Часть вторая 17 страница

«Все хорошо?» – спрашивает его взгляд.

«Да», – отвечает она одними глазами, что истинная правда.

– Итак, что нам принесет понедельник? – интересуется Грег, который в данный момент демонстрирует им образцы тканей для нового цветового оформления бара. Стол, за котором они сидят, усыпан крошками и заставлен бокалами с остатками вина. – Тебе что, придется отдать картину? Неужели все идет к тому, что ты проиграешь?

– Похоже, что да, – говорит Лив, бросив взгляд на Пола. – Я просто должна привыкнуть к мысли, что мне придется… с ней расстаться. – Неожиданно у Лив в горле встает комок, и она смущенно замолкает в надежде, что это сейчас пройдет.

– Извини, дорогая, – похлопывает ее по руке Грег. – Я вовсе не хотел тебя расстраивать.

– Все нормально, – пожимает она плечами. – Правда нормально. Она больше не моя. Я давным‑давно должна была это понять. Похоже… похоже, я просто не хотела видеть то, что происходило у меня прямо под носом.

– По крайней мере, у тебя остался твой дом. Пол рассказывал мне, он потрясающий, – улыбается Грег и неожиданно ловит предостерегающий взгляд брата, которого его слова явно смутили. – Что за дела? Неужели она не должна знать, что ты с кем‑то о ней говоришь? Мы что, пятиклассники?

– А, ты об этом, – отвечает Лив. – Ну, все немножко не так. С домом тоже придется расстаться.

– Что?

– Дом выставлен на продажу, – объясняет Лив и, увидев застывшее лицо Пола, добавляет: – Я вынуждена продать его, чтобы оплатить судебные издержки.

– Но ведь у тебя останется еще достаточно денег, чтобы купить себе что‑нибудь другое. Да?

– Пока не знаю.

– Но ведь этот дом…

– Заложен‑перезаложен. И несомненно, нуждается в ремонте. После смерти Дэвида я там вообще ничего не меняла. Даже самое лучшее импортное стекло с теплоизоляционными свойствами, естественно, не может служить вечно, хотя Дэвид именно так и считал.

У Пола начинают ходить желваки на подбородке. Он резко отодвигает стул и встает из‑за стола.

Лив недоуменно смотрит на Грега с Энди, потом – на дверь.

– Наверное, он в саду. Наш сад размером с носовой платок. Так что вы не потеряетесь, – морщит лоб Грег, а когда Лив встает, тихо говорит: – Приятно посмотреть, как ты лихо расправляешься с моим старшим братцем. Мне бы твои способности в четырнадцать лет!

Пола она находит в открытом внутреннем дворике, заставленном терракотовыми горшками с взъерошенными, ломкими от мороза растениями. Он стоит к ней спиной, засунув руки в карманы брюк. Вид у него совершенно раздавленный.

– Значит, ты лишилась дома. И все из‑за меня.

– Но ты ведь сам говорил, что если не ты, то был бы кто‑нибудь другой.

– И о чем я только думал?! О чем, твою мать, я думал?!

– Ты просто выполнял свою работу.

– Знаешь, – он задумчиво трет подбородок, – только не надо меня успокаивать.

– Я в порядке. Чистая правда.

– Какое там в порядке! Я бы на твоем месте был бы зол как черт… О господи! – В его голосе чувствуется неподдельное отчаяние.

Тогда Лив осторожно берет его за руку и тянет к садовому столику. Даже через одежду она чувствует холод металла. Тогда она пододвигает свой стул немного вперед, чтобы согреть ноги у него между коленей, и ждет, пока он не успокоится.

