И чего же это, интересно, я не расслышала? — удивилась свекровь

На кухне свекровь деловито развернула свои пакеты, налила из термоса чай и приказала начавшей было отказываться от всего этого Лене:

— Ешь! А то ты мигом превратишься из здоровой сельской жительницы в болезненную москвичку!

Вздохнув, Лена послушно взялась за бутерброды…

Сергей Сергеевич был прав.

Она действительно сильно переживала.

Все ее мысли были там — в Лондоне.

Стасик, наверное, сейчас еще только встает, представляла она.

Может быть, тоже уже завтракает вместе со всеми, пока еще многочисленными участниками олимпиады.

И тоже только и думает о том, каким будет для него результат отборочного тура.

Заботила ее и предстоящая консультация у окулиста.

Точнее, разговор со свекровью после нее.

Потому что, в отличие от лондонских итогов, она еще до начала осмотра у профессора прекрасно знала, чем он закончится…

Конечно, их областную больницу, где она лежала по настоянию своей мамы, никак нельзя сравнить с этой клиникой.

И ее лучшего окулиста — с бесценным Кривцовым.

Но тот врач был по-настоящему безценным, обладающим огромным опытом человеком, состарившимся на своей работе — а он прямо сказал:

«Диагноз твой, дочка, на первую группу инвалидности. И, к моему великому сожалению, по всем врачебным меркам, уверен, любых специалистов — уже до конца твоих дней… Если, конечно, не поможет тебе Господь! Чего я от всей души тебе желаю и о чем, обещаю, буду молиться…»

Да и сердце не обманешь.

Она чувствовала, что со зрением у нее все слишком серьезно…

Позавтракав под неусыпным взглядом свекрови, Лена вместе с ней перешла в уютную комнату, которую она сразу прозвала пальмовой.

Увы, она перестала быть оазисом, как только свекровь увидела телевизор.

Она тут же включила его.

И Лене сразу захотелось бежать как можно дальше от замелькавших на экране кадров.

Куда?

Конечно же, в храм!

Но показывали новости, в которых ведущий сказал всего несколько язвительных — чем-то похожих на укусы — слов в адрес Церкви.

И свекровь не преминула прокомментировать это Лене:

— Вот видишь? Видишь?! Что в вашей церкви творится! Какое безобразие! А вы туда еще ходите!

— И будем ходить! — твердо ответила Лена.

— Да у тебя что, уже и со слухом не все в порядке? Или ты не поняла, что он сказал?

— Почему? Отлично все слышала, — стараясь говорить как можно спокойнее, хотя внутри все так и вскипело, ответила Лена. — Даже то, чего не слышали вы!

— И чего же это, интересно, я не расслышала? — удивилась свекровь.

— А голос за кадром!

— Какой еще голос? Чей?!

— Суфлера. А еще и давнего заказчика нападок — от кровавых до таких вот словесных — на Церковь. Если хотите, могу прямо сказать — сатаны! Этот ведущий, который читает по тексту, и журналист, готовивший этот текст — лишь его слепые орудия. Они даже не понимают, что творят! Тявкают, словно жалкие шавки на то, о чем не имеют ни малейшего представления. Потому что если бы имели, ну хоть граммулечку, то ни за что бы не стали делать такого. Побоялись бы. Ведь Бог поругаем не бывает. И за каждое слово им — и не только им, но и тем, кто с одобрением слушал и после повторял все это, — придется понести страшный ответ. Больше того — возмездие. Не здесь, так там!

Лена — она сама удивлялась, и откуда только у нее только такие слова берутся! — с благоговением показала глазами наверх и продолжила:

— Церковь-то нашу создал – Сам Христос! Да так, что, по Его словам, даже врата адовы не одолеют ее. Что уж говорить о жалких потугах телеведущих, журналистов, да и всех тех, кто оплачивает им всю эту страшную, в первую очередь, для них же самих, музыку!

— Но ведь они — правду говорят! — попыталась вставить, несколько озадаченная таким незнакомо-уверенным для нее тоном невестки свекровь. — По справедливости обличают!

