причудливые структуры. Часто такие социальные несообразности представляют собой временное явление, сопровождающее ускоренные социальные изменения. Но нередко они закрепляются и сохраняются на протяжении поколений”. В процессе парциальной модернизации несоответствия могут возникать как между институтами, так и внутри них, а также в сознании конкретной личности, порождая «устойчивое фрагментарное развитие». В отличие от сторонников линеарной модели авторы, придерживавшиеся парциальной модели, помещали процесс модернизации в международный контекст, признавая в качестве важнейших условий самой частичной модернизации противостояние обществ-новаторов и «стран-последователей».

В определенной степени выдвижение модели парциальной модернизации являлось шагом от линеарного видения исторического процесса в сторону парадигмы, подразумевавшей возможность многолинейной динамики. Парциальная модель, как и линеарная, ориентировалась на изучение макромасштабных социальных явлений и процессов и основывалась на структурно-системном подходе, однако, она поставила под сомнение множество признаков линеарной модели (революционный, комплексный, системный, глобальный, стадиальный, конвергенционный, необратимый характер модернизации).

Разработка современной версии модернизационных исследований (неомодернизационный или постмодернизационный анализ) связана с именами Э. Тириакьяна, П. Штомпки, Р. Робертсона,, К. Мюллера, В. Цапфа, А. Турена, С. Хантингтона и др.

Теоретическое ядро современной многолинейной версии модернизации включает следующие положения (характеристика группы исследователей, связанных с именами указанных авторов, в качестве еди­ной модели чересчур условна — в данном случае мы стремились указать на некоторые общие черты, присущие весьма разноплановым работам):

1. Отказ от односторонней линеарной трактовки модернизации как движения в сторону западных институтов и ценностей (подобный подход сегодня трактуется как этноцентричный); признание возможностей собственных оригинальных путей развития (национальных моделей модернизации, естественно, имеющих местную социокультурную окраску), поворотных точек, в процессе развития которых может происходить смена маршрута движения;

2. Признание конструктивной, положительной роли социокультурной традиции в ходе модернизационного перехода, придание ей статуса дополнительного фактора развития. По мнению А.Турена, поиски синтеза modernity и социокультурных традиций становятся главной стратегией развития многих стран, поскольку нарушение равновесия между современностью и традиционности ведет к неудаче преобразований и острым социальным конфликтам. В связи с этим, Турен ввел в оборот понятие контрмодернизации. (альтернативный вариант модернизации по незападному образцу) и антимодернизации (открытое противостояние модернизации);

3. Большое внимание к внешним, международным факторам, глобальному контексту. Модернизация рассматривается современными исследователями как эндогенно-экзогенный процесс;

4. Историчность подхода: а) инкорпорация в теоретическую модель фактора исторической случайности. Признание необходимости рассмотрения трансформационных процессов в рамках конкретной «исторической констелляции»; б) акцент делается на пространственно-временном факторе, в соответствии с которым выстраиваются новые линии развития; в) признается зависимость между результативностью модернизации и гармонией между культурными, политическими, экономическими ценностями, приоритетами и наличными ресурсами;

5. Отказ от трактовки модернизации как единого процесса системной трансформации. Признание возможности различного поведения сегментов конкретного общества в условиях модернизации: одни социальные группы могут сознательно постоянно следовать по пути модернизации, другие --- делают это лишь на протяжении какого-то временного отрезка. Отдельные акторы вообще могут отвергать движение по пути модернизации (например, те, кто имеет доступ к ресурсам в рамках старого институционального устройства);

6. Осознание некорректности интерпретации модернизации как непрерывного процесса, даже если конкретным обществом пройдена стадия «взлета» («take-off» в терминологии У. Ростоу). Признание необходимости более внимательного отношения к такому аспекту динамики модернизации, как циклическая природа данного процесса;

7. Отказ от жесткого детерминизма любого толка (экономического, культурного, политического, когнитивного и т.д.), акцент на комплиментарный, взаимодополняющий характер взаимосвязей между различными социальными факторами и системами;

8. Корректировка эволюционистского телеологизма. Исследовательский фокус переносится с социальных структур (структурный анализ, в рамках которого первоначально исследуются и идентифицируются некоторые социальные структуры, а затем определяется место индивидуумов или других социальных акторов в этих гипотетических структурах) на изучение роли социальных акторов (коллективов и индивидов), всегда обладающих возможностью обеспечить рост или трансформацию ситуации посредством волевого вмешательства (А. Турен, У. Бек, П. Штомпка, Т.Пиирайнен) – деятельностный подход (акторная модель модернизации)[i]

Попытка соединения структурного и деятельностного подходов т.н. структурационная модель, предпринята шведским исследователем Г.Тернборном. В рамках структурационной модели историческая (социальная) реальность рассматривается как следствие струтурирования социальных отношений во времени и пространстве в процессе постоянной интеграции, предшествующей структуры и индивидуальной воли. Суть проблемы, иначе говоря, сводится к объяснению того, как социальные субъекты (акторы), сформировавшиеся в социальных структурах прошлого, приобретают способность выстраивать новые формы социальной организации и социальных отношений.

Итак, с возрастанием плюрализма методологии как следствием “поворота к культуре” в гуманитарных науках теории модернизации в последние годы сами подверглись кардинальной “модернизации”. Новая постановка вопроса об обществах современности, их историческом ходе развития, о социальных системах, культурных кодах и границах, конструировании и распаде идентичности, жизненного мира, о коммуникативном действии, о национальном сознании и самоопределении и т.д., позволила представить новую, более дифференцированную проблематику в связи с модернизацией, которая теперь воспринимается более комплексно, в её экономических, социальных, политических и культурных измерениях. Последние особенно приобретают самоценность в труде Рихарда Мюнха на основе глубокого восприятия идей Макса Вебера и Талкотта Парсонса. Исходя из тезиса о человеке как существе, одарённом разумом и создающим культуру, Мюнх объясняет динамику общественного развития Запада постоянным взаимопроникновением культуры и мира (или общества) как “открытых систем”. Понятие культуры по Мюнху включает направленные на достижение целей мыслительные конструкции человека.