– Пол, – шепчет она, но лицо его остается неподвижным. – Пол, посмотри на меня! Ты должен понять только одно. Самое худшее, что могло со мной случиться, уже случилось. – Лив нервно сглатывает, зная, что слова будут даваться ей с трудом, застревать в горле. – Четыре года назад мы с Дэвидом легли спать. И все было как обычно. Почистили на ночь зубы, почитали свои книжки, обсудили, в какой ресторан завтра пойдем… А когда утром я проснулась, он лежал рядом уже холодный. И посиневший. Я даже не почувствовала, что он умирает. Даже не успела ему сказать… Можешь себе представить, каково это – осознавать, что проспала уход из жизни любимого человека? Осознавать, что могла бы ему помочь? Быть может, даже спасти. Проспала и не видела, что он смотрит на тебя, умоляя одними глазами… – Лив больше не в силах говорить, дыхание перехватывает, и уже, кажется, вот‑вот нахлынет волна привычного ужаса. Тогда он нежно берет ее за руку и греет в своих ладонях до тех пор, пока она потихоньку не успокаивается. Немного справившись с волнением, Лив продолжает: – Мне казалось, что жизнь кончена. Казалось, что ничего хорошего больше уже не будет. Я постоянно чего‑то боялась. Никого не хотела видеть. Но я выжила, Пол. К своему удивлению, сумела себя преодолеть. А жизнь… Ну, жизнь снова как‑то наладилась. – Наклонившись к Полу поближе, Лив говорит: – Да… картина, мой дом… Я испытала настоящее потрясение, когда узнала, что случилось с Софи. Ведь это всего лишь вещи. Честно говоря, если хотят, пусть забирают. Единственное, что имеет значение, – это люди.

Пол прислоняется головой к ее виску. И они молча сидят в обледеневшем саду, вдыхают морозный воздух и прислушиваются к доносящемуся из дома смеху его сынишки. Лив слышит звуки вечернего города: грохот кастрюль на кухнях соседних домов, бормотание телевизоров, хлопанье дверей машин, лай собаки на заднем дворе.

– Я все тебе компенсирую, – тихо говорит Пол.

– Ты это уже сделал.

– Нет. Я обязательно все компенсирую.

Лив неожиданно чувствует, что щеки у нее почему‑то мокрые от слез. Она понятия не имеет, откуда они там взялись. Взгляд его голубых глаз вдруг становится сосредоточенным. Он берет ее лицо в свои руки и целует, целует каждую слезинку на щеках, его мягкие губы таят в себе обещание прекрасного будущего. Но вот они уже оба улыбаются, а Лив понимает, что не чувствует под собой ног.

– Мне пора домой. Завтра приходят покупатели, – вырывается она из его объятий.

На другом конце города стоит ее пустой Стеклянный дом. Ей ужасно не хочется туда возвращаться, и она почти ждет, что он просто так ее не отпустит.

– Ты не хочешь… поехать ко мне? Джейка можно уложить в гостевой комнате. А я могу показать ему, как открывается и закрывается крыша. Заработаю пару очков в свою пользу.

– Не могу, – отводит глаза Пол и быстро добавляет: – Я бы с удовольствием. Но сейчас…

– А я увижу тебя в этот уик‑энд?

– У меня живет Джейк, но… конечно. Мы что‑нибудь придумаем.

Пол вдруг становится каким‑то рассеянным. Лив видит тень сомнения на его лице. «Сможем ли мы простить друг другу тот факт, что так дорого заплатили за нашу любовь?» – думает она и внезапно чувствует, как по спине пробегает неприятный холодок, никак не связанный с погодными условиями.

– Я отвезу тебя домой, – говорит он.

Когда Лив наконец возвращается, дом встречает ее мертвой тишиной. Она запирает дверь, кладет на столик ключи и проходит на кухню. Ее шаги гулко разносятся по каменному полу. Ей трудно поверить, что она ушла отсюда только утром. С тех пор, кажется, прошла целая вечность.

Лив нажимает на кнопку автоответчика. Самодовольное сообщение от агента по недвижимости, который извещает ее, что покупатели пришлют завтра своего архитектора осмотреть дом. Агент надеется, что у нее все хорошо.

Журналист из малоизвестного художественного журнала хочет взять интервью о деле Лефевров.

Менеджер из банка. Явно не в курсе шумихи, поднятой средствами массовой информации. Убедительно просит позвонить при первой возможности, чтобы обсудить ситуацию с ее перерасходом. Это уже третья попытка связаться с ней, подчеркивает он.

