Глава тридцать третья. Тогда, в Опере, миссис Ачер с улыбкой сказала миссис Велланд, что молодая пара готовится к выдающемуся событию в своей жизни: первому приему

Тогда, в Опере, миссис Ачер с улыбкой сказала миссис Велланд, что молодая пара готовится к выдающемуся событию в своей жизни: первому приему, который они собирались устроить у себя дома.

С тех пор, как Ньюлэнды Ачеры обосновались в своем новом особняке, у них перебывало много народу. Ачер часто приглашал трех или четырех своих друзей поужинать вместе с ними, и Мэй охотно принимала их, подражая своей матери во всем, что касалось супружеских отношений. Ее муж задавался вопросом, стала бы она приглашать к себе гостей в дом, если бы жила одна, или нет. Но он давно уже отказался от борьбы за ее истинное «я», которое приверженность традициям и слепое подражание материнским манерам упрятали глубоко в раковину, под маску наивности. Но молодые, состоятельные супруги – тем более что они носили такие фамилии, как Велланд и Ачер! – обязаны были устраивать приемы для таких же супружеских пар, как и они сами. Такова была традиция!

Но настоящий званый ужин со специально приглашенным шеф‑поваром, и двумя нанятыми лакеями, с итальянским пуншем, розами от Гендерсона и меню на карточках с золотым обрезом, являлся неординарным событием в жизни нью‑йоркской молодой четы, а посему к нему нужно было тщательно готовиться. Как заметила миссис Ачер, вся сложность заключалась в том, что одним пуншем ограничиться было нельзя. К нему обычно подавались утка или гусь, два супа, и неизменно горячие и холодные сладости. Гостей приглашали в зависимости от их положения в обществе; мужчинам предписывалось быть во фраках, а дамам – в декольтированных платьях с короткими рукавами.

Все с интересом наблюдали, как молодая пара рассылает свои первые приглашения через третье лицо, и, как правило, ей редко отказывали, – даже если у приглашенных были совсем иные планы.

Прием решено было приурочить к отъезду в Европу мадам Оленской, и даже Ван‑дер‑Лайдены (и это, безусловно, был триумф!) приняли приглашение, отложив очередную поездку в Скайтерклиф.

Накануне торжественного события миссис Ачер и миссис Велланд сидели в гостиной дома молодой пары; первая вписывала меню в карточки с золотым срезом от Тифани, а вторая следила за тем, как расставляют пальмы в кадках и подсвечники.

Поздно возвратившийся из офиса Ачер застал их еще за работой. Миссис Ачер занималась ответственным делом: она писала имена гостей на табличках, чтобы потом расставить их на столе; что касается миссис Велланд, то она командовала слугами, отодвигавшими в сторону позолоченную софу с тем, чтобы освободить еще один «угол», между пианино и окном.

Мэй, как ему было доложено, находилась в это время в гостиной. Она занималась аранжировкой букетов красных роз и адиантума в хрустальных вазах, которые расставляли в центре длинного стола. До этого она успела подвесить к канделябру мейлардовские серебряные колокольчики. На пианино стояла огромная корзина с орхидеями, присланными из Скайтерклифа. В общем, подготовка к «историческому моменту» в жизни Ньюлэндов Ачеров была в полном разгаре.

Миссис Ачер внимательно изучала список приглашенных, делая отметки на полях золотой ручкой с острым пером.

«Генри и Луиза Вандерлайден,

Мистер и миссис Ловелл Мингот,

Чиверсы,

Лоренс Лефертс и Гертруда (да, думаю, Мэй правильно делает, что приглашает их!),

Сельфридж Моррис, Силлертон Джексон,

Ван Ньюлэнд с женой (надо же, как время бежит! А ведь еще вчера он был твоим шафером, Ньюлэнд!)

и

графиня Оленская (да, полагаю, это все)…»

Миссис Велланд с обожанием взглянула на своего зятя.

«Вот какое красивое прощание у нас будет с Элен Оленской! Это ваша заслуга, Ньюлэнд! Вы с Мэй чудесно все устроили!»