Рихард Мюнх дал дефиницию того, что такое “культурный код”, то есть культурный образец, в соответствии с которым протекает процесс модернизации.Он имеет предпосылкой веберовскую религиозную этику Запада: монотеизм создал динамическое отношение между Богом и общиной, что побудило активную деятельность в миру. С распространением христианства впоследствии получили развитие всеобщий нравственный порядок и процесс обобществления. С ними в отдельных конфессиях появилась индивидуализация морали так как верующий как отдельная личность начал чувствовать себя ответственным за свои поступки по отношению к Богу и религиозной общине. “Код современности”, возникший в ходе секуляризации, по Мюнху, отмечен такими основными элементами как индивидуализация и рационализация, универсализм и активизм. Покоящееся на них “отношение к миру” породило неслыханную динамику общественных перемен, наблюдающуюся с XIX века.

Модернизация Нового времени принесла с собой так называемые парадоксы, которые отчётливо представлены в работе социологов Ханса Ван дер Лоо и Виллема Ван Рейса. Они проследили исторические изменения модернизации, которые медленно проявлялись в Западной Европе эпохи позднего средневековья, а в течение XIX-XX вв. ускорили прогресс и обнаружили тенденции к глобализации. Модернизация определяется ими как “комплекс взаимосвязанных структурных, культурных, физических и психических изменений, который кристаллизировался на протяжении столетий и тем самым сформировал мир, в котором мы живём в данный момент, причём, всегда движимый в определённом направлении”. Они различают четыре измерения модернизации: структурное (касающееся социальной реальности и межличностных интеракций), культурное (со своими смысловыми системами), личностное и природное. В каждом происходящем явлении следует распознавать эти измерения, которые находятся во взаимосвязанном отношении друг к другу. Ван дер Лоо и Ван Рейен классифицируют эти четыре процесса как индикаторы модернизации, связанные с этими измерениями: структура соотносится с дифференциацией (появлением новых экономических, политических и социальных структур), культура – с рационализацией (формированием новых мировоззрений норм и символов), личность – с индивидуализацией (изменение идентичности личности, способности индивида конструировать свою идентичность в меняющихся жизненных связях), и природа – с доместикацией, то есть её “приручением” (“одомашниванием”).

Авторы подчёркивают, что модернизация может привести к парадоксам и противоречивым процессам, что тенденции способны порождать свою противоположность. Так, например, в условиях усиленной дифференциации возрастёт зависимость человека от разделения труда и ограничивается завоёванная им автономия, создание индивидуалистической идентичности тормозится новым бюрократическим аппаратом, домистикация (“приручение” природы) подрывает естественные условия жизни человека. Такие тенденции могут снизить успехи модернизации.

Таким образом, модернизационная парадигма прошла длительный путь эволюции, в ходе которой она подвергалась значительному усовершенствованию. Модернизационная перспектива – пример теории, которая развивалась в постоянном взаимодействии с реальными процессами развития, вносившими коррективы в её содержание. Пересматривались как методология исследования, так и теоретические основы данного научного направления, что, в конце концов, способствовало превращению первоначально односторонней и абстрактной теоретической модели, не игравшей существенной роли в эмпирических исследованиях, многомерную иэластичную по отношению к эмпирической реальности.

В мировом модернизационном процессе выделяют три главные фазы, а иногда пишут о трех модернизациях. [ii] Первая модернизация в странах Запада (XVI – XVII в.в.) осуществила переход от естественных производительных сил, когда преобладало индивидуальное аграрное и ремесленное производство, к общественным – таким, которые, во-первых, могли использоваться людьми только сообща, что предполагало кооперацию и разделение функций в процессе труда; во-вторых, представляли собой результат самого общественного развития (мануфактура). Эту модернизацию часто называют доиндустриальной или протоиндустриализацией. В социальном плане в ходе первой модернизации на смену отношениям личной зависимости пришли “свободные” рыночные отношения.

Второй крупной модернизацией в истории Запада было преобразование самих общественных производительных сил – переход от мануфактуры к машинному или фабрично-заводскому производству (промышленный переворот или раннеиндустриальная модернизация). Её исходный пункт – превращение орудия труда из ручного в механическое, появление машин, что сопровождалось расслоением общества на буржуа и пролетариев и развитием классовой борьбы. Отчуждение человека от труда и собственности привело к возникновению радикальных проектов переустройства общества, один из которых - “советский” - был осуществлен в России.

В западных же обществах разрешение острых социальных конфликтов раннеиндустриального общества было осуществлено на путях проведения третьейкрупной модернизации – позднеиндустриальной (США, 1900-1929 г.г.; Западная Европа, 1930-1950 г.г.; Япония, 1950-1960 г.г.). Её исходный пункт в технологическом отношении – преобразование процессов труда на основе научной инженерной организации. Возникает поточно-конвейерное производство, ориентированное на массовый выпуск стандартной продукции. Позднеиндустриальная модернизация позволила заметно преодолеть отчуждение трудящихся от средств существования. Она значительно сгладила классовые противоречия раннеиндустриального капитализма, превратив их в основу поступательного развития западного общества в 1930-1970 г.г. Позднеиндустриальная модернизация привела к первому этапу НТР – соединению производительного труда с научным знанием.

Применительно к России данная схема фаз или волн модернизации должна быть несколько модифицирована. Можно говорить о доиндустриальной модернизации (протоиндустриализации) на протяжении примерно XVIII – первой половины XIX в.в. Попытка индустриализации (раннеиндустриальная модернизация) была предпринята царской Россией в конце XIX – начале ХХ в.в., однако, война и революция не позволили её завершить. “Сталинскую модернизацию” 1930-1940 г.г. можно рассматривать как продолжение раннеиндустриальной модернизации. В течение отечественной позднеиндустриальной модернизации 1950-1960 г.г. расширялась сфера применения механизированного, поточного производства, начался процесс соединения производительного труда с научным знанием (НТР).