Еще одно сообщение от отца, который целует ее много‑много раз. Кэролайн говорит, пошли их всех на хрен.

Лив слышит глухие удары басовой музыки из квартиры снизу, хлопанье парадной двери и смех – словом, обычное звуковое сопровождение вечера пятницы. Ей будто хотят напомнить, что жизнь продолжается и она есть везде, кроме этой холодной лакуны.

А вечер тем временем идет своим чередом. Лив включает телевизор, но ничего интересного для себя не находит. Поэтому решает помыть голову. Готовит одежду на следующий день, ужинает крекерами с сыром. Но ей никак не удается унять возбуждения: у нее внутри все вибрирует и трясется, словно пустые вешалки в шкафу. Лив не может сидеть на одном месте и, несмотря на усталость, нервно меряет шагами дом. Она до сих пор ощущает вкус губ Пола, его слова стоят у нее в ушах. У нее даже возникает порыв ему позвонить; она достает телефон, но пальцы замирают на кнопках. Да и вообще, что она ему может сказать? Мне просто захотелось услышать твой голос?

Проходит в гостевую спальню, пустую, девственно чистую, словно здесь никто никогда и не жил. Делает круг по комнате, легко касаясь спинок стульев и рядов ящиков. Тишина и пустота больше не успокаивают ее. Она представляет, как Мо лежит сейчас в обнимку с Раником в тесноте переполненного дома, примерно такого, какой она только что покинула.

В результате наливает кружку чая и идет к себе в спальню. Садится на кровать, подложив под спину подушки, и бросает взгляд на портрет Софи в золоченой раме.

«В глубине души мне понравилась идея иметь картину такой невероятной силы, что она смогла разрушить некогда прочный брак».

«Ну что ж, Софи, – думает Лив. – Ты разрушила нечто большее, чем их брак». Она смотрит на портрет и наконец разрешает себе вспомнить тот день, когда они с Дэвидом купили его. Они выставили картину на палящее южное солнце, краски заиграли в лучах белого света, и в них, словно в зеркале, отразилось прекрасное будущее, что ожидало их с Дэвидом. Лив помнит, как, вернувшись домой, они вешали картину в этой комнате; помнит, как смотрела на портрет и удивлялась, что общего нашел Дэвид между ней, Лив, и рыжеволосой девушкой, но столь лестное сравнение позволило ей почувствовать себя почти красавицей.

Ты выглядишь совсем как она, когда…

А еще она хорошо помнит тот день, через несколько недель после смерти мужа, когда с трудом оторвала голову от мокрой подушки и поймала на себе взгляд Софи. Все проходит, и это пройдет, казалось, говорило ее лицо. Сейчас ты, вероятно, всего не знаешь, но ты выживешь.

А вот Софи не смогла.

Лив снова чувствует комок в горле.

– Мне жаль, что тебе столько пришлось пережить, – говорит она в тишине спальни. – Как бы мне хотелось, чтобы все сложилось иначе.

Застигнутая врасплох приступом тоски, Лив встает, подходит к картине и переворачивает, чтобы не видеть больше лица Софи. Быть может, оно и к лучшему, что приходится покидать этот дом: голая стена будет служить ей вечным напоминанием о ее провале. И даже немного символично, что и Софи, оказывается, была фактически ликвидирована.

И тут Лив неожиданно останавливается.

За последние недели кавардак в кабинете с каждым днем только увеличивался. Все свободные поверхности завалены кипами бумаг. Теперь Лив, всецело захваченная новой идеей, быстро разгребает завалы, раскладывает документы по папкам и для надежности закрепляет аптечной резинкой. Хотя она и сама еще толком не знает, что будет делать со всем эти добром после окончания процесса. А вот и старая красная папка, что дал ей Филипп Бессетт. Лив перелистывает истлевшие страницы и наконец находит то, что искала. Два клочка бумаги.

Проверяет их и идет с ними на кухню. Зажигает свечу и по очереди держит бумажки над дрожащим пламенем до тех пор, пока от них остается только горстка пепла.