«Я полагаю, – заметила миссис Ачер, что Мэй хочет, чтобы ее кузина передала своим друзьям‑иностранцам за границей, что мы здесь не такие уж варвары!»

«Не сомневаюсь, Элен оценит такой грандиозный прием! Она, кажется, возвращается из Вашингтона сегодня утром. По крайней мере, проведет вечер красиво и развеется! В последний день перед отплытием меня всегда охватывает паника!» – весело добавила миссис Велланд.

Ачер направился к двери и его теща окликнула его: «Ньюлэнд, зайдите в гостиную и взгляните на сервировку стола. И скажите Мэй, чтобы она не очень загружала себя работой!»

Но он сделал вид, будто не расслышал ее слов, и быстро поднялся в библиотеку. Ачер посмотрел на комнату, как на чужое лицо, на котором застыла приветливая гримаса. Все здесь было разложено по полочкам и подготовлено для гостей, включая пепельницы и портсигары из кедрового дерева – для курящих джентльменов.

«К счастью, – подумал Ачер, – это долго не продлится».

Он развернулся и отправился в туалетную комнату.

Десять дней прошло с тех пор, как мадам Оленская покинула Нью‑Йорк. И за все эти десять дней Ачер не получил ни одной весточки от нее, – если не считать большого запечатанного конверта, в котором она возвращала ему завернутый в папиросную бумагу ключ. Конверт был подписан ее рукой и доставлен ему в офис. Этот безапелляционный ответ на его отчаянный призыв мог быть рассмотрен, как протест против его безрассудного поведения. Но молодой человек интерпретировал его иначе. Он все еще не мог поверить, что Элен выбрала себе иную судьбу. Слабым утешением было то, что, пожелав уехать в Европу, она вовсе не собиралась возвращаться к своему мужу. А посему он мог спокойно последовать за ней. Ачер уже говорил ей о своей готовности совершить самый смелый поступок в своей жизни, и она поверила ему; он надеялся, что с учетом сложившихся обстоятельств Элен не отошлет его обратно. Вера в то, что у них с Элен есть будущее, помогла ему воспрянуть духом. Поэтому он не стал забрасывать ее письмами и настаивать на новом свидании; ни словом, ни делом он не дал ей понять, что унижен ее отказом; ему казалось, что в той молчаливой игре, которую они затеяли, все козыри находятся в его руках. Он выжидал.

За это время произошло несколько достойных внимания событий, в том числе разговор с мистером Леттерблеяром по поводу отъезда мадам Оленской в Европу. Они встретились на следующий день после возвращения мадам Оленской в Нью‑Йорк. Им надлежало детально обсудить механизм передачи части солидного состояния миссис Мэнсон Мингот ее внучке, Элен Оленской. В течение нескольких часов Ачер вместе со своим пожилым партнером изучали юридическую сторону вопроса и условия предоставления Элен денежного вспомоществования. Ачера не покидало ощущение, что его пригласили заняться этим делом из каких‑то особых соображений. Он надеялся рано или поздно во всем разобраться.

«Ну что ж, надеюсь, леди осознает, какой царский подарок ей делает миссис Мингот, – заметил мистер Леттерблеяр, ознакомившись до конца со всеми пунктами дарственной. – Да и те условия были не хуже».

«Не о финансовых ли предложениях ее мужа вы случайно говорите?» – холодно спросил Ачер.

Мистер Леттерблеяр удивленно приподнял свои густые брови и сказал:

«Дорогой сэр, закон есть закон; кузина вашей супруги сочеталась законным браком во Франции. Следовательно, она должна знать, как ей получить деньги, которые ей принадлежат по праву».

«Даже если она и знает, это не меняет дела…» – возразил Ачер. Мистер Леттерблеяр поднес свою фирменную авторучку к морщинистому лицу с видом старого наставника, внушающего своему подопечному, что есть случаи, которые не следует упускать.

«Дорогой сэр, не хочу возводить напраслину на графиню Оленскую, но все же… Я бы не стал играть с огнем! Обстоятельства не в ее пользу. Одним словом, дело серьезнее, и она успела многих восстановить против себя».

