Глава восемнадцатая. «О чем это вы тут секретничаете, тетушка Медора?» – воскликнула мадам Оленская, входя в комнату

«О чем это вы тут секретничаете, тетушка Медора?» – воскликнула мадам Оленская, входя в комнату.

Одета она была так, будто собралась на бал. Всю ее фигуру окутывало мягкое сияние, и, казалось, что платье ее состоит из крохотных светлячков. Голову она держала так, словно выходила на подиум под взглядами многочисленных соперниц.

«Мы как раз говорили, моя дорогая, что здесь тебя ожидает сюрприз. Взгляни на эту красоту!» – воскликнула миссис Мэнсон, поднимаясь на ноги. Дугообразно изогнув свою руку, она указала ей на розы.

Мадам Оленская, взглянув на цветы, замерла на месте. Она не изменилась в лице, но оно вдруг все побелело от гнева. Казалось, на нем отразился отблеск летней зарницы.

«О! – воскликнула она, и голос ее дрогнул. – Кому в голову пришла нелепая мысль послать мне этот букет? Зачем он здесь? И с чего бы это именно сегодня? Я ведь не на бал собралась, а невеститься мне поздновато! Но некоторые этого не хотят понять!»

Графиня направилась обратно к двери, открыла ее и крикнула: «Настасья!»

Не успела мадам Оленская позвать ее, как проворная служанка появилась на пороге. Ачер слышал, как, понизив голос, она быстро произнесла что‑то по‑итальянски. Но видя, что Ачер прислушивается к ее словам, снова перешла на английский. Она сказала служанке:

«Видишь эти розы? Возьми их и выброси в мусорную корзину!»

Настасья с недоумением воззрилась на графиню, и та поспешила добавить: «Да нет же, бедные цветы ни в чем не виноваты. Ладно. Скажи мальчику‑посыльному, чтоб отнес их в дом мистера Винсета – того темноволосого джентльмена, который ужинал сегодня у нас. Его жена нездорова и эти цветы могут порадовать ее… Говоришь, мальчишка уже убежал? Ну, тогда, голубушка моя, придется тебе самой сходить к ним. Накинь мой плащ и поторопись: я хочу немедленно очистить свой дом от этой скверны! Но не вздумай сказать ей, что эти цветы подарили мне!»

С этими словами мадам Оленская накинула на плечи Настасьи свой бархатный театральный плащ и вернулась из холла в гостиную, сильно хлопнув дверью. Ее грудь высоко вздымалась под кружевной оборкой, окаймлявшей декольте, и Ачеру показалось, что еще мгновение, и она зарыдает. Но вместо этого, Элен вдруг расхохоталась, и, переводя взгляд с одного на другую, спросила: «А как вы тут без меня? Надеюсь, уже успели подружиться?»

«Пусть мистер Ачер расскажет все тебе сам, дорогая! Он ведь так долго ждал, пока ты переоденешься!»

«Да, я заставила вас поволноваться! Эти упрямые волосы никак не хотели укладываться в прическу, – призналась Элен Оленская, дотрагиваясь рукой до своего высокого шиньона с завитыми локонами. – Но хватит об этом! Я вижу, доктор Карвер уже ушел. Тетушка, ты не опоздаешь к Блэнкерам? Мистер Ачер, не соблаговолите ли вы посадить миссис Мэнсон в мой экипаж?»

Она проводила маркизу в холл и долго наблюдала, как та надевает ботики и постепенно исчезает под горой шалей и шарфов, готовясь к выходу в свет. Стоя на пороге гостиной, Элен сказала: «Если не возражаешь, экипаж заберет меня отсюда в десять часов».

Затем она вернулась в гостиную и, проходя рядом с камином, посмотрелась в зеркало. Едва ли нашлась бы еще хоть одна леди в Нью‑Йорке, которая вот так запросто назвала бы свою служанку «голубушкой» и отослала ее с поручением, укутав в свой собственный театральный плащ. И хотя у Ачера голова распухла от проблем, он был приятно удивлен, что в этом доме действия разворачиваются на фоне положительного эмоционального настроя.

Мадам Оленская не пошелохнулась, когда Ачер подошел к ней и через мгновение он увидел ее глаза в зеркале. Но она потупила их и, отойдя от камина, уселась на софу в свой уголок. Вздохнув, графиня тихо сказала: «Пожалуй, я выкурю сигаретку!»