«Ну вот, Софи, – говорит Лив. – Раз уж я больше ничего не могу для тебя сделать, то прими от меня хоть такой подарок».

И начинает думать о Дэвиде.

– А я‑то считал, что ты давным‑давно уехал. Джейк заснул на середине «Самых смешных домашних видео Америки». – Зевая и шлепая босыми ногами, на кухню входит Грег. – Хочешь, поставлю раскладушку? Типа, поздновато тащить его домой.

– Было бы здорово, – говорит Пол, не отрываясь от своих досье. Ноутбук лежит у него на коленях.

– С чего вдруг ты решил в этом снова копаться? Ведь вердикт вынесут уже в понедельник. Так ведь? И вообще, хм, разве ты не бросил работу?

– Я кое‑что упустил. Точно знаю. – Пол пробегает пальцем по странице, нетерпеливо перелистывая ее. – Мне нужно еще раз проверить все свидетельства.

– Пол! – Грег придвигает стул поближе к брату и уже громче повторяет: – Пол!

– Что?

– Хватит, братишка. Дело закончено. И все нормально. Она тебя простила. Ты сделал широкий жест. А теперь пора завязывать.

– Ты так думаешь? – закрыв глаза рукой, откидывается на спинку стула Пол.

– Если серьезно, то ты сейчас похож на маньяка.

Пол делает глоток кофе. Кофе совсем холодный.

– Это разрушит наши жизни.

– Не понял?

– Грег, Лив любила картину. И ее будет постоянно грызть изнутри, что… я в ответе за то, что она ее лишилась. Может, не сейчас. Может, даже не через год или два. Но это непременно произойдет.

– То же самое она может сказать и насчет твоей работы, – парирует Грег.

– Насчет работы я особо не переживаю. Мне давно пора было сваливать оттуда.

– А Лив говорит, что не переживает насчет картины.

– Ну да. Но ее загнали в угол. – И увидев, что брат разочарованно мотает головой, Пол снова склоняется над досье. – Грег, уж я‑то точно знаю, как быстро все может измениться, и вещи, которые поначалу тебя особо не трогали, потом могут достать до печенки.

– Но…

– И я хорошо понимаю, как тяжело терять любимые вещи. Поэтому я не хочу, чтобы в один прекрасный день Лив, посмотрев на меня, стала усиленно гнать от себя мысль: «Вот тот парень, что разрушил мою жизнь».

Грег проходит через кухню и включает чайник. Заваривает три чашки кофе, одну отдает Полу. Потом, уже собираясь отнести две чашки в гостиную, кладет ему руку на плечо:

– Я знаю, ты любишь все доводить до конца, мой старший брат. Но хочешь, скажу откровенно? В этом деле, чтобы все получилось, тебе остается уповать лишь на Бога.

Однако Пол уже не слушает его.

– Список собственников, – бормочет он себе под нос. – Список нынешних собственников работ Лефевра.

Грег просыпается через восемь часов и обнаруживает маячащее перед ним лицо маленького мальчика.

– Я есть хочу, – заявляет малыш и яростно трет пуговку носа. – Ты говорил, у тебя есть «Коко попе», но я не нашел.

– Внизу в буфете, – сонно отвечает Грег, машинально отметив, что между занавесками не пробивается свет.

– И у тебя нет молока.

– А который час?

– Четверть седьмого.

– Уф! – Грег зарывается под одеяло. – Даже собаки не встают в такую рань. Попроси своего папу.

– Его нет.

Грег медленно разлепляет глаза, смотрит на занавески.

– Что значит, его нет?

– Он уехал. Спальный мешок свернут. Не думаю, что он спал на диване. А мы можем купить круассаны в том месте, дальше по дороге? Шоколадные?

– Я уже встаю. Я уже встаю. Я встал. – Грег принимает сидячее положение и яростно чешет голову.

– А Пират написал на пол.

– О боже! Блестящее начало субботнего дня!

