Следует быть начеку

С Инной что‑то не заладилось. Когда он был на дежурстве, девушка по‑тихому собрала свои вещички и, упаковав их в большую зеленую сумку, исчезла.

Выдержать Маркелову удалось шесть дней, в течение которых он не потревожил девушку даже телефонным звонком. Ее поведение можно было бы списать на стресс, который она испытала в последнее время, наконец, на плохое самочувствие, но даже при самом скверном раскладе не делают так, как поступила она. Во всяком случае, нужно было оставить хотя бы маленькую записку, объяснить, дескать, разочаровалась, ушла к другому. А тут пребываешь в полнейшем неведении и только гадаешь, какая очередная блажь проникла в ее хорошенькую головку.

От одной только мысли, что где‑то сейчас Инна милуется с кавалером, Маркелову становилось нехорошо. Воображение неимоверно разыгрывалось и становилось до неприличия циничным. Вместо чистой девушки он видел страстную, познавшую сладость любви женщину – раскованную, дерзкую, способную в минуту близости расцарапать до крови. Вместо него партнером Инны почему‑то оказывался какой‑то блондинистый пижон. Вспоминая губы, целованные много тысяч раз, он с горечью думал о том, что неизвестный зажимает ее рот страстным поцелуем, когда с ее уст, в пик наивысшего блаженства, слетает почти первобытное ликование.

Было больно. По‑настоящему.

Наверняка с тем художником у нее далеко не платонические отношения.

Захар невольно взвыл – нужно быть болваном (или по‑настоящему любить женщину), чтобы поверить в рассуждения о том, что художника интересует только оболочка.

Ему, как и всякому мужику, тоже должно быть любопытно, а какое такое богатство скрывается у девушки между ног.

На седьмой день Захар не выдержал и решил заявиться к художнику.

Мастер встретил Захара обыкновенно; такое ощущение, будто они расстались всего лишь на десять минут, да и то только затем, чтобы сходить в соседний магазин за бутылкой водки.

В мастерской ничего не изменилось, незаконченные картины стояли вдоль стен – дожидаются своей очереди; здесь же – свернутые рулоны. В центре, очевидно, для антуража, возвышалось несколько бюстов генеральных секретарей – некий слепок канувшей в Лету эпохи. А обнаженные натуры в виде безруких Венер занимали противоположную от двери стену. Правда, мусора по углам прибавилось – картон, бумага, баночки из‑под красок. Беспорядок можно было списать на занятость художника. Вот завершит очередной шедевр – и возьмется за швабру и скребок, глядишь, и порядок восторжествует.

В центре мастерской, где когда‑то позировала Инна, стояла другая девушка, чуть помоложе, и, картинно приподняв правую руку, с интересом поглядывала на вошедшего. Натурщица совершенно не стеснялась возбуждающей наготы и игнорировала заметный сквознячок, справедливо полагая, что сумма гонорара должна с лихвой компенсировать некоторые неприятные ощущения.

В этот раз Кирсан Павлович занялся лепкой.

– Значит, ищешь Инну? – всего лишь на пару секунд задержал мастер взгляд на Маркелове. – Ее здесь нет. Она мне больше не интересна. – Сильные и толстые пальцы уверенно разминали глину, придавая ей еще большую пластичность.

– И знаешь почему?

– Почему? – Захар неуверенно топтался у порога, проклиная себя за то, что поддался внутреннему порыву и пришел в мастерскую Григорьева. Кроме озлобленности, подобная встреча ничего не сулит.

– Мужчина часто разочаровывается в женщине после того, как переспит с ней… извините меня за грубоватую формулировку. Мне же достаточно лишь вылепить ее. Тогда я начинаю понимать, как она устроена… разумеется, не только внешне, но и внутренне. Не удивляйтесь, молодой человек, я так создан. А для того чтобы получить плотские радости… у меня имеются постоянные женщины, к которым я привязан. – И, придав куску глины округлость, добавил:

– И которых разменивать не собираюсь.

