Глава 40. Колонию около поселка Североуральск называли сучьей по преобладанию в ней «козлиного» элемента

Колонию около поселка Североуральск называли сучьей по преобладанию в ней «козлиного» элемента. «Козлы» жили в отдельном бараке, который был отгорожен от общежития блатарей высоким забором, на самом верху в два ряда была протянута колючая проволока. Мера эта была не лишняя – между блатными и «козлами» существовала давняя неприязнь, которая готова была перерасти в открытую войну. Локалка на ночь предусмотрительно запиралась, а вертухаи на сторожевых вышках пристально следили за малейшим передвижением по территории зоны и готовы были в любую секунду поднять тревогу. Они не доверяли никому: ни «козлам», которые ближе остальных стояли к администрации, ни блатным, которые в открытую презирали сучий режим.

Инструктированные начальством, они знали, что, несмотря на все противоречия и ненависть, которая разделяла блатных и «козлов», во имя общей цели – улучшения условий содержания – они могли объединиться против администрации и подпалить не только собственные бараки и промышленную зону, но и вышки вместе с охранниками. Можно только догадываться, какой смех у всего блатного мира вызвал бы поджаренный вертухаи.

Молодому поколению рассказывали легенду о том, как произошло «размораживание» колонии много лет назад: четыре тысячи зеков в один день объявили голодовку, протестуя против произвола администрации и ухудшений условия содержания: дрянная пища, бесконечные шмоны, проверки и зуботычины. Не помогали ни уговоры, ни угрозы; блатных заталкивали в изолятор, держали в карцере, но сопротивление только крепло. И тогда лагерная администрация отважилась на отчаянный шаг – решили ввести в зону армейскую роту.

Появление солдат с автоматами в руках вызвало неожиданный отпор. И вчерашние недруги – блатные и «козлы», спаянные общими интересами и ненавистью к милицейской форме, ожесточенно защищались: в ход пошли ножи, заточки, обломки мебели, камни. Солдаты, не ожидавшие такого яростного сопротивления, отступили, прихватив с собой с десяток раненых и троих убитых.

Зеки стали ждать очередного штурма. И он не задержался. Крепко сжимая автоматы, солдаты преодолели баррикады, и началась бойня – звучали выстрелы, раздавалась отчаянная брань, слышался хруст ломаемых челюстей. А когда все затихло, в свете прожекторов можно было увидеть восемь изуродованных трупов в арестантских робах.

Администрация колонии в течение месяца выявляла подстрекателей, а когда имена зачинщиков были установлены, их всех поместили в ШИЗО, приставив к дверям усиленный караул. В штрафном изоляторе вместе с ворами находились и «козлы», и вся зона была озабочена тем, чтобы хоть как‑то смягчить участь сидельцев. Дорога в это время была перекрыта, и весь грев оседал в карманах и сумках начальника караула.

Два десятка наказанных зеков взывали к Беспалому, требовали встречи с депутатами Верховного Совета, а когда стало ясно, что помощи не будет, они по тюремной почте простились со всем миром. На следующий день блатари и «козлы» в знак протеста против произвола администрации перерезали себе вены, и когда охранники отомкнули двери ШИЗО, то увидели там двадцать мертвецов, лежащих на шконках.

Зеки оставили после себя и предсмертную записку. Они винились перед всем христианским миром в том, что уходят не по‑божески, просили братву не поминать их дурным словом, а также снизошли до взаимного прощения – блатные отпускали «козлам» грехи, связанные с тем, что те нацепили красные повязки и служили администрации колонии, а «козлы» не держали больше зла на блатных за их требовательность и непримиримость. Так и лежали рядышком вчерашние враги.

После того случая Беспалый перетасовал колонию, отправив наиболее дерзких зеков в крытку, а козлиный барак пополнился молодняком.

Беспаловская зона была сучьей по всем показателям. И Мякиш своими действиями не укреплял закон, а, наоборот, расшатывал его. Делал он это всюду, где бы только ни появлялся: он вершил суд по‑своему, совсем не учитывая воровских понятий. Вместо того чтобы погасить конфликт в зародыше, он, наоборот, удовлетворяя собственное любопытство, частенько раззадоривал спорящих. Не в меру вольготно при нем чувствовали себя активисты, а в отдельных случаях пытались даже наступить на хвост ворам. Вместо того чтобы облегчить лагерный режим, он ужесточал его, а значит, «лил воду на мельницу» оперов.