Пола действительно нет, но он оставил записку на кухонном столе. Она нацарапана на обороте свидетельских показаний и положена на кучку скомканных бумаг.

Пришлось срочно уехать. П‑та, присмотри за Джейком. Я позвоню.

– Все в порядке? – увидев выражение лица Грега, спрашивает Джейк.

В кружке на столе ободок от черного кофе. Оставшиеся бумаги выглядят как после взрыва.

– Все замечательно, карапуз, – ероша волосы, отвечает Грег. Он складывает записку, убирает в карман и начинает приводить хотя бы в элементарный порядок досье и бумаги. – Вот что я тебе скажу: предлагаю испечь на завтрак блины. Как насчет того, чтобы натянуть прямо на пижамы пальто и сгонять в магазин на углу за яйцами?

И когда Джейк уходит из комнаты, Грег хватает мобильник и посылает эсэмэску:

Если ты прямо в эту минуту трахаешься, ты мой должник по гроб жизни.

Прежде чем положить мобильник в карман, Грег с минуту смотрит на экран, но ответа не получает.

Суббота, слава богу, – очень насыщенный день. Лив сначала ждет покупателей, которые должны прийти и все оценить, затем – их строителей и архитекторов для оценки предстоящей работы, которой, естественно, непочатый край. Лив ходит вокруг чужих людей в своем доме, старается держать дистанцию, сохраняя баланс между любезностью и дружелюбием, как и подобает продавцу такого дома, и не показывать свои истинные чувства, то есть не переходить на крик: «УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ!», сопровождаемый детскими размахиваниями руками. Она пытается отвлечься, занимается уборкой и упаковкой вещей, находя утешение в выполнении мелкой работы по дому. Она уже выбросила два мешка старой одежды. Позвонила нескольким агентам по аренде квартир, но всякий раз, как она сообщала им сумму арендной платы, которую в состоянии платить, ответом ей было презрительное молчание.

– Скажите, а я вас раньше нигде не мог видеть? – спрашивает один из архитекторов, когда она кладет трубку на место.

– Нет, – поспешно отвечает она. – Не думаю.

Звонка от Пола так и нет.

Днем она отправилась к отцу.

– Кэролайн приготовила тебе к Рождеству ну очень красочный горшок, – сообщает он. – Тебе очень понравится.

– Прекрасно, – отвечает она.

На ланч они едят рыбу с мексиканским салатом. Кэролайн ест и одновременно что‑то мурлычет себе под нос. Отец Лив поднялся до съемок в рекламе страхования автомобилей.

– Вероятно, я должен изображать цыпленка. Цыпленка, получившего бонус за безаварийную езду.

Лив пытается слушать болтовню отца, но все время думает о Поле. Мысленно прокручивая события вчерашнего дня. В глубине души она удивлена, что он не позвонил. «Боже мой, я превращаюсь в этакую настырную подружку. А мы ведь даже двадцати четырех часов официально не провели вместе». Надо же, «официально»! Просто смешно.

Лив не хочется возвращаться в Стеклянный дом, и она задерживается у отца дольше обычного. А тот в полном восторге: слишком много пьет и достает ее черно‑белые фотографии, которые нашел, разбирая ящики стола. Есть нечто непривычно земное в разглядывании фотографий, они словно напоминают ей, что она прожила целую жизнь до того: до начала судебного процесса, до появления Софи Лефевр и дома, который ей не по карману, а еще маячившего впереди ужасного последнего дня суда.

– Какое прелестное дитя!

Но, глядя на открытое, улыбающееся лицо на снимках, ей хочется плакать. Отец обнимает ее за плечи:

– Постарайся не слишком расстраиваться в понедельник. Понимаю, тебе пришлось несладко. Но, знаешь, мы тобой ужасно гордимся.

– С чего ради? – говорит она, сморкаясь. – Папа, я проиграла. Все считают, что не стоило и начинать.

Отец притягивает ее к себе. От него пахнет красным вином, а еще чем‑то родным: тем, что когда‑то было ее жизнью, но давным‑давно прошло.