Ачер передал ей портсигар и зажженную лучину. Когда пламя осветило ее лицо, он заметил, что ее глаза улыбаются ему. Неожиданно она спросила: «Что вы думаете о моем характере, Ньюлэнд?»

Ачер помедлил мгновение, а потом вдруг ответил решительно: «Глядя на вас, я начинаю понимать, что имела в виду ваша тетя, рассказывая о вашей прежней жизни».

«Могу себе представить, что она вам наговорила!»

«Она сказала, что вы буквально купались в роскоши, и жизнь ваша была полна всего такого, о чем мы здесь даже мечтать не можем».

Мадам Оленская сложила губы трубочкой и выпустила колечко дыма.

«У Медоры такая романтичная натура, но она любит мир вещей!»

После недолгого колебания Ачер отважился спросить ее: «Вы считаете, что романтическое восприятие жизни не отражается на ее способности объективно оценивать происходящее?»

«Вы имеете в виду, говорит ли она правду хоть иногда? – усмехнулась племянница Медоры Мэнсон и продолжала более серьезно: – Я бы сказала, почти во всех ее словах есть и правда и ложь. Но почему вы спрашиваете об этом? Что такого она вам рассказала?»

Ачер посмотрел на пламя, а потом перевел взгляд на ее блестящий наряд. Его сердце дрогнуло при одной мысли о том, что это их последний вечер у камина в этом доме, и что с минуты на минуту ее заберет экипаж.

«Ваша тетя сказала мне, что граф Оленский хочет, чтобы она убедила вас к нему вернуться».

Мадам Оленская не проронила ни слова. Она сидела неподвижно, зажав сигарету между пальцев полусогнутой руки. Выражение ее лица при этом не изменилось. Ачер уже давно заметил, что графиня, по всей вероятности, утратила способность удивляться, чему бы то ни было.

«Так вы знали об этом?» – спросил он ее.

Она долго молчала, стряхивая пепел с сигареты прямо на пол.

«Догадывалась. Бедная моя тетушка намекала на то, что есть какое‑то письмо. Ох уж эти ее намеки!..»

«Так это вашему мужу мы обязаны столь неожиданным появлением здесь вашей тетушки?»

Мадам Оленская, казалось, вновь погрузилась в размышления.

«Опять‑таки, трудно судить! Сама она говорит, что услышала „духовные призывы“, или что‑то в этом роде, от доктора Карвера. У меня есть опасения, что она надумала стать его женой. Бедняжка Медора! Всегда найдется тот, за кого она не отказалась бы выйти замуж! Но, может быть, она просто надоела своим компаньонам на Кубе, и они решили от нее избавиться! По‑моему, они к тому же оплачивали ее расходы. В самом деле, Ньюлэнд, я понятия не имею, почему она приехала!»

«Но вы полагаете, что ваш муж действительно мог передать ей письмо для вас?»

Мадам Оленская помедлила с ответом и затем тихо произнесла:

«В конце концов, этого следовало ожидать».

Молодой человек в волнении поднялся и прислонился к камину. Смутное беспокойство продолжало нарастать в нем; он не находил нужных слов, чтобы выразить свои мысли, а драгоценные минуты летели, не оставляя ему времени для объяснений. В любой момент за ней мог вернуться экипаж, и он прислушивался, не стучат ли уже колеса по мостовой.

«А вам известно, что ваша тетушка не сомневается, что вы вернетесь… к своей прежней жизни?»

Мадам Оленская вскинула голову. Густая краска залила сначала ее лицо, а потом шею и плечи. Она редко краснела, и лихорадочный румянец напоминал следы ожогов на ее нежной коже.

«Я знаю, что многие люди невысокого мнения обо мне», – сказала она.

«О, Элен, простите меня! Я – просто осел!»

Она слабо улыбнулась.

«Вы просто очень нервный. И потом, у вас свои проблемы. Я знаю, что вам кажется несправедливым, что Велланды отложили свадьбу на столь неопределенный срок. Кстати, я с вами совершенно согласна! Знаете ли, браки в Европе заключаются довольно быстро, а эти американские отсрочки – совершенно необъяснимы. Возможно, европейцы – более темпераментны, чем мы».

Она сделала ударение на слове «мы», и оттого вся фраза прозвучала иронично.

Ачер понял, что она хотела этим сказать, но не отважился развивать эту мысль дальше. В конце концов она сознательно перевела разговор в иное русло, не желая обсуждать свои личные дела после того удара, который ей невольно нанес Ачер. Поэтому, ему ничего не оставалось, как предоставить ей самой выбирать тему. Но то, что с минуты на минуту они должны были расстаться и покинуть этот дом, приводило его в отчаяние. Он не хотел, чтобы между ними вновь выросла стена непонимания.