Лестница, расположенная в самом углу комнаты, уводила на второй этаж, в маленькую комнатенку, где хозяин проводил инструктажи со своими моделями. Инна бывала там трижды. Об этом она рассказывала, совершенно не таясь. Вдоль стены стояла широкая тахта, где происходило более глубокое изучение темы. Инна как‑то вскользь упомянула, что ложе было сильно продавленное и страшно скрипучее.

Тогда он почему‑то не придал ее словам особого значения, но сейчас запоздалые подозрения липким слизнем неприятно зашевелились в его растревоженной душе.

Интересно, сколько натурщиц помогало скульптору разрабатывать тугие пружины.

Догадавшись о не самых симпатичных мыслях нежданного гостя, Кирсан Павлович чуть улыбнулся, взял со стола еще один кусочек глины и уверенно наложил его на вылепленную грудь, придав ей большую выпуклость.

– Я же сказал, тебе не стоит терзаться сомнениями. У меня с ней ровным счетом ничего не было. Извини меня за вульгарность, но на все эти сиськи и пиписьки я насмотрелся предостаточно, и для меня немаловажно, что У нее имеется под черепной коробкой. А у твоей подруги слишком много мути в голове. Это не для меня! Будь я помоложе, быть может, что‑то и получилось бы, а сейчас меня интересует покой. – И, обращаясь к натурщице, произнес:

– Деточка, подними, пожалуйста, руку, ты должна показать людям свою грудь, а она стоит того, чтобы на нее поглазело как можно большее количество мужчин.

Скульптор уже не замечал Захара – вежливая форма спровадить неожиданного гостя за порог. Усмехнувшись, Захар направился к двери. И лишь когда Захар взялся за ручку двери, Григорьев произнес ему в спину:

– Я ее видел в районе Арбата в одном китайском ресторанчике с молодым человеком. Взгляд ее сиял. Мне показалось, что между ними чувство. Так что было бы лучше, если бы ты оставил ее, парень. Такую девушку удержать трудно, она не для тебя.

Ответом на последние слова стал сильный удар дверью, можно только догадываться, как художник усмехнулся на подобное проявление чувств.

В эту ночь Захару уснуть не удалось, и он истерзал всю простыню, ворочаясь с боку на бок. А утром, когда затрезвонил будильник, навязчиво приглашая его поспешить на службу, он тяжело поднялся. Ощущение было такое, что вместо головы на плечах мешок, набитый валунами.

В довершение всех неприятностей уже перед самым уходом позвонила Инна.

Совсем не для того, чтобы сказать последнее «прощай», а лишь затем, чтобы пропеть обыкновенную бабью песню о том, что как мало он ее ценил. Захар положил трубку, оборвав Инну на половине фразы.

Предстоящий день обещал быть нелегким.

Ожидания оправдались сполна, когда Захар, по своему обыкновению, принялся за разборку пистолета. И лишь отсоединив магазин, он увидел, что «волына» не его. Свой пистолет он помнил до малейшей царапинки, до последних потертостей, оставленных на вороненой стали. Они были для него настолько родными, что каждую из них он мог запросто, закрыв глаза, описать по памяти.

Точно так же пылкий любовник помнит каждую складочку на теле предмета своего обожания.

Странно было то, что он не заметил подмены сразу. Это непростительная, надо сказать, оплошность. Расслабился, нюх потерял, а опасность не дремлет, рядышком толкается. Нехорошее предчувствие леденящим сквознячком прогулялось по позвоночнику.

Захар посмотрел на дверь. Никого. Вставив обратно магазин, он сунул пистолет в кобуру. Поколебавшись, взял трубку телефона и быстро набрал номер.

После второго гудка раздался негромкий щелчок, и вульгарный женский голос, в котором Захар без труда узнал директора магазина, выкрикнул:

– Слушаю.

– Мне бы Ефима Кузьмича… Трошина, – как можно более деликатно произнес Маркелов.

С полминуты в трубке царила тишина. Вероятно, директриса соображала, как ей следует поступить: кликнуть грузчика или отправить абонента по известному адресу.