– Просто за то, что ты не сдавалась. Правда. Иногда, моя дорогая девочка, это и есть настоящий героизм.

Она звонит ему уже около половины пятого вечера. Ведь можно считать, что прошло почти двадцать четыре часа. И вообще, обычные правила ухаживания не распространяются на те случаи, когда кто‑то ради тебя отказывается от доброй половины своей жизни. Она с замиранием сердца, в радостном предвкушении от удовольствия снова услышать его голос, набирает номер. И уже представляет, как вечером, в тесной квартирке Грега, они уютно устроятся на диване или на ковре, чтобы поиграть с Джейком в карты. Но после трех длинных гудков включается автоответчик. Лив быстро кладет трубку, чувствуя смутное беспокойство и ругая себя за ребячество.

Тогда она отправляется на пробежку, заваривает чай для Фрэн – «В последний раз ты положила только два куска сахара!» – садится возле телефона и в половине седьмого еще раз набирает его номер. И снова попадает на автоответчик. У нее нет номера его домашнего телефона. Может, стоит к нему съездить? А что, если он у Грега? Номера телефона Грега у нее тоже нет. После пятничных событий она была в таких растрепанных чувствах, что толком и не помнит, как они ехали к Грегу, и уж тем более не знает его точного адреса.

Это просто смешно, уговаривает она себя. Он обязательно позвонит.

Но он не позвонил.

В половине девятого, поняв, что не в состоянии провести остаток вечера в пустом доме, она встает, надевает пальто и берет ключи.

До бара Грега можно дойти совсем быстро, и еще быстрее, если у тебя на ногах кроссовки и ты почти бежишь. Она входит в бар, и ее накрывает волной невероятного шума. На крошечной сцене слева мужчина, переодетый в женщину, хрипло поет под музыку в стиле диско‑бит; зрители выражают свой восторг громким свистом и криками. Все столики заняты, проходы забиты накачанными молодыми людьми в обтягивающей одежде.

Грега она обнаруживает только через несколько минут: с посудным полотенцем через плечо, он проворно двигается вдоль барной стойки. Она проталкивается вперед, ныряет кому‑то под мышку и выкрикивает его имя.

Потом еще раз, так как он ее не слышит. Он поворачивается, и улыбка застывает на его губах. Выражение лица у него почему‑то не слишком дружелюбное.

– Надо же, лучше поздно, чем никогда!

– Не поняла? – округляет она глаза.

– Почти девять вечера. Вы что, ребята, надо мной издеваетесь?

– Не понимаю, о чем ты.

– Я сидел с ним весь день. А у Энди была встреча сегодня вечером. Вместо этого ему пришлось все отменить и стать бебиситтером. И хочу сказать, что он от такого далеко не в восторге.

Лив с трудом слышит Грега сквозь грохот музыки. Он предупреждающе поднимает руку и наклоняется вперед, чтобы принять заказ.

– Словом, мы, конечно, его любим, – продолжает Грег. – Ужасно любим. Но относиться к нам как к убогим бебиситтерам – это уж…

– Я ищу Пола, – говорит она.

– А разве он не с тобой?

– Нет. И не отвечает на телефонные звонки.

– Знаю, что не отвечает на звонки. Но я решил, все потому, что он был… Нет, просто бред какой‑то! Пройди ко мне за стойку. – Грег открывает дверцу, чтобы она могла проскользнуть, и жестом просит самых нетерпеливых немного подождать: – Две минуты, парни. Буквально две минуты.

В малюсеньком коридорчике, ведущем на кухню, от диско‑бита трясутся стены, и Лив чувствует вибрации во всем теле.

– Тогда куда же он делся? – спрашивает она.

– Не знаю. – Вся злость Грега мгновенно испаряется. – Утром мы проснулись и нашли записку, что ему надо идти. Вот такие дела. Вчера вечером после твоего ухода он был какой‑то странный. – Грег неловко переминается, будто и так сболтнул лишнего.

– Что?

– Не похож на себя. Слишком близко к сердцу принял всю эту фигню, – говорит Грег и прикусывает язык.

