Будешь паровозом

Смотрящим в камере был молодой блатной, лет двадцати восьми, с погонялом Тесак. Один из тех, кого называют бродягами. Поговаривали, что через год‑другой он может стать законником, во что легко верилось. Жил Тесак по понятиям, понапрасну никого не притеснял, да и заслуги перед миром у него имелись немалые. В следственный изолятор он попал по собственной воле, вытащив У старика‑орденоносца в Елисеевском магазине, на виду у множества свидетелей, затертый кошелек с мелочью. Опомнившись от откровенной наглости жулика, ветеран вспомнил свою боевую молодость, неистово закричал на весь магазин, как будто атаковал вражеский редут. Тесака подмяли, для убедительности наградили парой зуботычин и торжественно, с громогласными восклицаниями, спровадили в милицию.

А позже в прессе промелькнуло злорадное сообщение о том, что семидесятисемилетний дед умудрился скрутить двадцатисемилетнего рецидивиста с семью судимостями.

Срок ему выпадал небольшой, и в камере Тесак чувствовал себя отпускником, пожелавшим нагулять жирок на казенных харчах. Леню Картавого он сразу принял в свою семью и даже шконку определил недалеко от своего места. Как это бывает, нашлось немало знакомых, с которыми они не только вели совместные дела, но даже парились в одной зоне.

Незадолго перед отбоем, после того как почефирили и посмолили всласть, к Картавому подсел смотрящий. Вокруг них мгновенно образовалась мертвая зона, было понятно, что разговор затевался нешуточный. Сокамерники даже старались не смотреть в их сторону.

Помолчав, Тесак заговорил:

– Тут из «индии» малява на тебя пришла… Да ты не пугайся, все путем, ничего крамольного на тебя нет, а только мне велено довести до тебя волю уважаемых людей.

Леня Картавый насторожился. В «индии» помещались самые авторитетные люди уголовного мира, чаще всего воры в законе и положении. По существу это был теневой штаб тюрьмы, ее координирующий центр. Приказы, посылаемые оттуда, никогда не обсуждались, даже если содержали смертный приговор.

– Слушаю тебя, – невольно посмотрел Леня на окно, откуда могла прийти малява. У решетки, пялясь в серое небо, стоял на вахте блатной с погонялом Дикобраз. Он отвечал за связь и в принципе был вторым человеком в камере. О решении «индии» знали только они с Тесаком.

– Ты ведь проходишь по гоп‑стопу?

– Да.

– В общем, из «индии» пришел приказ, чтобы ты кололся… Насчет Текстильщиков… а двух мертвяков брал на себя.

Леня Картавый изменился в лице.

– У следаков против меня ничего нет. Бля буду! Они меня на пушку берут.

Через день‑другой я на воле буду. Надо в «индию» маляву отправить, растолковать, пусть отменят приказ.

– Твое, конечно, право обращаться туда, но я тебе не советую. Это все равно, что уповать к господу богу. Решение по твоему делу принято, и вряд ли они его отменят. Прежде чем такие вещи принимать, люди все «за» и «против» взвешивают. Значит, по‑другому просто было нельзя. Ну, так ты меня понял? – в голосе Тесака свозило сочувствие.

– Да.

– Ты не беспокойся, все будет путем. На зоне тебя встретят как надо, по‑человечески, обогреют, а иначе и быть не может. – И Тесак отошел к Дикобразу, который снимал с дороги очередную маляву.

Паровозом, значит, решили сделать.

Леня Картавый просидел неподвижно не менее получаса, тупо рассматривая пространство перед собой и совершенно ничего не замечая. К нему не подходили, догадываясь, что парню следует побыть одному (хотя какое тут может быть одиночество, когда в камере восемьдесят человек).

Наконец он разогнулся, осмысленным взглядом посмотрел вокруг и усталой походкой зашаркал к двери. Постояв малость у порога, он громко заколотил кулаками по металлическим листам:

– Начальник, открывай!

Кормушка открылась неожиданно быстро. В проеме показалась рассерженная физиономия надзирателя.

– Ты чего на амбразуру бросаешься? В холодную, что ли, загреметь хочешь?

– Начальник, признание хочу сделать. Зови следака, скажи, что Ленчик Картавый спекся… Он знает, о чем речь пойдет.

– Ладно, передам, – примирительно произнес надзиратель и громко стукнул кормушкой.