– Обождите, он сейчас подойдет, – произнесла женщина неожиданно мягко.

Захар представил, как ее сдобное тело оторвалось от стула и, подобно тяжелой барже, поплыло к выходу, рассекая дынеобразным бюстом пространство.

Если судить по голосу, то их роман набирает обороты.

Послышался отчетливый шорох. Кто‑то взял трубку, а потом в мембрану ударил хрипловатый голос Кузьмича:

– Я слушаю.

– Тут такое дело, – вполголоса заговорил Захар, прикрыв трубку ладонью, – сегодня я заступил на дежурство, взял свой «ствол»… как и обычно. А потом присмотрелся, а это не мой.

– До этого случалось что‑нибудь подобное? – Голос Кузьмича заметно напрягся.

– Впервые, сказал Захар.

– Я тебе советую быть начеку. Это неспроста. Больше никуда не звони. Я сам сделаю все, что нужно. Пока. В трубке послышались короткие и резкие гудки.

* * *

– Отыскался Закир, – проговорил Шибанов, едва перешагнув порог кабинета полковника. – На даче он у Федосеева.

Капитан был слегка возбужден. Ботинки перепачканы в пыли, а к штанинам крупными блямбами пристала грязь. Если не знать того, что капитан находился на оперативном задании, то можно было бы предположить, что на пару с Федосеевым он топтался на садовых грядках.

– И что он говорит?

– Ничего, – признался Шибанов, – лежит себе в земляной яме и не дышит.

– Ах, вот оно что!.. Значит, он убрал своего компаньона. Делиться не захотел?

– Прикажете брать его, товарищ полковник? – с готовностью произнес Шибанов, слегка подобравшись. Крылов не успел ответить, прозвенел телефон прямой связи, о котором знали немногие.

– Слушаю, – нервно поднял трубку полковник. С минуту он молчал, все более мрачнея, а потом произнес:

– Можешь считать свою работу выполненной, – и положил трубку на место. – В общем так, тут мне звонил Кузьмич, у Маркелова неприятности, и я думаю, очень серьезные. Сегодня ему подменили его служебный «ТТ». Мне это очень не нравится. Возьми с собой группу СОБРа и арестуй старика.

Немедленно!

– Понял, – радостно воскликнул Шибанов и, позабыв спросить разрешения, выскочил из кабинета.

* * *

Единственным средством успокоить расшалившиеся нервишки оставалась полная разборка оружия. Причем на время.

Не будь он заперт в четырех стенах, так сумел бы отыскать занятие более привлекательное: например, пострелял бы в тире или отвел душу в беседе с приятелем, а то выдул бы с литр красного винца. На худой конец есть повод заявиться к одной из своих давних подружек, которая непременно вошла бы в его положение и за плитку любимого горького шоколада помогла бы снять поднакопившийся стресс. А вместо этих удовольствий приходится созерцать старую физиономию Федосеева, который вдруг сделался необыкновенно любезным и вился вокруг него, словно проголодавшийся щенок.

Захар вытащил пистолет и положил на полированный стол. Снял часы.

Секундная стрелка взобралась на самую макушку циферблата. Пошел!

Захар вынул магазин. Стрелка уверенно ползла по кругу отсчитывая мгновения. Снял с рамки затвор со стволом… Извлек колодку ударно‑спускового механизма.

Совсем неплохо, с удовлетворением задержал он взгляд на часах. Свой личный рекорд он сумел побить на целых три секунды. И, не задерживаясь ни на мгновение, извлек шептало. Далее следовало вытолкнуть ось курка. Работа тонкая и требует некоторого навыка, чтобы удержать пружину. В прошлый раз он ослабил нагрузку всего лишь на долю секунды, и она выстрелила в потолок со скоростью бронебойной пули, оставив на штукатурке заметную царапину. И ему пришлось минут пятнадцать елозить по полу, прежде чем удалось найти злополучную деталь.

Уф! Укрощенная пружина легла на стол рядом с осью курка и, качнувшись разок, замерла.