В странах Западной Европы и Северной Америки модернизации были органичными, т.к. они органично вырастали из недр старого общества, не нарушая преемственности развития, и не порывали безвозвратно с прошлым. Это, впрочем, не исключает наличие социальных конфликтов, которые неизбежны при любой модернизации, т.к. модернизация разрушает прежнюю структуру экономики и образ жизни.

В тех странах, которые вступили на путь модернизации позже, вследствие “вызова” со стороны Запада, стран Восточной и Юго-Восточной Европы (Россия, Япония, Турция), стран Латинской Америки (Бразилия, Аргентина, Чили), модернизации носили (или носят) вторичный, неорганический характер (иногда говорят о запаздывающей модернизации). В случае неорганических модернизаций темпы перемен в экономике, духовной сфере, политики и социальных отношений обычно не соответствуют друг другу, а сами перемены могут быть разнонаправленными: быстрый экономический рост может сочетаться с подавлением демократии, обновление производственных технологий – с идеологическим диктатом. Сам процесс и результаты неорганической модернизации зависят в большей степени от того, какие цели преследовались при её проведении и кто, какие общественные силы её проводили.

Россия – большая часть Европы, серьезно отличающаяся от неё различными параметрами институционального наследия традиционного общества – стала своеобразным критерием для теории модернизации. Российский опыт модернизации привлек пристальное внимание западных специалистов. Ведущее положение среди них занимают: создатель теории “стадий экономической отсталости А. Гершенкрон”, автор теории “стадий экономического роста” У.Ростоу, один из главных создателей теории модернизации С.Блэк, известный историк-аграрник, развивший теорию “зависимого развития” Т.Шанин и известный специалист по экономической истории России П.Грегори.

Активное освоение модернизационных теорий отечественными учёными началось с середины 80-х гг. До начала 90-х гг. рецепция новой для обществоведов макрообъяснительной модели имела явно выраженных критический характер. Задача заключалась в том, что чтобы показать её “слабые стороны” с позиций советского марксизма.[iii] В постсоветский период интерес к модернизационной парадигме во многом обусловлен как надеждами на ее познавательную эффективность, так и попытками рационализации на основе этой “системы координат” современной ситуации.

В начале 90-х гг. концентированным выражением этого интереса явилась публикация в журнале “Вопросы философии” материалов “круглого стола” под общим названием “Российская модернизация: проблемы и перспективы”. Публикация отразила особенности освоения модернизационной парадигмы российскими интеллектуалами и продемонстрировала зависимость историко-теоретических конструкций от идейно-политических пристрастий их авторов. Были высказаны различные, подчас полярные, точки зрения на суть российской модернизации, её периодизацию и перспективы, значение для России.[iv]

Большинство из участников круглого стола были едины в том, что модернизация есть переход от традиционного общества к современному, от аграрного к индустриальному. Классическая модернизация понималась ими как комплексный процесс, охватывающий все стороны жизни общества (экономическую, социальную, политическую, правовую, культурную). Если между ними происходит “расстыковка”, то результат модернизации оказывается частичным, ограниченным. В ходе модернизации менее развитые общества приобретают черты более развитых.

Непременным атрибутом модернизации многие авторы считали частную собственность и рынок, особенно мировой, утверждая, при этом, что они дают толчок модернизации и сопутствуют ей. Одновременно большое внимание уделялось “цивилизационному (или религиозно-цивилизацирнному)” фактору (традиции, ценностные установки, менталитет), который в значительной степени определяет способность к модернизации “принимающей” (“modernity”) культуры.

Большинство участников “круглого стола” обращали внимание на то, что модернизация России и западных стран существенно отличались. На Западе модернизация осуществлялась естественно на внутренней основе, как результат имманентного развития. Россия же осуществляла, т.н. “вторичную” модернизацию, стимулы которой обыкновенно исходили извне (“вызовы” со стороны более развитого окружения). Россия зачастую использовала опыт других стран, который не всегда удачно навязывался силой авторитарного режима. В то же время “религиозно-цивилизационная” основа отторгала попытки модернизационных преобразований.

По мнению большинства участников российские модернизации, в отличие от западных, не имели комплексного характера. Это происходило вследствие форсированной модернизации различных компонентов социальной системы России с целью достижения военного паритета с более развитыми странами.

Остановимся на ряде конкретных концептуальных моделей российской модернизации, предложенными в ходе этой полемики, которые, на наш взгляд, представляют интерес и вызвали определенный резонанс в отечественной литературе. А.С.Ахиезер определял особенности российской модернизации, основываясь на своей концепции “Россия – расколотая цивилизация”. Он считалт, что в России модернизация, как проблема способности общества к цивилизационному переходу (от традиционной цивилизации к либеральной), является до сих пор неразрешимой. Главная причина, по его мнению, заключается в том, что для России характерна “нестыковка” разных вариантов “интерпретации” модернизации различными социальными группами (социокультурный раскол). Если для “правящего слоя” она выступала “средством умножения дефицитных ресурсов”, то для большинства населения, стремившегося сохранить “исторически сложившиеся отношения”, воспринималось как условие,навязанное ему сверху и вызывала сопротивление. Таким образом, “прогресс” (модернизация) достигался за счет “снижения творческих потенций значительной части общества”. В России модернизация никогда не являлась “целью, к которой стремилось общество способное так интерпретировать её ценности (культуру modernity – Н.П. ), чтобы они, с одной стороны, сохраняли предметную сущность содержания модернизации, а с другой, не разрушали бы специфику, самобытность национальной культуры”. Исходя из этого А.С.Ахиезер утверждал, что в России имела место псевдомодернизация, имитирующая реальную модернизацию, но “неадекватными средствами и с неадекватными целями”. Л.С. Васильев, как и А.С.Ахиезер, сделал вывод о том, что Россия в ХХ веке “прошла” два варианта модернизации: “истинный” и “ложный” (псевдомодернизация Советской России).