Мистер Леттерблеяр выдвинул ящик стола и протянул Ачеру сложенный пополам листок.

«Я тут недавно навел справки… – пояснил он, но поскольку Ачер проигнорировал эту бумагу, Леттерблеяр снова убрал ее и продолжал несколько сухо: – Ничего крамольного в этом нет, конечно. Но все ведь складывается из мелочей, не правда ли? В общем, мы добились принятия весьма мудрого решения, – решения, которое удовлетворяет всех (кроме, разумеется, графа Оленского!)»

«Да уж, мудрее не бывает!» – усмехнулся Ачер.

Двумя днями позже, во время встречи с миссис Мэнсон Мингот, его ожидало более серьезное испытание.

Пожилая леди была взвинчена до предела.

«Ты знаешь, что она меня бросила? – начала она без предисловий и продолжала, не дожидаясь ответа: – Не спрашивай, почему! Она назвала столько причин, что я не помню ни одной из них! У меня такое подозрение, что она не вынесла скуки. Так думает и Августа, и моя сноха. И я нисколько не порицаю ее за это. Оленский – конченый негодяй, не отрицаю, но совместная жизнь с ним, возможно, принесла Элен больше радости, чем с нами на Пятой Авеню. Конечно, членам нашего семейства этого не понять! Они считают, что Пятая Авеню – это рай земной с пересекающей его рю де ля Пэ. Бедняжка Элен, конечно, и не думает о том, чтобы вернуться к своему мужу. Она внутренне восстает против самой идеи воссоединения с графом Оленским. Так что она собирается осесть в Париже вместе с этой своей чудачкой Медорой… Ну, Париж – это Париж! А какие там экипажи!.. Впрочем, она и здесь старалась быть веселой, и я знаю, что мне будет ее очень не хватать».

Две скупые слезинки покатились по ее старческим щекам и исчезли на ее необъятной груди.

«Все, что мне теперь нужно, – заключила она, – это чтобы они все оставили меня в покое!»

Она подмигнула Ачеру.

Именно в тот вечер, по возвращении домой, Мэй сообщила о своем намерении устроить ужин в честь своей кузины. Имя мадам Оленской не упоминалось с момента ее бегства в Вашингтон, и Ачер взглянул на свою жену с удивлением.

«Ужин? Зачем?» – рассеянно спросил он.

Ее лицо вспыхнуло.

«Но, тебе же нравится Элен! Я думала, эта идея придется тебе по душе!» «Очень мило с твоей стороны, что ты об этом подумала, но я не вижу причины…»

«Я и в самом деле намерена это сделать, Ньюлэнд! – заявила Мэй, поднимаясь и переходя к письменному столу. – Уже и приглашения готовы. Мама поможет мне: она согласна, что это – хорошая идея».

Она смутилась и сделала паузу; на губах ее все еще играла улыбка, и Ачеру вдруг показалось, что вся ее семья стоит у нее за спиной.

«Ну, хорошо», – сказал он, пробегая невидящими глазами список гостей, который она подала ему.

Войдя в гостиную, Ачер увидел Мэй, стоявшую у камина и ворошившую угли, помещенные в честь торжественного события на специальный тигель.

Все люстры ярко горели, а орхидеи мистера Ван‑дер‑Лайдена были красиво аранжированы в хрустальных, фарфоровых и серебряных вазах. Гостиная миссис Ньюлэнд Ачер считалась образцовой. Позолоченные бамбуковые кашпо с примулами и цинерариями загораживали окно, из которого открывался вид на залив (люди старого поколения предпочли бы, чтобы там стояла бронзовая копия статуи Венеры Милосской). Покрытые парчой кушетки были сгруппированы вокруг столиков, заставленных серебряными статуэтками, фарфоровыми фигурками и фотографиями в цветочных рамках. Над всеми этими безделушками возвышались лампы в розовых абажурах. Они напоминали высокие пальмы, стоящие среди ярких тропических цветов.

