Тема 1.2. Философский анализ мифологии и религии как форм 2 страница

…Историческая структура античного мифа нас занимает здесь, только в целях реконструкции древнейших утраченных вариантов мифа. Динамическая структура мифа есть структура метаморфозы его образов и их движения по кривой смысла. Это и есть собственно логика мифа. Диалектическая структура мифа есть структура его смысла. Миф многосмыслен. Раскрытие его многосмыслия и обнаруживается как логика его смысла. Смысл мифа об Эдипе начинается не с загадки Сфинкса: «Кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух ногах, а вечером на трех?», а с разгадки этой загадки Эдипом, когда он отвечает Сфинксу: «Человек». Загадкой Сфинкса оказалась тайна человеческого знания: что может знать человек? Сказание об Эдипе ставит перед нами проблему: миф как знание. Поиски путей к раскрытию мифа, его мира чудес и знания, таящегося в его смысле, относятся к логике мифа. Логика чудесного есть часть логики мифа.

…Не только все физическое, но и все духовное имеет свою структуру. …Физическое ранение и нравственное ранение обладают одинаковой реальностью. В их структуре есть некое подобие. Толстой отчетливо выразил это в одной из глав «Войны и мира», говоря о духовной «ране». Нравственная боль бывает столь же нестерпимой, как и физическая. Мать, услыхав о гибели сына, умирает от разрыва сердца. Любовное страдание, чувство позора, потеря чести доводят до самоубийства. Умирают от тоски. Оскорбленное, то есть раненое, самолюбие и тщеславие ненавидит смертельно. Обида становится гангреной. Ее вылечивает месть: «Граф Монте-Кристо». И все это имеет свою структуру. Если структурой обладает свет солнца, то ею обладает и свет мысли. Любой вид знания имеет свою структуру. Но наряду со структурой знания существует и структура заблуждения и невежества. Наряду со структурой света существует и структура мрака – в том числе и духовного мрака. А если есть структура заблуждения, невежества и духовного мрака, то не невозможна и структура чудесного. Поскольку заблуждения могут рассматриваться как система заблуждений, постольку и «чудеса» могут рассматриваться как система чудесного. А где есть система, там есть и логика. Следовательно, возможна и «логика чудесного».

Не странно ли, что в век столь глубокого проникновения в мир микрокосмоса – бесконечно малого, читатель часто поневоле пренебрегает искусством пристального чтения. Читая мифы, ум редко вглядывается в чудесный механизм, движущий миром мифологии, потому что он не вооружен знанием этого механизма. Внимание скользит по мифологической фабуле и мифологическим образам, как по чему-то давно знакомому, улавливая только явную или весьма прозрачную аллегорию или «сюжет». Мы любуемся чешуей мифологического зверя, не видя в этом фантастическом чудовище всей таинственной ночи античного космоса и тех первых загадочных лучей познания, которые бросает ум-воображение на все самое нежное и самое кровожадное в человеке и в мире. Миф и загадочность мира для нас соотношение естественное. В таких случаях разум охотно пользуется словом «иррациональный». Но сами эти нам давно знакомые мифы в своей сущности, как мир познания, нам вовсе не так уж хорошо знакомы и понятны. С высоты научного знания мы и не задумываемся над существом мифологического образа и над «логикой чудесного» мира этих образов. Ведь это мир фантазии! А фантазии доступно все – любой калейдоскоп нелепостей. Познание же требует законов. Но какие законы могут быть в алогическом мире чудесного! Понятие «закон» есть всегда высшее выражение логики, некое якобы торжество разума.

…Но я позволю себе спросить: как обстоит дело с воображением, которое порой отбрасывает от себя здравый смысл и вызывает самый разум с его формальными категориями на поединок? …Что скажет наука, если какой-либо мыслитель выставит воображение в качестве высшей познавательной силы разума (в широком смысле этого слова)? Художнику такое манифестирование воображением простилось бы. Мыслитель же тотчас попал бы под подозрение: не мистик ли он? не шарлатан ли он? Многие философы-классики пренебрегали воображением в смысле его познавательной способности, более того, они видели в воображении помеху для познания, обвиняя его во всех познавательных грехах.