Наибольшую “популярность” впоследствии получила сформулированная в ходе дискуссии модель “имперской модернизации” В.Г. Хороса. Начало имперской модернизации им связывается еще с реформами при Петре I, её отличали: 1)выборочное заимствование технологических, главным образом, военно-промышленных достижений более развитых стран в обмен на вывоз сырья и сырьевых продуктов; 2) одновременное ужесточение эксплуатации собственного народа добуржуазными, архаическими мерами; 3) растущая централизация и бюрократизация управления.

Эти особенности модернизации, по мнению В.Г.Хороса, сохранились и в советское время, хотя под иными идеологическими лозунгами. Модернизация, таким образом, осуществлялась “узко, избирательно и была противоречивой, аномальной”. Хорос подчеркивает тесную связь всех составляющих его модели. Доминирование государства оказывало угнетающее воздействие на “общественную самостоятельность и формирование национальной культуры”. Модернизационные преобразования шли, главным образом, сверху вниз (для государства их необходимость диктовалась, прежде всего, имперскими амбициями и военно-техническими интересами), не получая обратного импульса. Внутренние импульсы были выражены слабо, т.к. им не хватало условий, а порой “исторического времени”, чтобы закрепиться. По его мнению, в России “плохо приживались понятия о частой собственности, ценности роста и накопления, правовые нормы, элементы самоуправления и гражданского общества”. Россия, считает Хорос, дала яркий пример такой “запоздалой модернизации”, для которой характерно быстрое разрушение традиционных институтов и ценностей без появления новых (т.е. тенденция социокультурной люмпинизации общества).

Интересные суждения относительно особенностей догоняющей российской модернизации высказала С.Я.Матвеева. Акцентируя внимание на механизмах заимствования инокультурного опыта, она заметила, что западные идеи (в т.ч. и модернизационные), попадая на российскую почву, при всей видимости сохранения идентичности, в действительности играют в социокультурном механизме иную, подчас противоположную роль, чем в западных обществах. Второй её тезис связан с соотношением культурной традиции с социальным контекстом. Длительное сохранение в условиях модернизирующегося города в России значительных массивов архаичной крестьянской культуры обусловило критическую глубину социокультурного раскола. Важным представляется поднятый ею вопрос о социальных субъектах модернизации. Одним из аспектов трудностей модернизации было то, что её “мотором” был не предприниматель, а государственный служащий, чиновник. И, наконец, С.Я.Матвеева обратила внимание на одно из последствий догоняющей модернизации России – “проскакивание” необходимых моментов исторического пути, следствием чего является социальные и культурные “пустоты”, разрывы.

В последующие десять лет (1994-2004) рецепция модернизационной парадигмы приобрела более продуктивный характер. Во-первых, были написаны работы, в которых анализировались методологические подходы и технологические, экономические, политические, социокультурные аспекты модернизационных теорий.[v] Во-вторых, предметом взвешенного анализа стали исследования западных ученых, посвященные различным аспектам российской модернизации.[vi] В-третьих, появился ряд различных по жанру и дисциплинарной принадлежности работ, в которых рассматривался феномен российской модернизации. Концептуализация российской модернизации осуществлялась в рамках теории цивилизаций, либо авторы неизбежно выходили на цивилизационные аспекты идентификации российского общества.

Рассмотрим наиболее интересные, на наш взгляд, “авторские модели” российской модернизации, разработанные отечественными историками. “Пионером” в изучении российской модернизации является В.А.Красильщиков, который (не будучи специалистом по отечественной истории) посвятил этой проблеме несколько работ. Итоги его исследований представлены в книге “Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в ХХ веке с точки зрения мировых модернизаций”.[vii] Жанр этой книги смешанный, его можно определить как историко-социологическое научно-популярное сочинение с ярко выраженным налетом публицистичности. Выводы автора иногда подкрепляются ссылками на западную (преимущественно), либо отечественную историографию, но большей частью дедуктивно выводятся из общих посылок. “Отправной точкой” концепции В.А.Красильщикова стали теоретические разработки А.С.Ахиезера, А.С.Панарина, В.Г.Хороса. Автор стремится показать особенности российской модернизации на фоне панорамы мирового модернизационного процесса.

В самом начале работы автор подчеркивает, что российская модернизация представляет собой “мучительный процесс приспособления России к логике исторической эволюции Запада” - неорганичные модернизации России являлись следствием органичных эндогенных модернизаций Запада. “Самодержавная имперская модернизация” инициировалась наиболее активной и дальновидной частью правящей элиты и опиралась на мощь государства - в России не было “мощного и сплоченного предпринимательского класса”, который мог бы стать инициатором модернизации, как в странах Запада. В силу “верхушечного характера” модернизации, направленной на сохранение военно-политического статуса империи, она не затронула глубинные пласты культуры и повседневной жизни большей части населения страны, которая базировалась на общинных, коммуналистских ценностях. Россия, перестав быть традиционным обществом, не стала обществом современным. В начале ХХ века самодержавная модернизация обрекла общество на глубокий внутренний кризис, который привел её к краху.

Для того, чтобы вывести модернизацию России на “новый путь”, требовалось, считает Красильщиков, своего рода “внесистемная сила”, которая должна была выступить под антикапиталистическими лозунгами. Такой силой стал большевизм, представлявшей собой форму идеологического фундаментализма (умеренный фундаментализм, по мнению автора, стал мотором модернизации в Юго-Восточной Азии), хотя и с весьма заметными вкраплениями культуры “модернити” в виде европейского социализма. “Сталинская модернизация” определяется как “имперская ”, “мобилизационная”, “ускоренная”, “этакратическая”, т.к. субъектом такой модернизации является этакратия (“властократия” – партийное и государственное чиновничество). Этакратия, выполняя историческую работу капитализма (индустриализацию – Н.П.), в то же время воспроизводила многие черты восточного деспотизма, когда государство было собственником основных средств производства (земли и воды), являясь одновременно важнейшим элементом экономической системы. В социальном плане в стране сложилось “общество низшего класса”, которое наследовало многие черты традиционности и общинности.