«Да, – внезапно сказал он, – я ездил на юг, чтобы попросить Мэй стать моей женой после Пасхи. Не вижу причины, чтобы мы должны были откладывать наше бракосочетание».

«И несмотря на то, что Мэй обожает вас, вам не удалось ее убедить? А я‑то считала ее достаточно умной для того, чтобы пренебречь этими допотопными традициями, которые обрекают ее на вечное рабство».

«Она действительно достаточно умна, и никакая она не рабыня!»

Мадам Оленская с любопытством взглянула на него.

«Ну, тогда я не понимаю!»

Ачер покраснел и быстро произнес:

«Мы, можно сказать, впервые в жизни поговорили начистоту. Как выяснилось, она считает мое нетерпение дурным знаком».

«Как вы сказали? Дурным знаком?..»

«Ей кажется, что я не уверен в своих чувствах и поэтому так тороплюсь! Короче, она полагает, будто я собрался на ней жениться, чтобы раз и навсегда освободиться от одной старой связи, о которой я уже и думать забыл».

Мадам Оленская с удивлением воззрилась на него и сказала:

«Но если Мэй так думает, почему она сама не желает поторопить родителей со свадьбой?»

«Потому что Мэй не такая, как другие девушки. Она в тысячу раз благороднее их всех! Она настаивает на том, чтобы отложили свадьбу, так как хочет дать мне время…»

«Время, чтобы вы оставили ее ради другой женщины?»

«Если бы она у меня была».

Мадам Оленская, наклонившись к камину, задумчиво смотрела на языки пламени. И тут Ачер услышал приближающийся цокот копыт по мостовой. Это был ее экипаж.

«Как благородно с ее стороны!» – произнесла, наконец, графиня чуть дрогнувшим голосом.

«Да. Только все это совершенно напрасно».

«Напрасно? Потому что вам и дела нет до остальных женщин?»

«Потому что я не собираюсь жениться ни на ком другом».

После новой паузы в их разговоре графиня посмотрела ему прямо в глаза и спросила:

«А та, другая женщина, все еще любит вас?»

«Никакой другой у меня нет. Дама, о которой упоминала Мэй, никогда…»

«А тогда чего ради, вы торопитесь?»

«Ваш экипаж у дверей», – вместо ответа сказал Ачер.

Графиня поднялась и обвела гостиную рассеянным взглядом. Ее веер и перчатки лежали на софе, подле нее, и она автоматически взяла их в руки.

«Да, мне пора».

«Вы собрались к миссис Страферс, не так ли?»

«Совершенно верно, – улыбнулась она и добавила: – Я должна принимать любое приглашение: в противном случае я буду чувствовать себя слишком одинокой. Почему бы вам не поехать со мною вместе?»

Ачеру захотелось, во что бы то ни стало удержать ее подле себя, сделать так, чтобы этот вечер она провела вместе с ним. Игнорируя ее вопрос, он продолжал стоять, прислонившись к камину, не спуская глаз с ее руки, в которой она держала перчатки и веер; он, словно проверял свои телепатические способности, стараясь заставить ее разжать пальцы и уронить их обратно на софу.

«Мэй как в воду глядела, – сказал он, пристально глядя на нее. – Между нами и в самом деле стоит женщина, но не та, о которой она, бедняжка, подумала».

Элен Оленская не произнесла ни слова и не пошелохнулась. Через мгновение Ачер уже сидел рядом с ней и держал ее за руку. Ее пальцы медленно разжались, и перчатки с веером упали на софу между ними.

Она вдруг поднялась и встала у камина.

«Не надо влюбляться в меня! Слишком многие играли со мной в эти игры!» – сказала она, нахмурившись.

Ачер тоже поднялся, изменившись в лице: такую пощечину от нее он еще не получал.

«Я никогда не играл с вами, – произнес он, – и не собираюсь. Но вы и есть та женщина, на которой я бы женился, если б это было возможно».

«Возможно? – переспросила Элен и взглянула на него с изумлением. – И вы говорите это после того, как сами же перечеркнули мое будущее?»

Его не покидало ощущение, что он прокладывает себе дорогу в кромешной тьме, ориентируясь на призрачный лучик света, который маячит где‑то вдали.

«Так это я перечеркнул ваше будущее?..»