— Какую там правду! — отмахнулась Лена. — Да даже если бы оно так и было, ну ведь нет же людей, которые живут и не ошибаются, которые совсем не грешат. Один Христос был безгрешным! И вообще, других за подобное — только хвалят. Называют уважаемыми, предприимчивыми, достойными подражания людьми, чуть ли не героями. А тут за куда более меньшее — просто мешают с грязью! Ищут самый ничтожный повод, зачастую просто выдумывая его, чтобы оклеветать самое высокое, чистое и святое, что только есть на Земле — Христову Церковь! А вы еще говорите о справедливости!..

Сказав все, что думала по этому поводу, Лена поднялась и решительно направилась к выходу из пальмовой комнаты.

— Куда ты? — окликнула ее свекровь.

— В храм! — давая тоном понять, что стояла, стоит и будет стоять на своем, ответила ей Лена.

Уже взялась за ручку двери.

Но тут зазвонил телефон.

— Стасик! — обрадовалась она и, услышав, что Стас говорит с ней по-английски — очевидно, просто забыв перейти с языка, на котором теперь общался с окружавшими его людьми, бойко стала отвечать ему.

Стас рассказал о том, что уже встал, позавтракал и вместе со всеми едет сейчас к месту проведения олимпиады.

По тону голоса — волнуется.

Да так, что даже сразу не заметил, что Лена говорит с ним на английском.

А когда понял, то только несколько секунд ошеломленно помолчал и выдохнул:

— Ну ты даешь!

— Стасик, — сообразив в свою очередь, что неуважительно разговаривать при человеке на языке, который тот, возможно, не понимает, попросила Лена. — Давай лучше на русском! А еще лучше, поговори с мамой сам!

Лена протянула свой телефон свекрови.

Та поговорила с сыном.

И возвращая телефон невестке, изумленно спросила:

— Как… ты еще и английский понимаешь?

— А как же! Я, как только узнала, что Стасик знает его почти в совершенстве, тоже стала изо всех сил изучать его, правда, увы, в отличие от него — без языковой практики!

— Я тоже когда-то мечтала выучить латынь, чтобы иметь возможность лучше помогать Сергею Сергеевичу… — вздохнула свекровь. — Но времени и терпения не хватило. Да и, как выяснилось, это оказалось совсем ненужным. Наша женская доля какова: родить ребенка, максимум двух, причем, один чтобы обязательно был мальчик, то есть, наследник!

— Но ведь вы же сами хотели, чтобы у Стасика была такая жена, с которой ему было бы интересно!

— Теперь другое время!

— Но люди-то всегда одинаковы, — возразила Лена. — И история то и дело повторяется.

— Красиво звучит! Это кто-то из великих сказал?

— Не знаю… Просто Стасик так любит говорить!

— Надо же! — покачала головой свекровь.

Посмотрела на Лену.

И в ее взгляде попеременно — как искорки вспыхивают в костре — было то одобрение, то сожаление.

Почему?

Лена не стала гадать.

И вышла из дорогой палаты…

В Лене сестры милосердия сразу признали свою…

Пока лифт спускался на первый этаж, Лена привычно прочитала молитву, которую положено читать каждому православному человеку перед тем, как идти в церковь.

И чтобы дорога, несмотря на все козни лукавого — ведь трудно даже вообразить, сколько препятствий к храму, начиная еще до выхода из дома — управилась.

Из благоговения перед святыней.

И чтобы все, как всегда, было с Богом.

По Богу.

И к Богу!

«Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень по̀йдем. Аз же множеством милости Твоея, Господи, вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему в страсе Твоем. Господи, настави мя правдою Твоею, враг моих ради исправи пред Тобою путь мой; да без преткновения прославлю Едино Божество, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Молитва заняла всего лишь несколько мгновений.

Несколько мгновений…

Их можно было проехать молча или нервничая по поводу того, что лифт останавливается почти на всех этажах, разговаривая со своими попутчиками: обсуждая последние новости и осуждая других. А можно и с пользой для души — закладывая еще один кирпичик в здание своей Вечности. Как и любой отрезок времени – начиная вот с таких нескольких мгновений, которые то и дело повторяются на каждом нашем шагу, и заканчивая всей жизнью…

Сергей Сергеевич был прав.

У кого бы Лена ни спросила, как пройти к храму, всякий останавливался и охотно объяснял.

Так она, наконец, встала перед, казалось бы, одной из многих — каким нет счета в клинике — дверью.

В кабинеты врачей, процедурные, палаты…

И тем не менее, эта самая обычная с виду дверь вела в необычное.