– Повтори!

Вид у Грега до крайности смущенный.

– Ну, он, типа, сказал, что считает, будто история с картиной может лишить вас обоих шанса остаться вместе.

– Так ты думаешь…

– Уверен, он не имел в виду…

Но Лив уже протискивается к выходу.

В воскресенье дел никаких нет, и день тянется бесконечно. Лив сидит в притихшем доме – телефон молчит, мысли путаются и крутятся в голове – и ждет конца света.

Она еще раз звонит ему на сотовый, но, когда срабатывает автоответчик, тут же дает отбой.

У него психологическая ломка.

«Конечно нет».

У него было достаточно времени на то, чтобы понять, что он теряет, связавшись со мной.

«Ты должна ему доверять».

Как жаль, что рядом нет Мо.

Ночь осторожно подкрадывается, воздух сгущается, окутывая город пеленой тумана. Смотреть телевизор ей не хочется, она ложится, но спит плохо, урывками, и просыпается уже в четыре утра, чувствуя, как мысли сплетаются в один ядовитый узел. В половине шестого она сдается, наполняет ванну и лежит в ней, ожидая, когда небо начнет светлеть. Потом тщательно укладывает волосы феном, надевает серую блузку и юбку в тонкую полоску, что в свое время так нравилась Дэвиду. В таком виде она похожа на секретаршу, однажды заметил он, словно это был большой плюс. Наряд дополняют искусственный жемчуг и обручальное кольцо. Она аккуратно наносит макияж. Слава богу, что теперь есть средства, способные замаскировать круги под глазами и посеревшую кожу.

«Он обязательно придет, – уговаривает она себя. – И вообще, надо же хоть во что‑то верить».

А город между тем потихоньку пробуждается. Стеклянный дом окутан туманом, что еще больше усиливает ее чувство оторванности от остального мира. Внизу тянутся вереницы автомобилей, которые можно определить только по красным точкам габаритных огней. Машины двигаются медленно‑медленно, совсем как кровь в закупоренных артериях. Она пьет кофе и съедает половинку тоста. По радио сообщают о пробках в Хаммерсмите и о заговоре с целью отравить украинского политика. Позавтракав, она наводит идеальный порядок на кухне. Затем достает из подвесного шкафчика старое одеяло и аккуратно закутывает в него «Девушку, которую ты покинул». Она закладывает и расправляет углы так, словно заворачивает подарок, стараясь держать картину обратной стороной к себе, чтобы не видеть лица Софи.

Фрэн нет в ее коробке. Она сидит на перевернутом ведре, глядя на реку, и развязывает шпагат, закрученный сотнями петель вокруг огромной связки пакетов из супермаркета.

Когда Лив подходит к ней с двумя чашками в руках, Фрэн поворачивается и сразу устремляет глаза к небу. А небо отвечает ей крупными каплями дождя, приглушающими все звуки и ограничивающими мир берегом реки.

– Что, бегать не будешь?

– Нет.

– На тебя не похоже.

– Теперь все на меня не похоже.

Лив протягивает ей кофе. Фрэн делает глоток, урча от удовольствия, смотрит на Лив:

– Не стой столбом. Присаживайся.

Лив не сразу понимает, чего от нее хотят, и только потом замечает ящик из‑под молока. Придвигает его поближе, садится. Важно вышагивая по брусчатке, к ним направляется голубь. Фрэн сует руку в жеваный бумажный пакет и бросает ему корку. Здесь удивительно тихо и спокойно: Темза с мягким всплеском набегает на берег, вдалеке слышен шум транспорта. Интересно, что написали бы газетчики, если бы увидели, с кем завтракает шикарная вдова известного архитектора? Из тумана появляется баржа и медленно проплывает мимо, ее огни исчезают в серой рассветной дымке.

– Похоже, твоя подруга уехала.

– Откуда ты знаешь?

– Я давно здесь сижу, достаточно для того, чтобы быть в курсе. Ты умеешь слушать. Понимаешь? – стучит она пальцем по виску. – Сейчас никто никого не слышит. Все точно знают, что хотят услышать, но никто толком не слушает. – Она замолкает, словно пытаясь что‑то вспомнить. – Я видела тебя в газете.

