Ахилл вздохнул и неопределенно пожал плечами

Апостол, как и любой другой живой человек — тем более уже в пожилом возрасте — часто уставал.

И поэтому короткие привалы были обычным явлением.

Но зато вечером беседы у костра продолжались далеко за полночь…

Как правило, Юний с Янусом предпочитали останавливаться где-нибудь в стороне.

Лучше всего — в деревенских жилищах.

Где было удобнее и сытнее.

Но однажды Юний неожиданно заявил:

— А знаешь, пойду-ка я к ним!

— С чего бы это вдруг? — не понял Янус.

— Да так... спать не хочется! — зевая, ответил Юний.

Спать он как раз хотел, причем так, как никогда в жизни.

Но сам до конца не понимал, что это с ним.

Он подошел к костру как раз в тот момент, когда апостол, в который уже раз начал пересказывать то, что говорил Иисус Христос во время Своей Нагорной проповеди.

И — удивительное дело!

Спать Юнию почему-то сразу же расхотелось…

Подперев щеку ладонью, он лежал на боку, слушал и невидящим взглядом видел бездонный костер и искры... бездонное небо и — звезды... звезды... звезды...

***

...Те же звезды, только через отверстие в потолке атрия роскошного дворца Мурены, видел и Ахилл.

Он возлежал на ложе напротив сенатора Мурены.

На столике перед ним были разные виды вин и фрукты.

Еще два ложа застланы для возможных гостей.

Мурена движением бровей приказал наполнившему кубки рабу удалиться и вопросительно взглянул на неохотно оторвавшего взор от неба синопца.

— Ну? — не дождавшись, что Ахилл начнет разговор первым, сделал он нетерпеливое движение пальцами.

Ахилл вздохнул и неопределенно пожал плечами.

Глаза сенатора начали нехорошо суживаться:

— Третий раз ты приходишь ко мне без ясного и точного ответа на мое предложение! Я тебя предупреждал, что этот день будет последним?

— Да...

— И что же?

Ахилл поднял глаза на сенатора и тут же отвел их: вцепившийся пальцами в ковер на ложе Мурена в этот раз как никогда соответствовал своему имени. Казалось, он готов был броситься на него, словно хищная рыба...

— Я не могу! — наконец выдавил из себя Ахилл и с жаром принялся объяснять: — Не сумею... Доносить на людей — нет-нет, это не по мне!

— А что по тебе? — насмешливо осведомился сенатор. — Жить в нищете?.. Молчи! Из такого рабства, в которое попал твой отец, не возвращаются! Так что же — жить в своей жалкой синопской лачуге, мечтая, без всякой надежды, не то что о сенаторской, но даже о всаднической тунике? А я предлагаю тебе, нет — Римское право предлагает: четвертую часть состояния тех, которых ты обвинишь в нарушении закона об оскорблении императорского величества! Это же сотни тысяч сестерциев, дворцы, загородные виллы, рабы, всадническое кольцо, наконец!

— Мне его уже предлагали, не так давно... — одними губами усмехнулся Ахилл.

— Кто?!

— Да так, один оракул...

— Вот видишь, даже оракул предначертал тебе такую судьбу, а ты гневишь богов! Ну, соглашайся!

— Я бы и рад, но... Это же низко, подло!..

— Да. Подло. И низко, — неожиданно согласился Мурена. — Но, — поднимая кубок, на котором выгравирована волчица, вскормившая Ромула и Рема, добавил: — это смотря с какой стороны поглядеть! Возьмем, к примеру, волков! Скажи мне: угонится ли волк за крепким, здоровым зверем?

— Не думаю!.. — отрицательно покачал головой Ахилл.

— И думать нечего: нет! А догонит, так не возьмет! А за больным и слабым? То-то! Вот он, корень проблемы. Вроде бы гнусная тварь этот волк, но благодаря ему зараза не поползет по лесу. И слабые звери не народят подобного себе хилого потомства! И боятся его все! И сыт он всегда! Понял, к чему я клоню? А если прибавить к этому заботу о благе отечества...

— Да, но...

— Никаких "но"! Если не хочешь быть волком, станешь жертвой!

— Что ты хочешь этим сказать? — вздрогнул, почувствовав в словах сенатора нескрываемую угрозу, Ахилл.

— Всего лишь то, что тогда я вызову городских стражников, которые, как ты, наверное, заметил, дежурят у моего дворца, и... — сенатор допил до дна кубок и, закусив вино виноградиной, докончил: — обвиню тебя самого в оскорблении императорского величества!

— Но я всегда защищал все римское и, клянусь Юпитером, никогда не оскорблял величества римского народа... — с волнением в голосе, протестующе приподнялся с ложа Ахилл.