…Отсюда проистекает также понимание мифологического мышления, то есть мышления под господством воображения, как некоего антипода знанию – иначе говоря, как мышления при господстве перепуганной и пугающей фантазии. Это мифологическое мышление принимается только за мышление первобытное и примитивное, причем само воображение снижается до мышления инфантильного. Оно предоставляется, пожалуй, искусству, поэзии как сфере, оперирующей образами, то есть методами того же мифологического мышления. Словом, воображение отдают детскому и художественному творчеству. …Такое пренебрежительное понимание не парадокс, а злое недоразумение. Против него направлена эта книга. Деятельность воображения рассматривается в ней не как примитивное мышление, а как высшая форма мышления, как деятельность одновременно и творческая и познавательная.

Замысел раскрыть воображение как познавательную способность в разрезе логики давно занимал меня, но мне не хватало конкретного материала, такого, где бы воображение непосредственно и искони выявляло эту свою логику, пока я не вгляделся пристально в мифологию древних эллинов (древних греков). В ней чудесное как сфера чистого воображения проявляет себя сплошь в категориях материального чувственного мира, не выходя из его вещности, и в то же время оно, чудесное, играет этой вещностью так, как если бы законы и категории материального чувственного мира не носили для него характера общеобязательности и необходимости. Ни у одного народа образы мифологии не отличаются такой конкретностью, и самый смысл этих образов – такою осязаемой телесностью во всех его вариациях и нюансах, как у древних эллинов. Исстари воображение эллинов не было заторможено подозрительностью скепсиса и формальной рассудочностью с ее требованием «достаточного основания». Оно не требовало цепей причины и следствия. Не обладая еще аналитическими методами научного знания, не отчленяя индукцию от дедукции, древние эллины исстари познавали мир непосредственно – одним воображением. Именно само воображение служило им как бы познавательным органом, выражая результаты этого познания в образах мифа. Эти образы заключали в себе только идеи, а не сознательные цели, которые культурное сознание ставит практически перед собою при познании мира.

Хотя миф не ставит перед собой сознательно, в качестве своей цели, раскрытие тайн природы, однако идеи многих научных открытий предвосхищены мифологией эллинов. Так же и иные чисто теоретические и философские идеи живут в эллинской мифологии. Мы узнаем, как произвольно миф играет временем, как один и тот же предмет может казаться то большим, то меньшим (по своей величине), как один и тот же объект может в одно и то же время находиться в двух местах, как для того, чтобы перейти с одного места на другое, предмет преодолевает пространство, равное нулю, или аннулирует время: время выключено. И притом все это дано не как теоретическая предпосылка, а якобы как самоочевидность, будто бы вопреки здравому смыслу, а на самом деле в рамках здравого смысла. Мы увидим в логике мифа нечто чрезвычайно любопытное и двойственное: мы увидим явно «абсолютную логику», но построенную скрыто на основе «логики относительности» и при этом в конкретных телесных образах эвклидова мира. Мы увидим, что воображаемый мир мифа обладает часто большей жизненностью, чем мир физически данный, подобно тому, как герой иного романа бывает для нас более жизненным и исторически конкретным, чем иное, когда-то жившее, историческое лицо.

Мы можем сказать, что миф, и особенно древнегреческий миф, есть запечатленное в образах познание мира во всем великолепии, ужасе и двусмыслии его тайн. Такое утверждение глубоко антично. Напрасно иные из современных мыслителей полагают, что замкнутый космос античного человека исключает идеи безначальности и бесконечной глубины этих тайн. Бесконечность ужасала богов Олимпа уже у Гесиода. Те страшные переплетенные между собой корни земли и всесущего, пребывающие в вечной бездне Вихрей под Тартаром, вызывали у них трепет и отвращение. Если в этих якобы наивных мифах скрыто предузнавание «законов» мира и грядущих открытий науки, то предузнавание дано в мифе как бы бессознательно, только как эстетическая игра, утверждающая абсолютную свободу желания, то есть творческой воли. В таком предузнавании нет прямого указания человечеству на ту или иную конкретную цель: познай то-то, открой то-то. Но сколько разума скрыто в этом, так называемом бессознательном акте мифотворческой мысли!