В “советской стране” воспроизводились атрибуты самодержавной модернизации, в частности, национально-государственная идеология, которая довольно часто “подпирает” модернизации в странах второго и третьего эшелона. Автор признает “грандиозные масштабы перемен”, к которым привела “сталинская модернизация”, но считает её “поверхностной”, “ограниченной”. Выход из тупика “мобилизационной модели” развития лежал на пути социокультурной модернизации, раскрепощения индивидуалистического начала в культуре. Второе дыхание “разваливающейся системе” придало начало Великой Отечественной войны, которая способствовала пробуждению самосознания народа.

В послевоенный период преобладали модернизационные тенденции (например, “анклавы будущего” – перспективные направления научно-технического развития) и антимодернизационные (“имитация модернизации” при Хрущеве и Брежневе). На рубеже 60-70 г.г. советский народ выполнил историческую задачу всех российских имперских модернизаций: достиг военного паритета с Западом, обладая значительно меньшими ресурсами и экономическим потенциалом. Это обусловило кризис мобилизационной модели, оберегаемой Властью-Собственностью, модернизация в рамках которой, так и не была завершена.

Начавшуюся в середине 80-х г.г. “перестройку” и последовавший за ней распад СССР, Красильщиков определяет как антимодернизационные, по своей сути, процессы. На рубеже ХХ и ХХI в.в., по его мнению, в России не было социального субъекта модернизации, т.к. бывшая номенклатура, пришедшая к власти и получившая в свои руки собственность, не может «сыграть роль» лидера модернизации. Это связано с тем, что настоящий российский кризис уходит своими корнями в глубины общественного бытия – в социокультурные основания общества, его промежуточное положение между традиционностью и современностью, которое сохраняется и поныне.

Итоговый вывод автора имеет скорее историософский, чем историко-научный характер и звучит весьма пессимистически: “Не завершив ни один исторический этап” (модернизации – Н.П.), Россия “бросалась вдогонку за лидерами, стремясь перейти к следующему этапу”. Отсюда проистекала разорванность социального времени в России: она часто стремилась в будущее, пытаясь одновременно остаться в прошлом (реакция на слишком быстрые перемены!) и как можно быстрее уйти от настоящего. [viii]

Автор известного учебника для вузов (“Россия в мировом сообществе цивилизаций”) Л.И.Семенникова, определяет особенности российской модернизации, отталкиваясь от своего тезиса об отсутствии цивилизационной целостности России XVIII-XX вв. [ix] Разработанная её модель российской модернизации включает следующие основные позиции:

1) Модернизации российской общественной системы осуществлялись на протяжении трехсот лет (XVIII-XX в.в.). Они предполагали ускорение развития и ликвидацию увеличившегося разрыва между Россией и европейскими странами в социально-экономической, научно-технической, военной и других областях.

2) Реализация задач модернизации в условиях цивилизационно - неоднородного общества представляла большую сложность. Перепад в уровнях и типах социально-экономического развития, традициях, культуре между разными регионами был колоссален. Модернизационные начинания в таком сложном обществе осуществлялись непоследовательно и противоречиво, зачастую приводя к непредвиденным последствиям.

3) В трехсотлетнем периоде реконструкции общества автор выделяет пять самостоятельных вариантов модернизации: а) Петровская модернизация – заданная Петром I доминанта модернизации сохраняла свою актуальность до середины XIX в.; б) Модернизация второй половины XIX в., осуществленная Александром II и Александром III; в) Модернизация начала ХХ в., которую принято называть Столыпинской; г) Сталинская (“социалистическая”) модернизация; д) Современная модернизация, которую, по мнению автора, можно назвать именем первого президента России Б.Н.Ельцина. Модернизации, утверждает Семеникова, “привязаны” к определенным именам не случайно. В жестко централизованных системах личностный фактор играл очень большую роль в модернизационных процессах.

4) В Российской империи модернизации касались, прежде всего, русского общества, поскольку русская нация являлась доминирующим народом в общественной системе, и лишь во вторую очередь, а до середины XIX в. опосредованно, касались других народов.

5) Модернизация советского периода, в отличие от дореволюционных, была проведена наиболее последовательно и коснулась всех сторон жизни государства. Это была попытка преодолеть цивилизационную неоднородность общества, сделать его монолитным на основе единых духовных ценностей. Однако, сделать это, как считает Семенникова, не удалось.

Оптимистичной в отношении определения особенностей российской модернизации можно назвать концепцию Б.Н.Миронова, автора фундаментального исторического исследования по этой проблематике: “Социальная история России периода империи (XVIII – н. ХХ в.в.)”. [x] В отличие от Красильщикова и Семенниковой, чьи “модели” имеют умозрительный характер, у Миронова принципиально новая проблематизация и интерпретация основных конструкторов социальной, политической, культурной модернизации России, которые базируются на креативных авторских разработках (в том числе с применением количественных методов анализа массовых данных), и на обобщениях результатов исследований зарубежных и отечественных историков. На основе междисциплинарного подхода им рассмотрен широкий круг вопросов, связанных с различными факторами (географическим, территориальным, этноконфессиональным) и субпроцессами модернизации (урбанизации, рационализации, бюрократизации, индивидуализации и пр.). В центре внимания автора генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства.

Концептуальная идея автора заключается в утверждении “европейского происхождения” основ “ российской государственности быта и менталитета ”. Б.Н.Миронов отрицает неорганический характер российской модернизации, в которой совмещались спонтанное и “догоняющее ” развитие. По его мнению, Россия, “в социальном, культурном, экономическом и политическом отношениях, в принципе, изменялась в тех же направлениях, что и другие европейские страны”, только с опозданием. Таким образом. Миронов отрицает особый (неевропейский) характер российской цивилизации. По его мнению, российская исключительность и специфичность – это часть писсемистических историографических мифов советской поры.