— А твои слова о Божественном Августе у Византия, помнишь? Когда ты возмутился, что он нарушил слово, данное двадцати тысячам рабов в Сицилийской войне! Мало? Так я велю разыскать одного небезызвестного тебе менялу, и тот подтвердит, что ты назвал рожей портрет ныне здравствующего цезаря. Впрочем, — поджимая губы, остановил сам себя Мурена, — достаточно и первого, чтобы удавка палача или Тарпейская скала навсегда освободили тебя от нищеты и бесполезных мечтаний... Всё, Ахилл! Хайре, то есть прощай, как говаривали твои предки-эллины...

Сенатор потянулся к веревочке на стене, чтобы вызвать слугу.

— Погоди! — вскочил с ложа Ахилл. — Стой!..

— Ты что-то хочешь сказать еще? Что именно? — лениво поинтересовался у него Мурена.

— Только то, что «хайре» у греков означает не только «прощай», но и «здравствуй»... — опуская голову, пробормотал Ахилл.

— Стало быть, ты принимаешь мое предложение?

— Да...

— Что?

— Да! Да. Да...

— Прекрасно, мой мальчик! Я рад за тебя. А теперь слушай меня внимательно! — снова сделался похожим на готовую к броску хищную рыбу Мурена. — Через час... — Он посмотрел на водяные часы-клепсидру и поправился: — Нет, уже через три четверти часа, сюда придут двое. Сенатор и всадник. Это мои давние друзья-кредиторы. Но не о том речь. Оба они богаты, имеют приличные дома, кареты, рабов... Словом, один из них — твой!

— И что я должен делать?

— Ничего особенного. Только слушать и запоминать. А в нужный момент сказать, что такой-то произнес слова, оскорбляющие величество нынешнего императора, а значит, и римского народ!

— А если они не произнесут ничего такого?

— Вряд ли. Они не из тех людей, которые хвалят Нерона и его начинания! А нет — сам подведи их к опасной теме, например, разговором об Агриппине или, — что не может оставить равнодушным ни одного уважающего себя римлянина, — о пристрастии Нерона к публичным выступлениям, к его игре на кифаре в цирке... в общем, сплети сеть из вопросов-веревок и, как только они зазеваются — р-раз! — Ахилл невольно пригнулся от резкого движения сенатора, имитирующего бросок опытного рыбака. — Набрасывай ее на них!

Три четверти часа прошли для Ахилла быстрее минуты. Как ни умоляюще смотрел он на часы, желая как можно дольше оттянуть неприятный момент, риска все быстрее и быстрее бежала от деления к делению и, когда достигла жирной черты, в атриум действительно вошли двое.

Впереди сенатор.

Следом за ним — всадник.

Рабы подвели их к свободным ложам, помогли забраться на них, надели на привычно подставленные головы венки и разлили по кубкам вино.

Мурена представил гостей и Ахилла друг другу.

Имя всадника неожиданно насторожило синопца.

Улучив удобный момент, когда Мурена чем-то отвлекся, он спросил:

— Прости меня, Тит Элий! Я бы хотел задать тебе один вопрос...

— Да? — приветливо поднял тот голову, и краем глаза Ахилл уловил одобрительное выражение на лице Мурены.

Который, как оказалось, не упускал ничего…

— Скажи... ты когда-нибудь был в Колхиде?

— Да, бывал! Во времена императора Клавдия... нет, даже еще раньше — при Калигуле!

— Прости... а не было у тебя тогда жены из Персии и дочери по имени Элия?..

— Жены? И... Элии?! Да это же... клянусь Юпитером... Минервой... всеми богами неба и земли — мои потерянные жена и дочь! Погоди, погоди... Ты что-то знаешь о них?!

— Да, кивнул Ахилл.

— О, боги! — приложил ладонь к сердцу Тит Элий. — Я столько искал их, но Римский мир так велик, что два человека в ней — это даже не иголка в стогу сена! Ну, что ты молчишь? Они... живы?

— Да. То есть, прости, жива одна только Элия. Жена твоя умерла, когда девочке было всего два года.

— А Элия? Дочь?! Ты — видел ее?

— Да, и представь себе, совсем недавно! Она чуть было не вышла замуж за моего... брата.

— И где же она сейчас

— В Синопе! — Ахилл услышал недовольное покашливание Мурены, увидел его пальцы, которыми он показывает, как вяжут сеть, и, сразу мрачнея, прошептал всаднику: — Я... потом тебе все объясню и дам адрес. А пока позволь мне переговорить с отцом-сенатором...

Ахилл, перехватывая взгляд Мурены, показал глазами на гостя-сенатора, как бы говоря: "Это — мой", — и стал мучительно смотреть на начинающее светлеть небо в отверстии атрия, в поисках вопросов, из которых он должен теперь связать свою первую губительную сеть...