ДЕНЬ №9

В субботу после футбола рыскал за продуктами. Продуктов не было вообще, никаких. И даже хлеб продавался черствый и какой-то некрасивый. Винные только принимали бутылки, которые стали по недавнему постановлению президента в два раза дороже. Но бутылки никто не сдавал, потому что полную бутылку можно купить, только сдав пустую… Из очередного винного торчали несколько человек. Затормозил, спросил. Давали пиво. Взял тридцать бутылок – набив сумку (из которой вытряхнул только что купленную картошку) и металлическую сетку для яиц. Когда я выходил из магазина, очередь на улице дрыгалась в надеждах и сомнениях метров на пятнадцать.

Пиво мы пили у Макса: Макс, Андрюха Железнов, я и какой-то то ли Рафик, то ли Руфик. Позже пришел князь Старицкий с выбитым в юношестве передним зубом (выставляя на показ эту дыру во время своей фирменной широкой улыбки – есть люди, которые улыбаются именно широко). Макс достал из тайника двадцать пачек сухой картошки, а Железнов притащил недоглоданный любовницей рыбий скелет и голову. Еще была бутылка «Сахры». К счастью Руфик, за пивной деятельностью которого я невольно и с тревогой следил, скоро отчалил. Он был лишним – вне преферанса и вне разговора.

Играли в преф. Болтовня была сначала о Пащинском. Макс и Андрей несколько часов назад завезли ему в больницу телевизор и теперь посвящали меня и князя в страшный вид Пащинского: лежал калачиком на пружинной кровати, рядом совершенно бесшумно присутствовали молодой парень с распиленной грудью и такой же безмолвный старик. Все трое умирали. Старика и парня облучали, Генке же каждый день в вену вкалывали пять уколов такой отравы, что после он три часа блевал желчью.

- Жалко Пащинского, - произнес князь. – Хотя, по правде говоря, он большая сволочь.

По пьяни Пащ и Старицкий несколько раз дрались.

Макс тоже говорил, что жалко Пащинского, хотя несколько месяцев назад в походе он орал, что утопит Генку. Вообше мало кто из моих друзей, знакомясь с Пащинским в первый же день не хотел съездить ему по роже. Потому как знакомства происходили за бутылками, а пьяный Пащинский это действительно нечто отвратное.

Сейчас в Пащинском вспухали лимфатические узлы, они бугрились из него и в нем, стесняя, утрамбовывая внутренние органы. Это был лимфогрануломотоз – рак лимфатических узлов, недооблученный год назад: Генке надоело торчать в очереди.

Потом Макс наконец сообщил самое для себя важное: несколько дней тому назад он кончил семь раз в любимую женщину – жену своего подчиненного – то ли башкира, то ли калмыка. Про эту жену он говорил частенько, всегда в сострадательных интонациях. Жена калмыка вела себя странно: соглашаясь на половой акт, она вдруг заявляла: «За кого ты меня принимаешь! Я – честная жена башкира!» Наконец, башкир отправился с дочкой в Башкирию к родственникам, и жена башкира должна была после проводов с вокзала приехать к Максу в гости. Но как раз в тот день с Максом случился ужасный флюс – рожу перекосило и раздуло. Жене башкира он пробубнил по телефону: «Извини, у меня – флюс».

В тот день врач хирург, рассказывая какие-то байки, готовил макса к операции, затем выкорчевывал огромными руками зуб, приговаривая: «Шире! Шире! Помогай, помогай мне!» Как помогать – языком что ли! Потом медсестра сказала ему: «Ну что вы, больной, верещите! Словно у нас в деревне, когда свинью режут!» Макс что-то промычал, хотел сплюнуть кровь, но хирург засунул в него вату и сказал, чтобы сплевывал в другом месте, на улице, на пример.

Итак, жена башкира получила свое – то есть кукиш. Обиделась, и показала кукуиш Максу. Но период страдания стал для Макса болдинской осенью – он сочинил несколько исключительно жалостливых мелодий – о любви к жене башкира. Вот потом то Макс и кончил семь раз в жену башкира – дорвался…

- Ты врешь! – сказали все Максу.

- Ну, вам ананистам не понять настоящей любви, - сказал Макс очень достойно. Потом он разъяснил, что очень старался, потому что женщина потратила ради него очень много времени на дорогу. В среднем половой акт длился минут пятнадцать.

- Что-то меня эта арифметика настораживает, - произнес я. – Ты что, с секундомером трахался?

Макс ответил, что про длительность акта ему поведала жена башкира. Потом мы вспомнили Кислова, который по его словам, кончил однажды восемь раз за ночь, вспомнили Большого Била – он сделал это раз семнадцать – правда, за сутки. Потом князь сказал, что в лучшие времена он делал это три раза подряд, то есть не извлекая из любимой член. Железнов сказал, что больше одного раза он не может, потому что сразу засыпает, это дело – самое хорошее снотворное. Я промолчал, потому что думал так же, как Железнов.

Около часа ночи мне надоело, я оделся и убежал, объяснив что видел в жопе такой преферанс, когда выигрываешь рубль, а потом платишь тридцатник за такси. Князь обиделся. ОН, конечно, был прав. С другой стороны, честный преферанс в этой сраной стране, где бабы не дают, такси не сажабт, еда – как в блокадном Ленинграде (Макс угостил чечевицей – поучил в заказе), пиво – разбавленное, и получаешь его через мордобой в сраном пивняке – честный пречеранс в таких условиях невозможен.

Кстати, о пиве (примечание 2012 года).

Недавно разговорился с одним мужичком – общая тема нашлась сразу: пиво. Я сказал, что нынешнее российское пиво – дерьмо. Начали вспоминать, как же было раньше. Конечно, раньше и деревья были большие, и пиво, естественно лучше. Конечно, были ГОСТы, и бутылочное было более менее. Но вот с разливным получалась лажа. Не разбавляй, лучше не долей! – требовали народные массы от продавцов разливухи. Но разбавляли…

Говорили, что в пивняках для пены добавляли стиральный порошек. Не верил. Но вот разговорился с мужичком. У него, оказывается, брательник работал в «Шайбе» (знаменитый пивняк на Рижской) и вот что рассказывал. Сначала пиво разбавляли те, кто наливал на заводе. Потом разбавлял шофер. Затем разбавляли уже в пивняке. Но такое пиво, где половина – вода, совсем не пенилось, и вид имело – мочи из банки (сдавали частенько на анализы в детстве) или чая в столовке. Для пены в «Шайбе» сначало в пиво бросали соду. Потом появился какой-то промышленный стиральный порошек – в мешках, он был в два раза дешевле соды. Начали бросать его…

Но в той же Москве той же поры помню точку, где пиво не разбавляли. Это была кооперативная точка – в получасе от репетиционной базы. Очевидно, не разбавляли пиво и на заводе, и шоферы. Потому как было оно совершенно другого цвета и вязкости. И естественно, вкуса. Когда на репетиции, разливали его из трехлитровых банок и канистр, естественно, на столе появлялись лужицы. Если их вовремя не вытирали, к следующей репетиции кружки приклеивались к столу, как «моментом»! Их отдирали с хрустом.

Возвращаемся к дневнику.