«Сомневаюсь, что Элен когда‑либо видела эту комнату ярко освещенной», – заметила Мэй и покраснела от удовольствия, не без гордости (которая в данном случае была вполне оправдана!) обводя взглядом гостиную. Медные щипцы, стоявшие у камина, упали на пол; ответ ее мужа потонул в этом дребезжащем звуке. И прежде, чем он успел поставить их на место, дворецкий объявил о том, что прибыли Ван‑дер‑Лайдены.

Остальные приглашенные тоже не заставили себя долго ждать: Ван‑дер‑Лайдены любили вовремя садиться за стол. Вскоре вся гостиная заполнилась; Ачер как раз показывал миссис Сельфридж Моррис небольшое полотно «Молчание ягнят», которое мистер Велланд подарил Мэй на Рождество, как вдруг он почувствовал чье‑то присутствие рядом. Обернувшись, он увидел мадам Оленскую, стоявшую за его спиной.

Она была чересчур бледной, и на фоне ее мелового лица темные волосы казались почти черными. Возможно, эта перемена во внешности, а может быть, ее одежда и янтарные бусы, обмотанные несколько раз вокруг шеи, напомнили ему вдруг о том, как он танцевал на школьных вечерах с юной Элен Мингот, когда Медора впервые привезла ее в Нью‑Йорк. Янтарные бусы отнюдь не украшали ее: скорее всего, они не подходили к ее платью. Вид у нее был просто ужасный, но он никогда не любил ее так, как в эту минуту. Их руки встретились, и ему почудилось, что она говорит ему:

«Да, завтра мы отплываем на „России“».

Но в тот момент двери хлопнули, и через секунду послышался голос Мэй.

«Ньюлэнд! Пора рассаживать гостей! Ты не поухаживаешь за Элен?»

Мадам Оленская взяла его за руку. На ее руке перчатки не было. Ачер снова вспомнил, как в тот вечер, когда они сидели у камина в маленькой гостиной на Двадцать третьей улице, он не спускал глаз с этой руки. Ему казалось, что вся красота, которая покинула ее лицо, воплотилась в этих тонких белых пальцах с округлыми суставами. Он подумал: «Если б я мог созерцать только ее руки, я все равно последовал бы за ней!»

Только на приеме в честь «иностранной гостьи» могли допустить, чтобы миссис Ван‑дер‑Лайден сидела с левой стороны от хозяина. Тем самым деликатно подчеркивалась принадлежность графини Оленской к другому миру. Миссис Ван‑дер‑Лайден благосклонно отнеслась к этой вольности, и по ее лицу было видно, что она считает ее уместной. За ужином нужно было совершить несколько ритуалов; причем, все надлежало делать самым наилучшим образом, – или не делать вообще. Прежде всего, в шутливой форме отъезжающую гостью отлучали от клана. Теперь, когда отъезд графини Оленской в Европу был не за горами, Велланды и Минготы наперебой уверяли ее в любви и преданности. Ачер, сидевший во главе стола, был изумлен столь разительной переменой в отношении родственников к графине Оленской. Она вдруг снова стала популярной, и ее окружили вниманием и заботой. Все это означало, что клан одобрил и всецело поддержал ее благоразумное решение. Миссис Ван‑дер‑Лайден щедро одаривала графиню своими улыбками, что могло быть расценено, как знак благоволения с ее стороны. Тем временем мистер Ван‑дер‑Лайден, сидевший справа от Мэй, бросал тревожные взгляды на букеты гвоздик из Скайтерклифа, словно пытаясь выяснить, все ли на месте. Ачер чувствовал, что ему отведена на этом семейном празднике роль свадебного генерала. Мысли его были далеко, и его меньше всего интересовало собственное участие во всех эти «ритуалах». Когда он смотрел на сытых, холеных людей, сидевших перед ним с таким наивным выражением на лицах и поглощавших утку, приготовленную по заказу Мэй, – ему казалось, что они все участвуют в заговоре против графини Оленской. И вдруг его осенило. Да, конечно, ни у кого не осталось сомнений в том, что он и мадам Оленская – любовники.