«Вы, вы, вы! – зарыдала она; губы у нее дрожали, как у обиженного ребенка. – Не вы ли заставили меня отказаться от самой идеи развода? При этом вы указали мне на то, что развод – путь слабых и эгоистичных, не способных принести себя в жертву ради сохранения брака, который ставится в обществе во главу угла, и… ради спокойствия членов семейства, боящихся скандала, как огня! И я пошла на это потому, что вы должны были породниться с моей семьей, потому что боялась причинить вам с Мэй неприятности. Вот почему я сделала так, как вы сказали. И я, – внезапно она рассмеялась – не делала тайны из того, что тем самым хочу помочь вам!»

Она вновь опустилась на софу и согнулась над складками своего пышного платья, как трагическая актриса в кульминационный момент. Молодой человек, неподвижно стоя возле камина, не спускал с нее глаз.

«Боже! – вздохнул он. – Когда я думал…»

«Думали о чем?»

«Не спрашивайте меня!»

Все еще продолжая смотреть на нее, он увидел, как краска снова залила ее лицо и шею. Элен выпрямилась. Смерив Ачера высокомерным взглядом, она сказала:

«Я требую ответа!»

«Ну, хорошо. В том письме, которое вы дали мне, сообщалось нечто такое…»

«В письме моего мужа?»

«Да».

«Его угрозы меня нисколько не пугали! Мне нечего было бояться, за исключением того, что простая формальность могла навлечь неприятности на всю семью, и на вас с Мэй в частности. Прежде всего, мне не хотелось доводить дело до скандала».

«Боже мой!» – вздохнул он снова, закрывая ладонями лицо.

В гробовой тишине они думали о том, что сами того не зная, совершили нечто непоправимое. Ачеру казалось, что могильная плита уже опустилась над ним. Он чувствовал, что даже всесильное время не излечит его бедное, разбитое сердце. Он продолжал сидеть неподвижно, закрыв ладонями лицо, и смотреть в темноту.

«По крайней мере, я сказал, что люблю вас!» – произнес он, наконец.

Из противоположного угла, где она все еще сидела, раздались жалобные всхлипывания, напоминавшие детский плач. Он вскочил и приблизился к ней.

«Элен! Ну, что стряслось? Почему вы плачете? На свете не бывает безвыходных ситуаций! Я же свободен и вас я освобожу!»

Сказав это, он заключил ее в объятия и принялся целовать ее мокрое от слез лицо, которое напоминало ему прекрасный розовый бутон, покрытый каплями росы. Все их страхи и сомнения исчезли без следа, как призраки на рассвете.

Больше всего его поразило то, что его прикосновение оказалось действеннее, чем все те доводы, которые он приводил ей в течение последних пяти минут. Но его поцелуй сотворил чудо: они поняли друг друга без слов.

Элен вернула ему поцелуй сполна, но через несколько мгновений вдруг высвободилась из его рук и, отстранившись от него, поднялась с софы.

«Мой дорогой Ньюлэнд, что должно было случиться, – то случилось. Но это ничего не меняет», – сказала она, стоя у камина и глядя на него сверху вниз.

«С этого момента вся жизнь моя изменится раз и навсегда!»

«Нет, не должна! Вы помолвлены с Мэй Велланд, а я – замужем».

Он тоже поднялся с места, взволнованный и полный решимости.

«Ерунда! Все это – в прошлом. Мы не имеем права лгать самим себе и другим людям. Не будем говорить о вашем браке; но неужели вы думаете, что теперь я смогу жениться на Мэй?»

Она стояла молча, облокотившись о каминную полку. Ачер видел отражение ее тонкого профиля в зеркале, висевшем на стене позади нее. Один из локонов выбился из шиньона и касался ее шеи. Элен выглядела усталой и измученной. Казалось, она даже постарела за это время.

«Не представляю, как вы скажете об этом Мэй. А вы сами‑то представляете?» – сказала она после долгой паузы.

Он нетерпеливо пожал плечами.

«Я уже не в силах что‑либо изменить».

«Это вы сейчас так говорите, но на самом деле это не так. Всегда кажется, что не так уж просто изменить то, что было давным‑давно решено».

«Я вас не понимаю!»

На ее лице изобразилось некое подобие улыбки, но, как ни странно, его выражение от этого никак не смягчилось.

«Вы не догадываетесь, что в одночасье изменили мою жизнь! С первой нашей встречи я знала, что это неизбежно должно было случиться!»

«Неужели?»