Однако как порождение только воображений миф до сих пор не исследовали. В науке обычно не отделяли мифы эллинов от истории их религии и культа, связывая миф с этнографией, лингвистикой и другими областями научного знания. Для объяснения мифа прибегали к генетическому методу, применяемому к историко-культурным явлениям. Историко-культурные стимулы – торговля, войны, эволюция религиозных и моральных воззрений и прочие, о которых мифотворцы могли уже сами ничего не знать, считаются решающими фактами для раскрытия и реконструирования мифа. В равной мере ценны для науки данные сравнительного языкознания. Факты мифологического сюжета (образ Химеры, Кентавра), вызываемые у мифотворца самой логикой образа, сюжета, смысла – развитием самой темы при данной исторической обстановке, – пытаются объяснить, исходя прагматически только из исторической действительности.

Живописец изобразил на картине пожар. Зрителю объясняют, что пожар, изображенный на картине, произошел, по всей вероятности, или от брошенной непотухшей папиросы, или от поджога, или от затлевшей балки в системе отопления. Может ли такое объяснение помочь пониманию картины, или законов живописи, или дара живописца и так далее? Однако для объяснения мифа прибегают именно к подобному методу. Полагают, что если объяснить гигантомахию (борьбу богов и гигантов) как отголосок борьбы эллинских племен-дорян с автохтонами, то тайна мифа о гигантах перестанет быть тайной: и миф раскрыт и понят. Полагают, если миф о рождении воинов-эхионов, выросших из посеянных зубов дракона и истребивших друг друга, объяснить как аллегорическую картину посева, всхода колосьев и жатвы, то миф о воинах, поднявшихся из земли в полном вооружении, в шлемах и с копьями, обретет смысл и раскрыт. Предпосылка такого объяснения проста: свести необычное к обычному, к бытовому или историческому факту, и в этом усмотреть его смысл. Но ведь смысл Химеры не в том, что фантастический образ Химеры можно свести к сочетанию трех кусков: куска льва, куска козы и куска змеи, или к разновидности восточного дракона. Смысл образа Химеры также не в том, что она огнедышащий вулкан, ибо из пасти ее вылетает огонь и дым, и не в том, что она грозовая туча и вихрь, ибо шерсть ее сверкает, как молния, и она сама крылата, как вихрь, и мохната, как туча. Для нас смысл этого крылатого, трехтелого, огнедышащего, всеми цветами радуги переливающегося дракона – в его невероятности и нелепости, которая нас одновременно и ужасает и восхищает. Но когда в мифе огненное дыхание этого дракона угасло, краски померкли, крылья бессильно распластались по земле – Химера исчезает: перед нами лежит холодеющее чудовище – красоту сменило уродство, и мы вместо Химеры видим только нелепость. В этой смене химерического нелепым, безумной фантазии отвратительной глупостью – смысл второго плана мифа о Химере. Но в мифе о Беллерофонте и Химере есть еще третий план. Поразив Химеру, Беллерофонт сам подпал под власть Химеры: им овладела химерическая мечта взлететь на Пегасе на Олимп. Попытка осуществить эту мечту кончается безумием. Сброшенный Пегасом с облаков на землю Беллерофонт теряет разум. Победитель Химеры сам становится жертвой Химеры – таков смысл третьего плана этого мифа.

Как бы научно мы ни объясняли непримиримые противоречия древнего эллинского мифа, приводя неопровержимые аргументы, вроде напластования, интеграции и дифференциации праэлллинских и эллинских, малоазиатских и материковых, племенных и локальных туземных богов и героев, связанных с религиозными воззрениями, которые были созданы, вольно и невольно, «народом», то есть воображением его поэтов и мыслителей, какие бы мотивы вплоть до чисто сказочных ни вплетались в мифологическую ткань – одно все-таки останется неопровержимым, а именно то, что эти противоречия в течение веков существовали в живом сознании народа и его поэтов. Эпос, лирика и трагедия, одновременно или разновременно, разрабатывали и хранили как свое достояние все эти противоречия верований и образов. Ни каноническая система олимпийцев, ни мистериальные таинства, ни философская интерпретация, ни александрийская наука не могли внести единообразие и упорядоченность в античную мифологию. Они не могли распутать весь этот мифологический клубок со всеми его узлами, весь этот смысловой хаос, когда, например, герой после смерти мог одновременно быть вознесен на Олимп или перенесен на Острова Блаженства и в то же время мог уныло бродить – то тенью, то призраком, то душой – по полумраку Аида (подземное царство мертвых); когда он мог быть одновременно смертным и бессмертным, исчезнуть навсегда и все же появляться. Его жизнь, жизнь героя и всех связанных с ним существ, протекала в мифах не одной, а многими жизнями в самых разнообразных комбинациях, вплоть до смерти героя, всем по-разному ведомой и, в конце концов, часто вовсе неведомой.