И как бы вульгарно ни звучало это слово, позаимствованное из европейского лексикона, оно верно отражало суть дела. Он подумал, что на протяжении нескольких месяцев был объектом всеобщего внимания. За ним неотступно следило множество внимательных глаз, его подслушивало множество ушей; и им с его возлюбленной был вынесен одинаковый приговор: их разлучали навсегда. И теперь все старательно делали вид, будто ни о чем не догадываются, и пришли на пати в честь покидающей их Элен Оленской.

В этом и был весь старый Нью‑Йорк, предпочитавший обходиться без «кровопускания». Общество боялось скандалов, как чумы. В нем вежливость всегда ценилась больше, чем храбрость. Люди, устраивавшие сцены, считались дурно воспитанными; но с точки зрения добропорядочных членов общества, издержками воспитания страдал и тот, кто намеренно провоцировал их.

Как только в голове Ачера пронеслись все эти мысли, он почувствовал себя пленником в кругу врагов. Молодой человек окинул их взором и, сосредоточив свой взгляд на аспарагусе из Флориды, вспомнил, каким тоном каждый из них осуждал Бьюфорта и его жену.

«Такая же участь ожидает и меня», – подумал он. И ему показалось, что за его спиной захлопываются двери семейного склепа. Единство его судей проявлялось в их немом приговоре и ничего не значащих словах, которые они ему говорили с любезными улыбками.

Он вдруг рассмеялся, и миссис Ван‑дер‑Лайден удивленно взглянула на него.

«Вы полагаете, это смешно? – спросила она с натянутой улыбкой. – Конечно, бедняжку Реджину поднимут на смех, если она расскажет о своем намерении остаться в Нью‑Йорке».

«Конечно», – пробормотал Ачер.

Вскоре он заметил, что между мадам Оленской и ее соседом справа завязалась беседа. И почти сразу он увидел, как Мэй, восседавшая между Ван‑дер‑Лайденом бросила беспокойный взгляд в сторону Элен. Она как бы давала ему понять, что дольше хранить молчание было бы неприлично. Ачер повернулся к мадам Оленской, и та улыбнулась ему вымученной улыбкой. Казалось, ее глаза говорили:

«Скорее бы все это кончилось!»

«Поездка вас не утомила?» – спросил он и удивился, насколько естественно прозвучали его слова. Элен ответила, что, напротив, ей редко приходилось путешествовать с таким комфортом.

«Но, знаете ли, в поезде так сильно топят!» – добавила она, и он заметил, что ей не придется страдать от жары и духоты в той стране, куда они с Медорой отправляются.

«Помнится, меня буквально заморозили в поезде, – признался молодой человек, – когда я однажды ехал из Кале в Париж!»

Элен сказала, что это ее не удивляет, и добавила, что лучше всего брать с собой дополнительно теплый плед.

«Впрочем, – заметила она после короткой паузы, – всего не предусмотришь: во время путешествия стрессы подстерегают нас на каждом шагу».

На это Ачер порывисто ответил, что самый большой стресс, это когда человек уезжает навсегда… Элен побледнела еще более, и он добавил, внезапно повысив голос: «Я и сам собираюсь в далекое путешествие!»

Мадам Оленская изменилась в лице, а он воскликнул, обращаясь к Реджи Чиверсу:

«Почему бы нам с вами, Реджи, не отправиться в кругосветку? Не сейчас, конечно, а, скажем, через месяц? Я бы с удовольствием составил вам компанию!»

Но тут в разговор вступила миссис Чиверс. Она пропела своим сладким голоском, что не отпустит Реджи, пока тот не поможет ей устроить пасхальный бал в приюте для слепых детей; а ее супруг смущенно добавил, что после этого события состоится международный матч по водному поло, который он никак не может пропустить.

Но слово «кругосветка» прочно засело в мозгу у мистера Морриса, и так как однажды этот почтенный джентльмен уже предпринял большое кругосветное путешествие на своей паровой яхте, он счел своим долгом предупредить собравшихся, что в портах Средиземноморья много отмелей.

«А вообще, – добавил он, покосившись на Ачера, – это не имеет значения: кто захочет увидеть Афины, Смирну и Константинополь, – тот их увидит».