– Думаю, весь Лондон видел меня в газете, – подув на кофе, отвечает Лив.

– Газета здесь. В коробке, – машет Фрэн рукой в сторону подъезда, а потом тычет пальцем в сверток под мышкой у Лив: – Это она?

– Да, – отвечает Лив. – Это она.

Лив ждет, когда Фрэн выскажет свою точку зрения насчет преступления Лив, перечислит причины, по которым та не имела права оставлять картину себе, но Фрэн молчит. Она шмыгает носом и снова обращает взгляд на реку.

– Вот почему я и не люблю обзаводиться барахлом. Когда жила в ночлежке, у меня вечно все тырили. И неважно, где это лежало – в шкафчике или под кроватью, – они улучали момент, когда тебя нет, и просто брали. Кончилось тем, что я боялась отойти, чтобы не остаться без своего барахла. Ты только представь!

– Что представить?

– То, чего лишаешься. Хотя бы нескольких вещей. Лив смотрит в обветренное, морщинистое лицо Фрэн и внезапно с радостью понимает, что еще не все потеряно в этой жизни.

– Прямо помешательство какое‑то, – говорит Фрэн. Лив идет вдоль реки, с ее свинцовыми водами, и чувствует, как глаза застилают слезы.

Генри уже ждет ее у задней двери. В этот последний день перед зданием Высокого суда полно телевизионщиков и протестующих. Генри предупреждал, что так и будет. Она выходит из такси, и, когда он видит, что у нее в руках, его улыбка превращается в гримасу.

– Неужели это то, что я… Зря вы так сделали! Если мы вдруг все же проиграем, то заставим их прислать бронированный фургон. Господи Иисусе, Лив! Вы не можете нести работу стоимостью в несколько миллионов фунтов, словно буханку хлеба.

Лив еще крепче сжимает картину.

– Пол здесь? – спрашивает она.

– Пол? – Он торопливо ведет ее к залу судебных заседаний, точно врач, который спешит отправить больного ребенка в больницу.

– Маккаферти.

– Маккаферти? Понятия не имею. – Он снова смотрит на сверток. – Твою мать! Лив, могли бы меня и предупредить.

Она идет вслед за ним через пост охраны, проходит в коридор. Генри подзывает охранника и показывает на картину. Тот, явно удивившись, кивает и что‑то бормочет в переносную рацию. Дополнительные силы правопорядка, очевидно, уже на подходе. И, только оказавшись в зале суда, Генри слегка расслабляется. Он садится, облегченно вздыхает и обеими руками трет лицо. Затем поворачивается к Лив.

– Знаете, ведь дело еще не проиграно, – сочувственно улыбается он и смотрит на картину. – Едва ли это вотум доверия.

Лив молчит. Она оглядывает зал: народ все прибывает и прибывает. Сидящие на галерее для публики глядят на нее с холодным любопытством, словно она не ответчица, а подсудимая, и ей страшно встретиться с кем‑то глазами. Марианна Эндрюс сегодня с головы до ног в оранжевом, с пластмассовыми серьгами в тон. Единственное дружелюбное лицо в море равнодушных лиц. Женщина ободряюще кивает Лив, поднимает вверх большой палец: мол, держись. Лив видит, как Джейн Дикинсон, о чем‑то переговариваясь с Флаерти, усаживается на скамью в другом конце зала. Помещение наполняется звуками шаркающих ног, гулом голосов, скрипом стульев, стуком опускаемых на пол портфелей. Репортеры оживленно болтают, прихлебывая кофе из пластиковых стаканчиков. Они по‑дружески обмениваются записями, кто‑то протягивает кому‑то лишнюю авторучку. Лив, чувствуя, что начинает паниковать, пытается взять себя в руки. На часах без двадцати десять. Она то и дело смотрит на дверь в надежде увидеть Пола. «Нельзя терять веры, – думает она. – Он обязательно придет».