Возвышающееся над нашим жизненным временем и пространством.

Это был храм.

Над дверью — маленькая иконочка.

Лена сразу узнала ее.

Точно такая же была и у входа в храм областной больницы.

На ней — святые преподобномученицы Великая Княгиня Елизавета и инокиня Варвара.

Лена, как ни ждала звонка от Стаса — но нельзя находиться с включенными телефонами в храме из благоговения перед ним, да и нельзя отвлекать молящихся звуками вызовов, — отключила телефон.

Трижды, как и положено перед тем как войти в храм, перекрестилась, уже с совсем краткими молитвами.

Взялась за ручку двери.

Но та оказалась закрытой…

«Ничего страшного, подожду. Времени еще целых три часа… Лучше побыть у закрытого храма, чем в открытой, пусть самой роскошной, палате, где включен телевизор!» — решила Лена.

Справа и слева от двери были большие информационные стенды.

С фотографиями и, к счастью, напечатанным довольно-таки крупными буквами текстом.

Тем не менее, Лене, чтобы разглядеть все, пришлось чуть ли не вплотную подойти к одному из них.

С центральной фотографии на нее смотрела преисполненными небесной любви и в то же время скорбными глазами, одетая по-монашески, Великая Княгиня Елизавета Феодоровна.

Супруга Великого Князя Сергия Александровича, взорванного большевистскими террористами так, что одну его руку нашли по другую сторону кремлевской стены на маленькой часовне Спасителя, а сердце — на крыше какого-то здания…

И разбросанные останки которого, вперемешку с кусками одежды и обуви, молча, без крика и слез, Елизавета Феодоровна собирала своими руками…

Потом на этом месте был водружен Крест-памятник.

Который был снесен большевиками 1 мая 1918 года.

Причем вождь мирового пролетариата собственноручно накинул веревку на Крест — на уровне шеи изображенного на Нем Иисуса Христа…

Прочитав, все то, что было на этом стенде, Лена, наконец, поняла, почему большинство храмов в больницах освящены именно во имя этих двух преподобномучениц.

После трагической гибели мужа Великая Княгиня Елизавета Феодоровна оставила придворную жизнь, продала свой дворец и на вырученные деньги устроила больницу, в которой сама помогала страдающим людям и ассистировала хирургам во время операций[1], детский приют и основала Марфо-Мариинскую обитель, где, приняв монашество, стала настоятельницей.

В Москве она постоянно навещала госпитали и богадельни.

И не только в Москве.

Во время эпидемии тифа навестила она приют Серафимо-Дивеевского монастыря.

Как гораздо позднее вспоминала одна Дивеевская монахиня, бывшая тогда пяти-шестилетней девочкой:

На кроватках лежали «десятки детей с остриженными наголо головками, над которыми склонилась смерть. И вдруг открылась дверь — и вошла Она. Это было как солнце. Все Ее руки были заняты кульками и подарками. Не было кровати, на край которой Она не присела. Ее рука легла на каждую лысую головку. Сколько было раздарено конфет и игрушек! Ожили, засияли все грустные глазки. Кажется, после Ее прихода — среди нас уже больше никто не умирал».

А какой она была простоты!

Накануне ее посещения другого приюта маленьких девочек долго и строго наставляли:

— Войдет Великая Княгиня, вы все — хором: «Здравствуйте!» и — целуйте ручки.

На следующий день Елизавета Феодоровна переступила порог и услышала хор детских голосов:

— Здравствуйте — и целуйте ручки!

И все крошки, как одна, выставили свои ручки — для поцелуя. Пряча за улыбками слезы, Великая Княгиня перецеловала — все ручки. Утешила сконфуженную директрису. На следующий день в приют привезли уйму подарков.[2]

Удивительное дело!

Будучи немкой по происхождению, как и ее сестра Государыня Александра Феодоровна, приняв в замужестве Православие, она стала русской по духу.

То есть, истинно православной.

У нее была возможность бежать от красного переворота за границу.[3]

Но она предпочла до конца оставаться на своей новой родине — Святой Руси и принять мученическую кончину от рук ведомых дьяволом палачей.

… В крестьянских телегах их долго везли к заброшенному железному руднику, близ далекого Алапаевска.