Миссис Моррис заметила, что не испытывает особой благодарности к доктору Бенкому, поскольку тот отсоветовал им ехать в Неаполь, сославшись на то, что там свирепствует лихорадка.

«Лучше провести эти три недели в Индии», – заметил мистер Моррис, всем своим видом показывая, что он не причисляет себя к любителям «кругосветок».

Это было последнее замечание перед тем, как дамы поднялись из‑за стола и направились в гостиную.

В библиотеке, несмотря на присутствие старейшин, вниманием гостей всецело завладел Лоренс Лефертс. И, как это часто бывало в последнее время, разговор зашел о Бьюфортах. Генри Ван‑дер‑Лайден и Сельфридж Моррис расположились в роскошных креслах, предусмотрительно поставленных для них; они специально прервали свою беседу, чтобы послушать обличительную речь Лефертса. Тот начал издалека, упомянув о строгих законах, существовавших еще в эпоху зарождения христианства; потом он долго распространялся о святости домашнего очага. Все заметили, что негодование, переполнявшее его, положительно сказалось на его красноречии. Уже никто не сомневался, что если бы общество почаще внимало его речам и следовало его «благому примеру», оно никогда бы не приняло в свои ряды такого выскочку, как Бьюфорт, – нет и еще раз нет (даже если бы он женился на Ван‑дер‑Лайден или Ланнингс, а не на девице далласского рода‑племени)!

«То, что ему удалось жениться на далласском роде, – продолжал гневно обличать Бьюфорта Лефертс, – не давало ему права самовольничать! Он же проложил себе дорожку к дому миссис Лемюэль Страферс, не говоря уже о прочих его выходках! Открывая двери перед такими вульгарными особами, как эта дама, общество не столько причиняет себе вред, сколько теряет на них свое драгоценное время. Стоит только разбавить свои ряды людьми неизвестного происхождения – к тому же с темным прошлым, – и неприятности не заставят себя долго ждать. Как они все‑таки способствуют быстрому разложению „сливок общества“, эти выскочки!..»

«Если так будет продолжаться, – прогремел Лефертс, оглядывая притихших гостей с видом пророка, которого понимают лишь единицы, – то наши дети сочтут за великую честь, если их пригласят в дом вора и с радостью заключат браки с его выродками!»

«Полегче, мистер Лефертс!» – запротестовали Реджи Чиверс с молодым Ньюлэндом; мистер Сельфридж Моррис казался слегка взволнованным, а благородное лицо мистера Ван‑дер‑Лайдена выражало боль и отвращение.

«А что, у него и дети есть?» – воскликнул мистер Силлертон Джексон, ушам своим не веря. И пока Лефертс пытался все обратить в шутку, пожилой джентльмен возбужденно прошептал на ухо Ачеру:

«Есть же такие „правильные“ люди! Видят сучок в глазу брата своего, а бревна в собственном не замечают! Он из тех хозяев, чьи повара – самые худшие, но которые, съездив в гости, жалуются на то, что их там отравили! Я все думал, чего это он так расходился, а потом вспомнил, что одна секретарша…»

Разговор лился рекой, но Ачер не следил за его течением: слова казались ему пустыми и лишенными всякого смысла. На окружающих его лицах отражалось изумление и даже радость. Всех, кроме него, казалось, интересовал этот разговор. Он слышал, как молодые мужчины смеялись, а Генри Ван‑дер‑Лайден и Сельфридж Моррис обсуждали качества и оснастку «Мадейры», яхты Ачеров, которую оба джентльмена оценили по достоинству. С Ачером беседовали тепло, по‑дружески, но, как ему казалось, с некоторой преувеличенной любезностью; это лишний раз доказывало, что кольцо вокруг него продолжало сжиматься. В нем росло внутреннее сопротивление и желание стряхнуть с себя невидимые путы.

В гостиной они присоединились к дамам, и он увидел, что глаза Мэй горят восторгом; они словно говорили ему о том, что все прошло благополучно. Она поднялась и отошла в сторону от мадам Оленской, которую немедленно увлек к позолоченной софе мистер Ван‑дер‑Лайден. Мистер Сельфридж Моррис вскоре присоединился к ним, и Ачеру стало ясно, что с ним продолжают вести двойную игру. По молчаливому согласию всех членов семьи, мадам Оленскую оберегали от очередного безрассудства, а Ачера – от пренебрежения семейными обязанностями. Но все эти дружелюбные неумолимые люди не подавали виду, что действуют заодно, по заранее намеченному плану.