Однако моя задача отнюдь не в том, чтобы переводить мифологические образы, поэтическую фантазию, в историко-культурный план: сводить, например, миф о рождении воинов-эхионов из посеянных зубов дракона к земледелию и их взаимоистребление – к жатве колосьев. Моя задача: не выходя из мира воображения, раскрыть те логические законы, по которым построены и живут образы этого мифа или его чудесные акты, ибо независимо от того, когда образ создан, логика воображения работает одинаково. Моя задача, например, показать, что там, где в мире действительном проявляется причина и действие согласно законам естественной необходимости, там, в мире воображения, в мифе, имеется в латентной (скрытой) форме основание и следствие, порожденные и связанные между собой только абсолютной свободой и силой желания, то есть творческой волей воображения, играющего роль естественной необходимости. «Так хочет» моя логика – таков закон необходимости в творческом желании. Но и в идее этого «так хочет» моя логика, то есть логика, этого желания, воображения, этой воли художника, живущей в душе человека, заключено предвосхищение устремлений и целей культуры и науки. Поэтому мертвый герой в мифе воскресает, хотя он рассечен на части, сварен или изжарен и даже частично съеден. Он воскресает вопреки здравому смыслу, потому что так хочет миф и его логика.

В основе логики здравого смысла лежат, в сущности, перспективные категории, выросшие из приспособления нашего существа к данной системе действительности, чтобы ее выдержать и ею овладеть. В логике мы формулируем только законы и правила здравого смысла. Мы до сих пор не сознаемся в том, что высшая познавательная и творческая способность «разума» есть работа воображения и что она протекает якобы алогически и, тем не менее, дает поразительные результаты: именно к ним мы применяем слово «гений». Слово «гений» импонирует. Слово «логика» не импонирует. Один мыслитель даже пренебрежительно отметил, что логика «шлепает ногами позади воображения гения». Если бы творчество гения улеглось целиком в обычную «логику», мы лишили бы гения его высшей прерогативы «прозрения», создания нового, небывалого и тем самым аннулировали бы его. В то же время нас поражает логическая сила гениальной мысли, разгадывающая и выражающая тайны бытия и пути истории. Напомню еще раз: гении – это воображение.

Чудесный мир эллинской мифологии насквозь материален и чувствен. В нем все духовное, идеальное – вещественно. В нем даже метафоры, тропы и фигуры суть вещи. И, наоборот, в нем все вещественное может обнаруживаться как идеальное, оставаясь трехмерным, не выходя из ограниченности космоса. Оно может стать вне естественных законов чувственного мира – вне категорий его пространства, времени, причинности. Сохраняя всю видимость логических отношений и связей, оно может действовать в полном разрыве с положениями обычной логики, а в силу своих особых якобы «алогических» законов мифа. Они сверхъестественны для здравого смысла, приноровленного к системе современных пространственно-временных отношений, и естественны для мира чудесного. Бог, душа, само бессмертие в этом мире чудесного телесны. Тень смертного в Аиде не беспредметный предмет. Хотя она телесно неосязаема, «бесплотна», она все же существо: она обоняет, она вкушает кровь жертвенного животного; она теряет память, пролетая мимо Белого Утеса пред входом в царство Аида, но, вкусив кровь, выходит из состояния забытья – к ней возвращается память; она говорит, предвещает, но тщетно пытаться живому Орфею или Одиссею обнять тень телесной рукой. Рука скользит по пустоте. Для обычной логики такая бестелесная телесность алогизм, но в мире чудесного мифа, как и в сказке – своя логика.