Ехали — Великий Князь Сергей Михайлович с верным слугой по фамилии Ремез, Князья Иоанн, Константин и Георгий Константиновичи — сыновья известного всей России духовного поэта, из смирения публиковавшего свои стихотворения под псевдонимом «КР», двадцатилетний Князь Владимир Палей и Великая Княгиня Елизавета Феодоровна.

Рядом с ней была разделившая все тяготы предварительного заключения инокиня Варвара. Перед казнью ей было приказано, чтобы она оставалась, так как не принадлежит к Царскому роду. Она же, стоя на коленях, под непотребное сквернословие, умоляла оставить ее с Великой Княгиней.

Ее пытались запугать:

«А вы знаете, что ей предстоит? Самые страшные пытки и лютая смерть. Пишите расписку…»

Но она в ответ:

«Давайте, сейчас своей кровью подпишу все, что угодно!»

Перед шахтой, в шестьдесят метров глубиной, стены которой некогда были выложены бревнами, а потом полусгнили и торчали во все стороны, чекисты остановились.

Здесь они жестоко избили узников прикладами, связали и повели к шахте.

Они пели Херувимскую Песнь из Божественной Литургии.

А их сбрасывали в шахту…

Долго потом еще слышалось оттуда святое пение.

И когда два месяца спустя воины Белой армии отбили Алапаевск и извлекли останки мучеников, они были поражены тем, что тело Великой Княгини не было поражено тлением.

Упавшая на выступ на глубине пятнадцати метров, сама изломанная и израненная, рискуя сорваться вниз, она до последнего ухаживала за Князем Иоанном. И перевязала его голову лоскутами из своего апостольника…

До конца помогала умиравшему рядом с ней человеку, как только могла, облегчала его страдания.

Крестьянин, случайно оказавшийся в этих местах, рассказал потом, что слышал, как из черного чрева шахты доносилось святое песнопение.

Они отпели себя заживо…

Медленно, под впечатлением прочитанного, Лена перешла к другому стенду.

И сразу поняла по фотографии архиерея с удивительно добрыми, мудрыми глазами, что он посвящен святителю-исповеднику Луке (Войно-Ясенецкому), икону которого она видела в кабинете Сергея Сергеевича.

Хотя он не был казнен, как многие архиереи того времени — власти вынуждены были ценить его, как искуснейшего хирурга и великого ученого — довелось ему испытать аресты, все ужасы лагерей.

То есть претерпеть мучения за веру.

И стать ее исповедником.

На снимке внизу он был уже, судя всему, совсем ослепшим.

Лежащим на скромной кушетке.

Подложив руку под голову…

«Святой Лука, помоги! — обращаясь к нему, мысленно взмолилась Лена. — Ты ведь сам знаешь, каково быть слепым. И поэтому имеешь особое дерзновение просить Господа о помощи таким, как я… как мы с тобой! Ведь я не ради себя прошу, сама я ради Христа готова все это перенести. А — ради Стасика, чтобы не мешать ему, а наоборот помогать писать книги, которые на доступном и понятном языке будут нести даже далеким от веры людям свет Истины! И… чтобы не огорчать его маму…»

Едва Лена закончила эту, идущую от самого ее сердца молитву, как в коридоре показались две сестры милосердия.

В руках у них были объемные, но легкие сумки.

Они открыли храм.

И когда, переговариваясь, стали выкладывать из них пустые кастрюли, банки и судочки, Лена поняла, что они ходили по палатам, раздавая больным специально приготовленную по их заказам пищу…

В Лене сестры милосердия сразу признали свою.

Поинтересовались — не из родственников ли ее кто здесь лежит.

А то они могут попросить священника, чтобы он прособоровал и причастил его.

Узнав, вкратце — Лена не смогла не поделиться с ними, такими добрыми и отзывчивыми, своей бедой — они тут же вписали ее (и по ее просьбе Стасика, то есть, Вячеслава) в список для особых, сугубых молитв.

Затем Лена вошла в храм.

Приложилась к лежавшей на аналое иконе.

Справа, на Царских Вратах, была большая — в полный рост — икона преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы.

На стене — собор новомучеников и исповедников Российских.

По краям этой иконы — эпизоды казней и мучений, которые им пришлось понести…

Сестры милосердия начали читать акафист святым преподобномученицам.