«Да. Первое время я не подозревала, что люди сторонятся меня, считая ужасным, испорченным созданием. Теперь мне понятно, почему они отказались прийти на прием к миссис Ловелл Мингот! И я не сомневаюсь, что это вы с вашей матушкой упросили Ван‑дер‑Лайденов вмешаться. А еще мне совершенно теперь ясно, что вы объявили о своей помолвке на балу у Бьюфортов, чтобы я могла рассчитывать на поддержку не только своего семейства, но и вашего…»

Он засмеялся, и Элен остановилась, но потом продолжала с грустной улыбкой:

«Какой же наивной и не наблюдательной я была! Я и сейчас, скорее всего, пребывала бы в блаженном неведении, если бы бабушка не открыла мне глаза. Я надеялась обрести в Нью‑Йорке свободу и душевный покой. Я считала, что возвращаюсь к себе домой. Счастье переполняло меня, и я не сомневалась, что все окружающие добры ко мне и искренне рады моему приезду. Но с самого начала, – продолжала она, – я чувствовала, что никто так не печется обо мне, как вы. И никто другой не смог бы убедить меня принести в жертву свои интересы. Самым близким людям это не удалось! Я чувствовала, что они никогда не были искушаемы. Но вы… вы поняли меня сразу. Вы видели, как из человека вашего круга хотят сделать аутсайдера, и вы не допустили этого. Вы презирали мир условностей, и не дали ему опутать меня своими сетями. А еще вы научили меня не принимать счастье, если оно куплено слишком дорогой ценой – ценой предательства, жестокости и равнодушия. Раньше я этого не понимала, и для меня это самый важный урок».

Элен говорила тихим, ровным голосом, не показывая своего волнения. Глаза ее были совершенно сухими, и каждое ее слово вонзалось Ачеру в грудь, как раскаленное железо. Он сидел, наклонившись и зажав голову руками. Взгляд его упал на кончик атласной туфельки, видневшийся из‑под ее платья. Внезапно он упал на колени и поцеловал его в порыве нежности.

Элен склонилась над ним и, положив руки ему на плечи, заглянула прямо в глаза. Ее взгляд был такой глубокий и всепроникающий, что он замер на месте, боясь пошелохнуться.

«О, нет, не заставляйте нас поступать вопреки здравому смыслу! – взмолилась она. – Я не могу вернуться к прежней жизни, ведь вы указали мне иной путь! Я и мыслить стала по‑другому! Чтобы продолжать любить вас, я должна вас оставить!»

Он протянул к ней руки, но она отпрянула назад. В молчании они смотрели друг на друга, и ни один из них не решался преодолеть препятствие, которое выросло перед ними после того, как она произнесла эти слова. Внезапно его лицо побелело от ярости.

«А Бьюфорт? Он станет моим преемником?»

Его слова прозвучали, как выстрел; он готов был встретить ответную вспышку гнева и использовать ее для своего «запала», чтобы продолжить битву. Но мадам Оленская побледнела и стояла, повесив голову и опустив руки. Казалось, она думала о чем‑то важном.

«Он сейчас ждет не дождется, когда вы приедете к мадам Страферс. Что же вы не торопитесь упасть в его объятия?» – усмехнулся он.

Элен позвонила в колокольчик.

«Сегодня я никуда не поеду, – сказала она, когда Настасья появилась в гостиной. – Скажи кучеру, чтобы отправлялся за сеньорой маркизой».

После того, как за служанкой закрылась дверь, Ачер снова с грустью взглянул на Элен.

«Зачем приносить такую жертву? – горько усмехнулся он. – Я теперь вам не помеха, и не вправе запрещать вам, такой одинокой, встречаться с вашими друзьями!»

Мадам Оленская слабо улыбнулась. Слезы блестели на ее влажных ресницах.

«Я не одинока, – сказала она. – Я была одинокой, и всего боялась. Но, ни пустота, ни темнота меня больше не пугают. Теперь, когда я вновь обрела себя, мне ничего не страшно. Я напоминаю себе ребенка, отправляющегося спать в комнату, в которой всегда горит светильник».

Ее строгий тон и взгляд вновь построили между ними непроницаемую стену, и Ачер произнес, тяжело вздыхая:

«Нет, не понимаю я вас!»

«Зато Мэй вы понимаете!»

Он густо покраснел, как только эти слова сорвались с ее языка, но продолжал смотреть на нее.

«Мэй готова оставить меня.»