Маркелов почти успокоился. И с улыбкой подумал о том, что как мало, в сущности, ему надо для того, чтобы обрести привычное равновесие. Можно легко понять людей, что пытаются успокоить нервы с помощью обыкновенных детских игрушек, где требуется закатить пару шариков в крохотные лузы.

Дальше следует разобрать рамку. Здесь можно выиграть еще пару секунд и тоже установить личный рекорд. Захар уже взялся за перо колодки, когда почувствовал рядом чужое присутствие. Точнее, он услышал дыхание, которое ощущалось совсем близко. Чуть повернув голову, он увидел ухмыляющуюся физиономию Федосеева, сжимающего пистолет. Его пистолет. И понял все. Маркелов прекрасно знал, что старик не станет пускаться в долгие рассуждения, и Захару осталась всего лишь пара секунд жизни. Почти с тоской он посмотрел на разобранный пистолет. Пружина немного откатилась, и Захар непроизвольно подумал о том, что при сборке он потеряет целую секунду.

Внезапно у входа зазвучал звонок. Федосеев невольно посмотрел в сторону двери, и тотчас, стараясь не потерять и доли секунды, Маркелов опрокинул стол и увидел, как разлетелись во все стороны разложенные детали. Личному рекорду сегодня не бывать. Ножка стола, вывернувшись, ударила старика под локоть, и выпущенная пуля прошла над головой Захара, растрепав смертельно‑жарким дыханием хохолок на самой макушке. Вторая пуля оцарапала кожу виска и громко шлепнулась в старомодный шкаф, оторвав от него большую занозистую щепу.

Маркелов отпрянул в сторону двери, а Федосеев, подогреваемый каким‑то охотничьим азартом, продолжал целиться в Захара, пытающегося укрыться за выступом стены. На мгновение глаза их встретились – Маркелов увидел стиснутые челюсти и слегка высунутый от усердия язык, а еще «ствол», нацеленный в середину его груди. Дальше все просто: яркая вспышка ослепит на долю секунды, после чего пуля со стальным сердечником с легкостью разобьет грудную клетку и, разорвав аорту, выйдет из спины. Захар уже хотел закрыть глаза, чтобы в грядущем небытии не выглядеть глуповато – все‑таки не самое эстетичное зрелище, когда покойник пялится невесть куда.

Но неожиданно старик вскрикнул. Колени его подогнулись, и пуля, предназначенная Маркелову, со свистом рассекла воздух и с тупым стуком расплющилась о стену.

– Лежать! – ворвались в комнату двое собровцев. На лицах маски, на плечах тяжелые бронежилеты, отчего они казались невероятно могучими. Они перевернули Федосеева на живот и, не обращая внимания на его немилосердную брань, нацепили на запястья наручники.

Следом в комнату ворвался Шибанов. В запачканных джинсах, худой, он напоминал нескладного подростка.

– Живой, – облегченно протянул он, заметив в углу неторопливо поднимающегося Маркелова. – Ну и напугал ты нас, товарищ старший лейтенант.

Федосеев стонал, припадая на раненую ногу, прервав стоны, он протянул безрадостно:

– Старший лейтенант, значит… Ловко ты меня обставил, ох ловко! Мне бы сразу догадаться следовало. Помяни мое слово, далеко пойдешь.

Спецназовец, стоявший рядом, несильно подтолкнул Федосеева в спину, грубовато заметив:

– Ну, чего враскоряку встал? Пошел давай.

– Эх, сладили, называется? Сладили. Это надо же, на раненого старика «браслеты» нацепили.

– А ты, батя, не горюй, – весело подбодрил его капитан Шибанов. – Сейчас тебя в тюремный лазарет определят. Там ты все свои болячки подлечишь. Да и врачи там понимающие. Зуб разболелся – удалят. Почка занедужила – вырежут!

Ну, а мы тебя со старшим лейтенантом навещать будем.

Федосеев не ответил, лишь злобно скривил рот, тем самым давая понять, что шутка ему не понравилась, и проковылял к порогу.