Лена стала тихонечко подпевать им.

И тут, как и в Иверской часовне, ее подозвали поближе.

Так, что она могла и петь, и молиться.

После акафиста сестры милосердия ушли в другую комнату готовить обед для священника, который скоро должен был вернуться после причащения больных.

Лена осталась одна.

Думала постоять минутку, а затем выйти из храма и подключить телефон, чтобы узнать — не звонил ли Стас.

Но вместо этого снова принялась молиться.

И, как это было с ней всего раз или два, в самые трудные моменты жизни — потеряла ощущение времени и пространства.

Очнулась она от того, что кто-то осторожно тронул ее за локоть.

Оглянулась.

И глазам своим не поверила.

Позади стояла… свекровь.

— Леночка, Стасик волнуется! — с трудом скрывая недовольство, сказала она. — А ты все здесь…

— Ой! — шепотом спохватилась Лена. — У меня же телефон отключен, а я его, глупая, даже не предупредила. Ну — как он там?

— Вышел в четвертьфинал! — тоже невольно переходя на шепот, ответила свекровь.

— Слава Тебе, Господи! — с облегчением выдохнула Лена.

— Сейчас как раз проходит второй тур.

Свекровь огляделась и с удивлением покачала головой:

— А у вас тут, оказывается, и правда, хорошо! Тихо, уютно. И… как-то спокойно, я бы сказала — даже сладостно на сердце!

— Вы бы перекрестились! — посоветовала ей Лена.

— Да я даже не знаю как! — ответила та. — Да и мне, наверное, это не положено.

— Почему?!

— Я же ведь не крещенная!

— Вы?! — ошеломленно посмотрела на свекровь Лена.

И только тут поняла, что она впервые в жизни пришла в храм!

«Надо же, — подумалось ей, — какими удивительными путями ведет Господь каждого человека в церковь. Делая это так вовремя, своевременно, нет, точнее сказать — во благовремении!»

Умиление у свекрови длилось всего несколько мгновений.

После этого ее словно кто начал выталкивать из храма.

Она нервно задвигала плечами.

Оглянулась, ища выход.

И нетерпеливо сказала:

— Пойдем отсюда скорей! Я ведь к тебе по делу!

— Давайте-давайте! — охотно согласилась Лена. — Выйдем и поговорим! А то в храме нельзя разговаривать!

Они вышли в соседнюю комнату, и тут свекровь объяснила причину своего прихода:

— Мне, собственно, нужна не столько ты, сколько твой медицинский полис. Чтобы у Сергея Сергеевича не было лишних неприятностей!

Как выяснилось, в клинике как раз в это время проходила серьезная проверка, и на некоторых врачей за то, что лечили своих людей без оформления или оплаты, завели уголовные дела.

До консультации было еще больше часа.

Лена вспомнила про телевизор в пальмовой комнате, перевела глаза на ведущую в храм дверь и сказала:

— А он у меня в паспорте! В моей сумочке. Вы его сами возьмите и отдайте Сергею Сергеевичу!

— Чтобы я рылась в чужой сумке?! — возмутилась свекровь.

— Да какая ж она чужая? Мы ведь уже свои! — улыбнулась Лена и попросила: — А я можно еще здесь немного побуду?

— Ну хорошо! — пожала плечами свекровь и предупредила: — Только, смотри, на консультацию не опоздай!

Лена с радостью вернулась в храм.

И тут ее словно обожгло.

В паспорте вместе с медицинским полисом была и справка об инвалидности.

«Что я наделала?! Ее невозможно там не заметить!!!»

Первым желанием Лены было немедленно выбежать и помчаться вслед за свекровью.

Но словно кто-то удержал ее от этого.

И она, успокоившись — «В конце концов, это все равно когда-нибудь бы стало известно и на всё — воля Божья!», осталась в храме.

Благодарить Господа за первый успех Стаса, молиться за его второй тур, за то, чтобы после комиссии не было неприятностей у Сергея Сергеевича, о Ване, своих родителях, о том, чтобы крестилась свекровь.

А главное — об их и своем вечном спасении!

По глазам свекрови было видно: справку об инвалидности она видела…

Не зря в народе издревле живет поговорка: надежда умирает последней.