Основные идеи, разработанной автором коцепции российской модернизации XVIII – ХХ в.в., можно представить в виде ряда положений, раскрывающих демографические, социальные, политические, культурные субпроцессы модернизации:

1) В конце XIX века Россия вступила в период демографического перехода от традиционной к современной модели воспроизводства населения,в результате которого рост численности населения стал регулироваться людьми и перестал угрожать прогрессивному развитию общества;

2) В течение XVIII – ХХ в.в. у всех сословий, хотя и в разной степени семья изменялась в направлении от составной, или расширенной, к малой;

3) Главные социальные организации населения - сельская и городская община, купеческие, мещанские, ремесленные и дворянские корпорации – с точки зрения структуры, функций, управления, межличностных отношений, норм жизни с течением времени становились все более рациональными, формализованными, полагающимися в своей деятельности на твердые юридические принципы;

4) Крепостничество уступало место отношениям, основанным на личной свободе, договоре и признание законом сословных прав;

5) После “эмансипации” (1861 г.) экономические и культурные связи между городом и деревней усилились настолько, что создавались предпосылки постепенного слияния их в целостное экономическое и культурное пространство;

6) Развитие всех отраслей права вело к установлению власти закона над человеческим произволом, над обычаем, к отделению судебной власти над административной, к росту гражданских прав населения;

7) Значительный прогресс проделала российская государственность (основные этапы ее эволюции: абсолютная монархия, XVIII в.; “правомерная монархия”, вторая четверть XIX в. - н. ХХ в.в.; конституционная монархия 1906 – н.1917 г.г.; республика март-октябрь 1917г.);

8) В течение XVIII – ХХ вв. русское общество из слуги государства и объекта управления, де-юре и де-факто превращалось в субъект государственного правления, благодаря чему были заложены основы гражданского общества;

9) Шел процесс развития индивидуальной личности, хотя ни государство, ни общество не поощряли развитие индивидуализма.

Подчеркивая “включенность” России в круг европейской цивилизации Б.Н.Миронов, вместе с тем, обращает внимание на “национальные особенности, обусловленные различиями в религии многонационального населения, географической средой, политическими и культурными условиями существования ”.

Однако, это не означает, что Миронов не видит отличий России от западного мира. Большое внимание автор уделяет социокультурным факторам, тормозившим российскую модернизацию, которые выражались в расколе культурного пространства на народную и элитарную культуру; потребительской (минималистская) трудовой этике крестьянства; широком распространении среди образованного общества антибуржуазных настроений и слабой секуляризация массового сознания.

Б.Н.Миронов считает, что стремление догнать западноевропейские страны в экономическом отношении вынуждало российское правительство проводить реформы, предпосылки которых ещё не созрели. “Традиционные структуры были здоровыми, полными сил”, вследствие этого, модернизация “не доходила до устоев, захватывая внешнюю сторону”. Процесс модернизации к 1917 году не завершился.

Асинхронность в развитии отдельных социальных структур вела к “социальной и культурной ассиметрии”, которая “создавала огромные напряжения в общественной жизни, способствовала формированию предпосылок трех революций 1905 и 1917 г.г. ”. Октябрьская революция, по мнению автора, “в некоторых отношениях” стала “антимодернистской”, т.к. большинство народа участвовало в революции во имя восстановления “попранных ускоренной модернизацией традиционных устоев жизни”.

Относительно “советской модернизации” (которая не является предметом его исследования) Б.Н.Миронов лишь замечает, что, хотя её результаты “оказались неоднозначными”, в целом, “дистанция между Западом и Россией в экономической и культурной сферах, сократилась, во многих аспектах Советская Россия стала принадлежать к пространству модернистской культуры, а не развивающихся стран”. Россия и в советский период совмещала спонтанное и догоняющее развитие. Советское государство выработало такую форму модернизации, которая, по сути своей, сохранила дуализм дореволюционной социальной трансформации: симбиоз традиционализма и модерности, В первом случае это- приоритет государства над обществом, приоритет коллектива над личностью, ограничение свободы личности, централизация, иерархиезация. Во втором - формирование рациональной, образованной, светски ориентированной личности, индустриализация, урбанизация, демократическая семья, эмансипация женщин и детей. «Формула» советской модернизации, заключает Б.Н. Миронов, сводится «к технологическому и материальному прогрессу на основе традиционных социальных институтов».

Многие положения концепции Б.Н. Миронова вызвали критику со стороны В.В. Согрина, который, в целом, очень высоко оценивает его труд (“…равного труда нет не только в российской, но и мировой историографии”).[xi] Однако, Согрин считает, что концептуальные выводы второго тома о России, как неотъемлемой части европейской цивилизации, во многом противоречат результатам первого тома, посвященного анализу специальных структур и социальных отношений в имперской России, которые свидетельствуют о “перманентно-детском”, незрелом состоянии российской модернизации. Согрин полемизирует с Мироновым, стремясь показать, что различий между Россией и Западом гораздо больше, чем выявлено Мироновым, т.к. они были заложены уже в истоках западной и российской цивилизаций (античность у Запада, византийско-ордынское “наследство” - у России), которые в процессе модернизации проявлялись во всех сферах жизни общества.

