Работенка не пыльная – надо грохнуть одного человека

Уже через неделю Тихоню перевели в одиночку: обыкновенный каменный мешок два на два метра. Особенно не разгуляешься. Но все же лучше, чем в стакане, где ему однажды пришлось просидеть две недели. Такой же каменный мешок, только еще меньше. Потолок высотой не более полутора метров не давал возможности распрямиться, даже спать приходилось едва ли не на корточках, и к концу второй недели подобные неудобства он начал воспринимать как естественное состояние. А когда был переведен в общую камеру, то долго сутулился, ощущая у себя над головой многометровый каменный свод.

Здесь легче. Можно сделать из угла в угол пять неторопливых шагов. При желании можно заняться даже нехитрой физкультурой, например, отжаться от пола или поприседать. В конце концов, несколько дней можно посидеть и в одиночке, отдохнуть от многошумной братвы и обязанностей смотрящего по камере. Немного покопаться в себе и просто побыть наедине с собственными мыслями. Главное, чтобы одиночество не затянулось. Матвей знал немало примеров, когда из одиночки возвращались с тараканами в котелке. И это те, кто всегда был в ладах с собственной головой. А что говорить о тех, чья психика сильно расшаталась. А может, они только того и добиваются, чтобы он наконец вольтанулся? Не дождетесь, господа красноперые, мы еще повоюем.

На крохотном столике лежал «Новый завет». В одиночной камере эта книга пользовалась необыкновенной популярностью. Листы засалены и по углам затерты до дыр. Но отношение к ней оставалось бережное – ни одного вырванного листочка.

Похоже, что все десять божьих заповедей в этой каменной клетке ценились.

Неожиданно отворилась амбразура, и в проеме показалась усатая физиономия надзирателя. Странным было то, что сейчас время было не обеденное, и Таракан, обычно не склонный к разговорам, вдруг заговорил:

– К тебе гости… Чтобы не шалил! А то выйдет себе дороже.

Амбразура шумно закрылась, и следом раздался скрип отворяемой двери. В проеме показался крепкий мужчина лет сорока. По‑хозяйски шагнул в камеру и, указав вскочившему Матвею место на нарах, повернулся к надзирателю:

– Откроешь минут через пятнадцать, у меня к вашему разговор недлинный.

– Если что случится, я здесь за дверью стоять буду, – заверил Таракан и, не дожидаясь ответа, прикрыл дверь.

Гость чувствовал себя очень уверенно, словно половину жизни провел в одиночной камере.

– Меня зовут Сан Саныч. Можешь меня так и называть, я тебе не гражданин начальник. В таком ведомстве, откуда я пришел, чинопочитание не в чести. Хотя дисциплина у нас построже, да и порядка, пожалуй, побольше будет.

– Вы откуда, из ФСБ? – с интересом посмотрел на гостя Матвей.

– Я вижу, что ты проницательный. Значит, не случайно в одиночку заперли. Хочу тебя сразу предупредить, твоя судьба не такая мрачная, как может показаться на первый взгляд. И все зависит от того, как сложится наш разговор.

– Вербовать, что ли, будете? – скривился Тихоня. – Только я ведь очень несговорчивый.

– Наслышан… Значит, это ты замочил трех человек?

– Так получилось.

– И за что, разрешите полюбопытствовать?

– Скажем так, они много от меня хотели. А мне это очень пришлось не по душе.

Сан Саныч должным образом оценил дипломатию Тихони и, скупо улыбнувшись, произнес:

– Никогда не думал, что в одиночке могут сидеть такие тонкие натуры.

– Вопросы еще будут… Сан Саныч?

– А зря ты на меня обижаешься. Вон даже голос у тебя как‑то недоброжелательно подсел. Я ведь тебя совсем не осуждаю. В жизни всякое случается. Люди, к которым тебя подсадили, тоже на ангелов не очень походили. Как говорится, на войне как на войне. И чем же ты их, заточкой, что ли? – и, заметив изменившееся лицо Тихони, продолжал:

– Нет, ты не думай ничего такого, я не из кровожадности спрашиваю. Меня, скажем так, как специалиста интересует чисто технический вопрос. Если бы ты расстрелял их из пистолета, все тогда было бы понятно. Но заточкой… Это требует большого мастерства.