Плохо при нем было не только обиженным и «мужикам», даже блатные начинали поскуливать, оглядываясь на сучьи замашки вора в законе Мякиша.

Бирюк предложил провести перевыборы смотрящего не случайно: он был уверен, что блатные выберут его и без поддержки большого сходняка. Он хотел преподать Мякишу хороший урок, но не в сучьих традициях, которыми отличалась зона, а по воровским понятиям.

Мякиш был недоволен. Братва совсем распоясалась, и на двери его каптерки, где он обычно любил распивать чаи, какая‑то злодейская рука вывела белой краской: «Мишка – сука». Мерзкая надпись, ничего не скажешь!

Смотрящий поднял всех блатных на ноги, повелел разыскать наглеца, но все их старания ни к чему не привели.

Дальше – больше. Едва была закрашена позорная надпись, как тотчас появилась новая: «Суке пришла половина». Что указывало на досрочное освобождение. Ни для кого не было секретом, что Мишка Мягков добивался досрочного освобождения, а в его положении это было весьма постыдно. Это суке пристало считать денечки до «красного» дня календаря, а вор отсиживает от звонка до звонка и никогда не унижается до снисхождения. В этот раз сыскари Мякиша оказались попроворнее – уже через час они выяснили, кто был этот писатель. Им оказался пацан, который находился под покровительством Бирюка, и запомоить его было равносильно тому, как если бы бросить вызов самому Бирюку, а отважиться на такую дерзость Мякиш не смел. Однако он наказал своим шестеркам замочить всякого, кто станет неуважительно высказываться в адрес смотрящего.

Не надо было быть провидцем, чтобы понять, что власть Мякиша в лагере тает так же стремительно, как снеговик на весеннем апрельском солнышке.

Даже «мужики», еще совсем недавно тихие, стали выражать открытое неудовольствие излишними привилегиями блатных.

Мишка явился к Тимофею Беспалому, не скрывая своего раздражения. У него были причины обвинять хозяина в непоследовательности: полковник обещал изолировать Бирюка в одном из старых бараков, но вместо этого Бирюк расхаживал по зоне, словно по собственной квартире.

Беспалый с самым серьезным видом выслушал претензии Мякиша. Несмотря на некоторое охлаждение к своему подопечному, он считал его важным винтиком в созданной им лагерной машине. А за агента такого уровня, каким был Мишка, можно было сдать с десяток рядовых стукачей. Конечно, в последнее время Мягков стал вести себя несколько странно, считая себя на зоне едва ли не козырным тузом. Но за те услуги, которые он оказал Беспалому, можно было простить его нелепые поступки.

– Скоро зеки начнут морщиться только при одном упоминании моего погоняла, – раздраженно жаловался Мякиш.

– Дави всех несогласных! – коротко распорядился Беспалый.

– Если так дела пойдут дальше, то мне придется прижать всю колонию, – с досадой выдохнул Мякиш. – Вчера я влепил одному блатному пощечину за наглую улыбочку. Нервы, знаете ли! Не удержался. Хотя братва таких поступков не одобряет, в конце концов, я законный, а не какой‑то там бык.

– И что же ты предлагаешь? Беспалый посмотрел в упор на Мишку и увидел, как глаза вора злорадно загорелись.

– Что я предлагаю, спрашиваете? Надо запереть Бирюка вместе со всей его сворой в барак и приставить к нему вертухаев понадежнее.

Беспалый едва удержался, чтобы не съязвить:

«А расстрелять его не надо?» Но отвечал, со всей серьезностью:

– А ты не боишься последствий? Зекам может это не понравиться.

Все– таки они его считают смотрящим…

– На зоне смотрящий я, а не он! – отрезал Мякиш. – Что касается остального… побазарят и успокоятся. А потом, это будет для него хорошим уроком.

Тимофей Егорович был из того племени хитрых начальников, которые использовали для своего блага любые трения между заключенными, порой даже искусно сами создавая их.

– А ты проведи сходняк, – предложил Беспалый. – Если воры выберут тебя снова смотрящим, то Бирюку придется утереться.

– А если не выберут? – буркнул Мякиш неуверенно.

– Ну, это уж моя забота, – загадочно ответил начальник колонии.