Метод построения мира чудесного отнюдь не прост: все перевернуть по принципу «шиворот-навыворот», то есть сделать все осмысленное бессмысленным, все бессмысленное якобы осмысленным. Сказка знает такой мир, где все шиворот-навыворот – страну-наизнанку: там телега тащит осла, там кубы катятся, там носят воду решетом, варят уху из еще не пойманной рыбы и шьют одежды из шкур еще не убитых зверей. Но чудеса страны-наизнанку – сплошь обнаженный сарказм. Мифу же для создания чудесных существ и предметов, для совершения чудесных действий не нужно прибегать к сарказму, к скрытой карикатуре и к иронии. Налицо полная серьезность. И логика чудесного серьезна, и мир чудесного трагичен, а не комичен. В нем даже образ Химеры трагичен. В нем от взора Медузы действительно окаменевают, и золотая стрела, попав только в пяту героя, смертельна: ибо она стрела солнцебога Аполлона. Каким образом? Почему? На это простого ответа пока нет. Категория причинности здравого смысла снята. Право задавать вопросы «Почему?» и «Каким образом?» в мире воображения у здравого смысла отнято. Почему камень, повисающий в пустоте над головой Тантала, только грозит упасть, но не падает, – почему? Потому что так хочет Зевс, отвечает миф.

Овидий в «Метаморфозах» описывает с натуралистической детализацией момент превращения человеческого тела в птицу, в змею, в цветок, в дерево... Приемы описания такого превращения, то есть метод – всегда один и тот же. Но этот процесс метаморфозы есть описательное «как», а не объяснительное «как». Объяснения нет. Так хотели боги или Мойра-судьба, то есть абсолютная творческая воля или сила желания. Законы природы якобы сняты. Есть только закон желания. Какова же логика желания или творческой воли? 1. Для желания нет предела. 2. Для желания нет невозможного. Правда, есть еще «недопустимое», нечто такое, за что полагается кара. Но это уже моральное требование. Желание же в мифе сначала осуществляется, а затем уже следует возмездие. Так Тантал захотел испытать всеведение богов. Он угостил их блюдом из мяса своего сына Пелопса. Богиня Деметра съела кусок плеча Пелопса, а затем превращенный в жаркое Пелопс восстанавливается в своем прежнем виде, но только с плечом из слоновой кости, а Тантал терпит вечную казнь.

Итак, логика чудесного в мифе как бы играет произвольно категориями – временем, пространством, количеством, качеством, причинностью. Играя пространством и временем, миф по своему произволу сжимает, растягивает или вовсе их снимает, не выходя при этом из предметной вещности мира. Пространство остается эвклидовым, события протекают во времени, но сам чудесный акт или предмет в них не нуждается. Бог может ускорить срок жизни, положенный герою судьбой-Мойрой, может по своему произволу удлинить его. Ослепленному Тиресию даруется взамен глаз долголетие. И не ему одному. Наоборот, фракийскому царю Ликургу жизнь укорачивается. Можно жить без возраста и в любом возрасте; можно возвращать былую юность; можно прожить вторую жизнь – воскреснуть после смерти. Боги могут рождаться в любом возрасте. Зевс родился младенцем, рос не по дням, а по часам, но достигнув зрелости, перестал стареть. Время для него остановилось. Ребенком родился и Гермес, но с разумом взрослого. Младенец оказался смышленее Аполлона: он изобрел лиру и подарил ее богу искусств, научив его «божественной игре». Но до полной зрелости в рамках олимпийского пантеона он не развился, равно как и Аполлон: оба они остались вечными юношами. Зато Эрос, сын Афродиты, остается вечным ребенком- подростком.