– Я не особенно старался, – фыркнул Тихоня, – просто жить хотелось.

– Желание понятное. Ладно, поговорим о деле. Ты не догадываешься, почему я здесь?

– Если не за тем, чтобы сделать меня стукачом, тогда почему?

– Я пришел сюда… по просьбе твоего друга Захара.

– Ах, вот как, кажется, у него случились неприятности по службе?

– Для арестанта следственного изолятора ты неплохо информирован.

– Все‑таки не на необитаемом острове живем…

– Ты знаешь, что тебе грозит остров Огненный?

– Догадываюсь, не дурак. Три трупа на шее многовато, а если учитывать, что этим я еще и насолил администрации, можно гарантировать, какие характеристики отправят в суд.

Сан Саныч сложил руки на груди и произнес:

– Суда может и не быть.

Матвей не выглядел удивленным:

– Ну да, конечно, мы живем в царстве гуманизма. Чего же мучиться бедному узнику? Просто однажды ко мне в хату ввалятся четверо амбалов. Один сядет на ноги, двое будут держать руки, а четвертый – спокойненько так, со знанием дела, начнет душить подушкой. А потом можно будет отписать письмо мамане, что, дескать, скончался от сердечного приступа. Я уже к такому раскладу готов…

– Ну, насчет мамаши ты, конечно, загнул. Насколько мне известно, ты вместе с Захаром в одном детдоме рос.

– Вижу… Сан Саныч, от вас ничего не скроешь.

– Это ты верно сказал. Знаю я и о том, что ты вместо него срок отмотал.

Матвей встрепенулся:

– Об этом никто не знает… вот разве что сам Захар рассказал.

– Не переживай, – мягким движением руки успокоил его Сан Саныч, – так оно и было. Захар нам все сам рассказал. Так вот, я тебе хочу сказать, у тебя есть возможность не только выбраться отсюда невредимым, но еще и начать свою жизнь заново, сменив привычки, имя, может быть, даже лицо. Наколки? – посмотрел он на пальцы Тихони, густо облепленные перстнями. – Можно вывести в косметическом салоне. Останутся всего лишь небольшие рубчики, совсем незаметные. Правда, я слышал, что это недешевое удовольствие, но новая жизнь стоит того. Тебя как, устраивает подобный расклад?

– И что же я должен за это сделать?

– А ничего особенного, – вяло отреагировал Сан Саныч, – точнее, то, к чему ты уже начал привыкать. Работенка не пыльная. Убить одного человека. Это тебе не заточкой направо и налево кромсать, когда кровь отовсюду фонтаном брызжет. Нажал себе на курок и получил все, что хотел.

– И что это за человек? Можно взглянуть на его фотографию?

– Вот это уже деловой подход, – энергично качнул головой Сан Саныч. – Вижу, что наши отношения развиваются по спирали. Фотографию я тебе дать пока не могу. И знаешь почему?

– Не доверяете? – Если бы не доверял, меня здесь просто бы не было. А потому, что стрелять ты пока не умеешь. Это тебе не ножичком размахивать. Этому, дорогой ты мой, нужно еще учиться. И учеба, хочу тебе сказать, будет самая серьезная. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Как же не понимать, – скривились губы Тихони в злой усмешке. – Как говорится, из огня да в полымя.

– Возможно. Но у тебя нет другого выбора. Ты будешь действовать не один, а с такими же гвардейцами, как и сам. Никаких вопросов им не задавать. Друг друга вы будете знать только по кличкам. Абсолютная конспирация, тебе все понятно?

– Но я еще не дал согласия.

– Хм… мне показалось, что ты на все согласишься, только бы не гнить заживо на острове. Ну, так что, решайся. Если ты говоришь «да», то дня через три, в крайнем случае через неделю, ты получишь новенький паспорт, на котором только‑только просохла тушь, и блестящие перспективы на всю дальнейшую жизнь.

– Хорошо, я согласен.

– А чтобы ты поверил, что я не шучу, как только переступишь порог тюрьмы, я дам тебе поговорить с твоим приятелем Захаром. Устраивает?

– Вполне.

Сан Саныч поднялся. Секунду помешкав, протянул руку:

– Ну что ж, до встречи.