Теперь уже Ачер не сомневался, что в глазах нью‑йоркского общества он был любовником мадам Оленской. Молодой человек заметил, как глаза его жены радостно заблестели, и вдруг понял, что она верит этим слухам. Это открытие заставило поднять голову дракона, притаившегося на дне его души, и раздражение, независимо от его воли, изливалось наружу, во время его тщетных попыток поддерживать разговор с миссис Реджи Чиверс и юной миссис Ньюлэнд о благотворительном бале в Вашингтоне. Течение бесконечной реки бессмысленных разговоров продолжалось; ей не было конца.

Вдруг он увидел, что мадам Оленская поднялась с тем, чтобы попрощаться. Сейчас она уйдет, а он так и не сказал ей главного. Как ни старался, Ачер не мог вспомнить, о чем ни говорили за ужином.

Элен подошла к Мэй, и остальные гости обступили их полукругом. Дамы обменялись рукопожатием; затем Мэй наклонилась вперед и поцеловала кузину.

«Вне всякого сомнения, хозяйка совершенно затмила свою гостью,» – вполголоса сказал Реджи Чиверс молодому Ньюлэнду. Ачер вспомнил грубую шутку Бьюфорта по поводу «неэффективной» красоты Мэй. Через минуту он направился в холл, чтобы помочь мадам Оленской надеть шубку.

И, несмотря на полное смятение духа, в котором он пребывал, он решил ничего не говорить Элен о своем открытии, чтобы не расстраивать ее лишний раз. Убежденный в том, что никакие силы теперь не смогут помешать ему действовать, Ачер подавлял в себе отрицательные эмоции. Но когда он стоял рядом с мадам Оленской в холле, у него вдруг возникло непреодолимое желание побыть еще с ней немного наедине. По крайней мере, он мог проводить ее к экипажу и там постоять несколько мгновений у распахнутой дверцы.

«Экипаж ждет вас?» – спросил он, и в этот момент рядом раздался голос миссис Ван‑дер‑Лайден, которая легко произнесла, кутаясь в соболя:

«Мы отвезем Элен домой, Ньюлэнд! Не стоит беспокоиться».

Сердце Ачера дрогнуло, а мадам Оленская, застегивая шубку рукой, в которой держала веер, протянула ему свободную руку.

«До свидания!» – произнесла она тихим голосом.

«Счастливо! Но… я надеюсь очень скоро увидеть вас в Париже!» – ответил он так громко, что звук его голоса прозвучал, как выстрел.

«О! – прошептала она. – Если бы вы с Мэй могли приехать…»

Мистер Ван‑дер‑Лайден предложил Элен опереться на его руку, а Ачер повел к экипажу миссис Ван‑дер‑Лайден. На какое‑то мгновение ему удалось выхватить в темноте бледный овал ее лица, на котором, как две звезды, сияли большие глаза. Но ландо тронулось с места, и она исчезла.

Когда Ачер стал подниматься вверх по лестнице, из дверей его дома вышли Лефертсы. Лоренс Лефертс схватил его за край рукава, и, пропустив супругу вперед, воскликнул:

«Ну, старина, вот что я вам скажу! Завтра утром обедаем вместе в клубе, договорились? Спасибо, дружище, все было на уровне! Спокойной ночи!»

«Все прошло чудесно, не правда ли?» – весело спросила его Мэй, появляясь на пороге библиотеки.

Ачер с удивлением воззрился на нее. Как только последний экипаж растворился в темноте, он поднялся в библиотеку и плотно затворил за собой дверь, лелея надежду, что его жена, засидевшаяся внизу, прямиком отправится в свой будуар. И вот она стояла перед ним, бледная, уставшая от борьбы, но все еще готовая ее продолжать.

«Можно мне зайти и поговорить с тобой о том, как прошел прием?» – спросила она.