Играя временем, логика чудесного играет одновременно и пространством, снимая его полностью по своему произволу. Скорость и способ передвижения бога в пространстве вполне произвольны. Бог запрягает божественных, иногда крылатых, коней (ветры) в золотую колесницу и с произвольной скоростью мчится на ней по эфиру, по воздуху, по гребням морских волн. Но богу достаточно надеть для этого на ноги крылатые сандалии (обычная обувь Гермеса-вестника) или прикрепить волшебные подошвы (Афина), то есть сказочные сапоги-скороходы, и в них перелететь небесное пространство. Длительность полета – любая: бог всегда поспевает вовремя. Но если нужно, бог одолеет пространство и без чудесной обуви. Когда-то боги были крылатыми. Вестница Ирида осталась крылатой. Эрос крылат. Ника-победа крылата. Но Олимпийцы без крыл пересекают все пространство небес и земли, причем если этого требуют обстоятельства, снимается либо время, либо пространство, то есть оно приравнивается к нулю.

Можно ли быть одновременно в двух местах? Можно, – отвечает логика чудесного. Ахилл после смерти пребывает в Аиде как тень героя, в доспехах, вместе с друзьями, сохраняя память (тени героев не теряют памяти в Аиде). Но он же пребывает бессмертным на Островах Блаженства, где он пирует в кругу героев, празднуя свою вечную свадьбу с Еленой. Логика чудесного не спрашивает: каким образом боги проносятся по воздуху или живут в воде, или каким образом Тезей, подобно Садко, мог с корабля на дельфине спуститься в чертоги подводные Посейдона, не став человеком- амфибией, и вновь вернуться на корабль. Но тот же Тезей, сброшенный Ликомедом со скалы в море, утонул: ибо он уже исчерпал свой смысл и стал лишним. …Таким образом, в сюжете любого мифа можно найти напластования мифов различных эпох и племен, отзвуки различных религиозных и моральных воззрений, исторических событий, отголоски родового и племенного строя, пестрые остатки культов, переплетение сюжетных мотивов и даже целых мифов, героических сказаний и сказок. Словом, сюжет мифа – это сложнейший конгломерат во всех разрезах его сюжетного тела.

Вопросы и задания к тексту:

1. Почему люди считают, что слова «логика» и «миф» противоречат друг другу?

2. Как понимает понятие «логика» автор?

3. В чем проявляется логика мифа?

4. Чем духовное начало человека подобно его физическому (телесному) началу?

5. Почему автор считает, что современные люди поверхностно читают мифы?

6. По каким причинам многие современные ученые считают миф антиподом (чем-то противоположным) настоящему знанию?

7. Как к феномену воображения относится сам Голосовкер?

8. Почему именно древнегреческая мифология является самой лучшей?

9. Почему воображаемый мир древнегреческого мифа обладает большей жизненностью, чем наш физический мир?

10. По каким причинам современные ученые неправильно объясняют содержание древнегреческих мифов?

11. Как нужно правильно объяснять содержание мифов?

12. Какая «своя логика» присутствует в мифах?

13. Как вы думаете – для чего современным людям знать мифы древних людей?

14. Могут ли мифы «подсказать» что-нибудь полезное современному человеку?

Тема 1.3. Структура философского мировоззрения (2 часа)

Философский тип мировоззрения является третьим (по времени появления) и считается самым высшим и сложным. Он, как и религия, развился из мифологии, унаследовав ее мировоззренческие функции. Что же роднит все три типа мировоззрения? Их объединяет общая цель – создать картину мира, показать место человека в мире и выяснить смысл человеческого существования. Однако ответы на эти проблемы разные типы мировоззрения ищут своими путями. Что касается философского мировоззрения, то необходимо обратить внимание на такие его особенности:

1. Философия исследует познавательное, ценностное, социально-политическое, нравственное и эстетическое отношение человека к миру; вырабатывает определенные критерии и принципы общественной и индивидуальной деятельности, опираясь на рациональные знания.

2. Философское мировоззрение имеет сложную структуру, внутри философии много разделов (о них речь пойдет позже).

3. Философскому мировоззрению присуща не чувственно-образная, как в предыдущих мировоззрениях, форма освоения действительности, а абстрактно-понятийная (содержание философии логично, имеет внутреннее единство и систему; опирается на четкие понятия и категории).

4. В отличие от мифологии и религии, философия в осмыслении мира опирается на научные знания (а не на вымысел, как мифология либо безоговорочную веру, как религия).

5. Философия стремится поставить и решить предельные, абсолютные проблемы мира и человеческого существования в нем (например: Как возник мир? Есть ли «сценарий» развития мира? Как возник человек?).