Что же касается “советской модернизации”, то В.В. Согрин утверждает, что сам термин “модернизация” можно применять к советскому периоду с большими оговорками. По его мнению, эта теория “не сводит модернизацию к индустриализации или более широко – к технологическому и материальному прогрессу. Во главу угла модернизации она кладет формирование свободной рыночной экономики, законодательное закрепление и неотчуждаемость гражданских и политических прав человека, экономический, социальный и политический плюрализм и конкуренцию, представительное правление и разделение властей. Ускорение этих принципов обеспечивает оформление основ современного общества, прочного фундамента технического и материального прогресса и необратимость модернизации. Поскольку ничего подобного в советском обществе создано не было, постольку и подлинного фундамента модернизации в самом обществе не могло быть создано, а технологический и материальный прогресс рано или поздно должен был застопориться”.[xii]

Новый подход к изучению особенностей российской модернизации в эпоху Нового времени был дан в оригинальном исследовании историка В.В. Керова. Здесь проблематика социокультурных факторов российской модернизации рассмотрена в широком временном диапазоне XVII – XIX вв. в контексте эволюции старообрядческого предпринимательства. [xiii] Задачи исследования заключались в том, чтобы выявить установки, обеспечивающие зарождение и развитие в среде старообрядцев нового типа личности, определить религиозные ценности и религиозно-этические институты, влиявшие на формирование указанных установок, выявить взаимосвязь этих ценностей и институтов с доктринальными положениями старой веры. В процессе концептуализации изучаемого объекта (старообрядческого сообщества и его хозяйственной деятельности) автор вышел на макроисторический уровень и сформулировал свою модель российской модернизации.

Теоретические построения автора базируются на известном в социологии религии положении о том, что начальный период модернизации, как правило, сопровождался духовно-религиозным обновлением (реформация, контреформация), которое имело универсальные черты. Функции раннесовременных религий (по классификации Р.Беллы) заключаются в том, “чтобы сформулировать заново всю систему религиозных символов таким образом, чтобы придать смысл культурному творчеству в деятельности посюстороннего мира, направить мотивацию, дисциплинированную через посредство религиозного обстоятельства на занятие этого мира”, а также “способствовать развитию солидарной и интегральной сообщности”.[xiv] Таким образом, формирование нововременного типа личности (для которой характерно чувство личной ответственности, высокий социальный активизм, самодисциплина, методическое поведение, рациональное мышление, трудолюбие, установка на высокую индивидуальную самооценку и т.д.) идет на основе трансформации религиозно-этических ценностей и институтов в условиях цивилизационного кризиса, вызванного переходом социума от Средневековья к Новому времени.

Предлагаемая Керовым модель российской модернизации может быть сформулирована в виде следующих тезисов:

1) Предпосылки модернизационного перехода (социокультурные, хозяйственные) формировались ещё в XVI – XVII вв. Русская православная церковь, как и другие направления христианства, по-новому пыталась интерпретировать святоотеческое наследие, расставляя акценты в соответствии с новыми конкретно-историческими условиями жизни, страны. Именно в среде духовенства вырабатывались новые представления, в том числе о богатстве, повседневном хозяйствовании и пр. Некоторые из них, как это было с концепцией “праведного стяжения” в Домострое (XVI в.) или тенденциями к сакрализации повседневной жизни в идеях “Кружка любителей древлего благочестия” (ХУ11в.), потом предлагались обществу;

2). В ходе церковных реформ патриарха Никона и царя Алексея Михайловича важнейшей тенденцией стало сближение с Европой и различные заимствования. Одним из результатов этих реформ стал религиозный раскол, и появление старообрядчества как части всемирно-исторического процесса, схожего по социальным и социально-психологическим следствиям с европейской Реформацией;

3). “Закрепощение” огосударствленной синодальной церкви остановило процесс её естественного развития и эволюции вероучения, резко ограничило возможность создания ей новых систем ценностей, адекватных социальной ситуации. Русская православная церковь не смогла в дальнейшем участвовать в развитии социокультурных, конфессиональных оснований модернизирующегося общества, в том числе, и в формировании новой хозяйственной этики;

4. В старообрядчестве, субъективно ориентированном на защиту конфессиональной и культурной традиции, наследие традиционного православия тщательно перерабатывалось и переосмысливалось. Благодаря этому стал возможен синтез традиций православной цивилизации и посттрадиционного общества на новом цивилизационном этапе.

5). Утверждение новых религиозных ценностей и религиозно-этических институтов (особый, повышенный тип религиозности, активное вероисповедание, религиозный методизм, религиозная регламентация повседневной жизни и мирская аскеза, религиозный рационализм, воздержанность и пр.) способствовало становлению нового типа личности, нравственной перестройке старообрядческого сообщества в направлении не только духовного, но и социального активизма, который ярко проявился в предпринимательской деятельности староверов. Новая личность старовера, руководствовавшегося новыми представлениями, приобрела массовый характер. Старообрядчество являлось вполне законченным типом раннесовременной религии и сумело осуществить те же функции (что, например, и протестантизм), способствуя процессу модернизации.

6). С началом реформ Петра I окончательно определились две формы российской модернизации: государственная, этатистская, ориентированная на европизацию, и альтернативная-нонэтатистская, национальная, реализованная в старообрядчестве на основе русских православных ценностей;

7). Государственная модернизация носила догоняющий, неорганичный характер. В отличие от преобразований в Европе петровские преобразования сопровождались установлением ценностей, не имевших в России “органической предистории”. Предполагавшаяся государством рациональная (по образцу протестантской) нравственная основа деловой культуры и рациональная мотивация предпринимательства, не имея корней в России, не были восприняты широкими слоями населения. Альтернативная модель российской модернизации, основой которой было старообрядчество, представляла собой результат органичной эволюции конфессиональных ценностей, творчески развивавшихся в XVI – XVII вв

Советская модернизация была концептуализирована в работе А.Г.Вишневского “Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР”. [xv] Мультидисциплинарный характер исследования, выполненного на стыке истории, социологии, социальной философии, публицистики, снимает вопрос о равной степени доказательности всех выводов и наблюдений автора. В первой части работы “Время незавершенных революций” анализируется общий ход советской модернизации в масштабе всей страны, с целью объяснения кризиса советской социальной политической и экономической системы. Во второй части (“Агония империи”) рассматриваются особенности модернизации в национальных регионах, для того чтобы выявить причины распада советской империи.