«Конечно, если тебе хочется. Но ты, должно быть, смертельно устала и хочешь спать!»

«Нет, вовсе нет! Я с удовольствием просто посижу с тобой рядом».

«Ну и отлично!» – сказал Ачер, пододвигая ее кресло поближе к огню. Мэй села, и он вернулся на свое место.

Некоторое время они оба молчали. Наконец, Ачер сказал:

«Раз ты не устала и готова выслушать меня, я должен сказать тебе одну вещь. Я пытался это сделать вчера, но…»

Мэй быстро вскинула голову.

«Да, дорогой! Это касается тебя?»

«Это касается меня, Мэй. Ты говоришь, что не устала, а я страшно устал!..»

В мгновение ока она вся преобразилась и стала самим воплощением женской заботы.

«Я знала, что когда‑нибудь это должно произойти, Ньюлэнд! Тебя нещадно эксплуатировали в офисе!»

«Должно быть, и это тоже. так или иначе, но мне нужен брейк».

«Брейк?.. Означает ли это, что ты не намерен больше работать в этой фирме?»

«У меня единственное намерение: уехать отсюда и как можно дальше. Понимаешь, сбежать от всего!»

Ачер перевел дыхание, осознавая, что совсем не похож на пресыщенного однообразной жизнью молодого человека, жаждущего перемен. И тем не менее он повторил упрямо:

«Сбежать от всего!..»

«Но стоит ли ехать далеко? Скажи мне, куда ты хотел бы отправиться?» – спросила она его.

«Сам не знаю… В Индию или Японию, может быть».

Мэй поднялась и он, сидя с опущенной головой, оперевшись подбородком на руки, почувствовал рядом тепло ее тела и тонкий аромат духов.

«Так далеко?.. Но, боюсь, дорогой, у тебя ничего не выйдет, – сказала она слабым голосом. – Если, конечно, ты не надумаешь взять меня с собой!»

И потом, поскольку Ачер промолчал, Мэй добавила своим чистым, как колокольчик, голосом:

«Я поеду, если врачи мне разрешат, – каждое ее слово будто отчеканивалось в его мозгу. – Но вряд ли они мне позволят. Видишь ли, Ньюлэнд, с этого утра меня не покидает уверенность, что то, о чем я так давно мечтала, свершилось…»

Ачер вздрогнул и испуганно посмотрел на нее. А она встала перед ним на колени и спрятала свое пунцовое лицо в его ладони.

«О, моя милая!» – сказал он, слегка прижимая ее к себе, и холодной рукой проводя по ее густым волосам.

И снова наступила долгая пауза, во время которой все драконы Ачеровой души разом подняли головы. Мэй внезапно освободилась из его объятий и поднялась с пола.

«Ты не удивлен?..»

«И да, и нет. Разумеется, я всегда надеялся…»

Они посмотрели друг другу в глаза, и вновь воцарилась тишина. Затем, отворачиваясь в сторону, он отрывисто спросил:

«А ты… говорила об этом еще кому‑нибудь?»

«Только нашим мамам, – Мэй сделала паузу и поспешно добавила: – Больше никому, не считая Элен.»

Кровь бросилась ей в лицо, но она нашла в себе силы, чтобы закончить:

«Помнишь, я упоминала об одном долгом разговоре, который произошел между нами на днях? Она тогда была со мной так мила!»

«О!» – воскликнул Ачер; ему показалось, что его сердце больше не бьется.

Он чувствовал, что его жена внимательно на него смотрит.

«Ты считаешь, что не следовало ей этого говорить?»

«Не следовало? Отчего же! – Ачер сделал отчаянные усилия над собой, чтобы собрать свою волю в кулак. – Но ваш разговор происходил две недели тому назад, не так ли? И, насколько я понял, ты не была уверена до сегодняшнего дня!»

Мэй еще больше покраснела, но выдержала его взгляд.

«Все правильно, я не была уверена, но ей сказала, что все подтверждается. Как видишь, так оно и получилось!» – воскликнула она, глядя на него влажными глазами, в которых отразилась победа.