«Что? Кажется, три дня тому назад вы на коленях умоляли ее, чтобы поскорее сыграли вашу свадьбу!»

«Но она отказала мне в этом. А это дает мне право…»

«О! Не вы ли настаивали на том, чтобы я избегала подобных шагов?» – воскликнула она.

Он отвернулся, чувствуя, что у него больше нет сил спорить с ней. У него было такое же ощущение, как если бы он несколько часов подряд карабкался вверх по крутому обрыву и, достигнув вершины, сорвался и полетел в пропасть, в темноту.

Если бы только ему снова удалось заключить ее в свои объятия, он доказал бы ей всю несостоятельность ее доводов. Но графиня все еще держала дистанцию. В ее взглядах и жестах сквозило холодное высокомерие, и Ачер знал, что реакция Элен вполне искренняя. Поэтому, в конце концов, он снова принялся умолять ее.

«Если мы сделаем это сейчас, то потом горько об этом пожалеем, – сказал он. – Всем от этого будет только хуже».

«Нет, нет и нет!» – вскрикнула она, как если бы он до смерти ее напугал.

И в этот момент кто‑то настойчиво позвонил в дверной колокольчик. Они не слышали, чтобы у дверей останавливался экипаж, и стояли неподвижно, испуганно глядя друг на друга.

В холле раздались шаги Настасьи, которая поспешила открыть входную дверь. И через несколько секунд, войдя в гостиную, она вручила графине телеграмму.

«А та леди вся просияла, получив цветы, – сказала Настасья, разглаживая рукой передник. – Она подумала, что их прислал ей ее дорогой сеньор. Она даже всплакнула и заметила, что зря он так сорит деньгами!»

Ее хозяйка улыбнулась и, повертев в руках желтый конверт, вскрыла его и извлекла оттуда телеграмму, которую быстро прочла в свете лампы.

Когда за Настасьей закрылась дверь, Элен передала телеграмму Ачеру. Она была адресована графине Оленской и прибыла прямо из Сан‑Августина.

«Телеграмма бабушки оказалась действенным средством. Родители согласны сыграть свадьбу после Пасхи. Посылаю телеграмму Ньюлэнду. Не нахожу слов, чтобы выразить, как я счастлива. С любовью и благодарностью.

Ваша Мэй.»

Через полчаса, открыв входную дверь своего собственного дома, Ачер обнаружил точно такой же конверт. Он увенчивал собой кипу других писем и посланий. Это была пресловутая телеграмма от Мэй Велланд, которая гласила:

«Родители дали свое согласие. Венчание состоится в первый же вторник после Пасхи в двенадцать часов в приходской церкви. Пожалуйста, переговорите со священником. Бесконечно счастлива. Люблю.

Мэй».

Ачер скомкал желтый конверт, словно этот жест мог уничтожить не только телеграмму, но и новость, содержавшуюся в ней. Затем он достал записную книжку и перелистал несколько страниц дрожащими пальцами. Не найдя в ней той записи, которую искал, он сунул конверт в карман и поднялся по лестнице наверх. Он увидел узкую полоску света, которая пробивалась из‑под двери в маленькую комнату, служившую Дженни будуаром. Ачер нетерпеливо постучал, дверь отворилась, и на пороге появилась его сестра с папильотками в волосах, своем старом фланелевом халате пурпурного цвета. Ее лицо выглядело бледным и встревоженным.

«Ньюлэнд! Надеюсь, в этой телеграмме – хорошие новости? На всякий случай я решила подождать тебя и не стала вскрывать конверт». (Почти вся его корреспонденция проходила через руки Дженни).

Не удостоив сестру ответом, Ачер сам спросил ее:

«Послушай, когда в этом году Пасха?»

Дженни остолбенела от изумления. Она не ожидала, что ее брат проявит легкомыслие, способное оскорбить религиозные чувства любого доброго христианина.

«Пасха? Ньюлэнд! Ну, разумеется, в первое воскресенье апреля! А что?»

«В первое воскресенье? – переспросил он, снова лихорадочно перелистывая страницы своей записной книжки и считая дни. – Так значит, это первая неделя апреля?»

Он вдруг откинул голову назад и расхохотался.

«Да что с тобой?..»

«Ничего. Просто через месяц я женюсь!»

Дженни бросилась брату на шею и прильнула к его груди.

«О, Ньюлэнд! Разве это не замечательно? Я так рада за тебя! Но почему ты смеешься, дорогой? Успокойся, иначе ты разбудишь матушку».