Вишневский стремиться опровергнуть бытующие в литературе утверждения о “псевдомодернизации” или “антимодернизации ” в советский период. По его мнению, Россия не “выпала” из истории ХХ века и в её истории “не было периода более напряженного событиями, более богатого плодами”. Был сделан огромной важности “скачек ” - “страна превратилась из аграрной и сельской в промышленную и городскую, перешла в разряд развитых стран, способной во всех областях конкурировать с любой другой страной мира”.

По мнению автора, обеспечили этот “скачек” пять революций или модернизаций: экономическая, городская, демографически-семейная, культурная и социологическая. Однако все пять модернизаций оказались незавершенными.

1. Каждой модернизации посвящена глава и к каждой подобраны выразительные образные дефиниции, характеризующие их суть. Экономическая революция – это “автомобиль на конной тяге”; урбанистическая – города без горожан; демографическая и семейная – “демографическая свобода в несвободном обществе”; культурная – “соборный человек с университетским дипломом”; политическая – “маргиналы у власти”.

2. Советская экономическая программа кардинальным образом не затронула социальную сферу, что в итоге привело к “сочетанию технической новизны с социальной архаикой”. “Промежуточные решения, компромиссы модернизма и архаики – неустранимая черта догоняющей модернизации”, – пишет Вишневский.

3. Центральным звеном модернизации советского общества стала урбанизация, однако рост городского населения и сети городов СССР во многом оставались чисто количественным достижением. Их внешнему масштабу не соответствовали ни уровень интенсивности городской жизни, ни, тем более, уровень зрелости и качества городской среды. По существу, многие городские поселения на деле оставались селами гипертрофированных размеров и в урбанистическом отношении были фикцией.

4. Коренной особенностью другой революции – демографической и семейной – был её человеческий масштаб: она творилась не в разрезе страны или поселения, а внутри каждой ячейки общества – семьи. Каждая советская семья как бы индивидуально реагировала на демографическую или семейную политику, пребывающего в перманентном кризисе государства. То же самое противоречие – несоответствие замаха и степени зрелости – прослеживается автором и на примере других революций – экономической, культурной и политической.

5. Несомненно, все эти преобразования не могли не затронуть саму сферу общественных отношений, что выразилось, по словам Вишневского, в культивировании образа “автономной личности”, т.е. человека новой советской формации, происходит на фоне коренной ломки дореволюционных отношений и ликвидации “носителей европеизированной русской культуры”. Однако остановить процесс дифференциации советского общества было невозможно. Главной её особенностью становится формирование новых элит, которые имели маргинальный характер. “Новые элиты – такое же неизбежное порождение исторических перемен, как и новый автономный человек”, – отмечает Вишневский.

6. Несмотря на то, что октябрьская революция 1917года в своей основе несла идею окончательного и бесповоротного передела царской (имперской) системы, в конечном итоге, преобладание консервативных устремлений привело к сохранности (хотя и в видоизменённой форме) имперской геополитической системы. Рассмотрев “поступь” российской империи – этапы и векторы формирования российско-советского имперского пространства, и, подчеркнув традиционно-имперские традиции советского строя, автор рассматривает одновременно советский период российского империализма как отчаянную попытку выхода из кризиса и как углубление этого же самого кризиса. Стремление большевиков к созданию системы федерализма не только не увенчались успехом, но подтолкнуло к краху советское геополитическое образование. Догоняющая” модернизация при недоразвитости государственных механизмов управления повели экономические преобразования по обратному пути.

7. Причина незавершенности общей “консервативной модернизации” в СССР и составляющих её модернизаций состояла в том, что они имели конструктивный и инструментальный характер. Реформаторы опирались на устаревшие социальные механизмы традиционного общества; блокировали развитие современных институтов рыночной экономики и либеральной демократии; стремились усовершенствовать только материальную – техническую базу общества, а не изменить личность, превратив её из “соборной” в индивидуалистическую.

Успехи советской модернизации, заключает Вишневский, продолжались до тех пор, пока её инструментальные цели не пришли в острое противоречие с консервативными средствами. Это привело к кризису системы и необходимости её полного реформирования, что и произошло в постсоветское время, но пока ещё также не завершилась.

Социологическое исследование Н.Ф. Наумовой с заострённым полемическим публицистическим названием: “Рецидивирующая модернизация в России: вина, беда или ресурс человечества?”, посвящено анализу сознания (“духовной структуры”) и поведению наших современников – “обычных людей”, в условиях продолжительной стрессовой ситуации “запаздывающей”, “рецидивирующей” модернизации. [xvi]

“Рецидивирующей” модернизацией Н.Ф. Наумова называет состояние общества после (или во время) “серии неполных неудачных модернизаций, повторяющихся через 1-2 поколения”…, “с тяжёлыми социальными последствиями и высокой человеческой ценой”. Такая модернизация “вдогонку за развитыми странами” включает достаточно продолжительный переходной период, а иногда и сводится к нему.

В этом случае, считает автор, более корректно говорить не о переходном периоде, а о переходном обществе. Наумова предлагает рассмотреть такое общество, с точки зрения современной теории развивающихся систем, и определяет его как неустойчивую нелинейную систему, которая имеет в своей структуре различные стационарные состояния, соответствующие различным, возможным законам поведения этой системы. В ней постоянно возникают альтернативы развития, стационарные неустойчивые состояния, критические ситуации, когда слабые воздействия могут приводить к “неадекватным” масштабным и сильным реакциям (“бифуркациям”), к неуправляемости системы. Именно таким “переходным обществом”, по мнению Наумовой, является Россия.

Из теоретических вопросов, поставленных в этой монографии Н.Ф. Наумовой, наибольший интерес представляют два: о социальной цене модернизации и использовании исходного, культурного потенциала странами, вступившими на путь социальной трансформации. Автор трактует их в духе неомодернизационных подходов. “Большой скачёк” (с целью преодоления запаздывающего развития) часто осуществляется путём “шоковой терапии”, что ведёт к процветанию меньшинства и маргин