6. Философское мировоззрение основано на рефлексии (с лат. – «обращение назад»). Рефлексия – это способность человеческого разума, направленная на осмысление собственных действий индивида и их последствий (самопознание).

7. Философия во многом субъективна, то есть несет в себе отпечаток личности отдельных философов (это ее отличает от науки).

8. Философское мировоззрение является совокупностью знаний, ценностей и нравственных идеалов своего времени (эпохи).

9. Философское мировоззрение хоть и испытывает на себе сильное влияние доктрин, вырабатываемых прежними философами, в то же время оно динамично – постоянно развивается и неисчерпаемо по своей сути.

Так как философия пытается ответить на множество сложных вопросов (базовые вопросы), на которые невозможно дать однозначные ответы, то внутри философии множество школ, течений и направлений. Таким образом, философия является крайне плюралистичным знанием (от лат. pluralis – «множественный» – это позиция, согласно которой существует множество независимых форм знания) и состоит из спора философов различных эпох и направлений.

Философия является очень объёмной развивающейся системой и включает в себя следующие основные разделы философского знания:

Ø онтология (учение о бытии – существовании мира и его всеобщих взаимосвязях);

Ø гносеология (учение о познании мира);

Ø диалектика (учение о развитии и изменчивости мира);

Ø антропология (учение о человеке);

Ø аксиология (учение о духовных ценностях);

Ø социальная философия (учение об обществе и его проблемах);

Ø логика (учение о способах мышления);

Ø эстетика (учение о красоте, о критериях прекрасного);

Ø этика (учение о морали и нравственности);

Ø история философии (знания философии о предыдущем развитии самой философии);

Ø философия науки (учение о методах границах развития науки).

Также видное место в системе философского знания занимают: философия религии, философия истории, философия культуры. Далеко не все разделы философии возникли 2,5 тыс. лет назад. Ведь, например, в те далекие времена еще не было науки как отдельной отрасли знания. Частные науки (механика, физика, биология и т.д.), как самостоятельные отрасли, стали появляться из философии лишь в 17 веке. В те времена люди еще не предполагали, что от науки может исходить какая-либо опасность (например, оружие массового уничтожения также создают ученые). И только с бурным развитием науки в 19 веке, а особенно в 20 веке, люди стали осмысливать науку и понимать – к чему могут привести результаты ее развития (не всегда и не обязательно к чему-то хорошему). Вследствие этого возник такой раздел как «философия науки». В 20 же веке большое развитие получили: философия техники, философия войны, а в последнее время – философия глобальных проблем человечества.

Главным разделом философии является онтология (от греч. «знание о сущем, о бытии»), которая рассматривает всеобщие основы, принципы бытия, его структуру и закономерности. При этом сущее (бытие) определяется как полнота и единство всех видов реальности: объективной (природной), субъективной (человеческой), социальной (общественной). Основным предметом онтологии является поиск субстанции (от лат. «то, что лежит в основе») – того, что существует самостоятельно, само по себе. Субстанция – это философская категория для обозначения объективной реальности как внутреннего единства всех форм её проявления и саморазвития. Субстанция неизменна в отличие от других постоянно меняющихся свойств и состояний мира. Она есть то, что существует в самой себе и благодаря самой себе, первопричина всего происходящего в мире. Онтология формирует картину мира, которая соответствует определенному уровню познания реальности и фиксируется в системе философских категорий, характерных для какой-либо эпохи, а также для того или иного философского направления (материализма, идеализма, дуализма). В этом смысле каждая философская система непременно опирается на определенные онтологические представления, составляющие её устойчивое содержательное основание и подвергающиеся изменениям по мере развития познания. Основными онтологическими направлениями в философии, которые возникли практически сразу с ее появлением, являются: материализм, идеализм и дуализм. Внутри себя каждое из этих направлений очень обширно и разнообразно. За свое 2,5 тысячелетнее существование эти направления внутри себя крайне развились и, например, учения современных материалистов (подкрепленные современными научными знаниями в области физики, химии, биологии), конечно же, отличаются от материалистических учений древних эпох. Но, при этом, основные постулаты данных направлений все равно можно каким-то образом обобщить.