Что бы там ни говорил Лене добрый старичок, областной доктор, как бы не предупреждала ее опытная медсестра-мама о том, что такая болезнь глаз неизлечима и, увы, может теперь изменяться только в худшую сторону, а в глубине души она чувствовала — не оставит ее милосердный Господь во мраке на этой, пусть и грешной, но светлой земле…

Надеялась на чудо.

На то, что в этой клинике иные возможности, более современное оборудование, приборы и, как знать, новые лекарства, о которых еще не знают в глубинке.

Поэтому стояла и молилась…

Молилась — да не обидится Стасик, потому что это было намного важнее для них обоих любой олимпиады — в первую очередь об исцелении ее глаз.

И снова ушло время…

Исчезло пространство…

А когда вернулись — то было уже без четверти два!

— Господи, помилуй! — ахнула Лена.

Сдерживая себя, хоть и заторопилась — ибо хорошо знала, что проклят всякий, творящий Божии дела с небрежением, — она благоговейно приложилась к иконе, трижды неспешно перекрестилась с поклонами, вышла из храма.

Подключила телефон.

И тут уже не просто пошла, а побежала по длинному коридору.

Как назло, перед лифтом стояло и сидело в креслах-каталках столько человек, что с первого раза ей вряд ли бы удалось уместиться в него.

Да и опять он, кажется, останавливался на каждом этаже.

Поэтому Лена только махнула на него рукой.

И — благо сердце действительно у нее было крепким, бегом, через ступеньку помчалась на седьмой этаж.

На третьем этаже в кармане кофты зазвонил телефон.

— Стасик! — поднося его к глазам, обрадовалась Лена.

Очевидно, увидев, что Лена подключилась, он тут же набрал ее и первым делом торжественно сообщил:

— Рубикон перейден! Отборочный тур — позади!

— А я уже знаю!

— Мама сказала?

— Да! Я, прости, в храме была. Телефон отключила…

— Вот и хорошо, что была! — одобрил Стас. — Я даже чувствовал, как твоя молитва мне помогала!

— Погоди, — даже приостановилась Лена. — А почему ты звонишь? Ты ведь сейчас на четвертьфинале должен быть!

— Все, он уже закончился! — засмеялся Стас. — Завтра — объявление итогов. Но честно говоря, теперь это не столь важно. Главное для меня было пройти отборочный тур. А дальше, как говорится — дело техники!

Такая самоуверенность насторожила Лену.

Она собралась было предупредить Стаса, как бы тот не был наказан за эту гордыню.

Но тот, опередив ее, принялся расспрашивать, как идет обследование.

Лена, продолжив путь, на ходу отвечала.

Так она миновала четвертый этаж…

Пятый…

Шестой…

А на седьмом стало уже не до серьезных разговоров.

Прямо у выхода из отделения ее поджидала свекровь.

— Ой, Стасик, я потом тебе все расскажу! Ты тоже помолись, мне прямо сейчас к окулисту! — сказала Лена и, отключив телефон, виновато развела руками.

— Мол, делайте со мной, что хотите, но так получилось…

Не говоря ни слова, свекровь лишь красноречиво взглянула на свои часики и недовольно покачала головой.

Она ничего не сказала.

Но по глазам было видно: справку об инвалидности она видела…

Но, судя по всему, еще не успела рассказать о ней Сергею Сергеевичу.

Потому что тот, сам только освободившись, быстрым шагом подойдя к ним, радостно объявил:

— Анализы крови такие, что прямо хоть в космос запускай!

— Ага! С таким зрением… — криво усмехнулась свекровь.

— Ну, это мы еще поглядим! — остановил ее Сергей Сергеевич. — О Кривцове говорят, что он даже статую может сделать зрячей! А тут — живая, здоровая девушка…

И снова повел их по лабиринту клиники.

Когда они подошли к кабинету заведующего глазным отделением, в запасе оставалось целых три минуты.

Плюс еще пять, которые им пришлось подождать, несмотря на точнейшее время вызова.

Не выдержав, Сергей Сергеевич постучал в дверь.

Вошел.

И вскоре из кабинета, в сопровождении элегантно одетого и важного с виду мужчины, вышла очень похожая на него слепая старушка с белой тростью.

Вслед за ними появился Сергей Сергеевич.

Он показал глазами жене на стоящий в холле диван.

И подбадривающе подмигнул Лене:

— Заходи! А я побежал по своим делам!